возбуждение в замкнутом пространстве, и, хотя он бы с радостью снова уложил ее в постель, понимал, что даже при обильном использовании скользкого ильмового бальзама ей будет слишком больно, если они будут заниматься любовью так долго, как ему бы хотелось.
     - У меня в седельной сумке есть колода карт, - предложил он. - Ты умеешь играть в покер?
     Нет, конечно, - автоматически ответила Энни, но Рейф заметил огонек интереса, быстро промелькнувший в ее карих глазах. - А ты действительно хочешь меня научить?
     Почему бы и нет?
     - Ну, многие мужчины не стали бы.
     - Я не такой, как многие. - Он попытался вспомнить, выло ли в прошлом время, когда его могла шокировать леди, играющая в покер, но не мог припомнить те дни. Тот пепел слишком давно остыл.
     Карты в его колоде оказались потрепанными, покрытыми пятнами. Энни смотрела на них так, будто они были символом чего-то опасного и запретного. Рейф положил седла перед очагом, чтобы им было на что облокотиться, - это удобнее, чем сидеть, по-портновски скрестив ноги, - и объяснил ей названия карт. Она быстро усвоила суть, хотя у нее не хватало опыта, чтобы подсчитать прикуп при взятке. Он переключился на "блэкджек", которая лучше подходит для игры вдвоем, и эта игра увлекла ее настолько, что они провели за ней часа два.
     Наконец игра надоела, и Рейф предложил ложиться спать. Его позабавил быстрый тревожный взгляд, который она на него бросила.
     - Все в порядке, - сказал он. - Я знаю, что тебе больно, - мы подождем до завтра.
     Энни вспыхнула, и он удивился, что она все еще способна краснеть.
     Рейф дал ей надеть в постель свою рубаху не потому, что не хотел, чтобы она спала голой, - как раз этого он хотел, - а потому, что она удобнее ее блузки с высоким воротом. С застенчивой нежностью Энни скользнула под одеяло в его объятия, и он вздохнул с сожалением.
     Ни ей, ни ему спать не хотелось, но он был удовлетворен - почти! - даже тем, что просто лежит с ней рядом. Он взял ее за руку и поднес пальцы к губам. От их жара губы начало пощипывать.
     Энни поудобнее устроила голову на его плече. Как бы ей хотелось продолжать жить только в этом мгновении, но, к несчастью, это невозможно. Хоть она и любила Рейфа, но не могла забыть, что у них нет совместного будущего, что, вероятно, у него вообще нет никакого будущего. Ее сердце болезненно сжалось при мысли о пуле, которая уничтожит горячую жизненную силу этого мощного тела, о том, что он будет лежать холодный и неподвижный, навсегда уйдет от нее.
     - Тот человек, которого, как они думают, ты убил, - нерешительно начала она, зная, что ему не понравится, что она об этом заговорила. - Ты знаешь, кто это сделал?
     На какую-то долю секунды Рейф замер, потом снова прикоснулся губами к ее пальцам.
     - Да.
     - Ты никак не можешь доказать этого?
     Он пытался тогда, когда был так зол, что хотел заставить их всех заплатить, и чуть не лишился жизни, а в результате понял только, что все доказательства указывают на него Он знал, кто убил Тенча, по крайней мере, кто организовал убийство, но не было никакого способа доказать, что не его палец нажал на спусковой крючок. Однако Рейф ничего этого ей не сказал, просто мягко ответил "нет" и прижал ее руку к лицу.
     Я не могу смириться с этим, - произнесла Энни тихим, яростным голосом. - Должен быть какой-то выход. Что произошло? Расскажи мне.
     Нет, - снова сказал он. - Чем меньше ты будешь знать, тем безопаснее для тебя. Они гонятся за мной не из-за того, что я сделал, детка. Они гонятся за мной из-за того, что мне известно, и убьют любого, если подумают, что я ему все рассказал. - Это была одна из причин, по которой он, в конце концов, оставил попытки оправдаться. После того как двое людей, которые пытались ему помочь, были найдены мертвыми, Рейф перестал пытаться. Единственными людьми, которые, вероятно, поверили бы ему, были его друзья, а он не мог позволить убивать друзей. Кроме того, какое это, черт возьми, имело значение? Его иллюзии развеялись, но другие имели право на свои иллюзии: иногда они служили единственным утешением.
     Но почему это так опасно? - настаивала Энни, при
     Поднимая голову с его плеча. Потому. Я не стану рисковать твоей жизнью, рассказывая тебе.
     Тогда тебе следовало подумать об этом до того, как ты затащил меня сюда. Если кто-то узнает, разве он не подумает, что ты мне рассказал?
     - Никто в городе не видел меня у твоего дома, - заверил ее Рейф.
     Она попыталась подойти по-другому.
     - Кто-то охотится за тобой, да? Я хочу сказать - прямо сейчас.
     Один охотник за наградой по имени Трэйгерн. Других тоже хватает, но Трэйгерн беспокоит меня сейчас больше всех.
     Он сможет выследить тебя до Серебряной Горы?
     Думаю, он уже это сделал, но я там перековал лошадь и он никак не сможет снова выйти на след..
     Он знает, что ты ранен?
     Наверное. Это он начинил меня свинцом.
     Тогда ему может прийти в голову проверить, нет ли в городе врача.
     - Возможно, потому что я в него тоже всадил пулю. Но, насколько ему известно, я не так уж серьезно ранен, и_прошло уже десять дней с тех пор, как он в меня стрелял, так что он, вероятно, предполагает, что я уже здоров. - Рейф снова поднес ее руку к губам. - А судя по твоим рассказам, ты часто уезжаешь, чтобы навестить больных, поэтому никто не увидит ничего необычного в том, что тебя нет.
     Несомненно, это было достаточно правдоподобно. Энни и сама думала о том же. Заметив в его логике изъян, она улыбнулась.
     - Если никто не узнает, что я была с тобой, тогда почему опасно мне все рассказать? Я-то уж наверняка не буду бегать по Серебряной Горе и болтать об этом.
     - На всякий случай, - мягко ответил Рейф. - Не хочу рисковать.
     Она в отчаянии вздохнула почувствовав, насколько он непреклонен. По-видимому, это одно из его основных качеств: раз приняв решение, он его не изменит. По сравнению с ним осел может показаться уступчивым.
     - Чем ты занимался до войны?
     Этот вопрос застал его врасплох, потому что ему пришлось немного подумать, прежде чем ответить:
     Изучал право.
     Что?
     Из всех возможных ответов ни один не мог бы удивить ее больше. Рейф казался настолько опасным от природы, все в нем настолько соответствовало роли хищника, каким он и был, что Энни не могла вообразить его одетым в деволой костюм и произносящим речи перед судьей и присяжными.
     - Я не сказал, что делал успехи. Мой отец был судьей, и какое-то время мне казалось это подходящим занятием. - Мосби был адвокатом, и они оба проводили долгие часы, споря о неясных местах в законах. В то же время Рейф понимал, что его никогда по-настоящему не интересовало право настолько, чтобы преуспеть на этом поприще. Он просто много впитал в себя будучи сыном своего отца. Рассеянно он поднес руку Энни к своей груди и провел пальцами по соску Знакомое острое, нежное покалывание моментально заставило сосок напрячься.
     Энни с интересом почувствовала, как его твердый плоский сосок вытянулся точно так же, как ее соски, и спрашивала себя, нравится ли ему это ощущение. Он передвинул ее руку ко второму соску, и тот откликнулся так же, как и первый. Рейф стал водить ее пальцами взад и вперед по груди медленными, рассеянными движениями.
     Она вздохнула.
     Не могу себе представить тебя адвокатом.
     И я тоже. Когда началась война, я обнаружил, что у меня гораздо лучше получается кое-что другое.
     Что именно?
     - Воевать, - просто ответил он. - Я был чертовски хорошим солдатом.
     Да, у него это должно получаться.
     Ты говорил, что был в кавалерии.
     В Первом виргинском, с Джебом Стюартом какое-то время. До 63-го.
     А что случилось потом?
     Я перешел к рейнджерам.
     На мгновение ее озадачило это слово, потому что единственное, что пришло ей в голову, - это техасские рейнджеры, но это, разумеется, совсем не то. Во времена войны она слышала, как обсуждали каких-то рейнджеров, но с тех пор прошло уже более шести лет, и она никак не могла припомнить.
     - К каким рейнджерам?
     - К рейнджерам Мосби.
     Энни была потрясена. Мосби! Человек с легендарной репутацией, о котором ходили пугающие слухи. Несмотря на то что она была с головой погружена в учебу в медицинском колледже, она все же слышала о Мосби и его дьявольских рейнджерах. Они сражались не так, как обычные солдаты: они были мастерами уловок, партизанской войны по принципу "бей и беги", так что их почти невозможно было поймать. Ей не удавалось вообразить Рейфа в роли степенного адвоката, но его очень легко было представить в роли партизана.
     - А что ты делал после войны?
     Он пожал плечами.
     Дрейфовал. И отец и брат погибли во время войны, а другой семьи у меня нет. - Рейф подавил приступ горечи и сосредоточился на эротическом наслаждении, вызванном рукой Энни: он водил кончиками ее пальцев по своим соскам, лениво лаская их. Соски стали настолько твердыми, так пульсировали, что он едва сдерживался. Она никогда еще не дотрагивалась до его интимных мест, и он закрыл глаза, представляя себе, как ее ладонь охватывает его восставшую плоть. Боже! Он, наверное, сойдет с ума...
     А если бы мог, ты бы вернулся?
     Рейф задумался. Жизнь там, на Востоке, была слишком уж цивилизованной, а он слишком долго жил, не соблюдая никаких правил, кроме своих собственных, слишком привык к огромным пространствам вокруг. Он прикипел к дикой жизни и не испытывал желания снова быть прирученным.
     Нет, - наконец ответил он. - Там мне нечего делать. А ты? Ты скучаешь по большим городам?
     Несовсем. Мне недостает удобств настоящего города, но мне важно заниматься медицинской практикой, а я не могла бы делать этого там, на Востоке.
     Рейф умирал от искушения.
     - Есть еще кое-что, чего бы ты не могла делать на Востоке.
     Она казалась заинтригованной.
     Да? Чего же?
     Вот этого.
     Он опустил ее руку под одеяло и сомкнул пальцы вокруг своего члена. Мощный электрический разряд пронзил его, настолько сильный, что он резко, со свистом, втянул воздух, все его тело напряглось.
     Энни замерла. Он едва слышал ее дыхание. Она была одновременно шокирована и очарована.
     Рейф дугой выгнулся на одеяле, кровь бешено неслась по его жилам. Он почти не мог соображать. Ему следовало устоять перед искушением, ему следовало знать, что такое острое наслаждение будет невыносимым. Темный туман поплыл у него перед глазами, и Рейф почувствовал, что близок к оргазму. Он резко отстранился от нее с хриплым восклицанием:
     - Перестань!
     Сила его желания застала Энни врасплох, затем сознание своей женской власти нахлынуло на нее. Она подняла на него глаза, губы ее тронула очень женственная улыбка. Она погладила ладонями его торс, и Рейф задрожал как жеребец.
     - Люби меня, - предложила она тихим шепотом, и больше никаких слов ему не потребовалось. Он одним движением рванулся с одеяла и лег на нее. Энни приподняла бедра навстречу его властному проникновению и приняла его в себя, морщась от боли, но испытывая огромную радость от того наслаждения, которое, как она знала, она ему дает. Он двигался как поршень глубоко внутри нее, пока его семя не выплеснулось бурным потоком.
     Рейф отчаянно задыхался, пытаясь протолкнуть воздух в свои вздымающиеся легкие. Боже, когда-нибудь он убьет себя во время любовных игр! Прежде он думал, что его возбудимость со временем снизится до управляемого уровня, но До сих пор этого не произошло. Каждый раз желание было таким же острым, таким же невыносимым для него.
     Опасно, если он позволит своей страсти к Энни затуманить мозг. Черт, это уже произошло! Ему следовало вернуть ее в Серебряную Гору и убраться от этого места как можно дальше, а вместо этого он нарочно тянул, пока их не занесло снегом. Он хорошо спланировал, как соблазнить ее, но, удовлетворяя свой сексуальный голод, и сам поддался соблазну.
     Он не в состоянии был загадывать дальше нескольких ближайших дней, которые он проведет наедине с ней в теплой темной хижине, жадно забирая ее особый жар себе, себе одному.

***
     Дни бежали в вихре чувственности. Энни казалось, что они больше времени проводят обнаженными, чем одетыми: даже в дневное время они часто сплетались телами на одеялах, приходя в себя или собираясь снова заняться любовью. Для нее день и ночь слились в одно целое, и иногда, очнувшись от дремоты, она не была уверена - день сейчас или ночь. Она так привыкла к его проникновению, что это стало для нее более нормальным, чем существовать отдельно от Рейфа.
     Когда Энни думала о будущем, ее охватывал ужас, поэтому она запретила себе о нем думать. Существовало только "сейчас", только эти темные, чувственные дни вместе с Рей-фом. В тот день, когда она будет смотреть, как он уезжает от нее, - в тот день, пообещала она себе, она снова начнет думать о будущем, о длинном, бесконечном потоке времени без него.
     А сейчас она позволила себе утонуть в чувственных ощущениях. Она никогда не предполагала, что плотская любовь может быть такой дурманящей. Рейф любил ее всеми способами, какими только мужчина может любить женщину, подводя ее к немыслимым вершинам наслаждения, окончательно ставя на ней клеймо своей собственности. Сладострастие превращало ее в рабыню, а сексуальная уверенность в себе расцветала.
     Проснувшись на восьмой день снегопада от звука капели и осознав, что снег тает, Энни испытала потрясение. Она настолько привыкла к жгучему холоду, что, когда температура поднялась выше нуля, воздух показался почти ласковым, и действительно появились первые безошибочные признаки весны, хотя снег все еще покрывал землю. В следующие несколько дней ручей вздулся от талых вод, и Рейф повел коней на маленькую укромную поляну, чтобы они могли размяться после столь долгого стояния в тесноте и, разрывая копытами снег, найти под ним нежные зеленые побеги молодой травы.
     Энни понимала, что им скоро придется уехать, - они могли бы уже уехать, хотя по тающему снегу двигаться было действительно опасно. Она чувствовала, что Рейф воспользовался этим как предлогом, но ничего не имела против. Каждая минута, которую она могла провести вместе с ним, имела огромную ценность: ведь их осталось так мало.
     Однажды утром Рейф повел коней на пастбище, а она использовала это время, чтобы согреть воды для купания. Он дал ей запасной револьвер из предосторожности на те случаи, когда его пет рядом, хоть он и находился всего в нескольких минутах ходьбы. Энни носила его в кармане юбки, путешествуя к ручью и обратно. Оружие было тяжелым и оттягивало ей карман, что раздражало ее, но здравый смысл не позволил ей оставить револьвер в хижине. Медведи вылезали из своих зимних берлог, голодные и раздражительные. Рейф тогда сказал, что медведь вряд ли нападет на нее, но она не хотела рисковать. Возможно, она не сможет попасть туда, куда прицелится, но на звук выстрела прибежит Рейф.
     Второй раз возвращаясь от ручья, Энни внимательно смотрела под ноги, потому что после растаявшего снега земля была грязной и скользкой. Заржала лошадь, она испуганно подняла глаза и увидела незнакомого мужчину верхом на коне у входа в хижину. Ведро с водой выпало из рук, ее охватила паника.
     - Прошу прощения, мэм, - сказал мужчина. - Я не хотел напугать вас.
     Энни не смогла ничего придумать в ответ. В голове было пусто, губы онемели.
     Незнакомец откинулся назад в седле.
     - Увидел ваш дым, - объяснил он. - Не знал, что кто-то обосновался здесь, наверху, подумал: возможно, там лагерь.
     Кто он такой? Просто бродяга или некто, представляю-щий угрозу для Рейфа? Он не выглядел угрожающим, наоборот, он старался не делать никаких движений, которые могли бы показаться ей агрессивными, но шок от его вторжения в ее частный мир вызвал у нее головокружение. Где Рейф? О, Боже, пусть он сейчас не возвращается!
     - Я не причиню вам вреда, - сказал человек. Глаза его были спокойны, голос звучал почти мягко. - Ваш муж где-то поблизости?
     Она не знала, что сказать. Если она скажет "да", он узнает, что она не одна. Если скажет "нет", то кто знает, что он сделает? Энни за эти годы пришлось лечить достаточно ран, чтобы автоматически не предполагать добродетель в своих собратьях. Некоторым из этих собратьев добродетель вообще была не свойственна. Но все же маловероятно, чтобы он поверил, что она живет здесь, в горах, одна, поэтому она в конце концов кивнула.
     - Как вы думаете, я могу с ним поговорить? Если бы вы показали мне, куда он ушел, я бы перестал вам надоедать и вы бы продолжали свою работу.
     Еще одно затруднение: можно ли позволить ему приблизиться к Рейфу без предупреждения? Рейф склонен сначала стрелять, а потом задавать вопросы, и это может кончиться смертью невинного человека, но, с другой стороны, если этот человек не столь уж невинен, она рискует жизнью Рейфа. Ее мысли побежали быстрее.
     - Он скоро вернется, - наконец произнесла Энни, это были ее первые слова. - Не хотите ли зайти и выпить чашку кофе, пока будете его ждать?
     Незнакомец улыбнулся.
     - Да, мэм, конечно хочу.
     Он спешился и ждал, пока она подойдет. Она подняла пустое ведро и постаралась держать его так, чтобы заслонить свой отвисший карман. Если ей удастся завести этого человека в хижину, Рейф увидит его коня и поймет, что надо быть осторожным, а с револьвером в кармане она позаботится, чтобы Рейфу не грозила никакая опасность.
     Мужчина оставил свое ружье в чехле у седла, но она заметила, что у его бедра, внизу, - револьвер в кобуре, прикрепленный ремешком вокруг ноги точно так, как Рейф носил свой. В этом не было ничего необычного, но это еще больше усилило ее подозрения. Он слегка прихрамывал, но, по-видимому, не испытывал боли, и ему это не очень мешало.

***

     Энни провела его в хижину и поставила ведро у очага, потом налила чашку оставшегося с утра кофе. Он снял шляпу с плоскими полями и вежливо поблагодарил ее за кофе.
     Ставни на окнах были подняты, открывая доступ солнечному свету вместе с бодрящим свежим воздухом, и он заинтересованно оглядывался вокруг, прихлебывая кофе. Его взгляд задержался на грубой раме постели из сосновых игл, занимавшей большую часть левой половины хижины, и Энни почувствовала, как загорелось ее лицо, но он ничего не сказал. Он отметил чистоту этой жалкой маленькой комнаты, отсутствие какой-либо мебели, два седла на полу и сделал собственные выводы.
     - Думаю, вам повезло, что вы вовремя нашли эту хижину, - сказал гость. - До того, как пошел снег.
     Он решил, что они путешественники, застрявшие тут из-за снега. Ее охватило облегчение, но, прежде чем она успела согласиться с ним, его глаза вспыхнули при виде ее большой черной медицинской сумки, и он сдвинул брови, озадаченно нахмурившись. Сумка! Энни бросила на нее отчаянный взгляд. Она не была похожа ни на что другое - только на медицинскую сумку: врачи по всей стране носили такие. Она не походила на обычный багаж поселенцев или путешественников.
     - Вы, должно быть, тот самый доктор, - медленно произнес он. - Врач из Серебряной Горы, которая исчезла пару недель назад. Я никогда раньше не слышал о враче-женщине, но, очевидно, это правда.
     Энни хотела сказать ему, что это ее муж - врач: это было самым логичным объяснением, и самым правдоподобным, но она никогда не умела лгать, а сейчас ей это и вовсе не Удалось бы. Во рту у нее слишком пересохло, и сердце оглушительно громко билось в груди.
     Он посмотрел на Энни, и ее бледное лицо и широко раскрытые испуганные глаза возбудили бы в нем подозрения, даже если бы он их уже не испытывал. Он опять посмотрел на седла, пристально вгляделся в них, и вдруг в его руке очутился револьвер, нацеленный прямо на нее.
     - Это попона Маккея, - резко произнес мужчина. Его дружеский тон исчез - теперь его голос стал тяжелым и угрожающим. - Должно быть, я ранил его серьезнее, чем думал, если ему понадобился врач. Где он?
     Энни не могла указать ему место, где находился Рейф.
     Н-на охоте, - заикаясь, проговорила она.
     Верхом? Или пеший?
     П-пеший. Лошади п-пасутся.