резона...
     - А женщина не может быть здесь замешана?
     Керби удивился:
     - Нет. А почему ты спрашиваешь?
     Дрю колебался. Он должен рассказать другу о Габриэль. Немедленно. И все же... если она не имеет никакого отношения к засаде - а в это он не мог поверить, - тогда, значит, он ее предаст.
     - Да так, - ответил он вслух. - Просто из любопытства. Знаешь, тебе надо бы поспать. Поговорить мы сможем и завтра.
     Керби не спорил и с глубоким вздохом закрыл глаза.
     Дрю принес свое одеяло и растянулся рядом с раненым. Он ни за что, черт побери, не оставит Керби одного - или наедине с Габриэль либо с племянниками. А днем Джед сможет приглядывать за ним, если его перенести в главный фургон. Хотя повар уже стар, да и силенки не те, он верен Керби и пока еще хорошо управляется с ружьем.
     Джед уже объявил, что хозяин пошел на поправку, и хвалился, что это его особое снадобье предотвратило заражение крови. Дрю отнесся к такому заявлению скептически, но склонен был согласиться с поваром, что теперь Керби выживет.
     На этот раз. Вот только нельзя надеяться, что мужчина не первой молодости переживет и третье покушение.
     И Дрю мысленно выругался. Он мало к кому был привязан в этой жизни, да и не желал приобретать подобного опыта. Достаточно с него заботы о самом себе. Правда, он и в этом отношении не может похвастаться особенным успехом. И однако сейчас он чувствовал ответственность за двух людей - Габриэль и Керби. И не мог отделаться от ощущения, что интересы этих двоих где-то пересеклись.
     Он устало закрыл глаза и лег спиной к огню. Надо хоть немного поспать. Керби непременно потребует, чтобы завтра с утра возобновился перегон.
     Сон, однако, не приходил, а когда пришел, в беспокойных видениях замаячил образ синеглазой искусительницы с короткими черными кудрями.
***
     Габриэль, крепко спавшую под хозяйственным фургоном, разбудила брань и перестук сковородок. Она приподнялась на локте и принялась протирать глаза.
     - Шкет, эй, Шкет!
     Кто-то ее зовет - и весьма сердито. Девушка быстро оделась. Глаза у нее слипались, и она видела только, что еще не рассвело. Выкатившись из-под фургона, она разглядела в темноте смутные движущиеся тени. Джед еще не разжигал огня.
     - Гэйб!
     Вскочив на ноги, девушка побежала к главному фургону. Иные погонщики уже встали, другие нехотя шевелились, третьи громко бранились.
     На полпути к главному фургону Габриэль вдруг замерла - в темноте маячила знакомая фигурка. Сэмми!
     Она вчера оставила теленка с коровой-матерью, привязанной к хозяйственному фургону, и надеялась, что малыш при ней и останется. Очевидно, Сэмми решил иначе.
     Теленок направился к главному фургону, спотыкаясь о тела спящих погонщиков. Он своротил ящик с утварью, и сковородки с грохотом рассыпались по земле. Воцарилась полная неразбериха. Испуганный криками и грохотом, теленок бросился наутек, заметался, натыкаясь на спящих.
     Пока Габриэль соображала, каким образом его поскорее изловить, из главного фургона появился Джед. Видеть его лица она в предрассветных сумерках не могла, но в голосе слышна была ярость. И теперь ей весь день предстоит слушать ругань рассерженного повара. Сон для погонщиков, которым так мало приходится отдыхать, был на вес золота. И это еще счастье, что грохот сковородок не всполошил все стадо!
     Мысленно Габриэль воззвала к милосердию божьему. Сэмми очень повезет, если его сегодня не съедят на ужин. Скотоводы, как она слышала, очень не любят забивать собственных коров. Они обычно покупают для убоя чужую корову, но это случается редко. Сэмми, однако, преступил все границы допустимого.
     - Сукин ты сын! - громко выбранился Долговязый.
     - Убрать этого проклятого теленка! - крикнул Дэмиен.
     Габриэль, запаниковав, оглянулась. У нее не было веревки. Она хотела было схватить Сэмми руками, но теленок боднул ее. Потеряв равновесие и еще как следует не проснувшись, она больно ударилась о жесткую, как камень, землю. А теленок все метался по лагерю, и никто не пытался его остановить, зато все ждали, что предпримет теперь Шкет.
     Габриэль решительно поднялась и стала внимательно следить за резвящимся малышом.
     - Сэмми! - позвала она ласково. Тот и ухом не повел.
     - Сэмми! - повторила она повелительно.
     Теленок отбежал прочь. Габриэль оглянулась. Может, зрение ей изменяет? Но нет, она хорошо видела даже в темноте: погонщики - все восемь - ухмылялись, глядя на нее. Включая Дрю Камерона. Даже на лице Кингсли, который полусидел, прислонившись к колесу фургона, Габриэль увидела подобие улыбки.
     Зная наперед, сколько будет россказней у костра о том, как Сэмми разгромил лагерь, она едва сама не засмеялась. Смех, однако, не вязался с ее ролью - хмурого, грубоватого, молчаливого паренька. И Габриэль занялась теленком, прекрасно понимая, что надолго станет мишенью всеобщих насмешек.
     Решив, что веревка ей не поможет - Сэмми вряд ли станет терпеливо ожидать, пока она накинет ему на шею петлю, - Габриэль лихорадочно ломала голову, как подманить теленка. Мать-корова привязана к главному фургону. Можно использовать ее как приманку... но тогда уже восемь копыт будут топтать площадку для костра, и Джеда хватит удар.
     Девушка быстро прикинула в уме: как мычит корова, подзывая теленка? Всегда так заунывно. Она же почти всему способна подражать, унаследовав отцовский слух, и может воспроизвести любой звук!
     Без особой надежды Габриэль низко, призывно замычала. К ее удивлению, теленок замедлил свой прыткий бег, затем остановился. Она опять замычала. Теленок повернулся и стал присматриваться к ней, явно успокаиваясь. Девушка сделала два шага к хозяйственному фургону и вновь издала жалобное мычание. Теленок пошел за ней. Повернувшись лицом к малышу, Габриэль двигалась медленно и осторожно, стараясь не задеть людей и не наступить на их одеяла. Наконец она подошла к фургону, и теленок сразу направился к маме-корове.
     Габриэль с облегчением смотрела, как корова радостно лизнула свое заблудшее дитя и Сэмми прижался к матери. Лагерь молчал. Никто не проронил ни слова. Затем раздался лязг сковородок и кастрюль: это Джед возвестил, что начинает готовить завтрак. Скоро рассвет.
     Все еще стоя спиной к лагерю, Габриэль почувствовала чье-то присутствие, но она и не оглядываясь знала, кто это может быть. Тело само отзывалось на приближение Дрю, тянулось к нему, точно цветок к солнцу.
     - Откуда банкирская дочка знает, как вести себя со скотиной? - прошептал шотландец, дыханием щекоча ей ухо. Габриэль напряглась от его опасной близости... и не менее опасных слов.
     И повернулась. Дрю был так высок, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в его лицо. Он уже умылся, переменил рубашку, и запах мыла и чистой кожи витал в утреннем воздухе.
     - Это была отличная выдумка, - добавил он едва слышно, каким-то не своим голосом - во всяком случае, не так сурово, как говорил с ней до этого.
     - Мне всегда хорошо удавалось подражать чужим голосам.
     - Я уже заметил. И всегда безошибочно, не правда ли? У тебя хорошо развитый слух.
     - Его никто не развивал, - ответила Габриэль и на этот раз не солгала, - это природная... способность.
     Она пристально посмотрела на Дрю и отвела глаза. Шотландец слишком многое видел. И слишком о многом расспрашивал. И ей всегда в таких случаях хотелось ему все рассказать.
     - По-видимому, мистеру Кингсли становится лучше, - сказала она наконец.
     Шотландец немного помолчал, явно не желая менять тему разговора. Наконец, вздохнув, подтвердил:
     - Да, лучше. И сегодня мы снова отправляемся в дорогу.
     Габриэль с удивлением взглянула на Дрю.
     - Разве Кингсли настолько уже окреп?
     - Нет, - ответил Камерон, прислонившись к фургону. - Но он на этом настаивает. Он поедет в фургоне вместе с Джедом. Там он всегда может прилечь на койку.
     - А он знает?..
     - Кто его подстрелил? Нет, видел только, как блеснуло на солнце дуло ружья.
     Габриэль поколебалась, но все же спросила:
     - Кингсли знает, почему в него стреляли?
     Лицо Дрю вмиг стало жестким.
     - Говорит, что не знает.
     Опять наступило недолгое молчание, а затем шотландец сказал:
     - У тебя ведь нет ружья.
     То был не вопрос, а утверждение, но Габриэль все же отрицательно мотнула головой.
     - А ты умеешь стрелять?
     Он спросил об этом как бы между прочим, но лицо хранило напряженное выражение, а испытующий взгляд был пронзителен.
     Страх понуждал Габриэль солгать, сказать: "Нет, я никогда и в руках ружья не держала", но здравый смысл подсказал ей, что эта уловка не пройдет. Дрю сразу догадается, что она соврала.
     И, быстро взвесив в уме все "за" и "против", Габриэль ответила:
     - Немного.
     - Что значит "немного"?
     - То и значит, - передернула она плечиком. - Я подумала, что людям странным покажется, если я отправлюсь на перегон, совсем не умея стрелять, поэтому...
     Девушка снова повела плечом.
     - Я купила пистолет. И немного поупражнялась, выстрелила несколько раз.
     И рискнула быстро взглянуть на Дрю. Он все еще неотрывно смотрел на нее тяжелым, пристальным взглядом, но на лице уже не было прежнего раздраженного, циничного выражения, с которым он слушал Габриэль, думая, что она врет.
     - Несколько раз, - задумчиво повторил шотландец. - И ты хоть раз попала в цель?
     - Ну... раз или два, может быть.
     Габриэль понимала, что ее уклончивые взгляды он припишет смятению, но не смотреть на Дрю она не могла.
     - Что ж, - молвил он, - тогда несколько уроков тебе пригодятся.
     Взгляды их молниеносно скрестились.
     - Я тебя поучу, - пояснил Дрю и этим совершенно вывел ее из равновесия.
     Габриэль ничуть не желала, чтобы Дрю ее учил. Она уже побаивалась шотландца, побаивалась чувств, которые он в ней пробуждал... и всякий раз при виде Дрю ее страх только усиливался.
     Почти в отчаянии она запротестовала:
     - Да я вовсе не люблю стрелять!
     - А вот Гэйб Льюис должен любить, - возразил Дрю, усмехнувшись.
     Да, тут он ее поймал. И понимал это. Гэйб Льюис с радостью ухватился бы за предложение поучить его стрелять.
     - Но... зачем? Я хочу сказать, какая разница, умею я стрелять или...
     - Ну, думаю, это вполне понятно, - оборвал ее шотландец, словно отрезал. - Два последних дня несомненно доказали, что каждый, выезжая из лагеря, должен уметь себя защитить. И если у человека есть ружье, он должен знать, как пустить его в ход.
     Габриэль не смогла придумать убедительного ответа. Она знала, что Дрю победил в споре, но все-таки спросила:
     - А откуда мне знать, что ты сам хорошо стреляешь?
     Выгоревшая бровь шотландца насмешливо изогнулась.
     - Там, откуда я родом, - ответил он просто, - дети учатся стрелять, едва научившись ходить. Охота в Шотландии - занятие для джентльменов.
     Это слово Дрю почему-то произнес с едва уловимой издевкой.
     - А ты джентльмен?
     - О, это весьма спорное утверждение, - ответил он, и улыбка тотчас исчезла.
     За внешней обаятельной беззаботностью Габриэль вдруг распознала такую глубокую горечь, что даже Дрю Камерон, так хорошо владеющий собой, не сумел ее скрыть.
     - Не думаю, - возразила она тихо, - мне кажется, ты как раз самый настоящий джентльмен. Дрю явно опешил.
     - С чего ты взяла?
     - Я же помню, как ты заботился о Тузе, - не всякий на это способен.
     Он пожал плечами, словно хотел сказать: "Ну, это пустяки".
     - Ты веришь в дружбу и преданность.
     - А другие разве не верят?
     Габриэль покачала головой.
     - Не думаю.
     - А я считал себя циником, - усмехнулся он краем рта.
     - И еще: ты держишь слово.
     Кривая улыбка мгновенно исчезла с лица Дрю.
     - Это что, напоминание?
     - Нет, - ответила Габриэль, - благодарность.
     - Ну, пока рано меня благодарить, - предупредил Дрю, - я едва, черт возьми, не выложил сегодня Керби всю правду о тебе - и еще могу это сделать.
     - Ты думаешь, я ему враг?
     - Я не знаю, кто ты, - ответил он, - а я не люблю загадок.
     - Ты уверен? - Габриэль взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы, с едва заметной кокетливой улыбкой.
     Она не желала соблазнять его - только подразнить, но глаза Дрю мгновенно вспыхнули, пристальный взгляд прожег ее насквозь. А потом этот взгляд разом охватил ее всю, с ног до головы. А затем Дрю усмехнулся, да так широко, что Габриэль едва не влепила ему пощечину.
     - Уверен, черт побери, - сказал он, но глаза его горели янтарным огнем, и Габриэль показалось, что он видит ее всю, словно на ней нет никакой одежды.
     Вспыхнув, она поспешно отвела взгляд. Будь он проклят! Почему он так смущает ее?
     - Сегодня на вечерней стоянке я дам тебе урок стрельбы.
     Господи, он опять за свое?
     - Но я этого не хочу... - Габриэль запнулась, потому что...
     Дрю уже шагал прочь. Ей оставалось только кричать ему вслед, что она не согласна. А кричать она не собирается.
     - Сукин сын! - выругалась девушка, впервые употребив это выражение. За последнее время ей нередко приходилось его слышать. У погонщиков оно практически не сходило с языка. Они употребляли эти слова во всех затруднительных положениях. Словом, Габриэль так часто их слышала, что уже не считала неприличными. Зато очень выразительными.
     - Сукин сын, - с нажимом повторила она. Увы, хотя ругань дала выход раздражению, тем не менее нисколько не облегчила душу.
***
     Усмехаясь, Дрю подошел к месту, где спал прошлую ночь, и свернул одеяло. Ах, как чертовски бодрят его перепалки с Габриэль!
     Он значительно повеселел: его подозрения насчет Габриэль были похоронены или почти похоронены. Вряд ли она лгала, что почти не упражнялась в стрельбе... да и отвращение в ее голосе, когда она сказала, что не любит оружия, было совершенно искренним.
     Сегодня вечером он узнает точно, солгала Габриэль или сказала правду. О, она, конечно, из кожи вон будет лезть, только бы сорвать урок, но Дрю ей не позволит, хотя бы потому, что она и впрямь должна уметь себя защитить. Керби, конечно, согласился бы с ним и даже сам заставил бы Гэйба Льюиса как следует попрактиковаться в стрельбе.
     Дрю забросил сверток с одеялом в хозяйственный фургон и занялся неотложными делами, но сам все время думал, с чего это ему взбрело в голову усовершенствовать умение Габриэль стрелять. Разумеется, он уведет ее подальше от лагеря, чтобы выстрелы не пугали стадо. Уведет достаточно далеко, чтобы они остались наедине.
     Достаточно далеко, чтобы снова ее поцеловать.
***
     Чем дальше стадо двигалось по равнине, тем меньше попадалось на пути источников и ручьев и тем труднее Габриэль было уединяться, когда возникала насущная необходимость. Тем не менее иные потребности нельзя было отменить.
     В это утро, сославшись, как обычно, на то, что надо раздобыть топлива, она сумела исчезнуть на несколько минут, но пришлось идти долго, прежде чем попались два корявых высоких дерева. А на обратном пути Габриэль вдруг подумала, что укромные места, где можно спрятаться от постороннего взгляда, встречаются все реже и это вскоре может стать большой проблемой.
     И все же сейчас ее больше волновало другое. Пока ей удавалось стирать белье и мыть голову в хозяйственном фургоне, обеспечив себе ведро воды, когда все остальные спали. Что ж, она и с другими личными проблемами справится.
     Но Дрю Камерон... вот это по-настоящему большая, огромная проблема.
     Он был похож на собаку, вцепившуюся зубами в кость, и этой костью была, к сожалению, Габриэль.
     И что хуже всего, невыносимее всего - Габриэль не понимала, что с ней творится. За ней ухаживали в каждом городе, где она появлялась. Она не могла упомнить по именам всех своих многочисленных поклонников. Они толпой ходили за ней после спектаклей и осыпали бесконечными приглашениями пообедать вдвоем. И это были все богатые люди. Красивые люди. Влиятельные. Однако ни один из них не привлекал ее так сильно, как Дрю Камерон, никто не пробуждал ожидания чего-то прекрасного и неизведанного, ни в чьем присутствии так не билось сердце, не учащался пульс, кровь быстрее не струилась по жилам. Все, о чем она читала в романах, что разыгрывала на сцене, совершалось теперь с ней самой.
     Помогая Джеду готовить завтрак, она поймала себя на том, что с нетерпением ожидает вечера, когда Габриэль снова увидит шотландца. И они будут одни. От волнения Габриэль стала рассеянной, и повар ее выбранил, после чего она постаралась взять себя в руки и думать только о неотложных обязанностях.
     Джед чаще, чем обычно, жаловался на ревматизм, и поэтому дел у нее прибавилось. Ну да повар ведь не только занимался приготовлением еды, он по-прежнему лечил Кингсли, менял ему повязки и хлопотал, словно медведица, у которой появился медвежонок, - при этом все время ворча себе под нос.
     - В людей стреляют... Никакого уважения к жизни, - бурчал он, ковыляя. - Засады устраивают, - прибавил он с отвращением.
     Кингсли, который лежал на одеяле у главного фургона, шевельнулся - и тут же сморщился от боли.
     - Нельзя тебе двигаться, - проворчал Джед.
     - Не могу же я лежать вечно, - ответил Кингсли и сделал новую попытку.
     В душе Габриэль боролись гнев и жалость. Казалось бы, какое ей дело, что этому человеку больно, - и все же, вопреки своему ожесточению, Габриэль ему сочувствовала. Он потерял много крови, на виске багровел уродливый шрам. Наверное, болит нестерпимо, и от малейшего движения боль становится сильнее. И все же Кингсли упорно пытался встать на ноги. Наконец ему это удалось, и теперь он стоял, держась за колесо. На его суровом лице застыло выражение непреклонной решимости, взгляд показался Габриэль жестким и холодным. И девушка в который раз удивилась, почему все погонщики питают к нему такую преданность. Возможно, именно потому, что он суров и решителен и всегда добивается своей цели, любыми средствами.
     Вопрос только в одном: какими именно средствами?
     Погонщики поели, Габриэль впрягла мулов в хозяйственный фургон, кто-то из рабочих - в главный, и оба двинулись с места. Габриэль низко надвинула свою неказистую шляпу на лоб, чтобы защитить лицо от жгучего солнца. Взяв поводья, она надела перчатки и вдруг подумала, что ее руки загрубели. Станут ли они такими, как прежде, - белыми, нежными, без мозолей?
     Неужели шотландец может питать к ней интерес? Не простое любопытство, а иной, мужском интерес? И неужели сама Габриэль хочет заинтересовать его как женщина? Весь жаркий длинный день ее преследовала эта мысль.
     Сэмми стоял в своем закутке в фургоне и раздраженно мычал, но пеший путь в десять миль был ему еще не по силам.
     Сэмми. Надо думать о Сэмми. Или о театре. Или о музыке. Нельзя думать только о Кингсли. И о шотландце.
     Не думать о том, как ей, черт возьми, убедить Камерона, что она совершенно не умеет стрелять из ружья!
***
     Билли Бонса было просто не узнать. Он оказался игривым, порывистым, даже норовистым коньком.
     Дрю про себя удивлялся, каким образом Габриэль удалось так выходить полудохлую клячу. Значит, терпение, обильная еда и любовь могут сотворить чудо. Он слишком был занят своими собственными обязанностями, а также мыслями о Габриэль, чтобы обратить на это внимание прежде, - но сейчас, когда эта женщина спокойно ехала рядом, Дрю не мог не заметить волшебной перемены. Билли высоко держал голову, шаг у него стал быстрый и уверенный, не то что месяц назад, когда эта парочка - Габриэль и ее конь - появилась на ранчо Кингсли. Шкура у коня лоснилась, глаза были ясные.
     А Габриэль? Разумеется, ей еще далеко до совершенства, но посадка стала твердой и уверенной, и больше не кажется, что она вот-вот упадет с лошади. И хотя внешне она выглядит сущим оборванцем, но спину держит прямо, подбородок вздернут, а глаза полыхают синим огнем.
     Дрю отчаянно захотелось обнять ее.
***
     Через полчаса, они остановились, оказавшись достаточно далеко, чтобы стрельба не вспугнула стадо. Дрю спешился, подошел к Билли Бонсу и протянул