его,  однако
произнести что-нибудь требовалось.
   - Значит, так, - сказал Марютин. - Что получается? Папаша за  дверь,  а
вы - раз-раз и обкрутились. Здорово, молодцы!
   Он засмеялся и почувствовал облегчение.
   - Молодцы, ребята! - повторил он. - Значит, папаше и отлучиться нельзя?
Так выходит?
   - Долго ли умеючи, - сказал Нагаев  и,  вытащив  из-под  койки  бутылку
ашхабадской водки, поставил ее на ящик. Бутылку эту удалось под секретом и
с изрядной наценкой достать у Гусейна Алиева.
   - Нет, так выходит? - сказал Марютин. - Чуть папаша  из  дома,  а  тут,
значит, готово дело. Это прямо здорово... - И он еще долго, пока разливали
водку, резали хлеб и открывали банки с тресковой печенью и с  компотом  из
абрикосов, мусолил эту мысль и сам смеялся, потому что шутка казалась  ему
очень смешной и удачной.
   После первой стопки стало совсем просто. Нагаев принялся  расспрашивать
Марютина о работе, и они стали говорить о бульдозерах и проговорили на эту
тему часа два, до тех пор, пока не прибежал Беки и не сказал,  что  прораб
Байнуров созывает всех на собрание.
   В котловине, где прежде стояли три будки, теперь раскидывался  поселок.
Среди новых механизаторов  было  несколько  знаменитых  на  стройке  имен:
тракторист Сапаров, супруги Котович, которые раньше работали на  скрепере,
а теперь взяли бульдозер, и Богаэддин Ибадуллаев.
   Богаэддин, или Богдан, как его называли попросту, попал  на  стройку  в
пятьдесят четвертом году, после  амнистии.  Тогда  пришла  большая  группа
бывших уголовников. Многие из них за три года отсеялись, не вынесли  жары,
труда, постной жизни,  других  пришлось  выставить  со  стройки  силой,  а
некоторые получили специальность и стали работать.  Те  немногие,  которые
задержались и втянулись в рабочую жизнь, теперь работали отлично.
   Богаэддин провел в лагерях четырнадцать лет. Если бы не амнистия, он бы
сидел еще восемь. Он был настоящий, первостатейный вор,  из  тех,  которые
называют себя "вор  в  законе".  Когда  его  освободили,  ему  исполнилось
тридцать три года.
   На Сагамете он пришел к Гохбергу:
   - Хотел бы, гражданин начальник, работать в вашей конторе.
   - Где вы сидели и сколько? - спросил Гохберг.
   - Откуда узнали? Ах, черт... проговорился... Товарищ начальник.
   Специальностей у Богаэддина было  много,  но  все  нетрудовые.  Гохберг
назначил его учеником на бульдозер. Выучился он удивительно быстро, за три
месяца, - парень проворный, башковитый, и в руках железная сила - заводную
ручку от легковушки без труда гнул. Некоторые из  любопытства  спрашивали:
окончательно ли отбился от  прежнего?  Говорил  -  окончательно.  Надоела,
говорил, волчья жизнь.
   Но про то, как вырвался из волчьей стаи, никому  не  рассказывал  и  не
расскажет, наверно, еще долго.
   В прошлом году Богаэддин поехал на родину, в Махачкалу, и  там  женился
на учительнице. Сам он осетин, жену взял русскую.  Она  жила  в  Сагамете,
преподавала в первых классах, а к мужу на Инче  приезжала  по  субботам  -
когда на попутных машинах, а когда самолетом: двадцать минут.
   Богаэддин,  Сапаров  со  своими  сменщиками,  Марютин  и  Чары   Аманов
поселились в одной большой палатке, где стояли семь коек. На седьмой койке
спал  кладовщик-заправщик  Терентий  Фомич.  На  стройке  совсем  не  было
стариков и старух. Фомич считался  стариком,  хотя  ему  было  всего  лишь
пятьдесят шесть, и волосы у него были не седые, а пегие и торчали клочками
вокруг глянцевитой и  крепкой,  загорелой  лысины.  Фомич  был  деликатен,
уступчив, обо всем рассуждал по совести и всему  тихо  удивлялся:  "Неужто
так и спите голяками? Ай-ай-ай! И гадюк не боитесь? Ну-ну! И неужто  такие
деньги громадные? Ай, господи..." Ему тут было все в новинку.  Еще  четыре
месяца назад он жил на Брянщине и работал в какой-то заготконторе.
   Работы у Фомича прибавлялось. Приползли пять новых бульдозеров, и,  как
сказал Карабаш, к концу месяца ожидалось еще семь машин.
   Никто  теперь  не  помнил,  кто  первый  сказал,  что  бульдозер  может
самостоятельно рыть траншею. И кто первый залез с трактором в забой  и  по
сыпучему откосу стал карабкаться наверх, толкая перед собой грунт.  И  кто
первый стал кричать, что это напрасная трата  времени,  мартышкин  труд  и
техническая безграмотность. И кто первый воскликнул, что бульдозер может и
будет вынимать в месяц двадцать пять тысяч кубов. В это дело были замешаны
многие: Егерс, Карабаш, Гохберг, Сапаров, Пирназаров и другие. И некоторые
прорабы, как, например, Байнуров. И слесари  из  ремонтных  мастерских.  И
сварщики тоже: они приваривали к  бульдозерному  ножу  специальные  щитки,
которые должны были удерживать массу песка  на  ноже  и  не  давать  песку
стекать на стороны. Потом эту идею отбросили.
   Главных энтузиастов бульдозерного метода было двое: Карабаш и  Гохберг.
Они решали, что отбросить и что принять. Первый элемент метода не  вызывал
сомнений: бульдозеры должны  идти  не  вдоль,  а  поперек  русла,  вырывая
поперечные траншеи. Поэтому метод получил вначале название траншейного.
   Трактор,   как   крот,   вгрызался   в   грунт,   прокапывал   глубокую
траншею-коридор - очень глубокий коридор, вот что  замечательно!  -  но  с
единственным недостатком,  который  заключался  в  том,  что  по  сторонам
коридора образовывались песчаные стены. Достижением было то, что бульдозер
мог, оказывается, делать такие глубокие выемки и взбираться с  грунтом  на
крутой откос. Но как  уничтожить  песчаные  стены,  создававшие  перемычки
между коридорами? В одну из ночей Гохбергу или Карабашу пришла на ум такая
мысль: нарезывать поперечные траншеи-коридоры  несколько  ниже  проектного
дна, а затем, направляя бульдозеры вдоль русла, разравнивать  перемычки  и
таким образом восстанавливать проектную глубину.
   Мысль была настолько проста, что показалась невероятной. Но однажды  на
рассвете Сапаров и Егерс в два ножа принялись кромсать траншею, а Карабаш,
Гохберг и еще десяток людей стояли на откосе и смотрели, не отрывая  глаз,
как два бульдозера рычат и ярятся  в  облаках  песчаной  пыли,  и  кричали
бульдозеристам что-то неслышное из-за грома, а те высовывали  темные  лица
из кабин и тоже кричали неслышное, и это длилось много часов, и в полдень,
когда выяснилось,  что  бульдозеры  отутюжили  сорок  метров  великолепной
траншеи, никто не кричал "ура" и не  было  поздравительных  речей  и  слез
радости, потому что все уже пережили победу, смертельно устали,  валились"
с ног от усталости, а бульдозеристов пришлось вытаскивать из кабин и вести
под руки.
   Так родилось прозаическое название: траншейнокомбинированный метод.
   Приехал Ермасов, посмотрел, как работают бульдозеристы, и с  некоторыми
оговорками  сказал  "добро".  Это  значило:  даст  тракторы  еще.  В  этом
новшестве, рожденном сообща, Ермасов не принимал близкого участия и потому
относился к нему настороженно. Тут  была  доля  ревности  -  не  один  он,
выходит, способен совершать перевороты в строительном деле  -  и  сказался
недоверчивый характер Ермасова, который все  любил  делать  сам,  на  свой
собственный страх и риск.
   Но талант инженера и чутье позволили Ермасову увидеть будущее - его уже
видели Карабаш и Гохберг - за теми  жалкими  пятнадцатью  тысячами  кубов,
которые с кровью и муками выдали в первый месяц Сапаров и Егерс. В августе
Сапаров дал уже двадцать тысяч кубов, Егерс - двадцать три.
   А в сентябре началось Великое Наступление Бульдозеров.
   Карабаш и Гохберг спали по  три  часа  в  сутки.  Остальное  время  они
проводили  в  забое,  сами  сидели  за  рычагами   или   же   ругались   с
бульдозеристами,  объясняли  все  снова-здорово  приезжавшим  из  Маров  и
Ашхабада любопытствующим  и  ревизорам,  до  смертной  хрипоты  спорили  с
начальником  ПТО  Смирновым.  Великие  преимущества  бульдозеров  были,  к
сожалению, не для всех очевидностью. Смирнов работал начальником  ПТО  еще
при Фефлове. Этот молодой человек был начисто лишен фантазии и педантичен,
как учитель чистописания. Профиль траншеи, вырытый бульдозерами, несколько
отличался от проектного профиля: бульдозер не смог бы подняться по  такому
крутому  склону,  какой   предусматривался   в   проекте.   Разница   была
незначительная, но достаточная, чтобы  ужасать  Смирнова.  Он  отвечал  за
сдачу работ дирекции и оформление технической  документации.  Его  идеалом
были гладко зализанные дамбы и профиль, выровненный по веревочке.
   - Пойми ты, упрямая голова, что сзади нас идет вода, идут земснаряды, -
говорил Смирнову Карабаш,  -  которые  все  равно  будут  крошить  откосы,
расширять русло. К чему же твоя скрупулезность? Нам надо  идти  вперед,  и
как можно скорее.
   - Только не за счет качества, - отвечал Смирнов.
   - А наша траншея - не качество? Она что - брак? В  чем  ее  недостатки,
давай рассуждать здраво!
   - Для меня качественно то, что соответствует проекту.
   - О  черт!  Да  ведь  проектировщики  не  знали,  что  в  дело  вступят
бульдозеры...
   Словом, это были тягучие и бесполезные споры. Переубедить Смирнова было
немыслимо, ему можно было только приказать. И Карабаш приказывал. И  он  и
Гохберг считали Смирнова недалеким, но честным служакой,  из  породы  тех,
которые хороши в сторожах при охране складов.
   Они  не  знали,  что  этого  симпатичного,   преждевременно   несколько
обрюзгшего, лысоватого блондина снедает жестокое честолюбие. Когда снимали
Фефлова, Смирнов надеялся занять его  место.  Он  даже  помог  Ермасову  в
"фефловской  операции":  когда  приехала   комиссия   Управления   водными
ресурсами, показал, что Фефлов действительно ездил на охоту за джейранами,
а не на рекогносцировку в поисках питьевой воды, как  утверждал  Фефлов  и
его защитники. Но  Ермасов  почему-то  не  назначил  Смирнова  начальником
участка, а привез нового человека - Карабаша, и Смирнов почувствовал  себя
уязвленным. Этого,  конечно,  никто  не  знал.  Это  была  его  маленькая,
сокровенная боль, одно из тех тайных разочарований души, которые  изнуряют
и гложут честолюбца, а для постороннего глаза незаметны.
   Наперекор всему бульдозеры шли вперед.
   С каждым днем они вели себя все смелей и уверенней в  забое.  Выработка
бульдозеристов круто взвивалась. Многие экскаваторщики стали подумывать  о
переходе на трактор, и одним из первых был, конечно, Нагаев.
   Пойти к Карабашу  с  просьбой  было  Нагаеву  нелегко:  слишком  хорошо
помнилась унизительная неудача с прогрессивкой. С того дня Нагаев  избегал
встречаться с начальником, но, конечно, встречаться приходилось -  Карабаш
зачастил в лагерь чуть ли не ежедневно - и Нагаев держался с ним  гордо  и
холодно.
   Пришлось, однако, сделать над  собой  усилие  и  пойти  на  переговоры.
Нагаев собирался дня три. Наконец улучив момент,  когда  Карабаш  закончил
все дела с бульдозеристами, Нагаев решился подойти и поговорить.
   Был вечер. Нагаев вышел из будки,  уже  одетый  для  забоя.  Издали  он
увидел, что возле большой палатки,  где  стоял  легковой  газик  Карабаша,
собралась толпа, и услышал крики. Оказывается, подрались  Иван  и  Сережка
Мамедов. Богдан Ибадуллаев  держал  Сережку  сзади,  обхватив  его  обеими
руками за живот, и не  пускал  в  драку,  а  Беки  и  Чары  Аманов  слегка
сдерживали плечами Ивана, который, впрочем, не рвался в бой: он свое  дело
сделал. Из Сережкиной губы шла кровь, и левый глаз его заметно раздуло.
   Между драчунами суетился Фомич, бормоча перепуганно:
   - Ребятки, зачем  же  так  допускать?  Зачем  такую  безобразию  -  ай,
господи...
   - Кто кому чего? - спросил Нагаев.
   Ему никто  не  ответил.  Сережка  ругался,  пытаясь  вырваться  из  рук
Ибадуллаева, а Иван довольно спокойно и без злобы говорил:  "Пусти,  пусти
его! Я ему еще дам".
   В это время подошли Байнуров и Карабаш.
   Им стали объяснять, что случилось. Объяснял Фомич, он "аккурат вышел из
палатки и все видел прямо как в театре, из первого ряда". Иван  подошел  к
Сережке Мамедову, который сидел за рулем и  ждал  начальника,  и  попросил
подвезти на Инче. Сережка отказался. Иван ему  резонно:  не  имеешь  права
отказывать, машина не твоя, а государственная, - а тот ему: кто за  рулем,
тот хозяин и еще чего-то, - и вдруг -  драка.  Первый  Сережка  ударил,  а
потом уж Иван его наградил так, что тот кувырком через голову.  Ну,  здесь
ребята подоспели, растащили.
   - Видимо, жар в голову вступил, -  заключил  Фомич,  -  большой  жар  в
воздухе, товарищ Карабаш.
   Из толпы мужчин неожиданно вытолкалась Марина.
   - Неправда, Алексей Михайлович! Они из-за  Фаинки  дерутся.  Которая  в
магазине продавщицей, знаете?
   - Да я про Фаинку думать забыл, - сказал  Иван.  -  Сказал  просто:  "В
магазин нужно съездить", а он на меня кинулся. Что ж мне теперь, нельзя  в
магазин зайти? Мне, например,  чернила  надо  купить,  потом  еще  тетрадь
общую...
   - Ты не так сказал! Ты другое сказал! - закричал Сережка.
   Марина засмеялась.
   -  Во  дурачки-то!  Какую  кралю  нашли.  Только  наш  Ванюша,  правда,
добродушный, а тот, черт, всегда к нему задирается.
   - Тебя не спрашивают, - сказал Нагаев. - Две собаки дерутся, третья  не
встревай.
   Фомич тем временем принес кружку холодной воды и полотенце  и  смачивал
разбитый Сережкин глаз. Сережка как будто успокоился. Богаэддин отошел  от
него. Вдруг Сережка, оттолкнув Фомича, метнулся к Ивану. Марина завизжала,
старик Фомич повалился на колени, а Иван от неожиданности отступил на шаг,
но в следующее мгновение схватил Сережку за грудь и бросил его так ловко и
с такой силой, что тот пролетел метра три и, ударившись спиной о  радиатор
газика, упал на песок. И остался лежать, не поднимая лица. Он плакал не от
боли, а от стыда.
   - Видите, Алексей Михайлович! - закричала Марина. - Кто первый лезет?
   - Кто  их  разберет,  в  самом  деле...  -  пробормотал  Карабаш,  явно
растерявшийся. Но через секунду он уже заговорил своим обычным,  резким  и
категорическим тоном: - Султан, что вы ревете, как  баба?  Если  лезете  в
драку, нечего, понимаете, тогда уж и реветь. Вставайте, поехали! Мне  надо
сегодня поспеть к Чарлиеву.
   Сережка послушно поднялся и, прикрывая  рот  ладонью,  ни  на  кого  не
глядя, пошел к кабине.
   - Простите, Алексей Михайлович... Только я  сказал  не  повезу  его,  -
значит, не повезу... - пробубнил он плачущим голосом.
   - Хорошо. Садитесь. Я повезу.
   Карабаш сел за руль, а Байнуров и Сережка полезли назад и  скрылись  за
брезентовыми боковинами.
   - Ну что, Бринько, едете? - спросил Карабаш.
   Иван сделал шаг вперед, но кто-то из ребят дернул его сзади за  рубаху,
и он остановился.
   - Да ладно, Алексей Михайлович... В другой раз...
   - В другой раз, - сказал Карабаш, - не давайте кулакам  воли.  Ведь  вы
комсомолец, должны пример показывать своим поведением.
   - Понятно, Алексей Михайлович...
   Тут Нагаев хотел было подойти к начальнику  и  сказать  быстренько  два
слова насчет бульдозера, но Карабаш уже включил зажигание и газик зафыркал
и тронулся.
   Богаэддин сказал:
   - Зря ты, Иван, с ним вяжешься. Он, черт дурной, до железа дойдет...
   - А, ничего не будет!  -  Нагаев  небрежно  махнул  рукой.  -  Это  все
семечки. Не драка.
   - Я его и бить сегодня не хотел, - сказал Иван.
   Через два дня  Иван  с  автолавкой  поехал  в  поселок  и  благополучно
вернулся, купив чернила и тетрадь. Про то, какой разговор  был  с  Фаиной,
никому не рассказывал, а Сережку он не видел.
   В этот же день в лагерь приехал Карабаш с тремя  бульдозерами,  которые
перегонялись на запад, за озера. И Нагаев пошел к начальнику второй раз.
   Бульдозеристы сделали остановку в лагере, чтобы отдохнуть и заправиться
горючим. Они сидели кружком и  пили  зеленый  чай.  Четверо  из  них  были
туркмены, один парень - русский. Карабаш сидел так же, как они,  подвернув
под себя ноги, и тоже пил чай. Все слушали парня, который стоял  посредине
кружка и что-то быстро рассказывал, жестикулируя обеими руками.
   Когда  Нагаев  подошел  ближе,   он   увидел,   что   парень,   который
рассказывает, - Бяшим. Нагаев присел на  корточки  рядом  с  Карабашем  и,
чтобы завязать разговор, спросил:
   - А вы, Алексей Михайлович, значит, понимаете?
   - Понимаю немного, - сказал Карабаш. - Вот слушаю:  Мурадов  объясняет,
как держать нож, когда бульдозер идет в гору. Толковый малый.
   Он смотрел на Бяшима, слегка улыбаясь. Видно было, что он слушает его с
удовольствием. Нагаев знал, что его бывший ученик получил разряд и  теперь
работает вторым трактористом с Егерсом, но разговаривать с Бяшимом ему  не
приходилось и не было желания с ним встречаться.
   - Толковый! - повторил Карабаш. - Так быстро освоить машину  не  каждый
сумеет. Второй месяц получает вровень с Егерсом.
   - Я знаю, - сказал Нагаев, хотя он этого не знал и болезненно удивился.
   - А ведь совсем недавно  пришел  темным  пастушонком,  болта  от  гайки
отличить не мог. Одно время его  даже  из  учеников  поперли.  Он  ко  мне
приходил, плакался.
   Нагаев косо посмотрел на начальника: нет, тот говорил всерьез,  значит,
не знал или позабыл.
   - Это я его попер, - сказал Нагаев.
   Они разговаривали вполголоса, так  что  бульдозеристы  их  не  слышали.
Бяшим продолжал что-то объяснять.
   - Вы? Ах, да, вспоминаю. Мне еще Байнуров рассказывал. Ну  что  ж,  ваш
недоучка теперь работает здорово.
   - Конечно, здорово, - сказал Нагаев. -  Он  жену  выкупает.  Ему  денег
много нужно.
   Карабаш недоверчиво, прищурившись, взглянул на Нагаева.
   - Точно, - сказал Нагаев. - Полкалыма заплатил, а тесть сполна требует.
   - Из-за этого он так хорошо работает, вы считаете?
   - А то из-за чего? Пети-мети нужны.  -  Нагаев  быстро  потер,  большой
палец об указательный. - А их даром не дают.
   - Это верно.
   - Куда верней! Горбулю поломать надо... -  и  Нагаев  хлопнул  себя  по
загривку.
   Бяшим  уже  сидел  на  земле,  и  туркмены  что-то  спрашивали  у  него
наперебой. Вид  у  Бяшима  был  растерянный.  Он  сдвинул  свою  маленькую
тюбетейку на глаза.
   - А вам зачем пети-мети, Нагаев? - спросил Карабаш. - Вы, кажется, жену
безо всякого калыма приобрели.
   - Я?  Вообще-то  да...  -  Нагаев  вдруг  залился  краской,  скулы  его
потемнели. - Только я еще не женился. В загсе пока что не был.
   - Ну что загс! Пустяки, формальность, - сказал Карабаш. - Мы вам  будку
отдельную дали, это прочнее всякого загса. Это уже значит железно.
   Он говорил вроде бы шутливо, и вместе с тем в его словах и взгляде было
что-то колючее, испытующее. Нагаев нахмурился.  Он  заметил,  что  русский
парень-бульдозерист прислушивается к их разговору и один из  туркмен  тоже
повернулся и слушает.
   Нагаев не любил разговаривать про свою личную жизнь и терпеть  не  мог,
когда кто-нибудь касался этой темы, поэтому он сразу перевел  разговор  на
другое и спросил у начальника то, что его интересовало,  -  о  бульдозере.
Карабаш спросил:
   - Вы это серьезно? Ведь вы наш лучший экскаваторщик.
   Нагаев сказал, что работал трактористом сызмальства,  а  на  бульдозере
два года отышачил в Сибири. Так что серьезно.
   - Я гляжу: мы на месте сидим, а бульдозеристы все вверх и вверх лезут.
   - Правильно! - вдруг засмеявшись,  сказал  Карабаш.  -  Ладно,  Нагаев.
Идет. Только одно условие - слышите?
   - Какое?
   - Берите ученика на бульдозер и учите как следует.  Хватит  вам  дурака
валять. - Карабаш говорил уже без улыбки, строго и холодно глядя Нагаеву в
глаза. И Нагаев  понял,  что  его  прежний  разговор  про  Бяшима  не  был
случайным и он все помнил отлично.
   - Ученика брать? - Нагаев помолчал, вздохнул. - Да ладно, возьму. Какое
дело!
   - Хорошо. На той неделе получаем четыре машины из ремонта, самый лучший
бульдозер - ваш!
   Нагаев кивнул и поспешно привстал с корточек. Желанного он  добился,  а
продолжать разговор с  начальником  было  как-то  беспокойно.  Но  Карабаш
остановил его.
   - Подождите, Нагаев! Ся