смерти входит в пятерку самых нежелательных.
   - А что стало с девушкой, с Джулианной?
   - Ее сожгли как ведьму.
   - А где же вы были?
   -  Я  плыл  на  пароходе,  хотел  навестить  мать.  Она  умирала.  Я  уже
возвращался, когда услышал зов Ашера. Успеть вовремя я не мог. Клянусь  всем
святым и грешным, я пытался. Ашера я спас, но он меня никогда не простил.
   - Он не мертв? - спросила я.
   - Нет.
   - Он сильно пострадал?
   - Пока я не видел Сабина, я думал, что у Ашера самые жуткие  раны,  какие
только может пережить вампир.
   - А зачем вы повесили картину, если она так тревожит вас воспоминаниями?
   Он вздохнул, посмотрел на меня.
   - Ашер прислал мне ее в подарок, когда я стал  Принцем  города.  Мы  были
компанией, почти семьей. С Ашером мы были друзьями, оба Мастера,  оба  почти
одной силы, оба влюблены в Джулианну. Она была преданна  Ашеру,  но  я  тоже
пользовался ее благосклонностью.
   - Имеется в виду menage a trois?
   Он кивнул.
   - И Ашер не затаил злобу?
   - О нет, он ее не таит. Если бы позволил совет, он бы явился сюда  вместе
с этой картиной и со своей местью.
   - Убивать вас?
   Жан-Клод улыбнулся:
   - Ашер всегда тонко чувствовал иронию, ma  petite.  Он  просил  у  совета
вашей жизни, а не моей.
   У меня глаза полезли на лоб:
   - Что я ему сделала?
   - Я убил его слугу, он убивает моего. Справедливость.
   Я пялилась в это красивое лицо. Потом спросила:
   - Совет отказал?
   - Разумеется.
   - А много у вас еще врагов?
   Жан-Клод слабо улыбнулся:
   - Много ma petite, но в городе сейчас ни одного из них нет.
   Я смотрела на улыбающиеся лица на картине и не знала, как сформулировать,
но все равно сказала:
   - Вы здесь так молоды.
   - Физически я тот же, ma petite.
   Я покачала головой:
   - Может быть, ?молоды? - неточное слово. Может быть, наивны.
   Он улыбнулся:
   - Когда писалась эта картина, ma petite, этим словом меня уже тоже трудно
было бы назвать.
   - Ладно, понимайте как хотите.
   Я посмотрела на него, изучая черты лица. Он был красив, но было у него  в
глазах нечто, чего не было на картине, какая-то глубина скорби - или  ужаса.
Что-то, для чего у меня нет слова, но все равно оно было. Пусть  у  вампиров
не образуются морщины, но прожить пару столетий - это оставляет след.  Пусть
это даже будет тень в глазах, резкость в углах рта.
   Я повернулась к Джейсону, все еще валявшемуся в кресле.
   - Он часто дает уроки истории?
   - Только тебе, - ответил Джейсон.
   - А ты никогда не спрашиваешь?
   - Я - домашний волк, вроде собаки. Ты же не станешь отвечать на  собакины
вопросы?
   - И тебе это безразлично?
   Джейсон улыбнулся:
   - Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня  с
ней не будет. Так какая мне разница?
   Я ощутила, как Жан-Клод  пронесся  мимо  меня,  но  не  могла  проследить
глазами. Рука его мелькнула  размытой  полосой.  Кресло  загремело  на  пол,
вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь.
   - Никогда о ней так не говори.
   Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью.
   - Как прикажете.
   Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка.
   Я переводила взгляд с одного на другого.
   - Вы оба психи.
   - Не психи, ma petite, всего лишь не люди.
   - Быть вампиром - это еще не дает вам право  бить  по  мордам  направо  и
налево. Ричард так не делает.
   - Потому-то он и не сможет держать стаю.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Даже если он пожертвует принципами  и  убьет  Маркуса,  ему  не  хватит
жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова.  Если
он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет.
   - Давать по морде - это не поможет остаться в живых.
   - Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда  кишка  тонка,
боюсь.
   - У меня кишка тонка.
   - Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство - лучший из способов
сдерживания.
   Слишком я была усталая для таких разговоров.
   - Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь.
   Жан-Клод улыбнулся:
   - Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно.
   - Вы меня поняли.
   Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так  близко
и смотрел на меня.
   - Я совершенно точно вас понял, ma petite.
   У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и
неприлично.
   Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не
сказал, просто наблюдал за  нами,  как  хорошо  обученный  пес,  видный,  но
неслышный.
   Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но  глазами  не  уследила.
Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в  одном
месте и появился в другом.
   Он протянул мне руку:
   - Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой.
   Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я  осталась  стоять  и
глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь  попробуй  -  и
все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет.  Лицо  Жан-Клода  из
всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял  рядом  с  почти  той  же
улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что  получила.
Он ударил Джейсона, как собаку, которая его рассердила. И все равно был  так
красив, что дыхание перехватывало.
   Мне хотелось взять его руку. Погладить красную рубашку, исследовать  овал
голой кожи. Сложив руки на животе, я покачала головой.
   Он улыбнулся настолько широко, что чуть показались клыки.
   - Вы ведь уже держали меня за руку, ma petite. Что изменилось?
   Чуть слышная насмешка была в его голосе.
   - Вы мне просто покажите комнату, Жан-Клод.
   Его рука опустилась вдоль тела, но он не обиделся. Больше того, он  вроде
был доволен, и это меня злило.
   - Пропусти Ричарда, Джейсон, когда он приедет, но сначала  доложи.  Я  не
хочу, чтобы нас прервали.
   - Как прикажете, - сказал  Джейсон.  и  глупо  ухмыльнулся  с  понимающим
видом. Что, теперь каждый волк думает, что я  сплю  с  Жан-Клодом?  Впрочем,
может быть, это  как  с  той  дамой,  которая  слишком  много  протестовала.
Возможно.
   - Пропусти Ричарда, когда он приедет, - сказала я, - потому что ты ничего
не прервешь.
   Я взглянула на Жан-Клода.
   Он рассмеялся своим теплым ощутимым смехом, от которого кожу будто гладят
шелком.
   - Даже ваше сопротивление соблазну истощается, ma petite.
   Я пожала плечами. Могла бы  и  поспорить,  но  он  бы  учуял  ложь.  Даже
среднестатистический  вервольф  чует  запах  желания,  а  Джейсон   не   был
среднестатистическим. В этой комнате каждый знает, что я хочу Жан-Клода.  Ну
и что?
   - Нет - это мое любимое слово, Жан-Клод. Вы уже могли бы это знать.
   Смех исчез с его лица, и остались только синие-синие  глаза,  светящиеся,
но не юмором. Что-то более темное,  более  уверенное  в  себе  было  в  этих
глазах.
   - Я живу лишь благодаря надежде, ma petite.
   Жан-Клод раздвинул черно-белые  драпри,  открыв  голые  серые  камни,  из
которых были сложены стены. Глубоко в лабиринт уходил  большой  коридор.  За
пределами электрического света комнаты горел  факел.  Жан-Клод  остановился,
подсвеченный пламенем и мягким  современным  светом.  Игра  теней  погрузила
половину его лица в темноту, зажгла огни в глазах.  Или  это  не  была  игра
теней или света - это устроил он сам.
   - Пойдемте, ma petite?
   И я пошла во тьму внешнюю. Он не пытался до  меня  дотронуться,  когда  я
проходила мимо. Я бы начислила ему очко за сопротивление соблазну, но я  его
слишком хорошо знала. Он  выбирал  время.  Тронуть  меня  сейчас  -  значило
разозлить, а позже - может быть, и нет. Даже я не могла сказать, когда  буду
в настроении.
   Жан-Клод двинулся передо мной. Он оглянулся через плечо:
   - В конце концов, ma petite, вы же не знаете дорогу в мою спальню.
   - Я там была однажды.
   - Вас принесли без сознания и при смерти. Это не считается.
   Он пошел по коридору, придав своей  походке  подчеркнутую  размашистость,
примерно как Джейсон на лестнице, но у  вервольфа  это  было  забавно,  а  у
Жан-Клода - в высшей степени соблазнительно.
   - Вы хотели идти впереди, чтобы я любовалась на вашу задницу?
   Он ответил, не обернувшись:
   - Вас никто не заставляет на меня смотреть, ma petite, даже я.
   И это была правда, ужасная правда. В темной глубине сердца меня тянуло  к
нему с самого начала, иначе я бы давно уже его  убила.  Или  попыталась.  На
моем счету было больше легальных ликвидаций вампиров, чем у  любого  другого
охотника в стране. Меня прозвали Истребительницей не за просто так. И как же
так вышло, что мне безопаснее в  глубинах  Цирка  Проклятых  под  землей,  с
монстрами, чем на поверхности, с людьми? Потому что где-то по  дороге  я  не
убила монстра, которого надо было убить.
   Этот конкретный монстр вел меня по коридору, и у  него  по-прежнему  была
самая соблазнительная задница из всех, что я видела у покойников.

22

   Жан-Клод прислонился плечом к стене. Дверь он  уже  открыл  и  грациозным
жестом приглашал меня внутрь.
   Каблуки моих туфель тонули в мягком белом  ковре.  Стены  украшали  белые
обои с мелким серебряным узором. В левой стене возле кровати была дверь,  на
кровати - белые атласные простыни. В головах были небрежно брошены черные  и
белые подушки. В противоположных углах стояли все тот же  лаковый  туалетный
столик и комод. Обои и дверь - вот что было новым.  Непонятно,  что  из  них
меня больше тревожило.
   - Куда ведет эта дверь?
   - В ванную. - Жан-Клод закрыл входную дверь, прошел мимо меня  и  сел  на
край кровати. Стульев не было.
   - Ванная? В прошлый раз ее не было, - сказала я.
   - Не в том виде, что сейчас, но она здесь была.
   Он прилег, опираясь на локти. Ткань рубашки натянулась,  показав  столько
голой кожи, сколько могла.  Из-за  нижнего  края  выреза  выглядывала  линия
темных волос.
   В комнате становилось теплее. Я расстегнула пряжки бронежилета и  стянула
его через голову.
   - Куда мне это положить?
   - Куда вам угодно, -  сказал  Жан-Клод.  Его  голос  был  куда  нежнее  и
интимнее, чем сами слова.
   Я  обошла  кровать  с  другой  стороны,  подальше  от  него,  и  положила
бронежилет на атласные простыни.
   Жан-Клод лежал на спине, черные  волосы  обрамляли  совершенное  в  своей
бледности лицо. Да, теплее, точно становится теплее.
   - Вы не возражаете, если я умоюсь?
   - Все, что у меня есть, - ваше, ma petite. Вам пора бы уже это знать.
   Я попятилась к двери и открыла ее с некоторым облегчением, закрыла ее  за
собой, а когда посмотрела вокруг, сказала про себя ?вау!?.
   Ванная была узкая, длинная, в  конце  -  двойной  умывальник  и  зеркала,
окруженные газосветной изогнутой трубкой. Умывальники -  черного  мрамора  с
белыми прожилками, каждый кран, каждая грань  металла  сияет  серебром.  Пол
покрыт черным  ковром.  Полустена  серебра  и  зеркальных  панелей  скрывала
сиденье на фоне черной стены. И еще была ванна. Три мраморные ступени вели к
черной ванне, достаточно просторной для четверых. Кран изображал серебряного
лебедя с распростертыми крыльями. Душ тут принять было нельзя, а это  я  как
раз больше всего люблю, а  лебедь  был  великоват,  но  все  остальное  было
прекрасно.
   Я села на прохладный мраморный край. Было почти пять  часов  утра,  глаза
жгло от недосыпания. Прилив адреналина  от  близко  пролетевшей  смерти  уже
прошел. Чего мне сейчас надо было - это чтобы меня утешили, приголубили; да,
секс сюда  как-то  включался,  но  не  с  высшим  приоритетом.  Наверное,  и
Жан-Клод, и Ричард сказали бы, что для меня это вообще не высший  приоритет,
но это их трудности. Ладно, наши трудности.
   Если бы в соседней комнате на кровати лежал Ричард, я бы сегодня влезла к
нему под одеяло. Но это не был Ричард, а когда Ричард приедет,  мы  будем  с
ним спать в кровати Жан-Клода. Как-то чертовски неудобно впервые  заниматься
сексом в кровати своего другого кавалера. Но тут не только мальчики страдали
от сексуального напряжения - меня тоже затягивало.
   Прав ли был Ричард? Только ли нечеловеческая природа любовника удерживала
меня от того, чтобы лечь в постель с Жан-Клодом? Нет. По  крайней  мере  мне
хотелось так думать. А с Ричардом? Увы, но ответ - да.
   Я умылась и не смогла удержаться от взгляда на  себя  в  зеркало.  Макияж
чуть поблек, но подведенные ресницы все еще сильно выделяли  мои  большие  и
темные глаза. Тени почти сошли, помады уже и следа не осталось. В сумочке  у
меня лежал тюбик помады, и хоть ее-то я  могла  бы  подновить.  Да,  но  это
значило  бы  признать,  будто  мне  не  безразлично,  как  я  выгляжу  перед
Жан-Клодом. А мне действительно небезразлично, и это больше всего пугает.  Я
не стала мазать губы и вышла в спальню как была, и пусть думает, что хочет.
   Он оперся на локоть, глядя на меня, выходящую из дверей.
   - Ma petite, вы красивы.
   Я покачала головой:
   - Хорошенькая - еще готова согласиться, но красивая - нет.
   Он склонил голову набок, пустив волосы волной на плечо.
   - И кто же вам сказал, что вы не красивы?
   Я прислонилась к двери.
   - Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал
за талию, зарывался лицом  в  ее  волосы  и  спрашивал:  ?Как  сегодня  себя
чувствует самая красивая женщина в мире?? Это он  говорил  не  реже  раза  в
день. Она смеялась и просила его не говорить  глупости,  но  я  была  с  ним
согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире.
   - Она была вашей матерью,  а  девочки  всегда  очень  высокого  мнения  о
матерях.
   - Может быть, но через два года  после  ее  смерти  папа  снова  женился.
Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем  не  похожа
на мою мать. Если он действительно считал,  что  мама  была  самая  красивая
женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной  принцессе?
Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать?
   - Этого я не знаю, ma petite, - сказал Жан-Клод вполголоса.
   - У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и
он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных  фотографиях  -
как темное пятно, попавшее по ошибке.
   - У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite.
   - Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные,  они  черные.
Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли  я.  Джудит
ответила - нет, дочка мужа от первого брака.
   Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне,  и  мне  пришлось  опустить
глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я
бы пошла к нему. Но это не был Ричард.
   Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть.
   - Я прожил более трехсот лет. За это время  понятие  о  красоте  менялось
много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные,  круглые  -
все это в свое время считалось, вершиной красоты. Но за все эти триста  лет,
ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас.
   Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась.  Его  губы  коснулись  моих  в
осторожном поцелуе.
   Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему
руку на грудь, но  коснулась  его  обнаженной  кожи.  Пальцы  скользнули  по
гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку - и под ней забилось
его сердце. Немногим лучше.
   Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул:
   - Скажите ?нет?, ma petite, и я остановлюсь.
   Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить:
   - Нет.
   Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти,
ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня - очевидно,  подначивал
подойти к нему. Я так думаю.
   Не такая я дура.  В  какой-то  темной  глубине  души  жило  искушение.  У
вожделения логики меньше, чем у любви, - иногда, но с ним легче бороться.
   - Я так долго изображал ради вас смертного. В марте, когда вы держали мое
обнаженное тело, когда вы поделились со мной кровью, я надеялся,  это  будет
поворотный пункт. Что вы сдадитесь своему желанию и признаетесь себе в своих
чувствах ко мне.
   Щеки мне залила горячая краска. Не было у меня приличного  оправдания  за
столь далеко зашедшую любовную игру. Да, я проявила слабость, я виновата.
   - Я дала вам кровь, потому что вы умирали. Вы сами знаете, что иначе я бы
ни за что этого не сделала.
   Он глядел на меня, и это не был вампирский фокус - то, что заставило меня
отвернуться. Это была чистейшая честность, которой я никогда у него в глазах
не видела.
   - Теперь я это знаю, ma  petite.  Когда  мы  вернулись  из  Брэнсона,  вы
бросились в  объятия  Ричарда,  как  на  спасательный  круг.  Мы  продолжали
встречаться, но вы от меня отдалились. Я это чувствовал и не знал, как этому
помешать.
   Он сел на кровать,  положив  руки  на  колени.  На  лице  его  отразились
недоумение и досада.
   - Никогда ни одна другая женщина не отказывала мне, ma petite.
   - Ну и самомнение! - рассмеялась я.
   - Это не самомнение, ma petite, это правда.
   Я прислонилась к двери ванной и попыталась себе представить.
   - Ни одна за триста лет ни разу не сказала вам ?нет??
   - Вам в это трудно поверить?
   - Если я могу, то и они могли.
   Он покачал головой:
   - Вы сами  не  понимаете,  насколько  у  вас  сильная  воля,  ma  petite.
Потрясающая сила воли, вы даже не представляете себе насколько.
   - Если бы я рухнула вам  в  объятая  при  первой  встрече  или  даже  при
двенадцатой, вы бы меня уложили в постель, попили крови и бросили.
   Я видела, как на его лице отражается правда моих слов. До сих  пор  я  не
понимала, насколько он владеет своим лицом, как от этого отсутствия  реакции
он кажется еще больше не от мира сего, чем есть на самом деле.
   - Вы правы, - сказал он. - Если бы вы хихикали и липли ко мне,  я  бы  на
вас и не глянул. Сначала меня привлекла ваша частичная устойчивость  к  моей
силе. А заинтриговало меня ваше упрямство. Ваш решительный отказ.
   - Я была вызовом вашей непобедимости?
   - Да.
   Я смотрела в это вдруг ставшее открытым лицо. Впервые я подумала,  что  в
его глазах отражается правда.
   - Хорошо, что я устояла. Не люблю, когда меня используют и бросают.
   - Поначалу вы были только трудностью, объектом,  который  надо  покорить.
Потом меня стала интересовать ваша растущая сила. Мне открылись возможности,
которые можно было бы использовать для упрочения моего положения, если бы вы
соединились со мной.
   В его лице мелькнуло  что-то  вроде  боли,  и  мне  захотелось  спросить,
настоящее ли это. Есть ли тут вообще что-то настоящее, или  он  просто  стал
играть новую роль. Я верила, что Жан-Клод  сделает  все,  чтобы  остаться  в
живых. Я не верила, что он скажет правду, сидя хоть на пачке Библий.
   - Я много раз спасала вашу шкуру. Я объявила себя вашим слугой.  Чего  вы
еще хотите?
   - Вас, ma petite. - Он встал, но не подошел ко мне. - Меня  тянет  к  вам
уже не трудность, не обещание силы.
   У меня сердце заколотилось в глотке, а ведь он даже пальцем не шевельнул.
   - Я люблю вас, Анита.
   Я смотрела на него расширенными глазами. Открыла рот, закрыла. Я  ему  не
верила. Он так легко, так умело  врал.  Он  мастер  обмана.  Как  можно  ему
поверить сейчас?
   - И что вы хотите от меня услышать?
   Он покачал головой, и его лицо приняло обычный вид - то  есть  обрело  ту
совершенную красоту, которая у него за  обычный  вид  сходила.  Но  я  знала
теперь, что даже это - маска, скрывающая более глубокие чувства.
   - Как вы это сделали?
   - Если вам несколько веков приходится тренировать лицо,  чтобы  оно  было
приятным и ничего не выражающим, ничего другого  у  вас  уже  не  получится.
Много раз моя жизнь зависела от выражения моего лица. Я хотел бы,  чтобы  вы
поняли, чего мне стоила эта небольшая демонстрация человечности.
   - Что вы хотите от меня