товочной  пулей  из
расстояния 25 шагов. Было пять испытаний разных плавок, и все дали одни  и
те  же  результаты.  Я  дал  заводоуправлению  указания,  чтобы  заготовка
производилась с расчетом, что платформы покрываются одним рядом брони  1/2
дюйма. Необходимо ваше подтверждение. Четыре первые платформы будут готовы
ко вторнику 25, первый  паровоз  к  будущему  вторнику.  Вероятно,  первые
платформы пошлем с простым паровозом.
   Наркомвоен Трифонов".

   "27 июня.
   Берзину, Голощекину.
   Нам крайне необходим томский интернационалист тов. Лоренц. Необходим он
для организации бронированных поездов. Чем скорее  вы  его  пришлете,  тем
скорее будут готовы поезда. Я вам телеграфировал об этом несколько раз, но
все безрезультатно.
   В.Трифонов".

   Уже в начале июля был готов первый бронепоезд: это ясно из  предписания
от  5  июля  Петрову,  который  назначался   комиссаром   1-го   Пермского
бронированного  поезда  и  был  обязан  следить  за  тем,   чтобы   "поезд
беспрепятственно продвигался до Екатеринбурга, где он должен быть  передан
в распоряжение командующего фронтом тов. Берзина".  Между  тем  работа  по
подготовке  других  поездов,  бронеплатформ  и  понтонов  продолжалась,  и
интернационалисты были тут по-прежнему  главными  действующими  лицами.  В
записке от 8 июля начальнику отряда интернационалистов  Бартмусу  Трифонов
называет пятерых, по-видимому австрийцев, Эльхмана, Гофмана, Гааза, Шимона
и Саараз Георга, которых предписывалось направить  для  работ  в  качестве
механиков на понтонах.
   Интересна телеграмма, посланная  24  сентября  1918  года  в  Управснаб
Третьей армии.

   "Тов. Ишмаеву.
   Прошу, товарищ, сделать все  возможное  для  отряда  интернационалистов
Камской флотилии. Они чуть ли не в единственном числе держат теперь  фронт
на Каме. Отряд очень боевой и верный. Они просят  теплого  обмундирования,
сапог и 4 револьвера. Они все время находятся в воде, и сапоги  им  нужны.
Сделайте, товарищ, что можно.
   В.Трифонов".

   Есть и такое печальное сообщение:

   "Речная  флотилия  интернационалистов  потеряла  в  сражении  все  свое
имущество: их пароход и два понтона потоплены неприятелем.  Им  необходимо
выдать все обмундирование на 120 человек.
   В.Трифонов".

   Среди  интернационалистов  был  известен  пламенный  агитатор   Рейнер,
командир батареи, состоявшей из мадьяр и немцев. Он попал в плен к белым и
был убит после зверских  пыток.  Одним  из  батальонов  командовал  Ференц
Мюнних, нынешний член правительства Венгерской народной республики.
   Вот небольшой эпизод, характеризующий и интернационалистов,  и  военный
быт, и нравы того времени. Под Лысьвой один наш отряд самовольно  отступил
с фронта. Приказано было его разоружить. По  ошибке  заодно  разоружили  и
отведенную в г.Лысьву на отдых роту интернационалистов. Когда разобрались,
оружие им вернули  -  все,  кроме  четырех  пулеметов,  ибо  по  тогдашним
понятиям это была слишком большая роскошь. Командир роты  пришел  в  вагон
В.Трифонова,  бывшего  тогда  в  Лысьве,  и  доказывал,  что  эти  "четыре
пулемьета, четыре "максима" взяты ими в боях, законные трофеи. "Мы  готовы
отказаться от отдыха и немедленно выступить,  только  отдайте  эти  четыре
пулемьета, четыре "максима". Он все время повторял, чуть ли не со слезами:
"четыре пулемьета, четыре "максима!"
   В числе самых мужественных и  стойких  бойцов  Уральского  фронта  были
латышские стрелки. Группа латышских стрелков  из  6-го  и  4-го  латышских
полков начала работать с  В.Трифоновым  с  весны  1918  года,  со  времени
Всероссийской коллегии по формированию Красной  Армии.  Это  были  молодые
парни,  смелые,  надежные,  исполнительные.  Люди,  которые   работали   с
В.Трифоновым, "прилеплялись" к нему всей душой и старались отовсюду,  куда
бы их ни забрасывала военная судьба, разыскать его  и  вернуться  под  его
начало. Вот так же  разыскал  В.Трифонова  и  пришел  к  нему  в  Саратове
громадный веселый чех Франц Каплан.
   А я помню,  как  некоторые  из  латышских  стрелков,  такие,  как  Иван
Иванович Лукс, Эрнест Иванович Литке и другие, появлялись в нашей квартире
на улице Серафимовича еще в тридцатые годы. Отец  чем-то  помогал  им,  то
одному, то другому, устраивал на работу...
   И как странно теперь, почти  через  тридцать  лет  после  того,  как  я
последний раз видел Литке, - совсем не помню его лица, помню  только,  что
был он очень долговяз, рыж, в гимнастерке с широким  армейским  поясом,  в
сапогах, помню разговоры о нем, полушутливые, добродушные,  -  читать  про
него в "Полевой книжке". В октябре 1918 года Литке  был  командиром  полка
особого назначения, и В.Трифонов часто отдавал ему разного рода письменные
распоряжения и  приказания,  иногда  довольно  грозные.  В  одной  записи,
например,  за  какое-то  нарушение  дисциплины  он  грозил  предать   весь
командный состав полка суду полевого трибунала.
   Давно нет в живых отца, сгинул куда-то  и  Литке,  и  едва  не  погибли
старые полевые книжки, в которых отпечаталась эта далекая, взбудораженная,
кому-то уже непонятная сейчас жизнь. Зачем же я ворошу  ее  страницы?  Они
волнуют меня. И не только потому, что они об отце и  о  людях,  которых  я
знал, но и  потому,  что  они  о  времени,  когда  все  начиналось.  Когда
начинались мы.


   В середине октября 1918 года В.Трифонова вызвали для доклада в  Москву.
В одном вагоне с ним ехал Бела Кун. Говорили о мировом пожаре:  он  должен
был  вспыхнуть  вот-вот.  Европа  уже  дымилась.  В  Болгарии  разразилось
солдатское восстание. Турция и Болгария вышли из войны.  Кайзер  в  панике
шел на уступки социал-демократам, в Венгрии  пахло  порохом,  и  Бела  Кун
говорил, что родина зовет его.
   И правда, он скоро уехал: в ноябре в Австрии произошла революция.
   В Москве В.Трифонов тяжело  заболел  испанкой.  Болел  долго,  был  при
смерти. Не видел, как Москва праздновала первую годовщину  революции,  как
были  иллюминованы  здания,  стреляли  ракеты,  разъезжали  автомобили   с
оркестрами,  как  над  Театральной  площадью  два  аэроплана  разбрасывали
прокламации, а на Советской площади  вместо  памятника  Скобелеву  открыли
обелиск в честь Октябрьской революции. Все это видел Павел и описал  очень
подробно. По городу Павел разъезжал верхом на лошади. Вечером он  ходил  в
театры. Во всех театрах по случаю праздника  шли  революционные  пьесы:  в
театре Зимина шла опера "Фиделио", из эпохи Французской революции. В домах
было холодно, не топили. Отец никак  не  мог  побороть  болезнь,  началось
воспаление легких. Он бредил, был очень плох.  Его  перевезли  в  закрытом
автомобиле в квартиру Сольца на Немецкую улицу. Он был плох не  только  от
болезни, но и от мыслей: там, откуда он приехал, было  тяжело,  он  рвался
туда, он не имел права оставаться в иллюминованной столице да еще  умирать
здесь. И надо же заболеть в такой миг истории, когда наконец началось!
   9 ноября грянуло в Германии. Вильгельм  отрекся.  В  Берлине  и  других
городах выбраны Советы рабочих и солдатских депутатов.


   Из дневника Павла:

   "11 ноября.
   Москва. В 6 ч. пошел в Большой театр, где состоится концерт только  для
советских деятелей и членов партии. Я получил билет в ложу газ.  "Правда".
На улицах манифестации по поводу  германской  революции.  Перед  концертом
т.Ленин сообщил последние телеграммы. В Берлине  войска  восстали,  власть
перешла   к   Совету.   Шейдемановцы    составляют    общесоциалистическое
правительство поровну правых и независимых с.-д. В Баварии власть  перешла
к  Советам.  В  Ковне  германский  солдатский   Совет   принял   верховное
командование   Восточного    фронта.    По    всей    Украине    восстания
германо-австрийских войск, организуются Советы.
   Ленин сказал краткую речь, потом говорили Свердлов и  Каменев.  Начался
концерт. Оркестр играл 6-ю симфонию Чайковского, потом было пение,  балет,
декламация (выступали Качалов, Москвин и др.), 4-й акт оперы "Садко",  2-я
сцена оперы "Фиделио". Видел т.Островскую.  Пришел  домой  в  2  ч.  ночи.
Приехал  В.Павлов  и  Л.Пылаева  из  Перми,  ночевали  в  эшелоне.  Павлов
поступает в Академию Ген. штаба".


   Через десять дней приехал с Южного фронта Евгений Трифонов -  его  тоже
вызвали в Академию Генштаба. Братья не успели толком поговорить:  в  конце
ноября отец, выздоровев, выехал на Урал, где белые начали наступать.
   В ту пору В.Трифонов был довольно молод  -  в  восемнадцатом  году  ему
исполнилось тридцать, - но его звали "Дед" даже те, кто  были  значительно
старше. Он был среднего роста, сильный, коренастый: физическую силу развил
постоянными, с  юности,  со  времен  ссылок,  упражнениями  с  гирями.  По
характеру  он  был  человек   молчаливый,   сдержанный,   даже   несколько
мрачноватый, не любил, что называется, "выдвигаться".
   Замкнутость,  как  черту  характера  отца,  увидела   Лариса   Рейснер,
побывавшая с флотилией на Волге в 1919 году и написавшая книгу "Фронт":
   "Осколок  разбитого  чертом  кривого  зеркала  застрял  и  в   товарище
Трифонове. Из ссылки и тюрьмы он вынес тяжелую  сдержанность  долголетнего
пленника, несколько болезненный  страх  перед  слишком  громкими  словами,
мыслями и характерами. В сильном и умном человеке, великолепном большевике
и солдате революции немного  скучно  желание  обмануть  себя  и  других  -
изобразить свое крупное "я" самым сереньким,  самым  будничным  человечьим
пятном. Но бурный 1919 год через все логические дырки  прорастает  веселой
зеленой травой; неудержимый ветер времени  рвет  серые  очки  с  чернявого
трифоновского лица, что ему не мешает и сегодня все так же упорно защищать
свой давно развалившийся душевный острог и любимейшее подполье чувств".
   Сказано красиво, ярко, даже несколько пышно,  как  писала  Рейснер,  но
что-то в этом отрывке верно угадано. Это "что-то" - неумение  и  нежелание
таких людей, как отец (а он являл собою довольно типичный  образ  русского
революционера), делать так  называемую  политическую  карьеру,  добиваться
личной популярности. Свойство таких людей - оставаться в тени.
   Отец был прирожденный организатор. Везде, где  бы  он  ни  работал,  он
тащил громоздкий воз - воз  _организации_,  будь  то  организация  Красной
гвардии,  или  Камской  флотилии,   или   производства   бронепоездов   на
Мотовилихе, или же просто упорная будничная бесконечная работа по созданию
армии на юге, на востоке и на Кавказе.
   Когда Лариса Рейснер встретила В.Трифонова на Волге, самые тяжелые  дни
Восточного фронта уже миновали.  Позади  были  отступление,  лютые  морозы
конца  декабря,  потеря  Перми  -  то,  что  называлось  потом   "пермской
катастрофой". В Перми, в день эвакуации, Трифонова нашел  в  штабе  старый
приятель, пермский  старожил  Борис  Шалаев,  спрашивал:  как  быть?  Жена
боялась с двумя малыми детьми бежать из города, да еще при  таком  морозе.
"Нашел его в доме Мешкова, куда перебрался штаб, -  вспоминает  Шалаев.  -
Еле удалось до него дозвониться. При моем появлении он  торопливо  подошел
ко мне и сразу сказал: положение резко изменилось к худшему,  подробностей
он передать не может. Об эвакуации теперь не может быть и речи. Он  и  сам
не знает еще, уцелеет ли  в  создавшейся  обстановке.  "Ты,  как  инженер,
можешь уцелеть и при белых, а в случае чего найдешь ход  к  партизанам,  -
сказал он. - Ну,  убьют,  значит,  не  увидимся,  а  жив  буду  -  значит,
увидимся!" И мы расстались, а всего через каких-нибудь  восемь  часов  уже
загремели первые выстрелы белых на противоположной окраине города".
   Не думаю, чтобы этот мимолетный,  в  суматохе,  разговор  со  старым  и
внезапно появившимся товарищем по  ссылке  особенно  запомнился  отцу.  Но
других воспоминаний у меня нет. А в дневнике Павла и  вовсе  две  строчки:
"Эвакуация Перми. Скоро уезжаем. Кунгур взят белыми. Сильный мороз -30o".
   Позади были горечь ухода,  гибель  друзей  и  то,  что  было  потом,  -
мучительная  перестройка  Третьей  армии,  приезд  комиссии  ЦК   в   лице
Дзержинского и Сталина с целью расследования причин "катастрофы". В ноябре
1918 года, в самый тяжкий для Восточного  фронта  период,  В.Трифонов  был
назначен членом  Реввоенсовета  Третьей  армии.  Вместе  с  командующим  и
другими руководящими работниками армии он принял основной критический удар
комиссии ЦК.
   О трудностях, с  которыми  столкнулись  большевики  Восточного  фронта,
можно судить по докладу В.Трифонова в Военно-революционный совет.  С  этим
докладом В.Трифонов приехал в Москву, он написан в октябре -  ноябре  1918
года, то есть еще до потери Перми, до приезда  комиссии  ЦК.  Он  подводит
итоги пятимесячной работы. Доклад обширен, приводить его целиком не  имеет
смысла, но интересны первые  страницы,  где  рисуется  картина  того,  как
создавалась Третья армия и в каких условиях это делалось.
   "3 июня, - пишет В.Трифонов, -  я  прибыл  на  чехословацкий  фронт.  В
распоряжении Уральских военных организаций в это  время  находилось  всего
несколько совершенно недисциплинированных красноармейских рот.
   Моя поездка на Урал в апреле была отменена потому, что на Урале военная
организация стоит очень высоко - так мне сказали в  Военном  комиссариате.
Чехословацкий мятеж показал, насколько все это было  пустыми  разговорами.
Урал мог выставить ничтожные десятки вооруженных лиц, войска же  на  Урале
не было. Я об этом телеграфировал  Народному  комиссариату  сейчас  же  по
приезде, 8 июня, прося прислать 2 батареи и батальон пехоты.  Указывал  на
спешность и необходимость присылки и неизбежность неудач в случае  отказа.
Ни артиллерии, ни пехоты не было  прислано,  по  крайней  мере  в  течение
ближайшего месяца... За все 5 месяцев моего пребывания на Урале  нам  было
прислано около 6 тысяч штыков, цифра эта совершенно ничтожная по сравнению
с силами, действующими против нас. Нам пришлось напрячь все силы,  поднять
весь Урал для того, чтобы хотя бы отступать  в  такой  постепенности  и  в
таком порядке, в каком отступали мы..."
   В отчете комиссии ЦК поражения Третьей армии объяснялись недостатками в
командовании, слабостью тыла, непрочными резервами, то есть всем тем,  что
само собой разумеется, когда речь идет об отступлении:
   "Морально-боевое состояние армии  было  плачевное  благодаря  усталости
частей  от  бессменных  6-месячных  боев.  Резервов  не  было   никаких...
довольствование армии было случайное и  необеспеченное  (в  самую  трудную
минуту стремительного натиска на 29-ю  дивизию  части  этой  дивизии  пять
суток   отбивались   буквально    без    хлеба    и    прочих    продуктов
продовольствия...)".  11  декабря  Трифонов,  член  Реввоенсовета  Третьей
армии, заявляет Смилге (Востфронт) по прямому проводу:  "Весьма  вероятно,
что  мы  в  ближайшие  дни  вынуждены  будем  оставить  Пермь.  Достаточно
двух-трех крепких полков. Попытайтесь вытянуть из Вятки или из  ближайшего
пункта". Ответ Смилги (Востфронт):
   "Подкреплений не будет. Главком отказал помогать".
   Венцом  отчета   комиссии   было   весьма   характерное   для   Сталина
бюрократическое    предложение:    создать    еще     одну     специальную
контрольно-ревизионную комиссию, которая могла бы "дополнять работу центра
по подтягиванию работников". При этом все  же  надо  сказать,  что  приезд
комиссии ЦК принес безусловную  пользу  войскам  Восточного  фронта:  были
мобилизованы коммунисты и рабочие Урала,  созданы  новые  части,  например
Вятский батальон ВЧК, лыжный отряд в тысячу человек, улучшилось снабжение.
Вообще  успех  комиссии  был  подготовлен   работой,   которую   проделали
большевики  Третьей  армии,  уральские  коммунисты.  Лашевич  был  снят  с
командования  как  не  справившийся  с  управлением   армией   в   сложной
обстановке.
   Третья армия вовсе не была в таком плачевном  состоянии,  как  об  этом
можно было подумать, прочитав отчет. Она доказала это очень скоро,  весною
1919 года, когда, устояв против превосходящих сил Колчака, сама перешла  в
победоносное наступление и 1  июля  освободила  Пермь,  захватив  огромные
трофеи, а 14 июля  был  освобожден  Екатеринбург.  Историки  прошлых  лет,
угодничая перед Сталиным, изображали победы Третьей  армии  как  результат
приезда чудодейственной комиссии, которая,  дескать,  "навела  порядок"  в
армии. Сталина изображали чуть ли  не  спасителем  Восточного  фронта.  На
самом же деле ясно, что никакие комиссии не могли бы спасти фронт, если бы
не было здоровой, боеспособной  армии.  Такая  армия  была.  В  труднейших
условиях,  ценою  временного  и  постепенного  отступления,   она   сумела
сохранить свои силы и боеспособность и уже в  январе  1919  года  на  ряде
участков перешла в наступление.
   В рядах Третьей армии прославились такие замечательные  командиры,  как
В.К.Блюхер, братья Н. и И.Каширины, бывшие офицеры казачьих войск,  честно
воевавшие за дело революции,  как  И.С.Павлищев,  военспец  старой  армии,
героически погибший в бою с колчаковцами, как Н.Д.Томин и другие.
   Историк  С.Ф.Найда  в  своей  книге  "О  некоторых   вопросах   истории
гражданской войны в СССР", вышедшей в 1958 году, писал: "Говоря о причинах
падения Перми, наши историки очень часто давали  неверную  оценку  Третьей
армии. Авторы, как правило, ограничивались общими замечаниями вроде  того,
что руководство  армии  было  плохое,  что  войска  этой  армии  дрогнули,
отступили и т.д. О боевой истории Третьей армии, о ее  личном  составе,  о
беспримерных подвигах ее бойцов  и  командиров  во  всех  предыдущих  боях
обычно не говорилось или почти не говорилось. Не выяснялась и роль Третьей
армии в октябрьско-ноябрьских боях 1918 года, а  также  в  январских  боях
1919 года".
   В.Трифонов пробыл на Восточном фронте, оставаясь  членом  Реввоенсовета
Третьей армии, до конца мая  1919  года.  К  этому  времени  положение  на
Восточном  фронте  значительно  улучшилось.  В  апреле,  после  известного
Пленума ЦК, на котором решались вопросы укрепления армии и ее политорганов
и где В.И.Ленин особо говорил о необходимости усилить Третью армию, тяжело
пострадавшую в зимних боях под Пермью, на восток, для борьбы  с  Колчаком,
стали прибывать все новые отряды мобилизованных рабочих, поезда с оружием,
боеприпасами.
   Страна и партия напрягали все  силы,  чтобы  укрепить  фронт  борьбы  с
Колчаком, ибо на востоке решалась судьба революции.
   В марте и апреле, когда наступал Колчак, Восточный фронт превратился  в
главный  фронт  республики.  Ленин  лично   следил   за   каждой   частью,
отправлявшейся на восток. Известна  его  телеграмма  В.Л.Панюшкину  от  12
апреля 1919 года: "Ваше промедление с  погрузкой  и  отправкой  становится
непонятным.  Поймите,  что   малейшее   промедление   преступно.   Никакое
недоснабжение не оправдывает. Выезжайте и вывозите вашу воинскую часть  во
что бы то ни стало немедленно. Пред совнаркома Ленин".
   С Панюшкиным связан эпизод, весьма  характерный  для  тех  дней,  когда
партизанская лихость и революционный азарт сталкивались с  дисциплиной,  с
необходимостью подчиняться  начальству,  пускай  не  столь  ярко  и  пышно
революционному, но понимающему толк в военных науках.
   Отряд Панюшкина, того самого боевого  и  отчаянного  матроса,  которого
В.Трифонов и Павел помнили еще по Питеру, прибыл в Вятку в  конце  апреля.
Отряд был преобразован в бригаду Особого назначения. Почти сейчас же  штаб
бригады вступил в  конфликт  с  Реввоенсоветом  Третьей  армии,  не  желая
подчиняться контролю. Короткая  история  "приведения  в  чувство"  бригады
изложена в телеграмме Реввоенсовета Третьей армии,  направленной  по  трем
адресам:  предреввоенсовета  республики   Троцкому,   главкому   Вацетису,
комвосту Каменеву.

   "Для  приведения  полков  бригады  Особого   назначения   (быв.   отряд
Панюшкина)  в  порядок  была  назначена   особая   инспекция   под   общим
руководством Мрачковского. До приезда Панюшки