слен! - воскликнула она;  глаза  ее
лучились от сдерживаемого смеха. - Ну что, удовлетворил свое тщеславие?
   - О чем ты думала, когда смотрела на меня? - спросил он.
   - Мы стали мужем и женой, но я почти не знаю тебя, Жосслен де  Комбур.  Я
думала о том, каким было твое детство.
   - И счастливым, и грустным, - ответил Жосслен, польщенный ее словами.
   - Почему? - осторожно спросила она.
   - Тебе известны обстоятельства моего появления на свет, Мэйрин. Я  жил  в
Комбуре с самого рождения, но когда мой отец взял другую жену, нас с матерью
отправили к моему деду; тогда мне было четыре года. Я был счастлив и там,  и
там. Меня любили и родители, и дед. Мои сводные сестры, Адель  и  Брю,  были
намного старше меня и страшно меня баловали. Отец навещал мать каждый  день.
Потом его жена умерла, родив мне сводного брата.  Сначала  все  думали,  что
Гуетенок не выживет,  но  ему  нашли  крепкую,  здоровую  кормилицу,  и  все
обошлось. Мы с матерью вернулись в Комбур. На сей раз отец не  стал  слушать
свою родню и женился на моей матери. Мне было шесть лет, и жизнь вступила  в
новую полосу. Мама изо всех сил старалась доказать родственникам  отца,  что
она достойна быть его женой и хозяйкой Комбура. Она с любовью  заботилась  о
моем младшем брате. Гуетенок, само собой, был законным наследником отца.  Но
моя мать нисколько не сердилась на него за это и, напротив, старалась, чтобы
он ни в чем не знал недостатка. Гуетенок платил ей за это искренней любовью;
ведь он не  знал  другой  матери.  Когда  ему  исполнилось  два  года,  меня
отправили к Вильгельму Нормандскому на воспитание - мой отец хотел, чтобы  я
научился всему, что умел он сам.
   -  И  ты  был  несчастлив  из-за  того,  что  тебе  пришлось  уехать,   -
предположила Мэйрин.
   Глаза  Жосслена  на  мгновение  затуманились  от  грустных  воспоминаний.
Помолчав немного, он продолжил свой рассказ:
   - Да, я был несчастлив. Но  к  тому  времени  мать  уделяла  куда  больше
внимания Гуетеноку, чем мне. Пока мне не исполнилось шесть  лет,  ее  заботы
принадлежали мне одному, но сейчас в Бретани едва ли кто-то поверит, что она
приходится Гуетеноку мачехой, а не родной матерью.  А  меня  считают  просто
незаконнорожденным сыном Рауля де Комбура, никогда не знавшим своей  матери.
Сказать, что я не обиделся на нее, - значило бы солгать, Мэйрин. Я обиделся,
но теперь чувствую вину за это. Мои родители никогда  не  отказывали  мне  в
любви и помощи. Благодаря тому, что я сам пробивал себе дорогу  в  жизни,  я
узнал себе цену, а это важно для каждого мужчины.  И  все-таки  каждый  раз,
когда я вижу мать с моим сводным братом, мне становится больно. Она сияет от
гордости, когда Гуетеноку хоть что-нибудь удается. Они прячут глаза при виде
меня; мое присутствие смущает ее. Что бы я ни совершил в этой жизни, мне  не
удастся смыть клеймо бастарда!
   - А твой отец? - с любопытством спросила Мэйрин.
   - Отец всегда был добр ко мне, но и он не позволял мне забыть о том,  что
я - незаконнорожденный сын. Впрочем,  он  сделал  для  меня  очень  много  -
устроил при дворе Вильгельма Нормандского. Пока я не достиг совершеннолетия,
он честно заботился о наследстве, которое мне  оставил  дед  по  материнской
линии. Он никогда не отрицал своего отцовства, публично признал  меня  своим
сыном. Не могу сказать, что отец обращался со мной дурно.
   - Сколько же тебе лет? - поинтересовалась Мэйрин. - Вот видишь: я -  твоя
жена, а до сих пор не знаю таких простейших вещей!
   - Мне тридцать. Я родился третьего августа. Я знаю, что тебе  шестнадцать
лет. Мне сказала Ида. Но когда у тебя день рождения?
   - Тридцать первого октября. В канун Самайна.
   - Самайн?! Ты соблюдаешь старые обычаи, Мэйрин?
   - Я всегда разжигаю костер, - уклончиво ответила она. - Я  поступала  так
всю жизнь. Дагда научил меня. Ведь так делают сородичи моей матери.
   - Это языческий ритуал, Мэйрин. Церковь не одобряет такие вещи.
   - Фи! - пренебрежительно воскликнула Мэйрин. -  Что  ты  вообще  об  этом
знаешь, Жосслен? Ты хоть понимаешь, зачем разжигают костры?
   Жосслен был вынужден признать свое невежество в этом вопросе.
   - Тогда я тебе объясню, - сказала она. -  Но  не  вздумай  запрещать  мне
отмечать этот праздник! В этом я тебя все равно не послушаюсь! Самайн -  это
начало нового года, когда земля начинает  медленно  умирать  с  приближением
зимы, чтобы вновь возродиться с весенним теплом.  Что  же  в  этом  противно
христианству? - Мэйрин благоразумно умолчала  о  том,  что  Самайн  считался
также временем, когда истончается преграда между миром живых и потусторонним
миром и когда духи свободно переходят из одного мира в другой. -  А  первого
февраля празднуется Имболк в честь того, что овцы  начинают  давать  молоко.
Это верный знак приближения весны. Первое мая - Бельтан, праздник плодородия
и зачатия. В старину кельты играли свадьбы в этот день. А первое  августа  -
Лугназад, торжество в честь солнца и жизненной силы во всех ее воплощениях.
   - Что же в этом дурного, милорд?
   - Похоже, ничего, - медленно проговорил Жосслен. - Но что об этом  думает
отец Альберт? Мэйрин улыбнулась.
   - Отец Альберт родом из Уэльса,  а  валлийцы  -  тоже  кельты.  Они  тоже
разжигают костры на праздники. Наш священник заботится только о  том,  чтобы
люди ходили на мессу, а на прочее закрывает глаза.
   - Ну, при нормандском  дворе  все  иначе,  -  сказал  Жосслен.  -  Король
придерживается самых строгих правил в вере и тщательно следит за тем,  чтобы
не допустить появления  ереси.  И  благодаря  этому  его  поддерживает  папа
римский.
   Мэйрин приподнялась на одном локте и  заглянула  в  лицо  мужу.  Огненные
волосы балдахином ниспадали на ее плечо и грудь.
   - Ты всегда говоришь с женщинами в постели о  таких  скучных  делах,  как
религия и политика? - иронически спросила она. -  Неужели  так  принято  при
нормандском дворе?
   Одна ее грудь была прикрыта рукой  и  изгибом  тела,  но  вторая-то  была
отлично видна! Повернувшись на бок, Жосслен впился губами в  соблазнительный
сосок. Мэйрин удивленно вскрикнула и села, облокотясь на подушку, но Жосслен
не собирался так легко сдаться. Не разжимая губ, он просто подвинулся вместе
с ней.
   - В эту игру могут играть двое, мой шалун, - лукаво  проговорила  Мэйрин.
Протянув руку, она принялась  ласкать  его  быстро  твердевшее  от  искусных
прикосновений орудие. Пальцы  ее  двигались  медленно  и  дразняще.  Жосслен
невольно сжал зубами ее напрягшийся сосок, и  Мэйрин  поняла,  что  он  тоже
возбудился.
   Оба ушли с головой в эту восхитительную забаву, стремясь открыть  друг  в
друге новые тайны. Жосслен блаженствовал от ее поцелуев, от прикосновений  к
ее шелковистой коже. Мэйрин жадно принимала его ласки, наслаждаясь  силой  и
нежностью его объятий. Вскоре Жосслен почувствовал,  что  теряет  над  собой
контроль. Он отпустил ее грудь и прильнул к губам.
   "Как чудесно", - подумала Мэйрин, когда он обвил одной рукой ее плечи,  а
второй продолжил сжимать и поглаживать грудь. Его  большой  палец  вызывающе
потер набухший сосок. Мэйрин начала ласкать его шею,  то  нежно  касаясь  ее
кончиками пальцев, то легонько царапая ногтями. И когда Жосслен  прижался  к
ней всем телом и без труда проник в ее  лоно,  обоим  это  показалось  таким
естественным, словно они знали друг друга уже много  лет.  Жосслен  двигался
осторожно, помня, что она только накануне лишилась невинности.
   - Ах, колдунья, - прошептал он, - ты сводишь меня с ума. Я  задыхаюсь  от
желания!
   Эти слова наполнили ее почти таким же блаженством, как и его  горящее  от
страсти тело,  которое  снова  вело  ее  к  совершенному  счастью.  Инстинкт
подсказал ей обвить ногами поясницу Жосслена. Почувствовав,  что  теперь  он
стал погружаться глубже, она вскрикнула  от  удивления.  Она  уже  научилась
двигаться в одном ритме с ним и могла лишь  восхищаться  тем,  насколько  их
тела подходят  друг  другу.  Растворяясь  в  океане  наслаждения,  она  тихо
простонала:
   - О, Жосслен, неужели это всегда так сладко?
   - Ах, Пресвятая Дева, - прошептал Жосслен. - Надеюсь,  что  да,  колдунья
моя!
   Мэйрин  снова  почувствовала,  как  взмывает  в  небеса.  Это   отдаленно
напомнило ей кружение морских птиц над волнами, парение  чаек,  подхваченных
вихрем и поднимающихся все выше и выше под облака, чтобы затем камнем упасть
вниз.
   Жосслен продолжал двигаться по-прежнему, и с каждым толчком Мэйрин влекло
навстречу ему все сильнее, пока  ей  не  показалось,  что  на  сей  раз  она
наверняка умрет от наслаждения. "Интересно, ему так же хорошо?"  -  подумала
она. А потом,  как  и  накануне  вечером,  она  без  всякого  предупреждения
провалилась в сладкую мглу, услышав как сквозь  туман  восторженный  возглас
Жосслена, в экстазе затопившего ее лоно теплым соком любви.
   Когда  Мэйрин  снова  смогла  дышать  более  или  менее  нормально,   она
обнаружила, что Жосслен нежно обнимает ее и гладит по голове.
   - Почему нам так хорошо вдвоем? Ведь мы  -  почти  чужие  друг  другу!  -
удивилась Мэйрин.
   - Ну, теперь уж не чужие, - рассмеялся Жосслен.  Он  слегка  отодвинулся,
чтобы рассмотреть ее всю. Пальцы его поглаживали ее  точеный  подбородок.  -
Да, любовь моя, не чужие.
   Возможно, мы еще мало знаем друг о  друге,  но  наши  тела  быстро  стали
друзьями.
   - Думаю, что наши души тоже быстро подружатся. Жосслен кивнул.
   - Да, Мэйрин. Я в этом уверен.
   - Очень странно, но я счастлива, - проговорила Мэйрин. - У меня  в  жизни
были одни несчастья. А сейчас, лежа рядом с  тобой,  я  испытала  совершенно
новое чувство. И поняла, что это и есть счастье. Нам очень повезло, Жосслен.
   - Да, Мэйрин, нам очень повезло,  что  мы  встретились  с  тобой  в  этом
безумном мире. - Он снова заключил ее в объятия, и  Мэйрин  опустила  голову
ему на грудь.
   Она слышала, как бьется его сердце ровными, мощными толчками. Она вдыхала
запах его тела, уже ставший знакомым и родным. Этот запах был  иным,  чем  у
отца и Брэнда. Он был другим, но приятным.
   Стояло раннее утро. Тусклый свет пробивался сквозь  узкие  окна,  освещая
комнату. Кроме ветра, не слышалось других звуков. Мэйрин поняла, что снег до
сих пор идет. Она снова  задремала  в  объятиях  Жосслена,  чувствуя  полное
умиротворение и покой.
   Жосслен держал ее так бережно, словно она - хрупкое создание. Он  ощутил,
как она расслабилась, погрузившись в сон, и  сердце  его  затопило  странное
чувство, названия которому он не мог придумать. Он нашел себе жену, жену  из
благородной и достойной семьи. Его дети никогда не будут страдать от  клейма
незаконного рождения, которое тяготело над ним всю жизнь и которое заставило
его родную мать предпочесть ему законного сына его отца. Нет! Его дети будут
рождены  в  браке  и  сполна  познают  родительскую  любовь.  Мэйрин  слегка
пошевелилась во сне, и Жосслен с любопытством подумал, что, быть может,  его
семя уже принялось в ее прекрасном теле и, быть может, их  будущий  сын  уже
начал расти. Впрочем, ответить на этот вопрос может только время. А пока что
Жосслен намеревался заниматься с ней любовью по  возможности  часто.  У  них
будет много детей.
   С этой мыслью он тоже задремал и проснулся  только  тогда,  когда  Мэйрин
высвободилась из его  объятий.  Она  отбросила  лисье  одеяло  и  собиралась
вставать. Только сейчас Жосслен  внезапно  заметил  на  ее  бедрах  засохшую
кровь. Он легонько дотронулся до ее ног и встретился с ней  взглядом.  Обоих
пронзила новая вспышка страсти. Приподнявшись, Жосслен наклонился  и  осыпал
нежными поцелуями эти бедра  в  потемневших  пятнах  крови,  а  потом  снова
взглянул ей в глаза.
   - Спасибо тебе, колдунья,  -  многозначительно  произнес  он,  очарованно
глядя, как ее щеки заливаются нежным румянцем.
   Достав из сундука новую сорочку, Мэйрин быстро натянула ее через голову и
поспешила в гостиную, где слуги уже развели огонь в камине.  Большую  лохань
убрали, но на кирпичной полке над огнем стоял таз с водой. Осторожно,  чтобы
не обжечься, Мэйрин достала таз  и  поставила  его  на  стол.  Отжав  мягкое
полотенце, плававшее в тазу, она отерла следы утраченной невинности, а потом
вернулась в спальню.
   Жосслен все еще лежал в  постели  и  с  любопытством  наблюдал,  как  она
одевается. Вслед за подбитой мехом нижней рубашкой последовали льняная  юбка
и туника темно-синего цвета с длинными рукавами, расширявшимися от локтя  до
запястья. Обхватив талию поясом из пурпурных и золотых пластин, Мэйрин обула
мягкие туфли с пуговицами.
   Жосслен продолжал восхищенно  смотреть,  как  она  расчесывает  роскошные
длинные  волосы  уверенными,  сильными  движениями;  как  заплетает  косы  с
темно-синими лентами и укладывает их в петли вокруг  ушей.  Поднявшись,  она
встряхнула юбкой, чтобы расправить складки, а потом взглянула на Жосслена.
   - Если не поторопишься, опоздаешь на мессу, Жосслен.
   - Ты - самая красивая женщина на свете, - ответил он.
   - Ах, милорд, не стоит так  радоваться  этому.  Красота  может  приносить
наслаждение, но куда чаще она становится проклятием. Если  ты  любишь  меня,
то, надеюсь, не за мою красоту. Если когда-нибудь стану уродиной, будешь  ли
ты любить меня по-прежнему?
   - Твоя красота - это всего лишь часть тебя,  Мэйрин.  Мэйрин  из  Эльфлиа
владеет куда большими дарами, чем редкостная красота. И я надеюсь,  что  всю
жизнь смогу открывать новые грани этого алмаза, столь великодушно врученного
мне милордом Вильгельмом.
   - О Святой Касберт! Как же легко срываются с твоего  языка  эти  льстивые
речи! Похоже, ты опасный  человек,  Жосслен.  -  Она  подошла  к  постели  и
сдернула с него теплое лисье одеяло. - Поднимайся, милорд! Ты хочешь  подать
дурной пример нашим крестьянам?
   Жосслен вцепился в нее и попытался затащить обратно в постель, но  Мэйрин
увернулась и выбежала из комнаты, показав ему язык.
   Сбегая по лестнице в зал, она все еще слышала раскаты его хохота. Ида уже
ждала внизу. Она повернулась, чтобы поздороваться  с  дочкой,  и  пристально
вгляделась в лицо Мэйрин. Прочитав в ее глазах ничем не омраченное  счастье,
она улыбнулась с плохо скрытым облегчением. Мэйрин подмигнула матери.
   - Ты хорошо себя чувствуешь, дочка? - Иде оказалось  мало  сияющего  вида
дочери. Ей нужно было словесное подкрепление.
   - Прекрасно, мама. И отвечаю  тебе  на  вопрос,  который  читаю  в  твоих
глазах: да, я наконец стала женщиной!
   - Ты сказала ему? Он был осторожен? Мэйрин кивнула.
   - Да. - Это было проще, чем объяснять, что  она  просветила  Жосслена  по
поводу своей девственности в самый последний момент. - Он  хороший  человек,
мама. Ты права.
   - Ты сможешь полюбить его? Я знаю, что с ним никогда не  будет  так,  как
было с Василием, Мэйрин, но я молюсь Богу за твое счастье.
   - Моя любовь к Василию была любовью ребенка, мама.  Я  думаю,  что  смогу
полюбить Жосслена и это будет любовь женщины. С Василием  я  жила  словно  в
волшебной сказке, в золотом чудесном городе. Но теперь понимаю, что, если бы
я  утратила  свою  красоту  и  очарование  невинности,  Василий  быстро   бы
соскучился со мной и стал искать новых забав. Я для  него  была  всего  лишь
развлечением. А с Жоссленом меня свяжут  прочные  узы  любви,  и  вдвоем  мы
сможем добиться многого, мама. Я уверена, что с Василием ничего подобного  у
меня бы не было.
   Ида была весьма довольна словами дочери.
   - Тогда, - лукаво проговорила она, - я могу подумать о мирной,  спокойной
старости.
   - Вы никогда не состаритесь, матушка, - заявил Жосслен, спускаясь в зал и
расслышав ее последние слова. Он подошел к Иде и нежно поцеловал ее в  щеку.
- Вы позволите вас так называть, миледи?
   "Почему я в последнее время так легко  ударяюсь  в  слезы?"  -  удивленно
подумала Ида, чувствуя, что вот-вот заплачет.
   - Да, сынок, - ответила она, - можешь звать меня матерью.  -  Она  крепко
обняла его. - Ну, дети мои, мы уже опоздали на мессу. - Она быстро прошла за
покрытую резьбой ширму, отгораживавшую зал от прихожей, где уже ожидал слуга
с плащами.
   - Как ты сегодня красив, милорд, - похвалила его Мэйрин.
   - Не хочу разочаровать наш народ, - шутливо  ответил  Жосслен,  и  Мэйрин
снова показала ему язык.
   Синие брюки, которые он надел, в действительности сидели  на  нем  плохо.
Мэйрин решила, что надо будет пересмотреть его гардероб  и  сшить  для  него
кое-какие обновки. Темно-синяя туника с длинными рукавами  доходила  ему  до
колен и была расшита у ворота серебряными нитками. Пояс чуть-чуть широковат.
Его украшала такая же вышивка, как и  на  вороте  туники.  Собираясь  выйти,
Жосслен обул высокие, до колен, сапоги.
   Когда они надевали тяжелые, подбитые мехом плащи, появился Дагда.
   - Прошлой ночью волк спустился с холмов, милорд. Он наследил вокруг дома.
   - Но ведь здесь нет никакой живности, верно? - спросил Жосслен.
   - Верно. Всех птиц надежно укрыли от  непогоды.  Но  волк,  должно  быть,
очень голоден, если решился подойти к человеческому жилью.
   - Проследи, чтобы в деревне всем сообщили об атом,  -  велел  Жосслен.  -
Голодные волки порой уносят детей. Когда метель  закончится,  мы  пойдем  на
охоту.
   Снег все еще валил, но от замка до местной церквушки,  где  отец  Альберт
служил утреннюю мессу, было недалеко.  В  церкви  оказалось  очень  холодно;
сальные свечи на резном деревянном алтаре чадили от ветра. Каменный пол  был
совершенно ледяным, и когда прихожане опустились на  колени  для  причастия,
холод пробрался даже сквозь теплую одежду.
   Снег продолжал идти  еще  несколько  дней,  а  потом  целую  неделю  было
пасмурно, и небо все время хмурилось, угрожая новым снегопадом.
   Когда позволяла погода, Мэйрин и Жосслен  объезжали  поместье,  Проверяя,
как живут крестьяне. К счастью и облегчению Мэйрин, Жосслен был убежден, что
недовольный крестьянин - плохой работник. Как и Олдвин  Этельсберн,  Жосслен
де  Комбур  заботливо  относился  к  людям.   Улыбающиеся   лица   крестьян,
провожавших их, говорили Мэйрин, что жители  Эльфлиа  довольны  своим  новым
хозяином.
   Иногда к ним присоединялся бейлиф Эгберт. Он показал  новому  лорду,  где
нужно будет произвести ремонт.  Они  посетили  зернохранилище  и  обнаружили
небольшой урон, нанесенный расплодившимися  мышами.  Мельник  Веорт  заверил
хозяина и хозяйку, что уже обзавелся молодым котом, чрезвычайно  охочим  как
до кошечек, обитавших на мельнице (и уже  изрядно  располневших  в  ожидании
котят), так и до мышей, чье поголовье уже сократилось вдвое.
   - Желаю вам, милорд, таких же успехов  с  леди  Мэйрин,  чтобы  у  нас  в
Эльфлиа снова стало полным-полно детей, - нахально добавил мельник.
   - Заткнись, Веорт! - одернул его  бейлиф,  но  Мэйрин  и  Жосслен  только
рассмеялись. Взгляд, которым  они  обменялись,  дал  понять  и  мельнику,  и
бейлифу, что в недостатке детей в Эльфлиа винить  следует  кого  угодно,  но
только не хозяев поместья.
   Когда дни выдавались слишком морозные, Жосслен часами просиживал  в  зале
над хозяйственными записями и счетами, а Мэйрин с матерью сидели у камина  и
шили ему новую одежду. Почти все его наряды  были  изрядно  поношены,  да  и
мастерство прежнего портного оставляло желать лучшего, и это  неудивительно.
Ведь Жосслен жил один, и некому было проследить за его гардеробом. Когда  он
служил пажом при нормандском дворе, мать присылала ему  две  туники  в  год,
одну - на холодную погоду, другую - на жаркую; несколько  рубашек,  дм  пары
брюк, пару сапог и плащ. Но чем старше он  становился,  тем  реже  приходили
такие подарки. В конце концов решили, что он уже достаточно взрослый,  чтобы
позаботиться о себе. Ему было тринадцать лет.
   Но, как известно, юные холостяки вынуждены полагаться на  волю  случая  в
том, что касается нарядов. Обычно швейные  услуги  им  предлагали  служанки,
желавшие  заработать  пару  лишних  монет.  Ткань   при   атом   приходилось
приобретать  за  свой  счет,   а