вникам.  И  целыми  же  полками,  с  обозами  и
техникой, снова бегут с белого атаманского Дона  в  Советскую  мироновскую
дивизию. Впрочем, поразительно равнодушен красный начдив Миронов и к  тем,
и к другим: холодно встречает  пополнения,  текущие  к  нему  с  кадетской
стороны, и с пренебрежением принимает весть  о  бегстве  своих  полков  на
кадетскую сторону. Он не  хочет  знать  ни  дезертиров,  ни  перебежчиков,
реального мира не замечает товарищ Миронов, поглощенный какой-то неистовой
идеей".
   Эта  поэтическая  картина  относится  к  заре  действий  Миронова   как
начальника дивизии. Впоследствии 23-я мироновская дивизия успешно  громила
кадетов, гнала Краснова к Новочеркасску. Но в то время,  когда  Е.Трифонов
писал свою книгу (она вышла в ГИЗе в 1932 году), Миронов считался  врагом,
предателем, расстрелянным в 1921 году. Однако  Е.Трифонов  избегает  таких
формулировок. Наверно, просто не верит им. Он рисует Миронова таким, каким
видел его, каким представлялся  ему  Миронов  зимой  1918  года.  "Кочевой
романтизм",  "непостижимая  степная  стратегия",   "поглощенный   какой-то
неистовой идеей", что угодно, но - не измена, не враг.
   Среди бумаг  отца  я  нашел  занятный  документ:  листовку,  написанную
Мироновым   и   обращенную   к   красноармейцам.    Называется    листовка
"Товарищ-красноармеец!",  напечатана   на   оберточной   бумаге   какой-то
конфетной  фабрики  в  Бутурлиновке.  Стиль  этого  сочинения   раскрывает
человека:  не  очень   грамотного,   самоучку,   любителя   помитинговать,
покрасоваться, блеснуть перед народом стихами Некрасова, да и собственными
тоже, и "умными"  фразами,  и  при  этом  человека  искреннего,  горячего,
преданного революции. Не могу не привести  нескольких  обширных  цитат  из
этой листовки. Дело идет  о  дисциплине,  о  необходимости  ее  строжайшим
образом укреплять, о борьбе с  дезертирством,  с  невыполнением  приказов,
мародерством, антисемитской агитацией и т.п.


   "...Товарищ-красноармеец! Враг-белогвардеец надвинулся со всех  сторон,
враг  напрягает  все  силы,  враг,   пользуясь   вышеприведенными   нашими
недостатками, теснит нас!
   И если теперь же не принять решительных мер против этой  разнузданности
и распущенности в рядах Красной Армии - "земле и  воле"  грозит  тягчайшее
испытание.

   Таково мое мнение, так думаю я!
   Скажи, красноармеец, как думаешь ты?
   Нужно ли с этим бороться и если нужно, то скажи как?

   Если немедленно не станем с этим бороться, если не возьмем себя и  друг
друга в руки, то снова осуществятся слова князя Воехотского:

   Здесь мужику, что вышел за ворота,
   Кровавый труд, кровавая борьба:
   За крошку хлеба капля пота,
   Вот в двух словах его судьба.
   Его удел безграмотство, беспутство,
   Убожество и чувством и умом,
   Его узда - налоги, труд, рекрутство,
   Его утехи - водка с дурманом.

   ...Я знаю, что значит эксплуатация чужого труда, потому что прошел  эту
жизненную школу, отдавая молодые силы на  службу  буржуазии  за  "насущный
кусок хлеба". Я получал 1 руб. в месяц, получал 3 руб. в месяц, получал  8
руб., но за это должен был отдавать от 10 до 12 час. в сутки. Я получал 20
руб. в месяц, но за это от меня требовали работы  от  15  до  17  часов  в
сутки.
   Вот почему я не  хочу  согласиться  с  князем  Воехотским,  с  судьбой,
которую он хочет снова навязать моим детям.
   Я знаю, товарищи, что значит кабала, что значит  быть  в  молчании,  не
имея права голоса даже в то время, как на тебя надевают хомут и когда тебе
исполняется 22 года. Вот потому-то я  имею  право  снова  поставить  тебе,
товарищ-красноармеец, следующие вопросы:
   1) Прав ли князь Воехотский, что твоя судьба заключается в двух словах:
"кровавый труд, кровавая борьба... за крошку хлеба"?
   2) Прав ли князь Воехотский, что твой удел "безграмотство,  беспутство,
убожество и чувством и умом"?
   3) Прав ли этот князь, что на тебя нужна снова  узда  в  виде  налогов,
труда, рекрутства (солдатчины)?
   4) Прав ли этот князь, что ты больше "водки с дурманом"  никакой  утехи
не знаешь, не можешь понять и пережить?
   Я не верю князю Воехотскому! Народ, совершивший  величайшую  революцию,
народ,  сбросивший  со  своих  плеч   гнет   царя,   генерала,   помещика,
капиталиста, попа и кулака, способен и на дальнейшие  подвиги  героизма  и
революционной борьбы.
   Но!!!
   Вот  если  ты,  гражданин-красноармеец,  это  "но"  перескочишь  -   ты
перешагнешь тогда все!
   Надеюсь и убежден, что  это  письмо  товарищи-красноармейцы  обсудят  в
одиночку, обсудят кучками, обсудят взводами и ротами и свои ответы пришлют
мне, чтобы я мог судить, как поднять дисциплину в частях и с помощью  этой
дисциплины совершить такие же подвиги в борьбе с мировой  контрреволюцией,
какие выпали на мою долю  со  славною  23-й  пехотной  дивизией  на  Южном
фронте, в какой действительно была железная дисциплина.
   Товарищи-красноармейцы, сознайте,  пора  уже  сознать,  что  армия  без
дисциплины быть не может, что победы совершает не человек,  а  дисциплина.
Пора себя взять в руки и научиться меньше рассуждать, а больше делать, ибо
этого в данный момент повелительно  требует  революция.  Теперь  не  время
самоволию, за которым идет рабство. Я уже старый человек,  но  я  согласен
временно так подчинить себя требованиям дисциплины,  чтобы  от  моего  "я"
ничего не  оставалось  в  минуты  служебного  выполнения  долга  и  боевых
приказов. Я знаю, что, лишив себя на время воли и _сверхволи_,  в  будущем
буду вознагражден за временное самолишение и революционное терпение высшею
наградою: _действительною свободою_, которой уже никто угрожать не будет и
которая благословит меня на мирный труд.
   Проникнитесь, товарищи-красноармейцы, следующими строками:

   Счастлив тот, кто умеет летать,
   Не боясь ни тумана, ни бури,
   Счастлив тот, кто умеет взирать,
   Не боясь блеска ясной лазури.

   Счастлив тот, кто, взлетая высоко,
   Не боится, что может на землю упасть,
   Счастлив тот, кто, увидя врага недалеко,
   Не боится, что может в его сети попасть...

   ...Жду  же,  товарищи-красноармейцы,  ваших  честных  красных  писем  и
постановлений, как ответа революционному голосу. И как только получу,  так
начнем ковать ту "железную дисциплину", о какой  все  чаще  и  чаще  стали
говорить наши красные газеты.
   Только с железною дисциплиной мы победим! Только ею!
   Спешите же с ответами, мои друзья по оружию и идее! Спешите,  пока  еще
не поздно!
   Командир Особого Корпуса
   гражданин Ф.Миронов
   13 июня 1919".


   Как видим, князь Воехотский из некрасовской "Медвежьей  охоты"  отлично
использован для революционной агитации, да и  собственные  стихи  пришлись
кстати.
   Формирование корпуса тянулось всю вторую половину июня и  первую  июля,
осложненное многими обстоятельствами; главным тяжелым обстоятельством было
то, что Деникин  продолжал  успешно  наступать,  взял  Белгород,  Харьков,
Екатеринослав и в начале июля - Царицын. Корпус был значительно  ослаблен,
и его отвели в тыл. В середине июня в Козлов, где  помещался  штаб  Южного
фронта, приехал Троцкий. В.Трифонов находился в это время в Козлове.
   Сохранилось письмо В.Трифонова,  написанное  им  своему  старому  другу
А.А.Сольцу вскоре после посещения Козлова Троцким.

   "Прочитай мое заявление в ЦК партии и скажи свое мнение: стоит  ли  его
передать Ленину? Если стоит, то устрой так, чтобы оно попало  к  нему.  На
Юге творились и творятся величайшие безобразия и преступления,  о  которых
нужно во все горло кричать на площадях, но, к сожалению, пока я это делать
не могу. При нравах, которые здесь усвоены, мы никогда войны не кончим,  а
сами очень быстро скончаемся - от истощения.  Южный  фронт  -  это  детище
Троцкого и является плотью от плоти этого...  бездарнейшего  организатора.
Публике  нашей  нужно  обратить  серьезное  внимание.  Армию  создавал  не
Троцкий, а мы, рядовые  армейские  работники.  Там,  где  Троцкий  пытался
работать, там сейчас же начиналась величайшая путаница. Путанику не  место
в организме, который должен точно и отчетливо  работать,  а  военное  дело
именно  такой  организм  и  есть.  Ведь  только  сказать,  что  из  одного
эвакуационного  пункта  отправлено  32000  тифозных  больных,  -   страшно
становится. В каких невероятных условиях должны жить солдаты,  чтобы  дать
такое количество тифозных. Воистину солдаты  Красной  армии  -  величайшие
герои... Меня хотят втянуть еще в одну  авантюру  -  организацию  Казачьей
дивизии под  командованием  авантюриста  Миронова.  Там,  где  не  хватает
организационных талантов, хотят взять хитростью. Безнадежное дело,  ибо  у
них ума так же мало, как и организационных талантов.  У  меня,  друг  мой,
сейчас такое настроение, что я готов перестрелять всех этих остолопов  или
себе пустить пулю в лоб. В руках этих идиотов находится судьба  величайшей
революции - есть от чего сойти с ума. Ну, пока обнимаю.
   Валентин".

   Письмо написано 3 июля 1919 года. Я привел это  случайно  сохранившееся
письмо для того,  чтобы  показать,  как  все  было  сложно,  драматично  и
накалено  до  крайности.  Люди,   которые   руководили   армиями   молодой
республики, истекавшей  кровью,  изнемогали  от  непосильного  напряжения,
сталкивались с великим множеством трудностей, и помочь разобраться во всем
этом мог только гений Ленина. Ленин был безусловным авторитетом  для  всех
настоящих революционеров. Но Ленин был далеко, в Москве, и  посоветоваться
с ним не всегда удавалось.
   Трифонов, конечно, не перестрелял "всех этих  остолопов"  и  не  пустил
себе пулю в лоб. Он продолжал делать то, что ему было поручено.
   В середине лета  1919  года  положение  на  юге  создалось  чрезвычайно
опасное. Деникин уже ставил перед своим "белым воинством"  задачу  захвата
Москвы. Новый  Главком  Красной  Армии  С.С.Каменев,  сменивший  Вацетиса,
разработал по поручению ЦК РКП(б) стратегический план военных действий  на
юге. План был одобрен ЦК и лично Лениным.
   Важнейшие операции возлагались на ударную группу из Девятой  и  Десятой
армий и Конного корпуса С.Буденного,  получившую  название  Особой  группы
Южного  фронта.  Командующим  этой  группы  был  назначен  переведенный  с
Восточного фронта В.И.Шорин, в Реввоенсовет вошли С.И.Гусев, И.Т.Смилга  и
В.А.Трифонов.
   Наступательные действия Особой группы сыграли важную роль  в  борьбе  с
Деникиным, они, по существу, сорвали его стратегический  замысел,  что  он
сам признал впоследствии в своих мемуарах. Правда, успех пришел не  сразу,
несколько тяжелых недель пришлось пережить войскам Южфронта  в  августе  и
сентябре, когда в наши тылы ворвался конный корпус  Мамонтова  и  захватил
Козлов и Тамбов.
   Тут очень пригодился бы корпус, который формировал Миронов в  Саранске.
Вацетис хорошо понимал  это,  требуя  от  Реввоенсовета  Южного  фронта  и
Главснаба энергичного содействия Миронову в выполнении возложенной на него
задачи. Но дело  с  корпусом  принимало  затяжной  оборот.  Комплектование
людьми,  снабжение  оружием  и  снаряжением  срывалось,  во-первых,  из-за
катастрофического недостатка всего необходимого, во-вторых же,  все  более
назревал конфликт между Мироновым и некоторыми ответственными  работниками
корпуса, причастными к принесшей много вреда политике  "расказачиванья"  и
необдуманно,  без  разбору  применявшими  репрессии   против   казачества.
Негодность  этих  работников  понимал  казачий  отдел  ВЦИКа  и  предлагал
заменить их людьми с более  широким  политическим  кругозором,  но  замена
почему-то затянулась, может быть, из-за нехватки подходящих людей.
   А для Миронова, сына Дона, не  было  больнее  вопроса,  чем  это  самое
"расказачиванье",  компрометировавшее  идею   пролетарской   диктатуры   и
подогревавшее колебания казачества.  Никаким  политиком  он  не  был  и  с
горячей прямолинейностью, иногда  с  перехлестами,  дававшими  поводы  для
сомнений в  его  преданности  Советам,  вставал  на  защиту  казаков.  Как
Чапаеву, ему нужен был Фурманов - Фурманова при  нем  не  оказалось.  Зато
обильно шли  доносы  в  Реввоенсовет  фронта  и  в  казачий  отдел  ВЦИКа:
Миронов-де опасен антисоветским нутром - новый атаман Григорьев  и  вторая
григорьевщина не заставит себя ждать, как только атаман выпестует  корпус.
Корпус  еще  не  был  сформирован,  а  втайне  от  Миронова  шли  в  верхи
ходатайства о расформировании. В этом, надо  полагать,  и  кроется  корень
высказанного  в  письме  Сольцу  взгляда  В.Трифонова  (да  и  одного   ли
Трифонова?) на "авантюризм" Миронова. А Миронов рвался на фронт: деникинцы
по-своему расправлялись с семьями его казаков, им нужно было отплатить как
можно скорее. Вместо фронта - прозябание  в  тылу,  клевета,  улавливаемая
чутким ухом, телеграммы и письма, похожие на вопль:  "Вы  мне  не  верите,
скажите мне прямо, я уйду, не буду мешать, но не держите меня в  заточении
неизвестности. Мне остается только застрелиться", "Прошу открытой политики
со мною и скорейшего заканчивания  формирования  корпуса",  "Я  задыхаюсь,
меня ждет фронт. Не могу видеть гибель революции".
   И вот  в  конце  августа  в  штаб  Девятой  армии  приходит  телеграмма
Миронова: "Видя  гибель  революции  и  открытый  саботаж  с  формированием
корпуса, не могу дальше находиться в бездействии. Выступаю с имеющимися  у
меня силами на жестокую борьбу с Деникиным и буржуазией".
   С  четырьмя  тысячами  пехоты,  из  которых  только  две  тысячи  имели
винтовки, и одной тысячью кавалерии Миронов двинулся  на  фронт.  Но  этот
самовольный шаг, являвшийся одновременно нарушением  дисциплины  и  жестом
отчаянья, был теперь воспринят как начало  той  самой  "григорьевщины",  о
вероятности которой уже были "сигналы". В первый миг, когда стало известно
о  выступлении  Миронова,  было  полное  впечатление   мятежа.   Об   этом
свидетельствует и запись в дневнике Павла, сделанная 24 августа в  Вольске
(В.Трифонов находился в это время в Вольске, в штабе Особой группы  Южного
фронта). Павел сделал запись шифром,  ибо  известие  было  ошеломляющим  и
тревожным, и многие, наверно, еще о нем не  знали.  "Корпус  Мамонтова  из
Тамбова отправился к Козлову и взял его.  Миронов,  который  формировал  в
Саранске казачью дивизию, поднял восстание". Таково было впечатление.  Так
думали тогда - в августе 1919 года.
   Что произошло дальше, известно из мемуаров С.М.Буденного, разоружившего
и арестовавшего Миронова.  Но  при  том  объяснении,  которое  дает  автор
поведению  Миронова,  кажется  странным,  что  Миронов,  уводя  корпус   к
Деникину, как прямо говорился в "Пройденном пути", дал себя  разоружить  и
не сделал даже попытки применить ни одной винтовки, ни одного  пулемета  и
ни одного орудия, которые, хоть и в малом числе, он имел.  Правда,  корпус
Миронова к моменту разоружения значительно поредел. В дневнике Павла  есть
запись от 14 сентября: "Миронов с 500 всадниками пойман". Так  или  иначе,
Миронов не оказал никакого сопротивления Буденному, и это потому, что  шел
он воевать против Деникина, а  не  против  советских  войск.  Миронов  был
отправлен  в  Балашов,  где  его  судили  военным  судом.  Приговорили   к
расстрелу.  Всю  ночь  Миронов  вместе   со   своими   командирами,   тоже
приговоренными  к  расстрелу,  пел  революционные  песни,   а   утром   их
помиловали, затем расформировали по разным частям.
   Дальнейшая судьба Миронова так же  фантастична.  Осенью  1919  года  он
приехал в Москву, побывал  у  Ленина  и  Дзержинского  (кстати,  благодаря
вмешательству Ленина Миронов был помилован в Балашове). В начале 1920 года
Миронова приняли в партию и вскоре направили в Ростов заведующим земельным
отделом Ростовского исполкома. (Из дневника Павла  известно,  что  Миронов
ехал из Москвы в одном поезде с В.Трифоновым, который возвращался в Ростов
с Девятого съезда партии, где был делегатом. Это было 4 апреля 1920 года.)
В сентябре  1920  года  вновь  засверкала  звезда  Миронова:  он  назначен
командармом Второй конной. В боях под Александровкой и Никополем он громит
конницу Врангеля, гонит беляков до Перекопа. Он получает благодарность  от
Реввоенсовета  республики,  его  награждают  орденом  Красного  Знамени  и
почетным революционным  оружием.  И  затем  -  клевета,  расстрел,  клеймо
предателя на четыре десятилетия.
   Миронов, конечно, сложная фигура. Все  противоречия  и  сложности  этой
фигуры являются как бы отражением тех  противоречий  и  сложностей,  какие
таил в себе "казачий вопрос", вопрос об отношении к казачеству -  один  из
самых больных вопросов революции.
   В связи с этим мне хочется вернуться назад, к письму Трифонова Сольцу.


   Вначале это письмо просто поразило меня своим тоном:  гневным,  резким,
почти трагическим.
   Мы так привыкли, изучая историю в институтах (я  учился,  когда  Сталин
еще был жив), к тому, что наши армии двигались от победы к победе, а  там,
где возникали затруднения, появлялся Сталин  -  "партия  посылала  его  на
самые опасные участки" - и немедленно наводил порядок. И вдруг -  какие-то
безобразия и преступления, "о которых надо кричать  на  площадях".  О  них
Трифонов пишет Сольцу, о них сообщает в своем  заявлении  в  ЦК  и  просит
Сольца передать его  Ленину.  О  чем  речь?  О  штабных  безобразиях  и  о
путанице, которую создавал Троцкий в  армиях?  Об  этом  существует  много
свидетельств. Есть, например, письмо Орджоникидзе Ленину, написанное в том
же 1919 году и тоже с Южного фронта, где говорится о  положении  в  штабах
фронта: "Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством... Где  же
порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого?! Как же он допустил  дело
до такого развала? Это прямо непостижимо..."
   Но мне хотелось разыскать заявление Трифонова в ЦК, чтобы понять  точно
и определенно, что именно возмущало Трифонова. Одно дело -  писать  письмо
старому другу, иное - заявление в ЦК. Там должен  быть  иной  тон,  должны
быть факты, конкретность, предложения. Мне удалось разыскать в архиве  то,
что я искал. Это оказалось не заявление, а подробный доклад в Оргбюро  ЦК,
и действительно в нем были факты, конкретность, предложения.  Но  тон  был
тот же, что в письме к Сольцу: гневный и резкий.
   Речь в докладе идет не о штабных безобразиях,  а  о  политике  Донского
бюро по отношению к казачеству и о причинах Вешенского восстания. Вот этот
доклад с большими сокращениями:

   "В организационное бюро ЦК РКП(б).
   До образования Донревкома гражданская жизнь в очищенных  от  неприятеля
местностях   Донской   области   налаживалась   гражданским    управлением
Южфронта...
   Объединение  в  одних   руках   идейного   партийного   руководства   и
практической работы по созданию  Сов.  власти,  может  быть,  и  могло  бы
принести известную пользу, но при других нормальных условиях  и  нормально
направленной политике. В донском  же  случае  такое  объединение  принесло
колоссальный вред РСФСР. Вместо контролирования одного учреждения  другим,
вместо выправления линии поведения согласованием опыта и здравого  смысла,
получилась единая работа,  направленная  единой  волей,  но  волей,  ложно
понимавшей и обстановку, при которой пришлось работать, и задачи,  ставшие
перед нею...
   Донбюро исходило из двух соображений:
   1) очевидная контрреволюционность казачества вообще и
   2) победоносное шествие и мощь наших армий.
   Казаков, явных контрреволюционеров, необходимо  уничтожить,  тем  более
что Красная Армия в состоянии это проделать, - такова была  главная  мысль
Донбюро.
   Огульное обвинение казаков в  контрреволюционности  является,  конечно,
плодом незрелого размышления. Бытие определяет сознание - этой истиной  мы
всегда руководствовались. Бытие  же  казаков  -  доброй  половины  Донской
области - всех северных и восточных округов  -  отнюдь  не  таково,  чтобы
неизбежно толкать их в стан контрреволюции. Земельный казачий  надел