ткрыты.
   И она вошла внутрь, не дожидаясь меня.
   Я осталась на летней жаре. Если мои сердце и разум ему  открыты.  Что
это еще должно значить? Ладно, как говорит старая поговорка, только один
способ выяснить. Я распахнула дверцу и вошла. Меня ждал урок номер один.
Глава 37

   Марианна  отвела  меня  в  большую  спальню  на  первом  этаже,   где
разместила Натэниела. Утром комната  была  залита  солнцем,  но  сейчас,
около трех часов дня, она была затененной, почти темной. Окно открыли, и
ветерок наконец нас нашел и задувал  в  комнату  тюлевую  занавеску.  На
кухонной табуретке стоял поворачивающийся вентилятор и обдувал  кровать.
На выцветших белых обоях виднелась еще строчка розовых  цветов.  В  углу
комнаты гигантской кляксой Роршаха темнела на потолке старая протечка.
   Кровать была медная, на четырех ножках,  покрашенных  в  белый  цвет.
Покрывало  переходило  в  подзор  и   казалось   сделанным   вручную   с
многочисленными вставками  сиреневых  и  розовых  цветов.  Марианна  его
свернула, перед  тем  как  уложить  Натэниела,  и  положила  на  большой
кедровый комод у окна.
   - Слишком жарко, - объяснила она.
   Натэниел лежал голым на розовых простынях. Марианна подоткнула их ему
под бедра, по-матерински погладив по  плечу.  Я  хотела  было  выдвинуть
возражения против такой наготы, но впервые разглядела раны.
   Чьи-то когти располосовали его глубоко и широко, начиная от  середины
спины и вниз к правой ягодице. Рана на спине  была  глубокая  и  рваная,
понемногу становясь менее глубокой книзу.  Покрыть  такую  рану  одеждой
было бы больно, и очень.
   Я удивилась, что Натэниел раньше не показал мне раны. Обычно он такие
легенды придумывал, чтобы блеснуть телом - что же случилось?
   Марианна показала мне на телефон возле кровати:
   - Это на случай, если позвонят твои друзья из  полиции.  Для  обычных
звонков у меня есть радиотелефон, а этот я держу для дел стаи.
   - Чтобы никто случайно не подслушал радиотелефон, - сказала я.
   Марианна кивнула и подошла к столику, где  было  посередине  овальное
зеркальце и ящики с мраморными ручками.
   - В детстве, когда мне бывало обидно или одиноко,  особенно  в  такую
жару, мама мне расплетала волосы и начинала причесывать. Причесывала  до
тех пор, пока они не ложились шелком мне на спину. - Она повернулась  ко
мне со щеткой в руках. - И даже сейчас, когда у меня плохое  настроение,
для меня самое большое удовольствие, если меня кто-нибудь расчешет.
   Я уставилась на нее:
   - Ты предлагаешь мне тебя расчесать?
   Она улыбнулась светло и очаровательно, и я этой улыбке не поверила ни
на грош.
   - Нет, я предлагаю тебе расчесать волосы Натэниела.
   Я уставилась еще пристальнее:
   - Не поняла?
   Она подошла ко мне,  протянула  мне  щетку  все  с  той  же  чересчур
жизнерадостной улыбкой на лице.
   - Частично ты уязвима для Райны потому, что слишком стеснительна.
   - Я не стеснительна!
   - Скажем тогда, стыдлива.
   Я нахмурилась:
   - И что это должно значить?
   - Это значит,  что  каждый  раз  при  виде  раздетого  ликантропа  ты
смущаешься. Каждый раз, когда кто-то  из  них  к  тебе  прикасается,  ты
воспринимаешь это сексуально. А это не всегда так. Здоровая  стая  ликои
или пардов построена  на  тысячах  мелких  прикосновений.  На  миллионах
маленьких утешений. Вроде как когда строишь  отношения  с  возлюбленным.
Они растут и крепнут с каждым прикосновением.
   Я нахмурилась еще сильнее:
   - Кажется, ты говорила, что это не связано с сексом?
   Настал ее черед поморщиться:
   - Тогда другое сравнение. Это как строить отношения  с  новорожденным
ребенком. Каждый раз, когда ты его  касаешься,  кормишь  его,  когда  он
голоден, перепеленываешь его мокрого, успокаиваешь, когда он боится, все
эти ежедневные моменты близости выковывают между  вами  связь.  Истинные
родительские  отношения  вырабатываются  годами   взаимозависимости.   И
отношения между членами стаи вырабатываются очень похоже.
   Я оглянулась на кровать. Натэниел все так же  лежал  голым,  если  не
считать простыни на ногах. Я снова обернулась к Марианне:
   - Если бы он был новорожденным, я  бы  ничего  не  имела  против  его
наготы. Может, я бы боялась его уронить, но я бы не смущалась.
   - Именно это я и хочу сказать, - ответила она, протягивая мне  щетку.
- Если ты сумеешь управлять мунином, ты сможешь вылечить его раны. Снять
ему боль.
   - Ты что, предлагаешь мне специально вызвать Райну?
   - Нет, Анита. Это у нас первый урок, а не переводной экзамен. Сегодня
я хочу, чтобы ты попробовала спокойнее относиться к их наготе. Я  думаю,
что если ты снизишь эту свою  чувствительность  к  случайно  возникающим
сексуальным ситуациям, власть Райны  над  тобой  станет  слабее.  Ты  от
подобных ситуаций отшатываешься,  и  таким  образом  возникает  пустота,
место, куда ты по своей воле идти не  хочешь.  В  эту  пустоту  Райна  и
проникает, заставляя тебя идти куда дальше.
   - А какой толк причесывать Натэниела?
   Она держала щетку передо мной, сложив руки на груди.
   - Это мелочь, Анита. Мелочь, которая его немного  утешит  в  ожидании
доктора Патрика. Патрик сделает ему  местное  обезболивание,  но  иногда
действие лекарства кончается раньше, чем он успевает наложить швы.
   У нас метаболизм такой, что анестетик быстро выводится, а ввести  его
больше может быть опасно. И даже  смертельно  опасно  для  ликантропа  с
такой слабой аурой, как у Натэниела.
   Я посмотрела в эти спокойные, серьезные серые глаза:
   - То есть его будут зашивать без анестезии?
   Она не ответила и не отвела глаз.
   - И это моя вина, потому что я могла бы его вылечить, если  бы  умела
контролировать мунина?
   Марианна покачала головой.
   - Это не твоя вина, Анита. Пока что. Но мунин - это  инструмент,  как
твои пистолеты или твоя некромантия. Если ты научишься  им  владеть,  он
может творить чудеса. Только  надо  относиться  к  способности  вызывать
мунина как к дару, а не как к проклятию.
   Я затрясла головой:
   - Марианна, мне кажется, ты перегрузила программу первого урока.
   Она улыбнулась:
   - Да, наверное. Но сейчас возьми щетку и сделай одну из этих мелочей.
Не для меня, не для Натэниела -  для  себя.  Овладей  той  частью  твоей
личности, которая отворачивается от этого тела.  Отбери  у  Райны  часть
плацдарма в твоем сердце.
   - А если я  не  смогу  побороть  смущение  или  мне  в  голову  будут
приходить сексуальные мысли и явится Райна меня съесть, что тогда?
   Марианна улыбнулась шире:
   - Тогда я помогу тебе, дитя. Мы все тебе поможем. На то и стая.
   - Я не ликои, и Натэниел тоже.
   - Ликои или пард, для тебя это  безразлично,  Анита.  Ты  -  королева
обоих замков. Освоишься с одними - будет легче с другими.
   Она просто взяла меня за руку, вытащив  ее  из-под  моего  же  локтя,
сунула в нее щетку и сомкнула мне пальцы на ручке.
   - Побудь с ним, дитя. Жди своего звонка. Отвечай только на телефон  у
кровати, этот номер известен только стае. По другому телефону тебе  вряд
ли даже позвонят, потому что штат другой. И дверь тоже не открывай.
   - Ты что, куда-то уходишь? - спросила я.
   - Тебе надо осваиваться со своим народом, Анита. Это значит, что я не
должна глядеть тебе через плечо.
   Она повела меня за руку к кровати и попыталась посадить  меня,  но  я
уперлась. Марианне осталось либо толкнуть меня,  либо  оставить  стоять.
Поцокав языком, она выбрала второе.
   - Стой здесь. Можешь ничего не делать, это твой выбор, дитя, но  хотя
бы стой.
   И она вышла.
   Я остановилась  посередине  комнаты,  куда  выбежала  за  ней  -  как
ребенок, которого оставляют в детском саду в первый день. Щетка осталась
у меня в руке. Она выглядела такой же  старомодной,  как  сама  комната.
Деревянная, но выкрашенная белой краской и отлакированная. Лак  покрылся
паутиной трещин, но не отскочил. Зубцами щетки я  провела  по  свободной
руке - они оказались мягкими, как зубцы  детской  расчески.  Понятия  не
имею, из чего они были сделаны.
   Я снова посмотрела на Натэниела - он следил за мной своими сиреневыми
глазами. Лицо его было спокойно, будто все это совершенно не  важно,  ко
глаза безразличными  не  были.  Они  выражали  напряжение,  предчувствие
отказа, желание, чтобы я ушла и оставила его в  этой  странной  комнате,
голого,  в  ожидании  врача,  который  наложит   швы.   Натэниелу   было
девятнадцать лет, и сейчас с этой тревогой в глазах он ровно настолько и
выглядел. И даже  еще  моложе.  Тело  у  него  было  прекрасное  -  если
работаешь в стриптизе, приходится за собой следить, но лицо... лицо было
молодым, а глаза - очень старыми. Никогда я не видела у мальчика  моложе
двадцати лет таких изнуренных глаз. Не изнуренных - безнадежных.
   Я обошла кровать вокруг и положила щетку на свободную подушку.
   Натэниел повернул только  голову,  пытаясь  смотреть  на  меня  -  не
смотреть, наблюдать за  мной.  Он  именно  наблюдал,  будто  каждое  мое
движение  имело  глубокий  смысл.  Такая  пристальность  подмывала  меня
поежиться, покраснеть или убежать. Нельзя сказать, что в ней было что-то
сексуальное. Но и сказать, что ничего сексуального не было, тоже нельзя.
   Какие бы сравнения ни приводила Марианна, а все  равно  это  было  не
ухаживание за младенцем. Натэниел был молод, но  никак  не  младенец.  И
даже не настолько похож на младенца, чтобы я не испытывала неудобства.
   Я сняла безрукавку. Никого не было, кто мог бы увидеть мою  наплечную
кобуру, а так будет прохладнее. Конечно, по-настоящему  прохладнее  было
бы снять с себя оружие, включая заспинные ножны, но не  настолько  здесь
было жарко. "Файрстар" я все-таки положила под подушку. С  его  довольно
коротким стволом можно было сесть или  лечь,  но  ни  один  пистолет  не
бывает по-настоящему удобен, если  надо  хлопотать  по  дому  или  возле
больного. Пистолеты не создаются  для  удобства.  Они  относятся  к  тем
немногим вещам, пользоваться которыми так же дискомфортно, как ходить  в
туфлях на каблуках.
   Я  заползла  на  кровать,  все  еще  не  приближаясь  на   расстояние
прикосновения. Он был настолько раним, что я поспешила объяснить:
   - Это я не от тебя  шарахаюсь,  Натэниел,  я  просто  не  люблю  быть
школьницей.
   - Марианна тебе нравится, но ты сопротивляешься ее словам,  -  сказал
он.
   Я  аж  заморгала,  таращась  на  него.   Он   был   прав,   и   такой
проницательности я от него не ожидала.
   Но, когда Натэниел сделал разумное замечание, мне стало легче. Если в
этом теле есть мозг, значит, он не просто покорная тряпка. И тогда, быть
может, именно быть может, его удастся вытащить, спасти.
   Самая оптимистическая моя мысль за весь день.
   Я  подвинулась  к  Натэниелу,  держа  щетку   в   руке.   Он   лежал,
распластавшись на животе, и не сводил с меня глаз.  И  взгляд  его  меня
остановил - слишком он был пристальный.
   Может быть, он почувствовал это, потому что отвернулся от меня, чтобы
я не видела его лица. Видела я теперь  только  эти  длинные  Красноватые
волосы. Даже в тусклом свете у них был очень сочный цвет. Такой  густой,
что еще чуть-чуть - и они выглядели бы не рыжими, а каштановыми.
   Я погладила эти волосы рукой. Они были как тяжелый  шелк,  теплый  на
ощупь. Конечно, может быть, это из-за света. Вентилятор обдувал кровать,
и воздух будто  водил  холодной  рукой  по  моей  спине.  Длинные  пряди
Натэниела шевелились под ласковой струёй воздуха, и простыни раздувались
вокруг бедер, будто их ворошила невидимая рука.  Он  пошевелился,  когда
воздух от вентилятора прошел по обнаженному телу, и все застыло. Волосы,
простыня - все застыло неподвижно, когда вентилятор отвернулся, совершая
свой круг. Потом вентилятор повернул, обдувая все  в  обратном  порядке:
розовые простыни, волосы Натэниела, мою  грудь,  отбрасывая  мне  волосы
назад, потом миновал нас, и снова жара окутала меня удушающей рукой.
   Ветер из окна стих. Тюлевая занавеска лежала как  нарисованная,  пока
вентилятор не дошел до нее. Я сидела на кровати в  тишине  комнаты,  где
лишь вентилятор жужжал да пощелкивал, поворачиваясь.
   Я провела щеткой по волосам Натэниела, и отняла  щетку  куда  раньше,
чем дошла до конца волос. Когда мне было четырнадцать лет, волосы  росли
у меня ниже поясницы. А у Натэниела волосы доходили до колена.  Будь  он
женщиной, я бы сказала, что волосы у него были как  платье.  Они  лежали
мягкой шелковистой кучей рядом с его телом, чтобы не  задевали  рану.  Я
взяла эти волосы на руки, и они были как  что-то  живое.  Волосы  лились
сквозь пальцы сухой водой, шелестящим шумом.
   Мне хватало хлопот и с моими волосами до  плеч,  я  даже  представить
себе не могла, сколько трудов требует мытье таких длинных волос.  Сейчас
мне надо было либо разделить эти волосы на две стороны  и  переходить  с
одной на другую, либо закинуть ему за голову, вытянув поперек кровати. Я
выбрала второе.
   Когда я перебрасывала волосы, он пошевелил головой, будто утыкаясь  в
подушку, но никак больше не двигался и ничего не говорил.
   - Как ты? - спросила я.
   - Нормально. - Голос у него был тихий, безразличный, почти пустой.
   - Говори со мной, Натэниел, - попросила я.
   - Ты не любишь, когда я говорю.
   Я наклонилась и раздвинула ему волосы, чтобы видно было лицо:
   - Это не правда.
   Он чуть повернулся, чтобы посмотреть на меня:
   - Разве?
   Я отодвинулась от этого прямого взгляда.
   - Дело не в том, будто я не люблю, когда ты говоришь. Дело  в  выборе
темы.
   - Скажи, о чем мне говорить, и я буду об этом.
   - Я могу тебе сказать, о чем не говорить.
   - О чем? - спросил он.
   - Не надо говорить о порнофильмах, садомазохизме, сексе вообще.  -  Я
задумалась на секунду. - Это то, о чем ты обычно  говоришь,  чтобы  меня
разозлить.
   Он рассмеялся:
   - Я не знаю, о чем еще можно говорить.
   Я стала расчесывать его волосы, положенные поперек кровати. Щетка шла
твердо и ровно, а потом мне  приходилось  поднимать  ему  волосы,  чтобы
закончить проход. Вентилятор подул на меня, когда охапка волос лежала  у
меня на руках, и они разлетелись вокруг моего  лица  ванильным  облаком,
защекотавшим щеки и шею.
   - Говори о чем-нибудь другом, Натэниел. Расскажи о себе.
   - Я не люблю говорить о себе.
   - А почему? - спросила я.
   Он приподнялся и посмотрел на меня:
   - Давай ты будешь о себе говорить.
   - О'кей... - И тут я поняла, что не знаю, с чего начать. Вдруг  я  не
могла ничего придумать. Я улыбнулась. - Я тебя поняла. Забудем эту тему.
   Тут зазвонил телефон, и я даже пискнула. Нервы? У меня?
   Это звонил Дольф.
   - Анита?
   - Да, я.
   - Франклин Найли,  если  это  не  полный  тезка,  торгует  предметами
искусства. Специализируется по мистическим штучкам. И не очень щепетилен
насчет того, откуда они берутся.
   - Насколько не щепетилен? - спросила я.
   - Он живет и в основном действует возле Майами. Местные  копы  хотели
бы привязать его к полудюжине  случаев  убийства,  но  доказательств  не
могут собрать. В каждом городе, куда он приезжает  по  делу,  кто-нибудь
исчезает, а потом обнаруживается  -  мертвым.  Чикагская  полиция  почти
прижала его на смерти  верховной  жрицы  колдуний  в  прошлом  году,  но
свидетель загадочным образом впал в кому и до сих пор из нее не вышел.
   - Загадочным образом?
   - Врачи считают, что это какая-то магия, но ты же  знаешь,  насколько
это тяжело доказать.
   - А что у тебя есть на его помощников?
   - Один с ним недавно. Экстрасенс  по  имени  Говард  Грант,  молодой,
ничего  криминального  за  ним  не  числится.   Потом   его   чернокожий
телохранитель, Майло Харт. Обладатель черного пояса  второй  степени  по
карате, отсидел срок за покушение на убийство. Занимается  мордобоем  по
приказам Найли уже пять лет, с тех пор как вышел на  свободу.  Третий  -
Лайнус Бек. Имеет две ходки. Одну  за  угрозу  убийством,  вторую  -  за
убийство.
   - Прекрасно, - сказала я.
   - Дальше - лучше, - сообщил Дольф.
   - А куда уж лучше?
   - Убийство, за которое он сел, было человеческим жертвоприношением.
   Я еще пару секунд переваривала услышанное.
   - А как была убита жертва?
   - Ножевая рана, - ответил Дольф.
   Я рассказала ему про только что осмотренное тело.
   -  Непосредственные  нападения  демонов  ушли  в  историю  вместе  со
средними веками, - заметил Дольф.
   - Им надо было выдать это за нападение троллей, - сказала я.
   - Ты с ними уже говорила. - Дольф не спрашивал.
   - Ага.
   - Зачем?
   - Они хотели меня напугать.
   Послышалось шуршание бумаг на том конце.
   - И чего они хотели добиться?
   Я рассказала Дольфу почти все. И что ни черта не могу доказать,  тоже
сказала.
   - Я говорил с одним копом из Майами. Он сказал, что  Найли  признался
ему в двух убийствах, рассказал детали, но без зачтения прав, так что  в
суде эти показания недействительны. Он любит издеваться.
   - Считает себя неприкосновенным, - сказала я.
   - Но духи ему сказали, что ты его убьешь.
   - Так заявляет его ручной экстрасенс.
   - Когда я называл имя и просил информацию, полиция по всей стране  из
кожи вон лезла, чтобы дать хоть  что-нибудь,  чем  можно  прижать  этого
парня.
   - Плохого парня, очень плохого, - сказала я.
   - Он и собственными руками  убивать  не  брезгует,  Анита.  В  Майами
считают, что не меньше двух трупов - его  личная  работа.  Ты  там  будь
осторожна как сам черт. И если найдешь хоть намек на улику преступления,
звони мне.
   - У тебя здесь нет полномочий, Дольф.
   - Это уж ты предоставь мне. Ты мне только дай улику,  а  я  уж  найду
кого-нибудь на месте, с полномочиями и с горячим желанием упрятать этого
типа.
   - Он в верхней строчке хит-парада?
   - Он сделал своей профессией нарушение закона и никогда  не  сидел  в
камере дольше двадцати четырех часов. И очень  много  народу  во  многих
штатах очень хотели бы прекратить его деятельность.
   - Я посмотрю, что я могу сделать.
   - Анита, я имел в виду не убийство, а арест.
   - Я это знаю, Дольф.
   Он помолчал секунду:
   - Я знаю, что ты знаешь, но  все  равно  считал,  что  сказать  надо.
Анита, не убивай никого.
   - Разве я способна нарушить закон?
   - Анита, не начинай.
   - Извини, Дольф. Спасибо за информацию. Ты  мне  дал  больше,  чем  я
рассчитывала. Я его видела, и меня это все не удивляет. Жутковатый тип.
   - Жутковатый? Анита, он не просто жутковатый!
   - Дольф, ты беспокоишься?
   - Ты там ходишь по канату без страховки, Анита. Местные копы тебе  не
друзья.
   - Это слабо сказано. Но сейчас сюда  приехали  на  убийство  копы  из
полиции штата.
   - Я приехать не могу, - сказал Дольф.
   - Я бы тебя и не стала просить.
   Он молчал так долго, что я спросила:
   - Дольф, ты еще здесь?
   - Здесь. - Голос у него был далеко не веселый. - Ты помнишь,  я  тебе
сказал никого не убивать?
   - Конечно.
   - В суде я от этого отопрусь, но не  раздумывай,  Анита.  Если  будет
так, что ты или он, - выбирай правильно.
   У меня отвисла челюсть.
   -  То  есть  ты  мне  предлагаешь  его   убить,   если   представится
возможность?
   Снова долгое молчание.
   - Нет. Но я говорю, чтобы ты не давала ему взять  верх.  Оказаться  в
руках этого человека тебе не хотелось бы. На некоторых  найденных  телах
обнаружены следы пыток. Он в этом смысле очень изобретателен.
   - Так, Дольф, о чем ты еще мне не рассказал?
   - У одного из покойников голова плавала в бассейне. Следов оружия  не
найдено, будто ее просто оторвали. Тела не нашли. И все остальное тоже в
этом роде, Анита. Не просто насилие, а жуть и мерзость.
   - Ты внесешь за меня залог, если я его завалю и меня поймают?
   - Если тебя поймают, этого разговора не было.
   - Могила, - заверила я.
   - Посматривай, что у тебя за спиной, Анита. По всем  этим  документам
твой Найли - беспредельщик. Социопат полный, и эти Бек и Харт такие же.
   - Я буду осторожна, Дольф. Обещаю.
   - Не надо осторожной, будь безжалостной.