скотина - коровы. Ни капли здравого смысла и никакого достоинства. С какой же стати Дрю надрывается на проклятом перегоне за пятьдесят голов этих окаянных животных? За одну карточную игру в городе он загреб бы достаточно на чистую комнату, хороший обед и пылкую женщину.
     Гордость, подумал Дрю. Обыкновенная гордость. Другого объяснения нет. Он принял предложение Кер-би из любопытства, отчасти в поисках приключений - и теперь оказался связан слишком поспешно принятым решением. А Дрю Камерон, при всех своих недостатках, никогда не был малодушен и не бросал начатое дело.
     Объезжая кругом спящее стадо, Дрю стал тихонько напевать шотландскую колыбельную. Когда-то давно, в другой жизни, ему пела ее няня.
***
     Когда Габриэль в третий раз возвращалась в лагерь с вязанкой хвороста, она увидела, как Дрю Камерон направился к стаду. Слыхал ли шотландец о ее последней неудаче? Стыд терзал девушку при воспоминании об этом унизительном случае.
     Тушеное мясо на ужин заменило намеченное блюдо из бобов. Габриэль поставила бобы на огонь, как только они остановились на привал задолго до прихода стада. Джед пек хлеб и велел ей положить бобы в кастрюлю с водой.
     Именно это Гэйб и сделала, очень довольная тем, что ей поручили такое немудреное дело. Приехал Терри Кингсли и сообщил, что стадо прибудет через час. Он попробовал немного бобов и тут же сплюнул. Поначалу Кингсли-младший обругал Джеда, а тот уже обратился к Гэйб.
     - Что там еще? - проворчал повар, а когда Терри показал ему сломанный зуб, выразился предельно ясно.
     Габриэль не понимала, в чем ее ошибка. Джед велел ей насыпать в кастрюлю пять фунтов бобов, и она точно все исполнила.
     Однако повар сверлил ее негодующим взглядом своих слезящихся светло-голубых глаз.
     - Сукин ты сын, - сказал он. - За какие грехи господь наслал тебя на мою голову?
     Габриэль, ничего не понимая, изумленно вытаращила глаза.
     - Дураку ясно, что в бобах полно песку, - сказал он наконец, - каждому, у кого есть хоть капля здравого смысла в голове.
     Габриэль все еще ничего не понимала, и это вызвало новый поток вдохновенной брани.
     - Торговцы всегда примешивают к бобам песок и гравий, чтобы весу было побольше, - объяснил наконец повар. - Их надо перебирать.
     - Я не знал.
     - Любой осел это знает, - сердито проворчал Джед. - Я тебя теперь близко не подпущу к фургону.
     Габриэль едва не провалилась сквозь землю от стыда. За что бы она ни взялась - все делала не так. Она хотела сглотнуть, но горло перехватило от слез и отчаянья. Да, она видела песок на дне кастрюли, но не заметила его в ковше, которым брала бобы. Через две минуты Джед снова погнал ее за сухим навозом. Теперь она хотя бы не маячила у повара на глазах, может, он забудет о ней. Вспомнив обрушившийся на нее шквал оскорблений, девушка поморщилась, словно от боли.
     И все же случай с бобами был не так ужасен, как катастрофа с кофе. Гэйб всегда жила с родителями либо в гостинице, либо в меблированных комнатах и ни разу в жизни не варила сама кофе. Поэтому когда Джед приказал приготовить такой крепкий кофе, "чтобы всплыла подкова", девушка поняла его буквально. Обнаружив в бакалейном отсеке кофе в зернах, она спросила, сколько взять. Пространно объяснив, что даже дурак знает, как варить кофе, он проворчал, что надо "взять фунт, залить водой, кипятить тридцать минут, бросить в него подкову и, если она не "сплывет, добавить еще кофе". Рецепт показался Габриель сомнительным, но она не решилась переспрашивать, так как это неизменно вызывало раздражение и насмешки. Джед явно был уверен, что варить кофе умеет каждый. А Гэйб последовала его указаниям - только подкову не бросила. И не ее вина, если никто ей не сказал заранее, что кофейные зерна следует сначала смолоть.
     К несчастью, первым, кто попробовал ее стряпню, оказался Кингсли. Он налил чашку и, не глядя, сделал глоток. Реакция была мгновенной: Кингсли тут же плюнул и покраснел как рак. На ее счастье, слова, которые он при этом произнес полушепотом, были неразборчивы и совершенно непонятны.
     А вот комментарии Джеда оказались вполне ясны. Габриэль доводилось слышать весьма замысловатую брань в театре, но все, что она там слышала, бледнело перед фантазией лагерного повара. Впрочем, и это было детским лепетом по сравнению с его красноречием, когда он обнаружил, что Гэйб выкинула дрожжи. По виду и запаху она решила, что это испорченный продукт. Откуда ей было знать, что это такое?
     Ее на трое суток изгнали из хозяйственного фургона и только сегодня дали еще шанс. И вот результат - этот шанс Габриэль тоже упустила и не могла понять, почему это ее беспокоит. Она здесь не для того, чтобы научиться готовить или кому-то понравиться, а чтобы восстановить справедливость.
     Ее даже смешил воинственный Джед, но огорчали собственная неумелость и ее последствия. Если бы только у нее была поваренная книга! Или Джед хоть чему-то ее научил... Но ни того ни другого не было, и Гэйб оставалось надеяться только на свои умственные способности. Кулинарного таланта бог ей, по-видимому, не дал.
     Габриэль села на сухое бревно и невольно рассмеялась. У кофе действительно был весьма странный вкус, а лицо Джеда, когда он обнаружил пропажу драгоценных дрожжей, она запомнит на всю жизнь: полное неверие и безграничный ужас! И она бы расхохоталась, но только боялась, что повар вышвырнет ее. А ей просто необходимо здесь удержаться, чтобы выполнить свою миссию.
     Эта мысль отрезвила ее. Габриэль была по-прежнему убеждена, что именно Кингсли нанял убийцу отца, и все еще подозревала, что этим наемным убийцей мог быть Дрю Камерон, однако полной уверенности не было, и пока она не знала, как проверить свои подозрения. Габриэль редко видела шотландца, а когда видела - он так ее смущал, что она теряла способность думать. На стоянках он обычно не сводил с нее глубокого пронизывающего взгляда своих блестящих золотистых глаз. А когда Дрю не наблюдал за ней, то неизменно говорил или делал ей что-нибудь хорошее - по крайней мере, его слова и поступки казались хорошими, а это повергало Габриэль в еще большее смятение.
     В доброте Дрю Камерона она не нуждалась. Она не хотела ни говорить с ним, ни испытывать к нему симпатию - но больше всего не хотела, чтобы сердце ее трепетало, как мотылек, при одном взгляде на Дрю Камерона. Нельзя испытывать расположение к человеку, который мог быть убийцей, и тем более убийцей ее отца.
     Именно эти подозрения мешали ей поддаться неудержимому порыву, когда она видела Кингсли. Кроме того, Гэйб никогда не оказывалась с Кингсли наедине. Она страстно мечтала заставить его, хотя бы под угрозой револьвера, сказать правду и даже могла в случае необходимости убить его. Да, она понимала, что это неразумно, но при виде Кингсли уже не могла думать разумно. Горе и ярость пересиливали доводы разума. Габриэль хотела причинить ему боль - так же, как он причинил боль ей и тем, кого она любила.
     Последствия для нее не имели значения. Она была всецело поглощена настоящим. В минуты, когда Габриэль была способна логически рассуждать, она понимала, что если застрелит Кингсли, то вряд ли сама останется в живых - но сейчас ей это было безразлично. У нее никого не было. Ее ничто не удерживало. Разве только одна мысль: если она погибнет, то уже никогда не найдет наемного убийцу, спустившего курок.
     Так что ей не следует вступать в схватку с Кингсли. Пока. И Габриэль выжидала. Каждое утро она просыпалась с ощущением, что над ней нависла черная туча - такая же громадная, как те, что сейчас затянули небо. Каждый вечер, ложась спать, девушка давала себе клятву, что завтра наступит справедливость, которой так жаждет ее душа. А с утра до вечера она могла думать только о том, что осталась одна на белом свете. Совершенно одна, в этом чужом, жестоком мире...
     Хватит витать в облаках, упрекнула себя Габриэль. Хорошо, что у нее хватает умения собирать хворост и коровьи лепешки, благодаря чему ее пока еще здесь держат.
     Когда Габриэль кончила собирать топливо, поднялся ветер. Это было приятно, и она даже рискнула распахнуть куртку, расстегнуть верхние пуговицы рубашки и подставить ветру разгоряченную кожу. Девушка весь день ужасно страдала от жары. Она не представляла себе, как выдержит в этой одежде несколько недель, а может быть, месяцев.
     Уже стемнело, когда она пошла к лагерю. Проходя между стадом и фургоном, Габриэль услышала мужской голос, который мгновенно узнала. Она замедлила шаг, потом остановилась. Голос пел нежную, ласковую песню - колыбельную. Девушка не знала ее, но была мгновенно очарована нехитрой мелодией и глубоким мягким тенором певца. Она слушала, стараясь запомнить мелодию, пока певец не отъехал достаточно далеко.
     И тогда ее охватило замешательство. Проклятый Камерон снова сбил ее с толку! Его улыбка, добрые слова... а теперь еще голос и колыбельная. Ничего похожего на наемного убийцу! Но и простого погонщика он ничем не напоминал. Какая-то часть ее существа, страдающая от горя и возмущенная несправедливостью жизни, готова была поверить самым худшим подозрениям и во всех поступках Камерона видеть лишь корыстную цель. Она даже хотела бы возненавидеть этого человека.
     Однако внутренний голос шептал ей, что Дрю Камерон не может быть убийцей. Что он так же одинок и далек от остального мира, как сама Гэйб, как этот красивый бархатный голос, звучавший посреди пустынной прерии, как эта колыбельная для коров.
     В наступившей темноте девушка стояла одна среди безбрежной открытой равнины. Ее охватила невыносимая боль одиночества. Будь проклят Дрю Камерон. Будь проклята его улыбка, его колыбельная! Будь проклято все, что пробуждает в ней эти непрошеные чувства!
     Сердясь и браня себя, Габриэль застегнула рубашку и куртку и направилась к кухне. Небо совсем потемнело, а приятная прохлада сменилась резким холодом. Он проникал через все слои одежды. Неожиданно в отдалении загремел гром. Девушка ускорила шаг и, подойдя к лагерю, увидела, что погонщики бегут к лошадям: раскаты грома растревожили стадо.
     Джед как будто не заметил ее возвращения. Он укладывал припасы в фургон. На огне стоял только кофейник.
     - Отнеси топливо в хозяйственный фургон, - распорядился он.
     Свалив свой груз, Габриэль вернулась.
     - Что мне еще делать?
     Повар хмуро взглянул на нее:
     - Гроза надвигается. Страшная гроза. Я это чувствую. Будь осторожнее.
     Габриэль взглянула на небо, потом на брошенные работниками одеяла - и принялась их сворачивать, складывать в фургон. Джед одобрительно кивнул и снова принялся закрывать ящики и закреплять брезент.
     Едва только Гэйб кончила работу, пошел дождь. Джед прикрепил над огнем кусок брезента, но это было опасно, так как ветер дул в сторону фургона. Нехотя повар снял брезент, и огонь сразу погас. Такой темной ночи Гэйб никогда не видела. Еще хуже было то, что снова сильно похолодало.
     - Поднимайся в фургон, - приказал Джед. - Будет град. Бывают такие градины, что лошадь убить могут.
     Но тут девушка услышала, как забеспокоилось стадо. Раздалось жалобное мычание, которое становилось все громче. Заржали находившиеся ближе к лагерю лошади. Оттуда же доносились голоса работников, которые о чем-то спорили.
     Увидев, что Джед быстро заковылял к лошадям, Габриэль не послушалась и пошла за ним, держась за едва различимым в темноте силуэтом. Надсмотрщик Джейк и Коротышка выводили лошадей из временного загона и привязывали их по одной к веревке, протянутой между несколькими тополями. Напрягая зрение в темноте, Джед и Гэйб стали им помогать.
     Одну за другой они выводили оставшихся лошадей, но вдруг дождь превратился в град. Колючие льдинки молниеносно обрушились на землю, оробевших лошадей и Габриэль. Некоторые градины были с яйцо куропатки. Девушке отчаянно захотелось убежать в фургон, но Джед и погонщики бежать и не думали, а старались успокоить животных. Габриэль не могла поддаться слабости. Уже привычным движением она быстро привязывала испуганных лошадей. Она всерьез боялась за собственную жизнь, но, преодолевая страх, упорно продолжала свое дело. Наконец - ей казалось, что прошло много часов, - сто пятьдесят с лишком лошадей и мулов были надежно привязаны.
     Со вздохом облегчения девушка подумала об относительном уюте и безопасности фургона, однако мужчины ходили между лошадьми, успокаивая их, шепча ласковые слова, - и Габриэль присоединилась к погонщикам. Тем временем град стал еще крупнее, тяжелее и чаще. Одежда и шляпа защищали Габриэль, но град бил все больнее. Завтра у нее будет немало синяков.
     Одна из лошадей после сильного удара в голову, почти обезумев от боли, попыталась встать на дыбы. Гэйб подошла к ней, стала ее уговаривать, напевать колыбельную Шотландца, которая все еще звучала у нее в душе. И постепенно лошадь успокоилась.
     Черное небо прорезали молнии, на мгновение озаряя все вокруг, а потом снова наступала непроглядная тьма. Габриэль притихла, как вдруг услышала какой-то странный гул, и земля заколебалась у нее под ногами.
     - Стадо бежит! - отчаянно завопил Джед. - Встань за дерево!
     Гул нарастал, Габриэль чувствовала, как дрожит под ее ногами земля. Внезапно повсюду оказались коровы. В панике они мчались напрямик, сворачивая только перед деревьями. Лошади в ужасе вставали на дыбы и рвались с привязи. Небо вновь прорезала молния, град бешено стучал по деревьям. То был настоящий разгул стихии, и никогда в жизни Габриэль не испытывала такого страха.
     Она в ужасе обхватила тонкий ствол деревца, когда охваченное паникой громадное стадо, подобно реке, разделилось на два гремящих потока, обтекая островок леса, где теснились люди и перепуганные лошади. Габриэль молилась - так истово, как не молилась со смерти отца. О себе, о Дрю Камероне, обо всех, кого застала гроза.
     - Боже милостивый, сделай так, чтобы гроза кончилась! Не допусти, чтобы кто-то пострадал. Пожалуйста... - молила она, но даже самой себе не желала признаться, что молилась больше всего о благополучии одного человека. Человека с неотразимой улыбкой и завораживающим голосом.
     Габриэль прижалась к дереву, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. Она слышала плеск воды, а это означало, что стадо пересекает ручей. Громкие мужские голоса, перекрывавшие шум грозы, смешивались с удаляющимся стуком копыт, но даже после того, как плеск прекратился и стадо уже было на другом берегу, земля под ногами все еще дрожала.
     Несколько долгих минут Габриэль еще цеплялась за дерево. Ее била дрожь.
     - Эй, Шкет? - Голос Джеда чуть-чуть дрогнул.
     - Я... я здесь, - пролепетала она.
     Оторвавшись от дерева, девушка сделала нетвердый шаг, потом второй. Лошади все еще нервничали, беспокойно ржали, били копытом, натягивали веревки. Она слышала, как Джейк уговаривал их и что-то тихо напевал.
     Град усилился, и Габриэль уже дрожала всем телом, но мысли ее были далеко, там, в прерии, где погонщики старались остановить панический бег стада. Она понимала, как это опасно.
     - Спаси их, господи, - снова прошептала она.
     - Не до убраться в фургоне, - сказал повар. - Наверняка будут раненые.
     - Неужели будут?
     Габриэль напрягла зрение, чтобы сквозь завесу града и темноты увидеть старого повара.
     - Черт побери, - ругнулся он, - да нам просто повезет, если только треть людей будут ранены, а то и похуже.
     У Габриэль засосало под ложечкой. Не такой человек был Джед, чтобы попусту пугать. Она шла за его темным силуэтом - черным пятнышком в мрачном, леденящем кошмаре.
     Фургон лежал на боку, сбитый обезумевшим стадом. Джед позвал Коротышку, оставив Джейка при лошадях, и они втроем попытались поднять фургон, но тщетно. Нагруженный поклажей фургон был слишком тяжел.
     - Придется ждать помощи, - недовольно признал повар.
     Он нашел фонарь, прикрутив пламя, чтобы не залило дождем, и поднял его перед фургоном как маяк. Потом все трое - Джед, Коротышка и Гэйб, - пытаясь защититься от града, прижались к днищу фургона и стали ждать, не раздастся ли стук копыт или крик.
     Постепенно все вокруг успокаивалось. Габриэль услышала отдаленный раскат, но не поняла, гром это или топот бегущего стада.
     Ее била дрожь. Никогда в жизни ей не было так холодно. Девушка понимала, что дело не только в ледяном ветре. После стольких дней работы на перегоне она уже знала всех работников по именам. Одни ей нравились, другие нет, но она не хотела, чтобы кто-нибудь из них погиб.
     Казалось, прошла вечность. Все молчали. Наконец град ослабел, потом прекратился, но дождь лил как из ведра. Габриэль промокла насквозь.
     - Джед! Джед, где ты, черт побери? - раздался из темноты чей-то требовательный голос. У Габриэль сильнее забилось сердце. Она не сомневалась, что это Кингсли.
     - Здесь я! - заорал повар.
     Темная фигура всадника показалась-с другой стороны от фургона.
     - У вас все благополучно?
     Теперь Габриэль точно узнала голос Кингсли!
     - Фургон перевернулся, но никого не задело. Где стадо? - спросил Джед.
     - Мы остановили коров в трех милях от ручья. Один человек погиб, двое ранено, - намеренно сухо сообщил Кингсли.
     Погиб. Слово билось в ушах, пока не превратилось в отчаянную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, боже, не допусти, чтобы это был он. Пожалуйста...
     Джед, сидевший рядом, с трудом поднялся на негнущихся ногах.
     - Они едут сюда?
     - Только раненые. Остальные будут при стаде. Я пока не хочу его трогать.
     - Есть тяжело раненные? - спросил Джед.
     - Один - тяжело.
     - Мне нужна помощь, чтобы перевернуть фургон, - деловито сказал Джед.
     - Как парнишка? - поинтересовался Керби.
     - Он здесь. Хорошо держался, головы не терял, - грубовато похвалил Джед.
     Неожиданная похвала ошеломила Габриэль, но чувство гордости в ее душе мешалось с тревогой. Она поднялась. Кто ранен? И насколько тяжело? Она хотела спросить об этом, но слова застревали в горле.
     Кингсли спешился и позвал на помощь Джейка. Потом он привязал конец своего лассо к двум дугам на фургоне. Другой конец привязал к луке седла. Габриэль подскочила от изумления, когда он бросил ей поводья.
     - Отведешь лошадь в сторону от фургона, пока мы будем его поднимать, - приказал он. - Только бога ради остановись, как только я скажу.
     Габриэль кивнула - совершенно бесполезный в полной темноте жест - и, чувствуя, как напряглась лошадь под тяжестью груза, подбодрила ее. Когда они прошли несколько шагов, веревки ослабли, и в тот же момент Кингсли крикнул:
     - Стой!
     В ту же минуту он подошел к Гэйб и взял поводья.
     - Молодец, - сказал он. Потом ее позвал Джед.
     - Шкет! Помоги найти все, что нужно для перевязки. В этой темноте я своей руки не вижу.
     Габриэль подбежала под дождем к фургону, твердя: "Боже милостивый, не допусти, чтобы он погиб. Не допусти..."
***
     У Дрю затекла рука. Измученная лошадь медленно, шагом приближалась к хозяйственному фургону. Горькое чувство поражения и неудачи преследовало его.
     Два всадника ехали бок о бок с ним. Один вез мертвое тело, другой еле держался за луку седла. Погиб Хуан: его растоптали коровы, когда стадо внезапно повернуло и наскочило прямо на его лошадь. Лошадь тоже погибла.
     Чуть не погиб Туз. Дрю с содроганием вспоминал события последнего часа; внутри у него все переворачивалось. Чернокожий погонщик тоже потерял лошадь, но прежде, чем стадо успело растоптать и его, Дрю успел наклониться с седла, подхватил Туза и положил впереди себя на спину лошади. Нога у негра была раздроблена, но, если повезет, парень выживет.
     Тем не менее Дрю чувствовал себя виноватым. Если бы у него было больше опыта, если бы он предвидел, куда ринутся коровы, - мог бы спасти и Хуана.
     Проклятие, он никогда не хотел брать на себя ответственность за жизнь людей! В сущности, он всегда только и делал, что избегал подобных обязательств.
     Какой же он был глупец, наивный глупец, когда представлял себе перегон скота увеселительной прогулкой, захватывающим приключением!
     Что ж, теперь Дрю Камерон на соб