м_. Суконный
язык  тридцать  шестого  мало  чем  отличался  от  суконного  языка  сорок
девятого, а  факты  жизни  и  творчества  великих  писателей  нельзя  было
переиначить, так что книжки были похожи друг на друга,  как  братья.  Нет,
это отнюдь не плагиат. Это просто _размножение муры_. Халтура всегда имеет
как бы одно лицо. Сплагиировать можно чужое изобретение, чужой талант,  но
нельзя сплагиировать то, что похоже на всех. На книжечках тридцать шестого
года  стояли  фамилии:  А.В.Озолс,  И.Я.Викторович  и  Ю.Н.Самодуров.   На
книжечках   сорок   девятого:   Т.В.Дианина,   С.Г.Сухов,   П.Г.Плужников,
Б.В.Скопченко и Н.Ф.Тугоух. Ни одной из этих фамилий  Антипов  никогда  не
слышал, Плужников и Скопченко были "канд. фил. наук".  С  чистой  совестью
Антипов мог написать: "Статьи как первого, так и второго выпусков написаны
на столь низком уровне, что о плагиате  говорить  нельзя.  Можно  говорить
лишь о научной и художественной недаровитости авторов".
   Немного обеспокоило Антипова вот что: рассуждения его были правильны  с
точки зрения большой  литературы  и  истинной  науки,  а  с  точки  зрения
судейских крючков? Вдруг, подойдя буквоедски, можно все же определить, что
плагиат налицо? На это, разумеется, можно сказать, что  книжечки  тридцать
шестого тоже наверняка несамостоятельны и переписаны с какого-то еще более
раннего _серого_. Но тут нужны раскопки. То, что казалось простым и ясным,
стало слегка заволакиваться, чего-то главного не хватало, для  того  чтобы
решительно заявить: плагиата нет. Антипов долго не мог заснуть и думал  об
этом, потом вдруг догадался, чего не хватало: людей. Действующие лица были
замаскированы бумажками. Он не мог судить о них, не видя и  не  ощущая  их
как живых людей. Заснул в тревоге - дело выходило нешуточное.
   Про Таню Антипов забыл. Не  позвонил  ей  ни  на  другой  день,  ни  на
следующий, а в пятницу утром она позвонила сама. Голос был официальный.
   - Александр Николаевич?  Соединяю  вас  с  Виктором  Семеновичем.  Одну
минуту...
   И это было все, что он услышал от нее в тот день. Виктором  Семеновичем
звали Саясова, нового человека, который заменил  прежнего  редактора  и  у
кого находилась теперь антиповская рукопись. Антипов  разговаривал  с  ним
лишь  однажды  и  сохранил  ощущение  какой-то  пресноты,  бескрасочности.
Человек был ни то ни се.
   - Сандр Николаич, добрый день, беспокоит  Саясов,  извините  за  ранний
час... Я знаю, что литераторы в эту пору... Дело в том... - быстро и очень
тихо говорил голос Саясова. Так тихо, что части фраз пропадали и  Антипов,
нервничая,  вслушивался  изо  всех  сил.  -  Срочную  работу...  Хотел  бы
расчистить для этой цели... Вашу рукопись в первую очередь... И вот за два
дня прочитал.
   - Прочитали? - ахнул Антипов, не зная, радоваться ему или трусить. Одно
ухо закрыл ладонью, к другому прижал трубку и напряг слух.
   - Прочитал. Вчера вечером закончил и готов соответствовать.
   - Ну и...
   - Я  же  говорю,  готов  соответствовать.  Будем  разговаривать,  Сандр
Николаич. Приезжайте, если можно, сегодня к концу дня.
   Антипов приехал в пять. Всю дорогу гадал:  к  добру  это  или  к  худу?
Может, Таня его просила прочитать поскорей? Тани в  комнате  не  было.  Ее
шубка и вязаная шапочка не висели на вешалке возле дверей. Стол был  чисто
прибран, бумаги лежали аккуратными стопками слева и  справа,  карандаши  и
ручки в стаканчике, а под стеклом  портрет  Блока.  Спросить  не  у  кого.
Оставалось одно - идти навстречу неизвестности.
   Перед дверью с табличкой "В.С.Саясов" -  еще  недавно  тут  красовалась
другая табличка - сидел на стуле  старикан  с  большой  лысой  головой,  с
фиолетовыми наростами на темени и с напряженным, изголодавшимся выражением
лица. На коленях он держал, поставив ребром, папку и пальцами  выбивал  на
ней дробь.  Выжидательная  поза  старика  -  пятнистым  черепом  вперед  -
означала, что он готов ринуться в кабинет, как  только  в  двери  появится
щель. Антипов сел на стул поодаль. Вдруг напало уныние -  ничего  хорошего
срочный вызов означать не мог. Было б к добру, Саясов хотя бы одной фразой
по телефону обмолвился. Но он не обнадежил никак.  Интонация  была  вялая,
какая-то еле живая. Такой еле живой  тон  напускают  на  себя  начальники,
чтобы категорически отказать. В этом тоне им легче  отказывать.  Но  зачем
тогда _немедленно вызывать_? Зачем этот садизм?  Антипов  стискивал  зубы.
Если откажут, он тут же понесет в другое издательство,  на  Пушкинскую,  а
аванс возвращать не станет. Надо сопротивляться. Надо  бороться  изо  всех
сил. Искусство требует выдержки, как писал Бальзак. Вот старикан  с  лысым
черепом сопротивляется до последнего. Он никого не пропустит впереди себя.
Какие суровые, предупреждающие, сторожевые взгляды бросает он на Антипова:
"Не вздумайте, молодой человек, пытаться пройти  без  очереди!  Я  вас  не
пущу! Ваша очередь через двенадцать лет!"
   Отворилась дверь, мелькнуло что-то блондинистое в черном костюме, тихий
голос сказал:
   - Товарищ Антипов, прошу.
   - Но товарищ, по-моему, - пробормотал Антипов, - несколько раньше...
   - Товарищ явился экспромтом, а вам я _назначил_, - внушительно  отрезал
Саясов, выделяя "назначил".
   Старикан дернулся, то ли желая вскрикнуть, то ли подняться со стула, но
остался сидеть, сильнее забарабанив пальцами и  что-то  вдруг  замурлыкав,
вроде песни без слов. Антипов в крайнем смущении - его  житейским  изъяном
было  мучительное  неумение  проникать  куда-либо  без  очереди  -  шагнул
поспешно за дверь, нашел стул, плюхнулся и замер. Саясов шуршал рукописью.
Насупленное  чело,  сжатые  губы  выражали  суровую  думу.  Не  знал,  как
подступиться. А  сказать  должен  был  неприятное.  Шуршание  длилось,  он
откашлялся, снял очки,  протер  их  темно-красным  платком,  снова  надел.
Пошелестев еще чуть, вдруг поднял на Антипова легкий голубой взор -  глаза
у него маленькие, близко посаженные, как у обезьянки,  -  и  сказал  почти
шепотом:
   - Ну что,  Сандр  Николаич,  будем  делать  книгу?  А?  Кинемся  в  эту
авантюру? - Он засмеялся.  У  Антипова  сердце  заколотилось,  и  он  тоже
засмеялся. - Но предупреждаю! - Саясов поднял тонкий, мальчиковый палец. -
Предупреждаю. - Потряс пальцем и опять насупил чело.  -  Работы  предстоит
немало. Очень немало. И работы серьезной...
   И дальше минут пятнадцать  говорил  что-то  туманно  укорительное.  Нет
того, пятого, десятого, недостает этого, надо дописать то-то, и,  наконец,
отсутствует следующее. Речь шла только о том, что отсутствует. О том,  что
присутствует, не говорилось  вовсе.  Но  Антипов  ободрился  -  он  ожидал
худшего. Ведь суть сводилась к тому, что книга в целом существует или,  во
всяком случае, будет существовать при некотором дополнительном  усилии.  С
помощью Виктора Семеновича. Не так уж все мрачно. Бежать на Пушкинскую  не
обязательно.
   - Вот развяжусь со срочным заданием,  -  шептал  Саясов,  -  мы  плотно
сядем, пройдемся по тексту с карандашом, и вы сделаете все, что нужно.
   Дело в том, что он проделал как  бы  первую  вспашку,  чтобы  составить
общее впечатление. А более глубокая вспашка,  постраничные  замечания  еще
последуют. На этом деловой  разговор  кончился.  Антипов  сделал  движение
встать, памятуя о старике, который томился за дверью,  но  Саясов  взмахом
мальчикового пальца остановил его.
   - Сандр Николаич, еще такой неожиданный вопрос: вы имеете  касательство
к делу Двойникова?
   - Имею, - сказал Антипов. - Я приглашен быть литературным экспертом.
   - Правда? Значит, я  не  ошибся,  вы  -  это  вы!  -  Саясов  засмеялся
обрадованно. - Мне сказали, что эксперт писатель Антипов, но я был  как-то
не убежден, что вы. Ну, чудесно. Между прочим, тоже  имею  касательство  -
мой  брат  выступает  истцом.  Саясов   Дмитрий   Семенович,   заместитель
Двойникова. Хочу  на  всякий  случай  предостеречь:  Двойников  -  человек
опасный. Что он  творил  в  издательстве!  -  Саясов,  изобразив  на  лице
брезгливую  гримасу,  покачал  головой.  Антипов  молчал.   Новость   была
убийственная. Все стало ясно и хорошо видно - и  вширь,  и  вдаль.  Как  с
птичьего полета. - Вас пригласил адвокат? Такой маленький? С шевелюрой?  -
спросил Саясов.
   - Да, - сказал Антипов.
   - Где же он вас раскопал, Сандр Николаич?
   - Дело в том, что... Ну, словом, он кое-что читал.
   - Из вашего?
   - Ну да.
   - В периодике?
   - Да.
   - Все ясно.  Понимаю.  Писателей  много,  выбрать  трудно,  обыкновенно
приглашают знакомых. Чтобы эксперт был, как говорится, близок по духу,  по
стилю...
   - Да, - согласился Антипов.
   - Но главное - эксперт должен быть честен и подтверждать то, что видит.
А не то, о чем  просят.  Верно,  Сандр  Николаевич?  Правда,  одна  только
правда, и ничего, кроме правды. Как и в нашем деле, в литературе, - Саясов
улыбался. - А напоследок скажу, и  больше  к  этой  теме  возвращаться  не
станем: брата я люблю, знаю, как он настрадался, как этот  жулик  над  ним
глумился. Как сильно брат рисковал,  когда  начал  борьбу,  -  рисковал  в
буквальном смысле головой, потому что угрожали физической расправой. Я три
дня ездил к нему домой и оставался там ночевать, с пугачом  под  подушкой.
Имейте в виду: этот полудохлый интеллигент - гангстер чистой воды.  Сейчас
все читают взахлеб американский роман "Банда Теккера", а я бы написал  еще
позабористей:  "Банда  Двойникова".  Но,  Сандр  Николаич!  -  Тут  Саясов
пристукнул ладонью по столу и, глядя строго и холодно  Антипову  в  глаза,
прошептал: - Я прошу абсолютно не связывать наши рабочие отношения со всей
этой историей. Надеюсь, вы не подумали, что я хочу на вас каким-то образом
надавить?  Мне  было  бы  чрезвычайно  неприятно.  У  меня  правило:  мухи
отдельно, котлеты отдельно. Вы не подумали так? Нет? Скажите как на  духу.
Может, немного все-таки подумали?
   Антипов сказал, что не успел еще как следует ни о чем подумать. Но если
уж совсем  как  на  духу:  что-то  подобное  в  его  испорченном  сознании
мелькнуло.
   - Мелькнуло? - огорчился Саясов. - Этого я боялся. Неужели я  похож  на
проходимца, который  пользуется  служебным  положением,  чтобы  что-то  из
человека выжать? Ведь как раз за это я ненавижу вашего Двойникова.
   - Почему _моего_ Двойникова?
   - Конечно, вашего. Потому что адвокат успел, конечно же, вас настроить.
   - Виктор Семенович, вы напрасно так говорите...
   - Да, да! Прошу прощения. Я взял лишку. Чтобы уж окончательно поставить
все точки над "и", выскажу свое кредо: ваш Двойников - плагиатор...
   - Он не мой.
   - Хорошо, не ваш Двойников - плагиатор,  он  передирал  давние  книжки,
выпускал  их  под  псевдонимами,  а  гонорар  делил  со  своей  любовницей
Самодуровой и двумя прихвостнями. На него работали негры.  Он  пользовался
безвыходным положением людей. Там был  целый  концерн,  который  мой  брат
разворошил, как осиное гнездо палкой. Вот и вся история. И никакой эксперт
тут не нужен, извините меня. - Антипов поймал вдруг злобный,  изменившийся
взгляд.
   Антипов встал,  поклонился  и  пошел  к  выходу,  что  было  глупо.  Но
внезапная волна враждебности,  которую  он  почуял,  подняла  со  стула  и
понесла прочь. Он услышал конец фразы: "...тут не нужен..."  Уже  взявшись
за ручку двери, он оглянулся  и  увидел,  что  Саясов  глядит  на  него  с
изумлением.
   - Вы куда?
   - До свидания, - сказал Антипов. - Мы договорились, по-моему.
   - Я вас ничем не обидел? - Взгляд Саясова  был,  как  прежде,  голубой,
легкий.  -  Право,  было  бы  неприятно.  Значит,  мы  договорились.  Наша
секретарь Татьяна  Николаевна  -  вы  знакомы  с  ней?  -  сообщит  вам  о
дальнейшем.


   Нужно было увидеть Мирона. Только Мирон мог помочь разобраться  в  этой
путанице, которая грозила запутаться еще сильнее, потому что вечером  того
дня, когда Антипов встречался с Саясовым, позвонил Александр Григорьевич и
строго - голосом работодателя - спрашивал, готово ли  заключение,  на  что
Антипов ответил, что, в  общем,  готово,  хотя  дело  оказалось  не  таким
простым. "Что значит - не таким простым, Шура?" Ну,  не  однозначным,  что
ли. Можно трактовать  работу  Двойникова  как  плагиат,  а  можно  как  не
плагиат, если угодно. Александр Григорьевич сказал: "Так  вот,  мне  надо,
Шура, трактовать как не плагиат". Антипов спросил: а нельзя  ли  подыскать
другого эксперта? Александр Григорьевич едва не зарыдал в телефон: "Да что
вы творите, Шура, дорогой? Вы режете без ножа! На среду назначено слушание
дела, где я найду нового эксперта?" - "Я вам найду!"  -  крикнул  Антипов,
сразу подумав о Котове. "Нет, невозможно, Шура. Ваш отказ - козырь в руках
обвинителя. Вы меня страшно подведете. Вы  не  представляете,  как  важно,
если в качестве эксперта выступит  молодой  писатель  вроде  вас!  Имеющий
доброе имя и хорошую  репутацию.  Это  произведет  впечатление  на  членов
суда". Тут было явное преувеличение, Антипов  прекрасно  это  понимал,  но
почему-то смягчился. Еще некоторое время  он  слабо  сопротивлялся:  разве
непременно должно стать известно об отказе? Александр  Григорьевич  рубил:
"Непременно! Ваша кандидатура согласована! Это конец! Я  получу  инфаркт!"
Тогда Антипов сказал: если уж выхода  нет  и  отступление  невозможно,  он
должен познакомиться с делом ближе. Александр Григорьевич  согласился  без
энтузиазма: "Ну, пожалуйста, ради бога... Я  вас  познакомлю..."  На  этой
вялой ноте разговор иссяк.
   Теперь срочно требовался Мирон, но найти  его  было  непросто:  полгода
назад, с тех пор как Мирон женился,  он  уехал  из  отцовской  квартиры  к
Люсьене в Сокольники. Телефона там нет. На работе застать его  невозможно,
он ушел из Радиокомитета и работал в маленьком спортивном журнальчике, где
один телефон на всю редакцию и всегда, разумеется, занят. А у  отца  Мирон
бывал редко, потому что Люсьена его  родителей  невзлюбила.  Люсьена  была
красотка. Танцевала в "Березке", Антипову казалось, что  для  одного  дела
она хороша, но для других дел не годится, и стало скучновато встречаться с
Мироном у него дома. Тем более что люди, окружавшие  теперь  Мирона,  были
неинтересны. За полгода Антипов побывал у него раза два: первый раз, когда
устраивалось подобие свадьбы и когда какой-то администратор оскорбил  Толю
Квашнина и Мирон - Антипов видел это впервые - проявил слабодушие,  другой
раз  забежал  к  Мирону  случайно,  и  Люсьена  старалась  его  очаровать,
кокетничала и учила новому танцу "рок-н-ролл", но он оставался тверд - она
годилась для одного, все прочее было скучно.
   Делать нечего, в субботу Антипов поехал в Сокольники на авось.  Люсьена
жила в деревянном дачном доме с деревянным сараем, с  собачьей  будкой,  с
колодцем во дворе. На ее квартире висел замок.  Антипов  написал  записку:
"Мироша! Ты нужен!" И поставил  три  креста,  что  значило  по  их  шифру,
принятому еще в студенческие  годы,  крайнюю  степень  срочности.  Бывало,
кидали на лекциях записки "Сегодня достань ключ" или  "Найди  десятку",  и
следовали пометы:  крест,  два  креста  или  три.  Если  три,  то  просьба
выполнялась любой ценой. И верно, Мирон примчался в воскресенье с утра.
   Но накануне вечером явился другой посетитель - незваный Пряхин.
   - А я, брат, как обещал, принес поэму, - сообщил радостно, выгружая  из
армейской кожаной сумки кипу мятых листков. - Почитаем? Я не помешал?
   Радушно пригласил послушать мать и сестру, и те,  хотя  наметили  вечер
для важных домашних дел, тут  же  переметнулись  и  сказали:  "Спасибо,  с
удовольствием". Мать, как более любезная, даже сказала: "С  наслаждением!"
А у Антипова упало сердце - просидит не меньше двух часов! Вечер насмарку,
а он еще хотел поработать. Поэма  была  сюжетная,  о  войне,  с  прологом,
эпилогом и отступлениями. Было хорошо зарифмовано и очень знакомо.  Чтение
длилось минут сорок. Антипов временами отлетал  слухом  и  мыслью  далеко,
размышлял о книге, о Саясове, об Александре Григорьевиче, который  проявил
недюжинную  настойчивость,  и  о  том,  что  в  них  обоих,  в  Александре
Григорьевиче и в Мироне,  есть  этот  жестковатый  стержень,  не  заметный
сразу.  Одно  отступление  в  поэме  остановило  внимание   -   что-то   о
беспощадности.  Описывалась   казнь   предателей.   Антипов   прислушался.
Несколько строф - крепко, выразительно, с какой-то грубой, холодной силой.
И вовсе не знакомо. Потом опять пошла мякина.  Пряхин  сказал,  что  отнес
поэму в "Октябрь".
   На мать и сестру  поэма  произвела  впечатление.  Мать  вытирала  глаза
платком. Людмила, раскрасневшаяся от волнения, побежала на  кухню  ставить
чайник, но Пряхин от чая отказался - он взял билеты на  немецкий  фильм  о
Рембрандте на последний сеанс. На всякий случай взял четыре  билета.  Мать
осталась делать домашние дела,  Антипов  хотел  поработать,  и  в  кино  с
Пряхиным отправилась сестра.
   - А ты проводи нас, - сказал Пряхин. - Надо покалякать.
   - О поэме? Я тебя недохвалил?
   - Да чего о поэме! С поэмой все ясно. Гениальная вещь. Шучу, шучу, надо
поработать, знаю. Нет, о Витьке Саясове. Ведь это мой близкий приятель.
   - Редактор?
   - Ну да, Витюня Семеныч. Две мои книги  издал.  Он  раньше  в  редакции
поэзии работал. Знаю его  мамашу,  жену,  брата,  семья  отличная,  лучших
кровей.
   - А мне зачем это знать? - спросил Антипов, уже  догадываясь  и  оттого
напрягшись.
   - Чтобы ты был в курсе. Ведь ты с Витюней путем незнаком. Он сказал:  у
нас, говорит, с Антиповым  произошел  пустяковый  разговор,  он  обо  мне,
наверно, бог знает что подумал. Ты ему объясни, говорит, что я  серебряные
ложки не краду и маленьких детей не кушаю. Вот и объясняю.
   - Спасибо.
   - Нет, верно, он парень преотличный. Ты поверь, я в  людях  разбираюсь.
Он, если возьмется, через главную редакцию, через все  препятствия  книжку
протащит. Как он мою-то протащил!
   - Как же?
   - А вот так. Попер, попер и вытащил. А уж я в  болоте  совсем  сидел...
Саша, серьезно, ты его брательнику  пособи.  Это  ведь  не  липа,  а  дело
чистое. Я не знаю, конечно, что там  у  вас,  но  Витюня  сказал:  сейчас,
говорит, от Антипова много зависит.
   - Он тебя просил со мной поговорить?
   - Он? Нет. Это я сам. А он вот только насчет  серебряных  ложек  и  что
детишек не кушает...
   Сестре было весело, она редко ходила в кино с молодыми  людьми,  Пряхин
смеялся дурашливо, а Антипов насупился. Домой он возвращался мрачный.  Все
лишь завинчивалось и ничего не развинчивалось. Вместо работы ломай  голову
над ненужными загадками. Даже больше того: как  выдраться  из  капкана?  И
Мирон был необходим.
   Он возник утром в воскресенье, озабоченный и злобноватый, под вчерашним
хмельком.  Как  вошел,  сразу  шлепнулся  на  валик  дивана  возле  двери,
показывая, что времени в обрез.
   - Ну что?
   Антипов рассказал. О Пряхине не упомянул,  чтобы  не  вызывать  лишнего
раздражения. Ситуация щекотливая, и лучше бы всего дать  отсюда  стрекача.
Но как? Не повредит ли отцу? И как Мирон вообще относится  к  такого  рода
отцовским делам? Нельзя ли тут вляпаться?
   - Да сколько хочешь! - Мирон хмыкнул. - А ты думал?  За  что  экспертам
деньги платят? За риск вляпаться.
   Ничего толком о  деле  Двойникова  Мирон  не  знал,  слышал  лишь,  что
замешана женщина, была любовницей обоих - истца и ответчика. Но кто  хорош
и кто плох - Двойников или Саясов, - Мирон не имел представления.  К  отцу
он  относился   без   всякой   родственной   снисходительности,   пожалуй,
равнодушно, его адвокатскую деятельность уважал мало и поэтому  на  прямой
вопрос - как бы он поступил на месте Антипова, на чью бы  руку  сыграл?  -
ответил, поразмыслив, твердо:
   - Боюсь, разочарую тебя, но на твоем бы месте сыграл на Саясова. Потому
что для нас главное - книга. Зачем делать  врагом  того,  кто  твою  книгу
выпускает? Нет смысла.
   - Он клялся, что одно с другим не связано.
   - А ты поверил? Да в тот день,  когда  т