лна тепла разлилась по  ее  телу,  и  она  задрожала  от
восторга. Закончив свои исследования, Марк поцеловал уголки  ее  рта.  Потом
его губы двинулись к мягкому местечку у нее под ухом и дальше,  вниз  по  ее
тонкой шее к ямочке на границе между плечом и шеей. Там  Марк  на  мгновение
спрятал лицо, вдыхая естественный запах ее тела, смешивавшийся с гиацинтовым
ароматом духов.
   Наконец он  вздохнул,  поднял  голову  и  заглянул  ей  в  глаза  глубоко
проникающим взглядом.
   - Я хочу большего! - просто сказал он, оставляя решение за ней.
   Зенобия не сказала ни слова и встала с ложа. Ее глаза  ни  на  минуту  не
отрывались от его лица, пока она развязывала столу.  Стола  соскользнула  на
прохладный мраморный пол. За ней последовала  и  длинная  сорочка,  затем  -
тонкая белая рубашка, которая мельком позволяла увидеть те прелести, которые
скрывались под ним. Она  подняла  руки  и  вытащила  из  своих  черных,  как
полночь, волос украшенные  драгоценными  камнями  шпильки.  Волосы  свободно
рассыпались. Ее пронизывающий взгляд говорил яснее всяких слов.
   Он встал и быстро разделся. Все это время его голубые глаза не отрывались
от Зенобии. "Если бы сама Венера сошла на землю, в мир простых  смертных,  -
подумал он, - то она, должно быть, была  бы  похожа  на  Зенобию".  Ее  тело
очаровало его. Это самое прекрасное тело, какое ему  когда-либо  приходилось
видеть. Даже широкие плечи не портили ее.
   Теперь, уже обнаженный, он протянул руку и  обнял  ее  за  тонкую  талию.
Зенобия была на полголовы ниже его. Он привлек  ее  к  себе  и  почувствовал
небольшую округлость ее живота, прижавшегося к нему. Она  протянула  руку  и
погладила его по щеке. Они не испытывали ни стыда, ни застенчивости.
   Он приподнял ее лицо, чтобы посмотреть ей в глаза.
   - Я люблю тебя, - тихо сказал он. - Я всегда любил тебя. Я любил  тебя  в
незапамятные времена и буду любить тебя еще долго  после  того,  как  всякие
воспоминания о нас сотрутся с лица земли.
   Он поднял ее на руки и положил на ложе, а потом сам лег рядом с ней.
   Несколько минут они лежали рядом, взявшись за руки. Потом она  произнесла
голосом, тихим от смущения:
   - Я не могу этого понять, Марк, но все же я желаю тебя. Я хочу, чтобы  ты
любил меня. Почему?
   - Ты сама должна найти ответ, любимая моя. Но я никогда не заставлю  тебя
делать то, чего ты не хочешь. Если таково твое желание,  я  сейма  встану  и
уйду.
   - Нет!
   При этих словах он снова обхватил ее сильными руками и поцеловал с  такой
страстью, что она не смогла удержаться и ответила ему.  Она  возвращала  ему
поцелуй за поцелуем, словно пробуя его на вкус. Она опаляла его своим огнем,
пока пламя внутри него не начало взметаться вверх. Это было пламя, рожденное
от вечно теплящегося огня его любви к ней. Оно горело и плясало в нем, и его
желание обладать ею становилось все горячее и горячее.
   Он развел ее ноги в стороны, сел на корточки, протянул руки и коснулся ее
грудей. Он смотрел и восхищался ими. Ее глаза были  закрыты,  и,  пристально
глядя сверху вниз на ее веки, покрытые пурпурными тенями,  он  задавал  себя
вопрос, осознает ли она вообще его присутствие.
   - Зенобия! - произнес он.
   Ее глаза открылись, и она улыбнулась ему.
   - Я здесь! -  Она  легко  коснулась  губами  его  губ.  Они  снова  стали
целоваться, и их страсть разгоралась все сильнее. Теперь он дал своим  рукам
ту свободу, которой они так жаждали - свободу ласкать  ее  дивное  тело.  Он
гладил ее спину, доходя до выпуклостей ягодиц.  Потом  перевернул  ее  лицом
вниз и начал свое восторженное поклонение  ее  телу.  Он  медленно  и  жадно
целовал ее, двигаясь по той же самой дорожке, по которой до этого  скользила
его рука. Однако он не остановился на ягодицах, а  продолжал  свое  движение
дальше, по ее ногам и узким ступням.
   Зенобия с наслаждением вздохнула. Оденат никогда не любил ее так. Марк  -
нежный любовник, внимательный и страстный. Он  осторожно  подготавливал  ее.
Она никак не могла понять, почему не  чувствует  себя  виноватой.  Возможно,
потому, что она не искала этого чуда, этого восторга, и найти его сейчас,  в
эту ночь великой трагедии - дар богов. Большего она и не могла бы просить.
   Он снова повернул ее на спину и,  прикасаясь  к  ней  легкими  поцелуями,
двинулся по ее ногам вверх, дошел до бедер, но  остановился.  Это  -  особое
удовольствие,  и  он  решил  приберечь  его  до  следующего  раза.  Он  стал
раздражать языком ее пупок, и она вся извивалась от удовольствия,  когда  он
снова добрался до ее грудей. В этот раз он сосал ее соски,  цвета  меда,  до
тех пор, пока от полноты ощущений они не встали упругими ядрышками.
   Своим  большим  телом  он  накрыл  ее.  Их  губы  снова  слились,  и  она
почувствовала, как он тяжел. Со  вздохом  она  раздвинула  ноги,  давая  ему
дорогу, и прошептала:
   - О да, мой дорогой, да!
   Нежно, с бесконечной осторожностью, он проник в ее тело. Зенобия сразу же
поняла,  что  его  орудие  огромных  размеров,  и  слегка   вздрогнула.   Он
остановился, чтобы дать ее телу время привыкнуть к величине его члена. Потом
начал глубже проникать в нее, и, к своему изумлению, она  ощутила  волшебное
начало. "Слишком быстро!" -  подумала  она  в  неистовстве,  но  была  не  в
состоянии помешать этому.
   Задыхаясь, она вскрикнула, открыла глаза  и  увидела,  что  его  пылающие
голубые глаза смотрят на нее сверху  вниз.  Он  видел,  как  серые  радужные
оболочки ее глаз покрылись поволокой в тот момент,  когда  ее  омыла  первая
волна наслаждения.
   - Нет! - всхлипнула она. - Это слишком быстро! Но он стал успокаивать ее.
   - Это только начало, любимая! Я дам море наслаждения!
   И он сдержал слово. Он доводил ее до вершин блаженства  несколько  раз  и
лишь потом позволил своему могучему семени излиться в нее.
   Они заснули, держа друг друга в  объятиях.  Их  прекрасные  сильные  тела
переплелись. Но, опасаясь за ее репутацию, он спал очень чутко  и  проснулся
еще до рассвета. Когда он взглянул на нее, его наполнила нежность. Он  хотел
разбудить ее и снова любить, но она спала так  крепко.  Ее  тело  исцелялось
после потрясений минувшей ночи. Он тихо встал, оделся. Ему лучше уйти,  пока
его не увидела какая-нибудь сплетница.
   Слабый шум заставил его повернуться  к  двери.  К  своему  изумлению,  он
увидел там потрясенного Лонгина.
   - Как же ты мог воспользоваться ею? - в ярости прошептал  Лонгин.  -  Она
ведь доверяла тебе, Марк!
   - Я не воспользовался ею, Лонгин! Просто так случилось! Это  простодушное
объяснение убедило Кассия Лонгина в том, что это правда. Но все  же  он  был
расстроен. По-своему он тоже любил Зенобию.
   - Идем со мной! - холодно произнес он. - Я отведу тебя в мои  апартаменты
- тебе необходимо присутствовать во дворце в это утро.
   - Я бы никогда не причинил ей вреда, Лонгин!
   Кассий Лонгин повернулся к римлянину, и  в  его  карих  глазах  появилось
грустное выражение.
   - - Я знаю, - вздохнул он. - Как давно ты уже  любишь  ее,  Марк?  Я  все
понимаю, но ты  должен  быть  осторожен!  Именно  сейчас  ее  положение  так
ненадежно!
   - Мы будем осторожны, Лонгин.
   - Что ж, люби ее, если хочешь, Марк, но не забывай, что Пальмира - прежде
всего. Если бы сейчас Зенобии  пришлось  выбирать  между  тобой  и  городом.
Пальмира была бы на первом месте. Никогда не вынуждай ее выбирать!
   - Ты,  конечно,  шутишь,  Лонгин!  Такой  женщине,  как  Зенобия,  просто
необходимо быть любимой. Она не может жить без любви!
   Кассий Лонгин покачал головой.
   - Не обманывай себя. Это в минуту слабости она растаяла в твоих объятиях.
Зенобия - не какая-нибудь слабовольная женщина, которая рада вести  домашнее
хозяйство своего мужа и вытирать сопливые носы и  мокрые  попки  детей.  Она
рождена для величия! Об этом свидетельствовали все предзнаменования  при  ее
рождении, и она только что начала осуществлять свое предназначение!

Глава 6

   - Ты ведешь себя словно девчонка, рожающая своего первого ребенка,  а  не
как женщина, которая уже родила двоих сыновей, - ворчала старая Баб.
   Когда боль снова пронизала ее тело, Зенобия заскрежетала зубами.
   - Вабу и Деми я рожала легко, а этот ребенок, кажется,  вовсе  не  желает
появляться на свет, - простонала она.
   - Несчастное дитя! - пробормотала Баб. - Оно  так  никогда  и  не  узнает
своего отца. Боги словно бы одарили тебя после всех этих лет, подарив  этого
последнего ребенка царя Одената через девять месяцев после его смерти. - Она
снова покачала головой. - Бедное дитя, - повторила она.
   - Это настоящее чудо, - сказала Юлия,  склоняясь  над  своей  подругой  и
вытирая пот с ее лба.
   - По крайней мере, престолонаследие обеспечено. Три сына - это лучше, чем
два, - Зенобия перевела дыхание после схватки. Юлия рассмеялась.
   - Может быть, на этот раз родится дочка, Зенобия.
   - Нет, - послышался уверенный ответ. - Оденат н я плодили только  сыновей
- сильных сыновей для нашей пальмирской династии.
   - Ну что ж, я, например, в восторге оттого, что у меня есть сын, и  дочь.
Гай - для Антония, а Флавия - для меня.
   - Несомненно, для тебя, - усмехнулась Зенобия. - Она  -  не  только  твой
портрет, но даже манеры у нее твои. Судорога пробежала по ее лицу.
   - Ах, царица Юнона! - вскрикнула она.
   - - Тужься, дитя мое, тужься! - командовала Баб.
   Зенобия делала так, как ей приказывала ее  старая  няня,  но  прошло  еще
несколько часов, прежде чем ей удалось разродиться.
   Снаружи, в прихожей царицы,  ждали  Кассий  Лонгин  и  Марк  Бритайн.  За
последние месяцы эти двое мужчин стали хорошими друзьями. И правда, Марк  не
знал, что бы он делал без дружбы мудрого доверенного советника Зенобии.  Без
этой дружбы он мог бы сойти с ума, судьба нанесла ему еще  один  удар.  Боги
позволили ему мельком увидеть рай, а потом тут же отняли его.
   На следующее утро после смерти Одената он ждал, что Зенобия позовет  его,
но вместо этого его пригласили на заседание совета и объяснили  обязанности.
Ее поведение по отношению к нему осталось таким же, каким оно было раньше  -
вежливым и любезным. "Ах да, - подумал он, - она -  царица  и  будет  ждать,
пока минуют девять дней печали и погребение. Это разумно с ее стороны".
   Тело царя обмыли, одели в тунику "пальмата" из тонкого полотна,  расшитую
золотом и пурпуром, и прекрасную тогу "пикту", сотканную  из  легкой  шерсти
пурпурного цвета, с вышитыми золотой нитью фигурками богов. На ногах у  него
были позолоченные сандалии, венок победителя  из  золотых  лавровых  листьев
украшал его темноволосую голову.
   Его положили на погребальное ложе в атрии  дворца  ногами  к  дверям  для
прощания. Ложе усыпали цветами, а в  серебряных  плошках  курился  ладан.  У
изголовья и в ногах ложа стояли золотые лампы, в  которых  горело  ароматное
масло. Перед дворцом разбросали ветки сосны и кипариса - знак того, что  дом
посетила смерть. Когда все приготовления закончились, двери  дворца  открыли
для публики. Люди шли непрерывным потоком весь день, всю  ночь  и  следующее
утро, а потом тело Одената перенесли к усыпальнице  за  городскими  стенами.
Закон запрещал размещать кладбища в пределах города.
   Все граждане города,  которые  были  способны  ходить,  присоединились  к
погребальной процессии. Шли и мужчины, и женщины, и дети. Во главе процессии
группы музыкантов и певцов играли и  пели  траурные  погребальные  песни  во
славу Одената Септимия и величия его царствования.
   Так как Оденат был военным вождем, во главе процессии несли  штандарты  в
честь  его  побед.  Вслед  за  ними  члены  совета  десяти  несли  тело   на
погребальном ложе с  непокрытым  лицом.  За  телом  следовали  члены  семьи:
Зенобия в глубоком трауре, который выглядел странно на  фоне  ее  золотистой
кожи и только делал ее еще более прекрасной; гордая Аль-Зена,  юный  царь  и
его брат, опечаленные,  но,  подобно  их  матери  и  бабушке,  сдержанные  и
серьезные.
   В конце главной улицы Пальмиры процессия вышла из  города  и  прошла  под
огромной триумфальной аркой, через которую Оденат так часто въезжал в город,
возвращаясь после своих многочисленных побед. Кладбище находилось в полумиле
от города. Одената должны были похоронить в фамильной усыпальнице - огромном
сооружении из мрамора. Процессия подошла к ней и остановилась.  Все  стихло,
когда юный царь встал перед ними и стал возносить хвалы своему отцу.
   Жрец Юпитера освятил могилу и мраморный саркофаг, в который  должны  были
положить останки Одената. Потом он окропил  трижды  всех  присутствующих  на
похоронах освященной водой, и они удалились, оставив на могиле только членов
семьи. Чтобы освятить кладбищенскую землю, принесли  в  жертву  животное,  и
наконец тело Одената на его погребальном ложе опустили в  саркофаг.  Все  на
минуту оставили Зенобию наедине с ним, прежде чем могилу закрыли.
   Зенобия смотрела вниз, на лицо мужчины, который был ее мужем и  другом  в
течение тринадцати лет. Хотя он все еще казался ей близким, та искра  жизни,
которая делала его тем, кем он был, давно уже погасла.  Одна  лишь  телесная
оболочка - вот и все, что осталось от Одената Септимия. Протянув  руку,  она
коснулась его лица, но теперь оно было подобно восковой маске.
   - Ох, мой Ястреб, - грустно сказала она, - ты не должен был так закончить
свой жизненный путь! Чтобы твоя  жизнь  была  отнята  двумя  озлобленными  и
безмозглыми мальчишками, твоим собственным семенем - это невыносимо!  И  все
же я должна перенести это.
   Она замолчала  на  мгновение,  тщательно  взвешивая  слова,  -  нельзя  с
легкостью давать обещания мертвым. Наконец, она снова заговорила:
   - Я постараюсь воспитать наших сыновей так, как  ты  сам  захотел  бы  их
воспитать, и буду править Пальмирой так, как ты сам стал  бы  править  ею  -
справедливо, но твердо.
   Нагнувшись, она запечатлела поцелуй на его ледяных губах.
   - Прощай, мой муж!  Пусть  Харон  <Харон  -  в  греч,  мифологии  старик,
переправлявший души умерших через реку в царство мертвых.>  переправит  тебя
через Стикс туда, где приходит конец всему великому!
   Потом, повернувшись, она поспешила прочь от могилы. Аль-Зена ушла в себя,
и даже ее верная рабыня Ала не могла пробиться сквозь эту стену  отчуждения.
Она обвиняла себя в смерти сына.
   - Если бы я не стремилась сеять  раздоры,  используя  для  этого  Лина  и
Верна, Оденат сейчас был бы жив. Я -  причина  смерти  своего  сына  и  двух
внуков! Боги и в самом деле меня  покарали!  -  с  плачем  признавалась  она
Зенобии.
   Даже невестке не удавалось успокоить ее. Она сильно  горевала,  перестала
есть и через месяц умерла. Ее похоронили с надлежащей торжественностью в той
же самой усыпальнице, где и Одената.
   Возвратившись с кладбища, Зенобия разразилась рыданиями:
   - О боги! Как я устала от смертей! - И упала в обморок. Ее  женская  душа
не выдержала великого испытания, которое выпало на ее долю. Через  несколько
недель царица обнаружила, что недомогает. Ее  одолевала  тошнота  от  одного
вида любимой пищи, неудержимо тянуло отведать фруктов, сезон для которых еще
не наступил. Наконец, старая Баб едко заметила:
   - Разве тебе  не  ясно,  что  с  тобой  происходит?  Царица  отрицательно
покачала головой.
   - Ты беременна!  Царь  преподнес  тебе  свой  последний  дар,  -  сказала
старуха.
   В ту же секунду Зенобия поняла, что это правда. Она беременна!  "Странно,
- размышляла она, - я что-то не могу припомнить, чтобы за последнее время  я
была с Оденатом". Но потом она выбросила из  головы  эту  мысль.  Потрясение
делает с людьми странные вещи, и здесь не было другого объяснения. Она  ждет
ребенка. Эта мысль ее обрадовала. Еще один ребенок! Ах,  как  бы  он  сейчас
радовался вместе с ней! Три сына, ведь, конечно же, родится сын! Она  всегда
рожала сыновей.
   На следующей неделе все сомнения отпали. Ее лунный цикл был  нарушен  уже
почти на три фазы, и пришло  время  публично  объявить  о  своем  состоянии.
Сначала она сказала об атом Лонгину, и на мгновение ее удивило  то  странное
выражение,  которое  мелькнуло  на  его  выразительном  лице.  "Принимая  во
внимание его сексуальные предпочтения, он,  вероятно,  не  любит  беременных
женщин", - подумала она.
   У Кассия Лонгина были по атому  поводу  свои  подозрения,  и  однажды  он
припер к стене старую Баб.
   - Мне необходима информация, госпожа, - тихо произнес он.
   - И что же такое  могла  бы  я  сообщить  любимому  советнику  и  личному
секретарю царицы Кассию Лонгину?
   - Вы должны понять меня правильно, госпожа. Я  глубоко  предан  интересам
царицы, но мне необходимо  знать,  когда  у  царицы  в  последний  раз  были
месячные.
   Баб обомлела.
   - Что это за вопросы вы мне задаете?
   С возрастом от хорошей жизни она растолстела. Ее тройной подбородок так и
подскочил от негодования, а обширная грудь вздымалась  от  праведного  гнева
под роскошной тканью ее темного платья.
   - Ну, Кассий Лонгин?
   - Госпожа, я знаю, как вы любите царицу. Ведь вы рядом с ней с самого  ее
рождения. Я знаю также - вы умеете хранить тайны.
   Он приблизился к старухе и понизил голос.
   - Царица была с Марком Бритайном в ночь убийства  Одената.  Я  видел  их.
Однако ни разу после той ночи царица не показала, что Марк Бритайн  для  нее
нечто  большее,  чем  просто  старый  друг.  Его  сердце  разбито,  ведь  он
по-настоящему любит ее. И  вот  теперь  царица  говорит,  что  у  нее  будет
ребенок.
   Он ожидал, что старая Баб в гневе набросится на него с бранью, но  вместо
этого она только качала головой.
   - Ай-яй-яй, - приговаривала она нараспев. - Я знала - тут что-то не  так.
Я знала!
   Потом на лице у нее появилось испуганное выражение.
   - Кто-нибудь еще знает об этом?
   - Нет! Никто и ничего,  и  несомненно,  принимая  во  внимание  репутацию
царицы как женщины целомудренной, никто и не подозревает ее, - сказал он.
   Пристально взглянув на женщину, он спросил:
   - Значит, это не ребенок Одената, не правда ли, госпожа?
   - Нет, - ответила Баб. - Этого не может быть, и все же я надеялась.
   Она взяла Лонгина за руку, и они стали  медленно  прохаживаться  по  саду
царицы.
   - Когда царь вернулся домой, месячные у  нее  были  в  самом  разгаре.  Я
совершенно уверена, он не ходил к ней. С этим у них  было  очень  строго.  А
потом его убили. И все же,  когда  признаки  стали  очевидными,  я  все  еще
надеялась.  Ох,  Кассий  Лонгин,  неужели  кто-нибудь  догадается?   Она   в
опасности?
   - Знает ли кто-нибудь еще о ее привычках  в  интимной  жизни,  кроме  вас
госпожа?
   - Нет. Я одна обслуживаю ее. Эти глупые  бабочки,  которых  она  называет
своими горничными, ничего не делают, только поют да хихикают. У  них  совсем
нет мозгов.
   Слабый намек на улыбку появился на губах Лонгина.
   - Никто не станет подозревать  ее,  госпожа.  Но  одно  мне  все-таки  не
нравится: почему царица не признает римлянина?
   - Моя девочка всегда была искренней, - сказала Баб.  -  При  мне  она  не
упоминала о нем, а если бы у нее было о чем рассказать,  она  бы  поделилась
этим со мной. Нет, Кассий Лонгин, она ничего не сказала, потому  что  ничего
не помнит. Она действительно верит, что это ребенок Одената.
   Лонгин кивнул.
   - Возможно, - сказал он. - Да, это вполне вероятно. Ведь в  ту  ночь  она
была в шоке. И  пока  все  вокруг  нее  горевали,  она  взяла  на  себя  всю
ответственность.
   - Кассий Лонгин, а что бы вы  посоветовали  в  такой  ситуации?  Что  нам
делать?
   - Ничего, - сказал он. - Если  царица  вспомнит,  что  произошло  в  ночь
убийства Одената, тогда, я полагаю, она найдет нужное решение.
   - А как же римлянин? Он бродит вокруг  нее,  словно  томящийся  от  любви
юнец, - сказала Баб.
   - Я объясню ему, что случилось.
   - И вы скажете, что это его ребенок?
   - Нет. Маловероятно, что в раннем  детстве  у  ребенка  появится  большое
сходство с ним. Лучше всего ему не знать об этом. Баб  приста