аться
с Рабыней Страсти? Или я должна до конца дней своих  хранить  целомудрие?  -
Она вскинула прелестную головку:
   - Может, ты собираешься наезжать ко мне тайно? Как бы я этого хотела, мой
господин!
   И снова кольнуло в груди у калифа - он с трудом перевел дыхание.
   - Ты будешь принадлежать Хасдаю-ибн-Шапруту и  душою,  и  телом,  Зейнаб!
Когда мы закончим этот разговор, то расстанемся навсегда.., моя  прекрасная,
моя любимая...
   - А Мораима? - спросила она. - Ты отказываешься и  от  нашей  дочки,  мой
господин?
   - Ома станет привозить ее ко мне каждый месяц, - отвечал калиф.  -  Я  не
намерен терять из виду младшее мое дитя. Захра не  причинит  Мораиме  вреда,
когда тебя здесь не будет .. Впрочем, я пообещал Захре, что никогда более не
увижу ее лица. Она узница в своих покоях, но, опасаюсь, что она  все  же  не
уймется. А когда меня не станет, Зейнаб, тогда не тревожься  за  нашу  дочь:
Хакам будет ее покровителем. Ты можешь полагаться  на  него,  доверять  ему,
невзирая на то, что он сын Захры. А теперь, моя  любовь,  я  ухожу...  -  Он
отвернулся от нее, намереваясь удалиться, но Зейнаб воскликнула:
   - Один поцелуй, мой господин!
   Он остановился, словно прикованный к месту.
   - Ты подарил мне множество прекрасных мгновений, господин  мой,  но  лишь
дважды я просила тебя. В первый раз - подарить мне дитя, и вот теперь молю о
прощальном поцелуе! Неужели ты откажешь мне в этой последней просьбе?
   С криком отчаяния он сжал се в своих объятиях. Губы его нашли ее  горячий
рот - в последний раз вкусил он ее губ: их сладости, мягкости... В последний
раз вдохнул ее аромат. Отныне всегда, нюхая гардении, будет он вспоминать  о
ней. А она чувствовала, как бешено колотится сердце в его груди,  и  вот  ее
сердечко уже бьется с  ним  в  унисон  .  И  вдруг  все  кончилось.  Объятия
разомкнулись, и он вышел, не говоря ни слова.
   Но, невзирая на все его утешения, Зейнаб была  напугана.  Будучи  Рабыней
Страсти при калифе, в некоторой степени она была защищена. А что, если Захра
не удовлетворится ее изгнанием из Мадинат-аль-Захра?  Что,  если  у  госпожи
длинные руки, и руки эти дотянутся до  малышки  Мораимы?  Зейнаб  не  любила
калифа, но он был ей безусловно приятен, да к тому же он отец  ее  дочери...
Она знала, что сделала владыку счастливым. Он  сказал,  что  они  больше  не
увидятся, что это было бы для него слишком больно... А вдруг его свидания  с
Мораимой будут для него столь же болезненны? А без могущественного отца,  во
власти которого обеспечить ее  будущее,  ребенок  лишается  всего...  Зейнаб
горько рыдала.
   Прибежала Ома и постаралась чем могла  утешить  госпожу,  но  безуспешно.
Ослабленная отравой, в отчаянии от всего  происшедшего,  Зейнаб  без  чувств
простерлась на полу...
   Когда она очнулась и огляделась, то обнаружила, что лежит в постели.
   - Где мы? - спросила она Ому, сидящую подле нее.
   - В нашем новом доме, госпожа, - отвечала девушка. - Разве  ты  позабыла?
Ты упала в обморок,  когда...  -  она  запнулась,  но,  так  и  не  подобрав
подходящих слов утешения, сказала напрямик:
   - ..когда калиф покинул тебя. Ты почти целый день была  без  чувств,  моя
госпожа. Врач сказал, что ты вне опасности и  со  временем  сама  придешь  в
себя. О-о-о, госпожа моя,  что  случилось?  Почему,  почему  нас  увезли  из
Мадинат-аль-Захра3 - Помоги мне сесть... -  сказала  Зейнаб.  -  Да  принеси
чего-нибудь холодненького попить, добрая моя Ома... Я расскажу тебе все, что
знаю сама, но у меня так в горле пересохло...
   Ома помогла госпоже приподняться на  ложе,  обложив  ее  со  всех  сторон
подушками, чтобы той было удобнее.  Потом  принесла  ей  кубок,  наполненный
фруктовым соком, смешанным  со  снегом,  привезенным  с  близлежащей  горной
вершины. И Зейнаб, с  жадностью  проглотив  содержимое,  спокойно  и  связно
объяснила подруге, почему им пришлось переехать на новое место.
   - Так это все-таки госпожа Захра! - злобно пробормотала Ома.  -  От  души
желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе...
   Зейнаб покачала головой:
   -  Все  кончено.  Ома.  Калиф  не  дал  мне  свободы.   Он   отдал   меня
Хасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере,  нас  не
подарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка... Помнишь, Ома,  тот
рынок в Алькасаба Малика - ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще
повезло...
   В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, без стука:
   - Ты пришла в себя? - сказал он. - Это хорошо. Как  ты  чувствуешь  себя,
Зейнаб?
   Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он  не  обратился  к
ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь она принадлежит  ему,
а вовсе не калифу...
   - Я хочу пить... - кивком она указала на кубок с холодным соком.
   - И нутро твое принимает напиток? Тошнота,  вызванная  воздействием  яда,
уже прошла? - Он некоторое время внимательно вглядывался в нее,  затем  взял
ее руку и  внимательно  осмотрел,  одновременно  считая  пульс.  Голова  его
склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.
   - Сок мне очень понравился, - сказала она. - Меня не тошнит  больше,  мой
господин. Я поправляюсь? - Она провела рукой по волосам и скорчила гримаску.
Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины!  Должно  быть,  она
выглядит сущей кикиморой!
   Хасдай рассмеялся:
   - Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.
   - Что так развеселило тебя, господин мой? - вскинулась Зейнаб.
   - Я вовсе не хотел тебя обидеть! - оправдывался  лекарь.  -  Но  ты  явно
озабочена своей внешностью... А это неопровержимое доказательство того,  что
женщина поправляется.
   - Так ты настолько хорошо знаешь  женщин?  Наверняка  у  тебя  богатейший
опыт... - с насмешкой бросила Зейнаб.
   Хасдай покраснел:
   - -Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только на тело больного,
но  непременно  и  на  его  состояние  духа.  Вот  сейчас,  к  примеру,   ты
разозлилась...
   - Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф  отослал  меня  прочь  от
себя, отдал другому - и все по вине глупых  фантазий  полубезумной  женщины,
которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таится  угроза
для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться?  Или  считаешь,
что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал  и  прошел?!
Да, господин мой, я вне себя от злости!
   - Тогда я оставляю тебя... - врач поднялся.
   - Подожди! - властно приказала она. - Ты тоже живешь здесь? Мой  господин
калиф сказал, что дарит этот дом мне.
   - У меня есть собственный дом, - отвечал Хасдай.
   - Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я  твоя  Рабыня  Страсти,  мой
господин! Сам понимаешь, что это означает... - тихонько прибавила она.
   - Я еврей, Зейнаб. - Он усмехнулся своим мыслям.  -  Ты  ведь  не  вполне
понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит...  То  есть
не мусульманин.
   И не христианин также...
   - Какое мне дело? - с удивлением спросила она. - Ты ведь  мужчина.  Разве
мужчины  не  все  одинаковы,  Хасдай-ибн-Шапрут?   Две   руки.   Две   ноги.
Гениталии... Разве еврей настолько отличен от мусульманина или  христианина?
В чем же разница?
   - Мы за долгие века стали презираемым народом...
   Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:
   - Но ведь имам говорил мне, что евреи называют  себя  народом,  избранным
Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут люди против вас
ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на  мой  вопрос.
Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня  тебе,  если
бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно...
   - У меня нет жены, - отвечал он. - И  тем  не  менее  мы,  евреи,  живем,
следуя своду определенных законов. Я не могу ввести  тебя  в  свой  дом:  по
закону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому  что  не  еврейка,  во-вторых,
потому что наложница...
   - Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? - "...Как невероятно глупо  все
это", - думала Зейнаб.
   - Ну..,  если  тебе  приятно  мое  общество,  Зейнаб,  то  я  стану  тебя
навещать... Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следует
закрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб  тебя  сопровождали  Наджа  и
Ома.
   Пригодятся и крытые носилки...
   - Так я могу ездить в город? - изумилась она.
   - Ты можешь делать все, что заблагорассудится, Зейнаб.
   - Ведь теперь я  твоя  Рабыня  Страсти,  Хасдай-ибн-Шапрут.  Уверена,  ты
знаешь, что это означает. Я спрашивала калифа, как должна служить тебе, - он
же отвечал, что я в полной твоей власти. Ты что - находишь меня недостаточно
привлекательной, или, может, другую любишь? - она  выжидательно  глядела  на
него.
   Ни одна женщина  прежде  столь  пристально  не  разглядывала  Хасдая.  Он
чувствовал себя не в своей тарелке:
   - Я.., я нахожу тебя весьма и весьма привлекательной.
   - Ну тогда, как только я оправлюсь вполне,  приезжай,  и  я  подарю  тебе
наслаждение, подобного которому ты не  знал  прежде,  господин  мой.  -  Она
улыбнулась ему чарующей улыбкой. -  Ни  одна  женщина  не  способна  одарить
мужчину таким блаженством .
   Он серьезно кивнул - и вышел из комнаты!
   - Он  стесняется,  -  хихикнув,  сказала  Ома.  -  Мне  кажется,  ты  его
немножечко.., напугала.
   - И ему есть чего бояться,  -  отвечала  Зейнаб.  -  Ведь  ему  предстоит
соперничать  с  Каримом-аль-Маликой  и  с  самим  Абд-аль-Рахманом!  -   она
рассмеялась. - Он высок и хорош собою. Прежде я как-то этого не  замечала...
Ты обратила внимание на его руки? Они большие,  а  ногти  самой  совершенной
формы...
   - А мне нравится его рот, - сказала Ома. - У него  полные  и  чувственные
губы. Как и у моего Аллаэддина... - она вздохнула.
   - Ох, я же до сих пор не поинтересовалась,  как  ты  себя  чувствуешь!  -
вдруг воскликнула Зейнаб, казня себя за черствость. - Прости меня, моя  Ома!
Тебе ведь тоже лучше, правда?
   - О, разумеется, госпожа! Лекарь  исправно  потчевал  меня  этой..,  этой
териакой - и вылечил за день.  Он  добр,  госпожа.  Очень  добр.  Ты  права,
госпожа, нам и вправду посчастливилось...
   В  последующие  несколько  дней  Зейнаб  настолько  окрепла,  что  смогла
самостоятельно вставать с постели, не чувствуя головокружения. Первым  делом
она направилась, разумеется же, в баню, где прислуживала ей только  Ома.  На
новое место вместе с госпожою переехали  Наджа  и  Аида.  Было  здесь  также
несколько женщин средних лет, которые  призваны  были  поддерживать  в  доме
чистоту и порядок.
   - Когда  же  мне  вернут  мою  Мораиму?  -  каждый  день  терзала  Зейнаб
Хасдая-ибн-Шапрута. - Я так скучаю по дочери...
   - Надобно подыскать для нее кормилицу, - отвечал врач.
   - А разве я не могу снова кормить ее сама? У меня ведь есть  еще  молоко,
пусть его немного, но как только я приложу дочь к груди, оно вновь появится!
Повариха Аида  говорит,  что  так  непременно  будет!  И  не  нужна  никакая
кормилица! Не хочу я!
   - И все же у тебя  нет  выбора.  -  Хасдай-ибн-Шапрут  был  на  удивление
терпелив. - Понимаю, что ты день ото дня крепнешь.  К  сожалению,  никто  не
может с уверенностью сказать, сколько времени  понадобится,  чтобы  организм
совершенно очистился от яда. Возможно, понадобится год, а может, и  более...
Посему я как врач не могу позволить тебе кормить дочь грудью. Мораима теперь
в полнейшей безопасности  под  присмотром  племянницы  Ревекки  в  еврейском
квартале.
   - Но ведь я ее мать! - Зейнаб вновь рассвирепела. - Она  же  не  признает
меня потом, если ее тотчас  же  не  вернуть  мне!  Я  ведь  не  какая-нибудь
мавританская наложница - лентяйка и неженка,  с  радостью  избавляющаяся  от
дитя! Отдайте мне мою дочь!
   - Я найду для нее лучшую кормилицу, - пообещал он. А Зейнаб ни с того  ни
с сего вдруг схватила глиняный кувшин и запустила им в изумленного Хасдая.
   - Верни мне сейчас же мое дитя! - завизжала она.
   - Ты ведешь себя неразумно, - спокойно  отвечал  он.  Но  ему  тотчас  же
пришлось уворачиваться от нового снаряда, пущенного на этот раз  куда  более
метко...
   - А ты хоть раз вела себя так с калифом?  -  спросил  он  невозмутимо.  -
Полагаю, подобное поведение весьма нехарактерно для Рабыни Страсти,  Зейнаб.
Ты не имеешь права убивать своего господина, ну разве что  ласками  на  ложе
страсти... По крайней мере, так мне втолковывали.  -  Его  златокарие  глаза
спокойно глядели на Зейнаб.
   - А как ты собираешься это познать, господин мой? - тут  же  осадила  его
Зейнаб. - Ты же ни единого раза не попытался возбудить мою страсть! - и  она
выбежала из комнаты, чтобы никто не видел ее горьких слез.
   - Впервые вижу ее такой... - оторопело пробормотала Ома.
   - Материнская любовь сильна... - отвечал  девушке  Хасдай.  -  Нынче  же,
слово даю, подыщу подходящую  рабыню  в  няньки  маленькой  принцессе!  Твоя
госпожа - прекрасная мать.
   - Господин мой! - решилась вдруг Ома. - Разрешишь мне поговорить с  тобою
начистоту?
   Он кивнул, недоумевая, что такого важного может открыть ему эта девочка.
   - Ты должен снизойти  и  к  другим  насущным  надобностям  моей  хозяйки,
господин. Она слишком молода, чтобы жить без страсти - ведь она создана  для
этого! Калиф отдал ее тебе, не сомневаясь, что ты  защитишь  ее  и  сделаешь
счастливой...
   Хасдай-ибн-Шапрут был ошарашен  откровенностью  Омы,  хотя  на  его  лице
застыла маска благожелательности. Он  считал,  что  лишь  еврейские  женщины
могут быть столь смелы и прямы. Теперь же стало  очевидно,  что  он  жестоко
заблуждался...
   -  Твоя  госпожа  еще  слишком  слаба  для  подобных  занятий,  требующих
колоссальной траты сил. Со временем она окрепнет...  -  и,  кивнув  Оме,  он
удалился.
   Ома же больше не думала об этом - ведь она высказала все, что  хотела.  У
нее не было ни малейших сомнений в  том,  что,  когда  Зейнаб  будет  вполне
здорова, лекарь станет ее любовником. Со временем парочка обоснуется в новом
жилище Зейнаб. Домик находился всего в  двух  милях  от  Кордовы,  вдали  от
главной дороги,  и  был  обнесен  выбеленными  стенами.  Ворота  же  охранял
привратник...
   Сам по себе домик выстроен был в традиционном мавританском стиле.  Дворик
вымощен был мраморными плитами,  а  в  центре  его  располагался  бассейн  с
водяными лилиями и золотыми рыбками. Кристальные  струи  падали  в  воду  из
изящного фонтанчика. Повсюду вдоль стен стояли пузатые  вазы,  в  них  цвели
гардении, и в теплую погоду воздух был насыщен их пряным ароматом.  А  сразу
же за домом начинался роскошный фруктовый сад, пройдя через  который,  можно
было попасть на обрыв, откуда  открывался  чудный  вид  на  реку.  Здесь  же
раскинулся и виноградник.
   Сам дом был построен следующим образом:  на  первом  этаже  располагались
дневные покои, комнаты для прислуги, библиотека и кухня. Второй этаж состоял
из нескольких спален и просторной бани,  богато  изукрашенной  изнутри.  Все
полы  в  доме  устланы  были  мягкими   коврами,   защищавшими   до   блеска
отполированный мрамор плит,  а  стены  увешаны  гобеленами.  Вся  меблировка
покоев Зейнаб была перевезена сюда из  Двора  с  Зелеными  Колоннами.  Калиф
позаботился о том, чтобы его обожаемая наложница  ни  в  чем  не  испытывала
недостатка. Зейнаб еще не знала, что Абд-аль-Рахман вложил  от  ее  имени  в
дело троюродного брата Хасдая-ибн-Шапрута,  златокузнеца,  около  пятидесяти
тысяч золотых динаров...
   Хасдай-ибн-Шапрут  являлся  каждый  день,  чтобы  осмотреть  Зейнаб,  но,
похоже, интересовала она его лишь как пациентка... Да ее  сейчас  это  и  не
особенно волновало. Она всецело сосредоточена была на мыслях  о  возвращении
дочери. Наконец, к тому времени, как с момента разлуки  с  малышкой  миновал
уже целый месяц, врач явился к ней с Мораимой на  руках  и  в  сопровождении
молодой простоватой на вид девушки по имени Абра.
   - Муж ее погиб в случайной стычке, а дитя  родилось  мертвым.  Она  очень
страдала, но Ревекка уверила меня, что она здорова,  послушна  и  в  здравом
уме.
   - А отчего умер ее ребенок? - спросила Зейнаб, всецело сосредоточенная на
дочери.
   - Был задушен пуповиной, - спокойно ответил врач. - Во всем же  остальном
это был вполне здоровый мальчик. Абра кормит грудью принцессу вот уже  целую
неделю. Как видишь, малютка здорова и прибавляет в весе.
   Зейнаб взяла ребенка на руки. Качая  малышку  на  руках,  она  улыбалась,
глядя на маленькое личико и воркуя на родном своем языке:
   - Вот она, моя малышка, вот она, дорогая моя доченька... Твой папа  услал
нас прочь от себя, но ты снова со мною. Мы заживем хорошо - тетя  Ома,  твоя
мама и ты, моя милая Мораима... - Слезы навернулись на глаза  Зейнаб,  когда
крошечная ручка  выпросталась  из  пеленок  и  крепко-накрепко  вцепилась  в
материнский палец, поглаживающий розовую щечку. - О-о-о, она вспомнила меня!
- торжествующе закричала счастливая мать.
   - На каком языке ты разговаривала с нею?  -  спросил  Хасдай.  -  Я  знаю
множество языков, но не признал в твоем наречии ни одного из известных  мне,
Зейнаб.
   - Это кельтский - язык  моей  родины,  -  объяснила  она.  -  Мы  с  Омой
прибегаем к нему, когда хотим, чтобы никто нас не понял. Это  было  недурным
подспорьем нам в гареме Мадинат-аль-Захра. Я хочу, чтобы Мораима слышала его
с  рождения  и  овладела  им.  Когда  она  подрастет,  я  подыщу   для   нее
рабыню-ровесницу из Аллоа, которая станет ее подругой и поверенной.
   - Ты умная женщина, Зейнаб, - отметил он.
   - Так считал и калиф... - отвечала  она,  передавая  младенца  няньке.  -
Добро пожаловать в этот дом, Абра. Сердечно благодарю тебя за щедрый  дар  -
твое молоко, которым ты кормишь принцессу. Ома проводит тебя в детскую.
   Абра благодарно поклонилась.  Это  была  крупная  и  дородная  девушка  с
толстыми темными косами, черными глазами и пышной грудью. За  ее  услуги  ей
полагалась плата - она была свободной женщиной. С малюткой на руках, которую
она держала очень умело, Абра последовала за Омой.
   - С возвращением Мораимы ты просто расцвела, - отметил Хасдай-ибн-Шапрут.
- Искренне рад видеть  тебя  такой,  Зейнаб.  Знаю,  что  отныне  ты  будешь
счастлива.
   - Когда ты собираешься войти в мою  опочивальню?  -  вдруг  спросила  его
Зейнаб. Хасдай сглотнул:
   - Ты еще не вполне.., не вполне окрепла... -  густой  румянец  залил  его
щеки.
   - Никогда я не чувствовала себя лучше,  мой  господин!  Я  чувствую  себя
отдохнувшей, и мне недостает лишь одного... Ты шокирован? Или женщины твоего
племени скрывают от мужчин свое желание?
   Он был буквально очарован ею - золотые волосы плащом окутывали ее  плечи,
аквамариновые глаза сверкали, щеки окрашены были легким румянцем...  На  ней
был белый кафтан, расшитый  речным  жемчугом.  Он  видел  даже  пульсирующую
ямочку на ее нежной шейке... Он чувствовал жар, исходящий от ее тела,  когда
она приблизилась к нему, вдыхал чарующий аромат гардений. Но ответить на  ее
вопрос он был не в состоянии...
   - Ты не желаешь меня, мой господин? - спросила напрямик Зейнаб. Тут на ее
лице появилось странное выражение. - А может, ты предпочитаешь мальчиков?  Я
слышала о таких мужчинах в гареме...
   - Н-н-нет... - едва пробормотал он. - Я не живу с мальчиками. - Он быстро
поднялся. - Сейчас я должен тебя оставить... - и поспешно вышел, не  дав  ей
возможности продолжить допрос.
   Зейнаб была в полнейшем недоумении, и с  каждым  днем  оно  усугублялось.
Абра, быстро преодолевшая первое смущение, оказалась болтушкой  и  бесценным
источником - нет, скорее фонтаном информации, касающейся Хасдая-ибн-Шапрута,
евреев вообще и их истории.  Эта  черноглазая  пампушечка,  кормя  младенца,
трещала без умолку.
   - В еврейском квартале мы зовем его Нази, госпожа, - сказала она однажды.
   - А что это означает? - спросила Зейнаб.
   - Это значит "принц". Хасдай-бен-Исаак-ибн-Шапрут. Еврейс