ам, казалось, был полон сомнений, но тем не менее молча повернулся и пошел обратно. Может быть, рвать цветы. Эта мысль немного развеселила Патрика, и он улыбнулся, подняв руку, чтобы постучать.
     - Кто бы там ни был, убирайся к черту! - крикнул отец.
     Будто не услышав этого рева, Патрик расправил плечи, открыл дверь и вошел. Отец, сгорбившись, сидел в кресле у потухшего камина с кубком в руках. На столике рядом стоял кувшин. Вино - об этом неопровержимо свидетельствовали красные, воспаленные глаза отца.
     - Хирам сказал, что я тебе нужен.
     - За ужином, сынок. За ужином. Пора уже тебе посидеть со мною рядом на хозяйском месте за высоким столом. Тебя вечно нет дома, - посетовал он, и Патрик, к своему изумлению, услышал, как дрогнул его голос. Он кивнул.
     - Я уезжаю с утра. В набег.
     - На Ганнов? - с пьяным оживлением осведомился маркиз.
     - На границу, - ответил Патрик. Пускай отец верит, во что хочет, - пока так удобнее.
     - Жаль, я не могу поехать с тобой, - вздохнул Грегор.
     Патрик заморгал от неожиданности. Почудилось ему или впрямь у отца в глазах блеснули слезы?
     Грегор махнул ему, отсылая прочь, и попытался встать, но не смог. Вскрикнув от боли, он начал заваливаться на бок; Патрик шагнул к нему, подхватил под локоть здоровой рукой и осторожно усадил в кресло. Узловатые, скрюченные пальцы слабо отталкивали его, прося об одиночестве. Вдруг Патрик понял, что отец действительно сконфужен - в его глазах стояли слезы, и он не хотел показывать этого никому, даже сыну.
     Пораженный, Патрик все смотрел на отца, вспоминая неукротимо-гордого человека, которого так чтил в юности. Черт возьми, он ведь любил отца, хотя сам никогда не видел с его стороны даже намека на любовь. И, по иронии судьбы, глядя сейчас на тень человека, которого погубила собственная гордость, Патрик сознавал, что никогда не любил отца сильнее, чем в эту минуту.
     Но надо было заговорить, надо было сказать слова, которые заденут старика еще больнее. Надо обеспечить безопасность Марсали и ее ребенка - если ему суждено появиться на свет. Нельзя сбрасывать со счетов того, что Фостер может еще изловчиться и осуществить свою давнюю угрозу.
     Отец смотрел на него как-то странно. Ждал. Патрик сделал глубокий вдох и произнес:
     - Я хотел сказать тебе, что Марсали выйдет к ужину вместе со мною.
     - Мне нет дела до этой девчонки, - передернул плечами отец.
     - Отлично. Значит, ты не станешь возражать, если она сядет рядом со мной?
     Отец отшатнулся, зеленые глаза нехорошо заблестели.
     - Заложница? Да еще из клана Ганнов? Ей место в конце стола.
     - Нет, отец, - возразил Патрик, стараясь говорить спокойно. - Она займет место справа от меня. По праву моей жены.
     Гнев придал отцу сил; он, как пружина, вскочил с кресла, не обращая внимания на замотанную в теплое тряпье правую ногу.
     - Никогда!
     Патрик сосчитал до трех, затем сказал:
     - Поздно; вот уже неделя, как мы обручены.
     Прежде чем к нему вернулся дар речи, Патрик пустил в ход главный козырь:
     - К счастью, наследник не заставит долго ждать себя.
     Так, это сработало мгновенно, как Патрик и рассчитывал. Отец закрыл рот и стоял молча - старый, немощный, мелко трясясь всем телом - от седеющей головы до кончиков изуродованных подагрой пальцев ног. Он молчал целую минуту, затем хитро улыбнулся:
     - Но обручение происходит при свидетелях.
     Патрик кивнул:
     - У нас были свидетели.
     - Кто? Этот твой приятель? Я не признаю такого обручения.
     - Признаешь - или никогда больше не увидишь меня.
     Отец рухнул в кресло, все еще не до конца веря ушам.
     - Ты мой сын. Ты сделаешь, как я велю.
     - Двенадцать лет назад ты сам выбрал мне жену, - спокойно отвечал Патрик. - Тогда я согласился - ведь такова была твоя воля. Двенадцать лет я соблюдал договор и тем самым чтил твою волю. Что же ты хочешь - чтобы сейчас я проявил неуважение к тебе, так легко расторгнув его?
     - Красиво сказано, - процедил Грегор Сазерленд. - Вижу, ты научился играть словами не хуже, чем владеть мечом. Но ты же знаешь, как я отношусь к Ганнам. Я не хочу, чтобы кто-либо из них вошел в мою семью.
     - Значит, мы уедем отсюда - моя жена и я - еще до конца недели. И ты никогда не увидишь внука и наследника.
     - Я сделаю наследником Алекса.
     - Как угодно. - Патрик поклонился и пошел к двери.
     - Подожди.
     Патрик обернулся к отцу.
     Старик долго молчал, а потом наконец выдавил:
     - Ты знаешь, мы ведь не сможем воевать с Ганнами и Синклерами без тебя.
     Патрик не ответил.
     Отец беспомощно шарил рукой в воздухе, будто искал что-то.
     - Алекс погибнет, если пойдет на них один.
     - Но ты ведь понимаешь это?
     Отец насупился:
     - Я пытался сделать из него человека.
     Патрик покачал головой:
     - Ты принес ему много горя, отец. Слишком много. - И опять направился к двери.
     - Патрик.
     Он не обернулся.
     - Патрик... Не надо. Не уходи.
     Патрик остановился в полушаге от порога. Отец снова поднялся и неуверенно шагнул к нему, но пошатнулся, взмахнул руками - и повалился обратно в кресло.
     - Проклятая подагра, - пробормотал он.
     Патрик знал, что отец стыдится своей болезни, считая ее слабостью. Господи, хоть бы ему самому к старости так не поглупеть. Он стоял у кресла, ожидая новых тирад, но их не было. Отец молчал, смотрел на золу в холодном камине, пальцы впились в подлокотники.
     Наконец он заговорил:
     - Она напоминает мне... - И осекся.
     - Маргарет? - подсказал Патрик.
     - Да. Остерегайся ее, сынок. Женщины все изменницы. - В его голосе уже не было гнева - только пустота и безмерное одиночество.
     Никогда еще Патрик не видел отца таким беззащитным - и скорее всего больше не увидит. Осторожно подбирая слова, он сказал:
     - Отец, я не верю, что Маргарет вам изменяла. Полагаю, кому-то выгодно было заставить вас в это поверить.
     Отец устало посмотрел на него.
     - Вот уже два года, как она пропала. Если она не изменяла мне, то где она? Я ее не убивал.
     - Да, знаю, - кивнул Патрик.
     - И сама она себя не убивала. Да, да, - нетерпеливо махнул он рукой в ответ на изумленный взгляд Патрика, - я сказал, что она бросилась в море, но это не правда. Ты - мой сын, и вот я говорю тебе: знай, Маргарет в душе всегда оставалась ревностной католичкой. Она не могла покончить с собой. - Он помолчал, глядя на золу в камине. - Она была мне женою. И я никогда не выдал бы никому ее веры. Я не предал бы ее. Я думал, она...
     - Ты думал?.. - подсказал Патрик.
     Но отец лишь покачал головою.
     - Нет, неважно, что я думал.
     - Может, это будет крайне важно, - произнес Патрик, - если я смогу доказать, что Маргарет тебе не изменяла.
     - Что ты знаешь, парень? - вскинулся отец. - Да сядь же наконец, у меня уже шея занемела смотреть на тебя снизу вверх.
     Патрик сел на край кресла против отца, подался вперед.
     - Я верю, - начал он, - что Эдвард Синклер долго вынашивал план, как разделаться с Сазерлендами, и первым его шагом было заставить тебя поверить, будто Маргарет неверна тебе.
     Отец смотрел на него как на умалишенного, но не перебивал.
     - Он понимал, что, убрав Маргарет, посеет вражду между тобою и Дональдом Ганном. Очевидно, он ждал, чтобы ты объявил Ганнам войну; тогда граф оказался бы вынужден обратиться к нему за помощью. Так оно и вышло. Я уверен, он рассчитывал выдать себя за благодетеля, когда граф пообещал ему руку старшей дочери в обмен на помощь в войне с нашим кланом - а он согласился. Этот союз давал ему силы осуществить давнюю мечту своих предков: разгромить наш клан. - Подняв бровь, он прибавил:
     - Мы с тобою оба понимаем, что против Ганнов с Синклерами нам одним не выстоять. Грегор кивнул, по-прежнему не говоря ни слова.
     - Больше того, - продолжал Патрик, - Синклер отлично знал, что, женившись на Марсали, нанесет оскорбление мне. А это, думаю, для него по крайней мере столь же важно, как разгромить наш клан.
     - Почему? - прищурившись, спросил Грегор.
     - Он меня ненавидит. Я видел, как он струсил и бежал с поля боя, бросив других погибать, и надеялся, что я погиб вместе с прочими. Теперь он кричит повсюду, как доблестно сражался, а я - один из немногих оставшихся в живых, кто может сказать, как было на самом деле.
     - Тогда почему не говоришь? - нахмурился отец.
     - Я отвечаю за себя - за собственные поступки и собственную честь - и ни за кого больше. Я так никогда и не заговорил бы об этом, если б он не тронул мою семью.
     Отец все смотрел на него, и Патрик отметил, что его взгляд был зорче, чем когда-либо.
     - Значит, ты помешал Синклеру, - задумчиво промолвил он. - Домой вернулся слишком рано.
     Да, подумал Патрик, быть может, отец слаб телесно, но умом он отнюдь не слаб.
     - Верно, - согласился он вслух. - Если быть точным, я вернулся домой на день раньше, чем следовало. Запоздай я на один день, Марсали стала бы его женой.
     В глазах отца загорелось любопытство.
     - Так ты тоже приложил руку к ее бегству со свадьбы?
     - Разумеется. Она соглашалась идти за Синклера только потому, что иначе вместо нее у алтаря оказалась бы Сесили; отец и ее обещал Эдварду, если Марсали откажется. Марсали этого допустить не могла. Поэтому я спрятал Сесили в таком месте, где графу ее не найти. Марсали месяц просидела взаперти в своей комнате на хлебе и воде за отказ идти под венец, но не уступила. Отец, у этой девушки отваги и благородства не меньше, чем у любого мужчины.
     Отец молчал; Патрик дерзнул предположить, что огонь, вспыхнувший в его блекло-зеленых глазах, был огнем восхищения. Да, маркиз Бринэйр умел восхищаться теми - будь то мужчина или женщина, - в ком замечал истинное благородство и честь.
     Наконец он заговорил - заговорил таким надломленным голосом, что у Патрика защемило сердце, столь тщетны были его старания скрыть давнюю боль:
     - Ты точно знаешь насчет Маргарет?
     - Я знаю точно, - отвечал Патрик, - что люди Синклера, одетые в пледы Сазерлендов, напали на Ганнов. Я знаю точно, что они еще раз сделают это. У меня есть доказательства и того, и другого. Еще я думаю, что именно Синклер убедил Эберни подать королю прошение, чтобы нас объявили вне закона.
     Не стоило ему упоминать Дональда Ганна; взгляд отца мгновенно помрачнел, челюсти сжались. Неужто все усилия пойдут прахом? Нужно было срочно что-то придумать!
     - Дональд Ганн - такая же жертва Синклера, как и мы, - сказал он. - И он искренне верит, что ты разграбил дома его арендаторов просто из мести.
     Отец откинулся в кресле, задумчиво глядя ему в лицо, и Патрик увидел, как в угасающем, жалком старике просыпается прежний Грегор Сазерленд - человек, которого уважали за умение принимать непростые решения, за мужество и изощренный - хотя и не склонный к излишней сентиментальности - ум.
     - Ты что-то замышляешь.
     То было утверждение, а не вопрос, и Патрик понимал, что должен быть осторожен вдвойне. Еще не пришло время рассказать отцу о злосчастных коровах или возрожденной дружбе с Гэвином, и уж в последнюю очередь - о намерении повести войско Сазерлендов к северной границе Ганнов для сражения с Синклерами.
     - Да, - сказал он, - замышляю. И первое, чего хочу, - выяснить, что случилось с Маргарет.
     - Говори, - велел отец, хотя час тому назад его тон был бы куда более резким.
     - Я надеюсь позволить Эберни захватить Синклера на месте преступления, - начал Патрик, моля всевышнего, чтобы не пришлось объяснять подробно. После всего, что было сказано, ему не хотелось опять лгать.
     Он медленно перевел дух, потому что отец проворчал:
     - Да, ты уж позаботься, чтобы Эберни там был и все увидел. Тогда пусть на коленях ползет ко мне молить о прощении.
     - Он уверен, - вздохнул Патрик, - что ты по меньшей мере недостойно обошелся с его сестрой.
     - Она... - Грегор Сазерленд осекся, отвернулся, и Патрик только увидел, как дергается у него кадык.
     Через минуту Патрик услышал голос отца - такой спокойный, что впору было усомниться, он ли это говорил.
     - Приводи на ужин девочку Ганн.
     - Ты будешь с нею любезен и учтив.
     - Слишком многого просишь.
     - Но она будет матерью моих детей.
     - Что ж, бог в помощь, - грубо, как всегда, заявил отец, но силы, которую так помнил Патрик, в голосе недоставало.
     - Отец, ты будешь добр к Марсали. И позаботишься о ней, если со мною что-нибудь случится.
     Старый Грегор снова посмотрел в глаза сыну, и взгляд его затуманился. Патрик был несказанно удивлен: будь на месте отца другой человек, он подумал бы, что его гложет тревога - или даже страх. Но нет, поверить в такое было трудно. Слишком много лет он ждал - и ничего не дождался; так отчего бы теперь, после одного откровенного разговора, в отце вдруг проснулись какие-нибудь чувства или хотя бы тревога за его благополучие?
     И все же, когда отец отвечал, Патрик не заметил никакой злости - лишь обычное стариковское ворчание.
     - Я позабочусь о ней.
     Патрик вышел от отца с ощущением, будто уже выиграл свою войну.

24.

     Маркиз сдержал слово. Почти сдержал. Патрик понимал, что ждать от него сердечности и дружелюбия - это уж слишком. Правда, он довольствовался бы простой вежливостью. Но отец вместо этого весь ужин просидел мрачнее тучи, а Марсали едва кивнул. И все же Патрик ожидал худшего, а широкие улыбки соплеменников при известии об обручении с лихвой восполнили недостаток радости у главы клана.
     Марсали тут всем пришлась по нраву, это было ясно. Патрик уже знал, что именно с Марсали Сазерленды связывали заметное улучшение в еде и чистоту в замке. Как она это устроила, они не понимали, а видели только, что за какие-то несколько недель в Бринэйре стало уютней и веселей. Теперь на полу всегда лежали свежие циновки, посуда была всегда чистой, а на лице молодой хозяйки, Элизабет, сияла улыбка.
     Сородичи искренне поздравляли Патрика и, как он заметил, намеренно не обращали внимания на угрюмое молчание его отца. Потом пили за счастье молодых, и за здоровье молодых, и еще за что-то, пока соленые шутки, тосты и приветствия не слились в сплошной гул.
     К радости Патрика, у Марсали от всеобщей благожелательности светилось лицо. Но глаза нет-нет да и затуманивались тайной мыслью, а брови то и дело тревожно сдвигались. Он знал, что ее беспокоит: сразу после ужина ему предстояло уехать.
     Конечно, хорошо было бы дождаться, пока вернется Алекс, но Патрик не хотел рисковать: Синклер мог ударить в любой момент, а ведь он обещал Гэвину держать в горах своих людей. Он выбрал из всего клана двадцать человек - самых надежных, приказал каждому в отдельности не надевать пледов клана и, едва отъехав от замка, повязать на правую руку черную ленту. Для пущей предосторожности - в клане могли быть шпионы, о которых он еще не знал, - Патрик распорядился, чтобы выбранные им люди выходили незаметно, по двое, по трое после ужина.
     Сам он решил присоединиться к ним чуть позже, а сначала наедине проститься с Марсали.
     Отец сидел сгорбившись, будто не слыша здравиц в честь сына, и упрямо смотрел в свой кубок. Пил он, пожалуй, меньше обычного и по временам остро и почти враждебно поглядывал то на Патрика, то на дочь, то на Марсали.
     Вдруг Патрик заметил движение на дальнем конце стола, где сидел Хирам. Великан с грохотом отставил стул, встал и откашлялся. Поняв, что его друг собирается говорить, Патрик онемел от изумления. Никогда еще ему не случалось видеть, чтобы Хирам по своей воле оказывался в центре внимания.
     С багровым от смущения лицом он посмотрел на маркиза и поднял кубок.
     - За самую красивую девушку Шотландии и за самого верного мужчину, - провозгласил он. - За два отважных сердца.
     Кубки поднялись, кулаки дружно ударили по столу.
     - За два отважных сердца, - мощным эхом отозвались тридцать мужчин и пять женщин, сидящих за столами, и стоящие вдоль стен слуги.
     Патрик не сводил глаз с отца, а тот сидел, точно окаменев. Грегор Сазерленд оглядел всех и остановил взор на старшем сыне и наследнике. Их взгляды скрестились, и зал затих. Затем маркиз Бринэйр медленно поднял кубок, no-прежнему сверля глазами Патрика.
     - За два отважных сердца, - промолвил он, пригубил вино, осторожно, почти бесшумно отставил стул и, прихрамывая, пошел прочь из застывшего в потрясенном молчании зала.
     Патрик, приподняв бровь, посмотрел на Хирама.
     Хирам плюхнулся обратно на стул с таким шумом, что зал взорвался смехом - сперва нервным, но постепенно все более искренним, и теперь, казалось, воздух звенел от хохота.

***

     Прощаясь с Патриком, Марсали старалась улыбаться, но тщетно: она была в ужасе, и он прекрасно это знал.
     Сейчас на нем была темно-коричневая фуфайка, куртка поверх нее и темные штаны, плотно облегавшие ноги. В этом наряде он имел вид свирепый, угрожающий - и непреклонный.
     Она все глядела в его лицо, такое родное, такое любимое... И не могла наглядеться. Как она будет жить, если не увидит его снова?
     Марсали кинулась мужу на шею, отчаянно-крепко обняла его.
     - Долго это не продлится, любимая, - говорил он, - день-другой. Ну, самое крайнее, три дня.
     Он говорил спокойно и рассудительно, но - вот странно - от его бесстрашного спокойствия у Марсали по спине побежали мурашки. День или три! Сказал бы сразу, всю жизнь.
     Патрик гладил ее по волосам, успокаивал, и вот наконец губы коснулись ее губ, завладели ими. Марсали припала к нему, чувствуя, как ее захлестывают волны любви и она тонет, погружается все глубже, глубже в трясину... ужаса. Она очень хотела быть смелой, но повязка на плече Патрика лучше всяких слов свидетельствовала, что и он уязвим, как прочие смертные.
     Он оторвался от ее губ, и в ту же секунду из ее груди вырвался тоскливый стон.
     - Патрик, пожалуйста, не уходи, - взмолилась она. - Ты еще не совсем здоров.
     - Я должен, - мягко возразил Патрик. - Я все это затеял и должен быть там, чтобы довести дело до конца. - Он криво улыбнулся ей. - Хирам не допустит, чтобы со мною что-нибудь случилось, просто не посмеет, зная, что держать ответ придется перед тобою.
     Марсали не приняла шутки и ничуть не успокоилась: последний раз, когда Патрика ранили, Хирам был с ним.
     - Отец обещал позаботиться о тебе.
     У Марсали от удивления широко раскрылись глаза.
     - Он согласился?
     - Он же хочет увидеть внука, - улыбнулся Патрик. Она покраснела.
     - Даже если внук - наполовину Ганн?
     - Да, - твердо ответил Патрик. - Даже если так.
     - Лучше бы все-таки тебе не ездить, - сокрушенно вздохнула Марсали. - Не понимаю, почему нельзя послать на встречу с Гэвином одного Хирама.
     Патрик укоризненно взглянул на нее.
     - Девочка моя, я ведь дал Гэвину слово. Не могу я оставить его и тех, кто с ним, одних, без помощи. У Ган-нов нет ни стоящего оружия, ни опыта. - Глубокая вертикальная складка прорезала его лоб. - Алекс должен был уже вернуться, но, как видно, Руфусу не удалось встретиться с ним вовремя. А я ждать не могу. - Он взял Марсали за подбородок, вынуждая поднять голову. - Когда вернется Алекс, пусть скачет к хижине. Я оставлю там человека, который будет знать, где меня найти, и предупрежу Быстрого Гарри, не то он сначала подстрелит нежданного гостя, а потом уж будет думать, что и как.
     Марсали кивнула, хотя еле сдерживалась, чтобы не закричать от душевной муки и животного страха. Он уходил - и она не могла ничего сказать, ничего не могла сделать, чтобы остановить его.
     Но он почему-то не двигался с места. В его глазах она заметила знакомый блеск, и сама задрожала от желания раствориться в нем, растаять в жаре сильного тела. Патрик стоял, задумчиво гладя ее по щеке, и взгляд его медленно скользил по ее лицу.
     Потом, будто вдруг решившись, он обнял ее обеими руками, тесно прижал к себе, поцеловал яростно и крепко, отстранился, взяв в ладони ее лицо и неотрывно глядя ей в глаза...
     - Я люблю тебя, девочка моя, - выдохнул