равно так не опишешь...
   - А мне кажется, надо было именно так  писать,  как  было  в  жизни,  -
сказал Вадим с волнением. - Был бы замечательный рассказ о воинском долге!
Ведь он же струсил, бросил вас?
   - Струсишь тут... Не то что струсишь, ума лишиться можно.  Когда  тебя,
как утку, подстрелить норовят, а у тебя обороны никакой. Тут не то  что...
тут... понятное дело.
   - Но вы же не струсили!
   - А как же? И я струсил. Это, конечно, описать нельзя, как в  жизни.  А
было жутко! И светло, главное, никуда не спрячешься. Да что говорить!.. Мы
как братья с ним, два года...
   Он умолк, резко опустив голову, и все на минуту замолчали. Разговор так
внезапно вышел за рамки литературного обсуждения, что Вадим  растерялся  и
не знал, что ему надо говорить.
   - Ты его переделай, Семен, как советуют, - сказал Балашов.
   Шамаров покачал головой:
   - Нет, не стану  переделывать.  -  И  добавил  тихо  и  твердо:  -  Что
хотелось, то и написал.
   И Вадим понял, что убеждать Шамарова переделывать рассказ бесцельно, да
и не нужно. Перед  ним  был  человек,  который  вовсе  не  собирался  быть
писателем. Он написал о том, что могло бы быть и как  ему  хотелось,  чтоб
было.
   - А вообще вы собираетесь писать? Учиться этому? - спросил Вадим.
   - Учиться? - Шамаров недоверчиво усмехнулся. - Это изолятор поставить -
научишься, а книги писать разве научишься? Тут учись не учись, а все равно
гений нужен. Гений или талант, что-нибудь одно. Вот Максимов, возьмите,  -
он кивнул на одного из парней, - любую вещь  вам  нарисует,  а  меня  хоть
сейчас убей, я и собаки не нарисую...
   Когда занятие кончилось, - было  уже  около  одиннадцати,  -  к  Вадиму
подошел Балашов и поблагодарил от лица всех кружковцев.  Вадима  окружили,
спрашивали, кто проведет занятие в следующий раз и  о  чем  будет  лекция.
Вадим был взволнован: он чувствовал, что сегодняшнее занятие в общем  всем
понравилось, несмотря на такое неудачное начало. И ему захотелось сказать,
что следующий доклад  он  наверняка  сделает  лучше,  намного  интересней,
гораздо интересней.
   - Доклад у меня, конечно, вышел не блестящий, - сказал он,  улыбнувшись
смущенно. - Ну... короче говоря, первый блин комом.  В  следующий  раз,  я
думаю, лучше будет.
   Ребята, окружившие  его,  заговорили  хором,  улыбаясь  сочувственно  и
понимающе:
   - Да что вы, Вадим Петрович!
   - Понятное дело...
   - Все нормально, чего там!..
   - Конечно...
   - Ну, пусть будет по-вашему! - сказал Вадим  и  рассмеялся  облегченно,
весело. - Это я так, про себя подумал.
   На улицу вышли большой группой, но пока Вадим дошел до  метро,  у  него
остался только один попутчик - самый юный член литературного кружка, Игорь
Сотников. Он молча и независимо шагал рядом с Вадимом и долго  не  решался
вступить в разговор.
   Вадим заговорил сам и узнал, что Игорю скоро будет шестнадцать лет, что
два  месяца  назад  он  окончил  ремесленное  училище  и  теперь  работает
фрезеровщиком и учится в восьмом классе вечерней школы. Кроме того,  Вадим
узнал, что Игорь больше всего любит читать научную фантастику  и  особенно
понравился ему роман Уэллса "Машина времени".
   - Знаете, я прочел ее  и  всю  ночь  спать  не  мог,  -  сказал  Игорь,
оживившись. - Вот бы построить такую машину! Сила!
   - А что бы ты сделал с такой машиной? - спросил Вадим.
   - Я бы, знаете, поехал сначала недалеко. Лет на пять вперед.
   - Что ж, желание скромное.
   - Да, скромное, но очень меня интересует, - сказал Игорь серьезно. - Мы
за городом живем, по Павелецкой дороге. И вот я слышал доклад,  какой  наш
поселок станет через пять лет. Во-первых, это будет уже город.  Во-вторых,
у нас построят новый театр, два кинотеатра, стадион на восемь тысяч  мест.
Новый мост еще. Ну там скверы,  деревья  -  это  я  уж  не  считаю.  Меня,
главное, стадион интересует. Вот, а потом... - Он вздохнул. - А потом я бы
в коммунизм поехал!
   - Ну, если б ты  попал  в  коммунизм,  ты  бы,  наверно,  оттуда  и  не
вернулся? А? - спросил Вадим, улыбнувшись.
   - Что вы! - Он засмеялся. - Обязательно вернулся бы. У меня же тут мать
и сестра при социализме. И все ребята...
   Они уже спустились по эскалатору и шли вдоль перрона подземной станции.
Как всегда, в этот вечерний  час  людей  было  немного:  волна  москвичей,
возвращавшихся с работы, прокатилась здесь несколько  часов  назад,  а  из
театров,  из  концертных  залов  люди  еще  не  вышли.  Редкие   пассажиры
прогуливались в ожидании поезда по просторному, зеркально блестящему залу,
сидели на мраморных  скамейках.  Аккуратная  красивая  девушка  в  красной
форменной фуражке медленно, точно отдыхая, шла по самой кромке  перрона  и
внимательно разглядывала свои новые туфли.
   - Конечно, Герберт Уэллс был талантливый, выдающийся писатель, - сказал
Вадим. - Но, между прочим, на его "Машине времени" ты бы не  очень  далеко
уехал. И скорее назад, чем вперед. Он пытался заглянуть в будущее на много
сотен лет вперед, а на самом деле не видел далее того,  что  через  десять
лет будет. Он, например, не верил, что мы сможем построить метро. Говорил,
что для нас, большевиков, это неисполнимая,  фантастическая  затея.  А  мы
построили. И далее при его жизни.
   -  А  он  не  верил?  -  спросил  Игорь   изумленно   и   с   некоторым
разочарованием. -  Вот  это  да...  Мне,  между  прочим,  тоже  все  время
казалось, что этот изобретатель уехал на своей машине не вперед, а  назад.
Ведь он должен был приехать  в  коммунизм,  а  попал  в  какую-то  древнюю
Грецию, даже еще хуже...
   Полтора года назад, когда Рая Волкова была агитатором во время выборной
кампании,  она  подружилась  с  одной  из  своих  избирательниц  -   Валей
Грузиновой, тоже студенткой и своей ровесницей.
   В прошлом году Валя окончила медицинский институт и теперь  работала  в
клинике. Это была  тихая,  серьезная  девушка,  очень  начитанная,  хорошо
знавшая театр, музыку. Рая встречалась с ней  не  часто,  но  эти  встречи
всегда были необычны. Они вдвоем совершали дальние загородные прогулки - в
Архангельское или в Мураново, бродили  по  весенним  полям  или,  глубокой
осенью, по сырым, мягким от опавшей листвы лесным тропинкам. Иногда  зимой
Валя вдруг предлагала: "Поедем на Воробьевку, посмотрим на ночную Москву".
И они садились в троллейбус, долго ехали, вылезали на  пустынном  шоссе  у
темной вышки воробьевского трамплина  и  смотрели  на  море  огней  внизу,
беспокойное, зыблющееся, огромное... Говорили  они  о  многом,  о  разном,
больше всего - о людях. Им никогда не бывало скучно друг с другом.
   Часто Рая уговаривала свою подругу прийти  на  вечер  в  педагогический
институт,  но  Валя  никогда  почему-то  не  соглашалась.  Всегда  у   нее
находились неожиданные отговорки, и Рая наконец  примирилась  с  тем,  что
вытащить Валю на вечер в свой институт невозможно, и относила это за  счет
ее застенчивости и боязни незнакомых, многолюдных компаний.
   Вскоре по возвращении из лыжного похода Рая  пошла  к  Грузиновым.  Она
обещала Вале прийти сразу после приезда и подробно  обо  всем  рассказать.
Грузиновы жили в двух смежных комнатах большой коммунальной квартиры. Отец
Вали работал мастером на табачной  фабрике  "Дукат",  мать  -  техническим
контролером на той же фабрике.
   Раю встретила мать Вали, Анна Карловна, плотная, коренастая  женщина  с
мохнатыми мужскими бровями.  Она  как-то  странно  всполошилась,  прикрыла
дверь и крикнула, немного шепелявя, с латышским  акцентом:  "Валентина,  к
тебе гости пришли!", потом снова распахнула дверь и пригласила Раю  зайти.
Из другой комнаты доносился громкий, возбужденный разговор. Мужской  голос
почти кричал:
   - Ишь, негодяй! Я еще доберусь до него, вот увидишь!
   И взволнованный, дрожащий голос Вали:
   - Отец, молчи! Это все ни к чему...
   - Ишь, научился! Негодяй какой... - еще  раз  гневно  крикнул  мужчина,
закашлялся, умолк.
   Быстрыми шагами Валя вошла в комнату. Она была  бледна,  ее  близорукие
глаза смотрели растерянно.
   - Что с тобой? - испуганно спросила Рая, беря ее за руки.
   - Со мной? Ничего, переутомление. Пустяки... - Валя потрясла головой  и
улыбнулась через силу. - А ты прямо  красавица!  Цветущая,  краснощекая...
Это ты в походе так поправилась?
   - Да, было чудесно. А тебя просто не узнать...
   - Ну хорошо, после... Так ты приехала?  Ну,  рассказывай,  рассказывай,
Раечка! Интересно было?
   Рая рассказывала долго, но без увлечения, чувствуя, что пришла некстати
и удерживают ее только из вежливости. А  Валя  слушала  почти  безучастно,
механически переспрашивала,  механически  возмущалась,  когда  Рая  хотела
уйти: "Что ты! Я же слушаю, мне интересно!"
   Рая с тревогой чувствовала, что у подруги какое-то  горе.  Может  быть,
Валя и хотела бы поделиться с нею, но, видимо, не решалась начать,  что-то
стесняло ее. А самой спрашивать было  неловко,  и  к  тому  же  в  комнате
неотступно и как бы настороже присутствовала молчаливая Анна Карловна.
   Уже в коридоре, прощаясь, Рая сказала:
   - Валюша, приходи на той неделе на наш  курсовой  вечер!  Хотя  ты  все
равно не придешь...
   - А что у вас будет? - спросила Валя.
   - Будет очень интересно. Один  наш  студент,  Сергей  Палавин,  написал
повесть. Он будет читать ее всем нашим, на курсе. Ну,  приди  хоть  разок!
Увидишь Петю, ребят...
   - Я, может быть, приду, - вдруг сказала Валя.
   - Придешь? Вот умница! - воскликнула Рая обрадованно и обняла  подругу.
- Наконец-то она снизошла! Вот увидишь, тебе понравится.
   - Палавин - это, кажется, ваш персональный стипендиат? - спросила Валя.
   - Да, и вообще остроумный парень. Нет, вечер  должен  быть  интересным!
Много выступающих, познакомлю тебя с Петей...
   - А Палавин - ваша гордость, да? Светило?
   - Да что ты меня выпытываешь? - рассмеялась Рая. - Я тебе  говорю,  что
будет интересно. Ты мне веришь? Вот, я тебе обещаю.
   Валя как-то быстро, напряженно взглянула на Раю.
   - Да потому что... Ты слышала, как отец кричал за стеной? Все эти слова
относились к Палавину.
   - К кому? К Сережке Палавину?..
   - Сейчас я ничего тебе не скажу. После, после, -  торопливо  заговорила
Валя. - Я не знаю, приду ли я на ваш вечер.  Я  тебя  хочу  попросить:  ты
знаешь Вадима Белова?
   - Знаю, конечно.
   - Попроси его прийти ко мне. Только не сюда, а в клинику. Он знает, где
это. Пусть сначала позвонит. Хорошо?
   - Хорошо, - кивнула Рая. - А все же...
   - Раюша! - Валя взяла ее за плечи и покачала головой. - Сейчас я ничего
не скажу. Я должна поговорить с Вадимом, и после  этого  ты  все  узнаешь.
Ей-богу, ничего интересного. Так... - она устало усмехнулась, -  житейская
история. Ну, до свиданья!
   - До свиданья, - тихо сказала Рая.
   На следующий день Рая еще до лекции  встретила  Вадима  в  вестибюле  и
спросила у него, знает ли он такую Валю Грузинову? Вадим знал такую.
   - Она просила тебя позвонить и зайти к ней на работу, - сказала Рая.  -
Причем как можно скорее.
   Этого, правда, Валя не просила передать, и Рая добавила последнюю фразу
от себя. Ей казалось, что вмешательство  Вадима  каким-то  образом  должно
помочь Вале, и чем скорее, тем вернее.
   - Хорошо, я позвоню, - сказал Вадим,  удивившись.  -  А  зачем,  ты  не
знаешь?
   - Я не знаю. Что-то... как будто с Палавиным... Ты не в курсе?
   Вадим пожал плечами. Рая начала было рассказывать:
   - Ты понимаешь. Я познакомилась с Валентиной... - Но вдруг оборвала  и,
сказав быстро: - Одним словом, непременно звони ей! - отошла в сторону.
   Рядом с Вадимом вдруг появился Палавин. У него был вид человека, чем-то
глубоко озабоченного или дурно спавшего.
   - Здорово, Вадим. Что это она хвостом вильнула? -  Он  хмуро  посмотрел
вслед Рае. - Обо мне что-нибудь?.
   Он обладал странным чутьем, странной догадливостью на этот счет. Иногда
в большом зале Вадим тихо разговаривал с кем-нибудь  о  Палавине  и  вдруг
замечал, что тот с другого конца зала настороженно на  него  оглядывается.
Это было необъяснимо и всякий раз неприятно поражало Вадима.
   - Нет, - сказал он, - главным образом не о тебе.
   - У меня к тебе дело, Вадим. Идем сядем на скамейку...  Да!  -  Палавин
усмехнулся. - Во-первых, третьего дня мне звонил этот бедняга  Козельский,
и знаешь зачем?
   - Ну?
   - Он просил, чтобы я написал свое мнение о его работе в НСО. Написал на
бумажке, а он покажет ее где-то,  где  собираются  его  бить.  В  каком-то
институте или министерстве, что ли. Одним  словом,  надо  было  состряпать
небольшую апологию и поставить несколько подписей. Как тебе нравится?
   - Ну и что дальше?
   - Мне кажется, старик спятил со страха. Надо ж  додуматься!  Я  сказал,
конечно, что не смогу этого сделать. Сказал - болен, не выхожу из дому. Он
понял, все-таки умный человек, извинился. Будьте здоровы  -  до  свиданья.
Все.  Ну-у,  старик!  -  Палавин  развел  руками  и  засмеялся  с  веселым
недоумением, как бы предлагая и Вадиму посмеяться вместе с ним.
   - Это все твое дело? - спросил Вадим, помолчав.
   - Да нет, это эпизод... - И Палавин так же ненатурально откашлялся. - А
дело такое: хочу взять твои выписки  из  лекций  Козельского  и  конспекты
Фокиной.
   - Зачем?
   - Думаю подготовить выступление на открытом учсовете.
   - Это о Козельском?
   - Да. О Козельском, так сказать, посмертно, а вообще  -  о  формализме,
космополитизме и всем прочем. В марте это.
   - Знаю. Я готовился и сам буду выступать.
   - Ты будешь? Да зачем тебе? - изумленно спросил Палавин. -  Козельского
и так прогнали к свиньям. Ведь дело-то сделано! У тебя узкая критика, а  я
собираюсь говорить шире, привлечь все последние материалы из газет...
   - Конспектов я не дам, - неожиданно грубо сказал Вадим. - Это  не  твое
дело выступать о Козельском!
   - Как, то есть, не мое?
   - Вот так. Ты защищал  его  на  собрании,  защищал  его  в  НСО,  а  он
устраивал тебе стипендию...
   - Он устраивал мне стипендию?
   - Не он, так не без его участия!
   - Стипендию мне дали в феврале, когда он уже пускал пузыри. Дурак ты!
   - Был дураком - хватит!
   Они оба вдруг вскочили на ноги  и  стояли  друг  перед  другом,  словно
собираясь драться.
   - Ты очумел, наверно, - сказал Палавин, нервно усмехаясь.
   - Мне надоело смотреть на твои цирковые вольты! Ясно  тебе?  -  крикнул
Вадим в бешенстве. - Когда Козельский был тебе нужен, ты ходил  перед  ним
на полусогнутых! А теперь положение изменилось  -  и  ты  норовишь  первый
пихнуть его к свиньям. И здесь подзаработать!
   - Идиот, что ты кричишь на весь институт? - злобно зашипел Палавин. - Я
имею больше прав выступать, чем ты...
   - Никаких прав ты не имеешь!
   -  Больше,  -  повторил  Палавин.  -  Ты  только   грохочешь   попусту,
донкихотствуешь, а я работаю!
   - Да, и усердно работаешь - для себя. Для своей выгоды.
   Палавин посмотрел на Вадима в упор.
   - Ты еще вспомнишь эти слова, Белов, - сказал он  негромко  и  ушел  не
оглядываясь.
   Вадим смотрел ему  вслед,  сжав  кулаки  и  взволнованно  улыбаясь.  Он
испытывал чувство внезапного, еще не вполне осознанного облегчения.



        "23"

   Два дня Лена Медовская не появлялась на лекциях. Никто не знал,  что  с
ней. Наконец она пришла и сообщила, что была  занята  переездом  на  новую
квартиру.
   В этот же день Вадим  получил  приглашение  на  новоселье.  Вчера  была
взрослая компания, а сегодня Лена приглашает молодежь. Из института  будут
только трое: он, Сережа Палавин и Мак Вилькин. Больше ей никого не хочется
звать, потому что "все время одни и те же, одни и те же - в  конце  концов
это скучно. Самые интересные люди могут надоесть, если  их  видишь  каждый
день". А будет один юноша, Гарик, из консерватории, один  из  театрального
училища, школьные подруги Лены, ее двоюродный брат...
   Она сыпала именами, говорила о каких-то незнакомых людях - Вадим слушал
рассеянно. За последнее время между ними установились безмятежные, деловые
отношения. Внешне это выглядело так, будто  вновь  вернулся  первый  курс,
когда они были друг для друга обыкновенными товарищами по  учебе.  И  это,
кажется, устраивало обоих. Вадим не стал спрашивать у Лены, почему  она  в
тот день не приехала на  Белорусский  вокзал.  Она  сама  подошла  к  нему
объясняться, сказала, что в последний момент ее не  пустила  мама,  потому
что Лена  только-только  оправилась  после  гриппа,  и  как  она  маму  ни
упрашивала - все было бесполезно. Извинялась  Лена  очень  жалобно.  Вадим
простил ее легко - все это его попросту перестало интересовать.
   И так же спокойно,  трезво  он  обдумывал  теперь  ее  приглашение.  Он
понимал, почему она пригласила только троих. Это будет особенный  вечер  -
букет поклонников, новоселье кумира. Ну  что  ж,  пускай  потешится.  Зато
любопытно взглянуть на других, и на Палавина в этом букете. Можно пойти, а
можно и не идти.
   - Я не обещаю, Лена, - сказал он. - Если будет  время,  приду.  У  меня
сегодня важное собрание на заводе.
   - Опять завод! - Она досадливо поморщилась. - Одним словом, я жду тебя.
Постарайся, Вадим!
   Она дала ему адрес. Телефон им уже поставили, но еще не включили...
   Занятия  литературного  кружка  в  этот  день  происходили  в  комитете
комсомола. Обсуждали волновавший всех вопрос - об  издании  комсомольского
журнала. Решили назвать  его  "Резец",  и  это  споров  не  вызвало.  Зато
разгорелись споры о  том,  будет  ли  журнал  чисто  литературный  или  же
литературно-производственный.
   - Если это заводской журнал, значит, он  и  должен  быть  заводским!  -
говорил Балашов, решительно взмахивая ладонью. - Значит, он должен, как  и
всякий цех, работать на заводскую пятилетку.
   - Да зачем нам эта стенгазета? - спорил с ним упрямый Валя  Батукин.  -
Есть ведь одна многотиражка, хватит! Все равно нам с ними не тягаться...
   В разгар спора вдруг пришел редактор заводской многотиражки.
   - Я принес вам подходящий материал для первого  номера,  -  сказал  он,
вынимая из кармана конверт. - Это прислали нам в редакцию. Прочтите вот  и
разберитесь.
   Балашов стал читать письмо  вслух.  Писал  в  редакцию  молодой  кузнец
Солохин. Он придумал приспособление, позволяющее  одновременно  отковывать
сразу шесть деталей, что ускоряет  втрое  весь  процесс.  В  Бриз  -  бюро
рационализации и изобретений - к  приспособлению  Солохина  отнеслись  как
бюрократы, признали неэффективным. А технолог кузнечного цеха считает  как
раз наоборот: идея приспособления очень верная и очень даже эффективная.
   - Ну как, Валентин, будем это  печатать?  -  спросил  Балашов.  -  Или,
может, не стоит? Может, твои "трели-дрели" важней?
   - Печать надо, конечно... мало что... - пробормотал Батукин, нахмурясь.
- Только надо еще разобраться, вот что! Проверить надо, а не так это  -  с
бухты-барахты...
   Было решено сейчас же послать кого-нибудь  в  кузнечный  цех,  так  как
Солохин работал  сегодня  во  вторую  смену.  Вадим  никогда  не  бывал  в
кузнечном цехе и вызвался пойти вместе с Балашовым.
   Лишь только он переступил порог  цеха,  его  оглушил  невероятный,  все
покрывающий грохот. В лицо пахнуло теплым  паром  и  запахом  раскаленного
металла. Огромные пневматические молоты и многотонные прессы,  похожие  на
мезозойских чудовищ, высились по обеим сторонам  просторного  помещения  и
неутомимо  громыхали,  сотрясая  пол.  Красные  отблески  горели   на   их
металлических  суставах.  Люди  рядом  с  ними   казались   маленькими   и
бесстрашными.
   Вадим видел, как человек в  легкой  спецовке  хватал  длинными  клещами
огнедышащий, нежно-оранжевый брусок и подкладывал  его  под  боек  молота.
Нажимая правой ногой  на  педаль,  человек  заставлял  молот  с  легкостью
расплющивать кусок металла. Иногда он придерживал ногу,  и  черное,  тупое
рыло бойка повисало в неподвижности, словно прицеливаясь,  и  затем  вновь
начинало методично подскакивать. Брусок расплевывал вокруг  себя  огненные
брызги, но быстр