Вадим,  невольно   улыбаясь.   -   Ты
действительно что-то...
   - Да бросьте вы! - вдруг сердито отмахнулся  Сергей.  -  Вздумали  меня
серьезно поучать! Да я лучше вас всех знаю завод и заводских ребят.  Слава
богу, перебывал, перевидал!..


   Комитет комсомола помещался на третьем этаже большого кирпичного здания
в глубине двора. Здесь же, во дворе, был гараж. Несколько машин стояло под
открытым небом. Около одной из них возились два механика  в  комбинезонах.
Один лежал под кузовом, раскинув ноги, другой сидел на корточках.  Заметив
Андрея Сырых, он встал и приветственно помахал ключом.
   Андрей кивнул в ответ. Пройдя несколько шагов, он  пробормотал  Вадиму,
взволнованно усмехаясь:
   - Помнят еще... Это Женька Кошелев, слесарь гаража. Баянист.
   В комитете комсомола их  встретил  очень  высокий,  плотный,  накоротко
остриженный   юноша   -   секретарь   комитета   Кузнецов.   Он   улыбался
доброжелательно и спокойно, без всякого  смущения,  и  крепко  пожал  всем
руки, а Андрею дружески подмигнул. В комитете был еще  смуглый  паренек  с
черными, строгими глазами - на руке у него, прямо на манжете  гимнастерки,
были надеты большие "зимовские" часы, а из  нагрудного  карманчика  торчал
хоботок штангенциркуля.
   - Шинкарев, Глеб, - твердым баском назвал себя паренек.
   - Член комитета. Производственный сектор, - сказал Кузнецов. -  Кстати,
он наш лучший резьбошлифовщик. О  нем  недавно  в  "Комсомольской  правде"
писали.
   - Да, я читал про вас, - сказал Сергей. -  Это  несколько  дней  назад?
Забыл, как называется статья. Читал, одним словом.
   - Вот. Дни у нас теперь горячие... Видите плакат? - Кузнецов  указал  в
окно с видом на заводской двор.
   На стене противоположного корпуса висело длинное  полотнище:  "Товарищи
рабочие, инженеры и техники! Дело нашей чести - выполнить годовой  план  к
20 декабря!"
   - Сегодня, как вы знаете, восемнадцатое.  Главный  инженер  с  ночи  из
сборочного не выходил. Мне вот тоже...
   Зазвенел телефон. Кузнецов снял трубку и сказал, прикрыв ее ладонью:
   - Вы садитесь пока, товарищи. Сейчас мы с вами пойдем на территорию.  -
Он прижал телефонную трубку плечом.  -  Да?  Откуда?..  Кузнецов...  Какие
списки?.. Я же вам подавал в начале месяца... Да... Всего в школах рабочей
молодежи сто двадцать человек... Да, да... Ладно, завтра пришлю.
   - Ты покажи  ребятам  комсомольскую  газету,  -  сказал  Андрей,  когда
Кузнецов повесил трубку.
   - А мы ее теперь на территории вешаем. Нет, пусть  сначала  пройдут  по
заводу, посмотрят, им же интересно...
   Опять раздался звонок.
   - Кузнецов слушает.  Здравствуй,  Петр  Савельевич...  Нет,  ничего  не
говорил... Ну... Сколько тебе, двух человек? Ладно, вечером на партбюро...
Нет, сейчас не могу... Я ими не  распоряжаюсь,  все!  Вечером,  да!  -  Он
бросил трубку. - Идемте, товарищи.
   Схватив кепку с вешалки, он стал так торопливо  надевать  свое  кожаное
пальто,  словно  боялся,  что   вот-вот   еще   кто-нибудь   позвонит.   И
действительно, когда все уже вышли в коридор и  Кузнецов  запер  дверь  на
ключ, из комнаты донесся приглушенный звонок.
   - Вот черт... - искренне огорчился Кузнецов. - Ну ладно, я вас догоню!
   - Деятель-то, видно, начинающий, - тихо  сказал  Сергей.  -  На  каждый
телефонный звонок бегает.
   - Нет, он уже второй год секретарем, - сказал Андрей. - А я еще  помню,
как он из ремесленного пришел. Слесарем работал у нас в  инструментальном.
- Андрей усмехнулся. - Он и  вырос-то  здесь,  на  заводе.  Когда  пришел,
помню, по плечо мне был, а сейчас, верно, я ему по плечо...
   Завод поразил Вадима  прежде  всего  внешним  своим  обликом.  Корпуса,
трубы, всевозможные постройки, пристройки и надстройки из кирпича, металла
и дерева - все это было слито друг с другом, связано невидимой, но могучей
и нерасторжимой связью. И даже маленькие скверики между корпусами - клочки
мерзлой земли, обнесенные аккуратной изгородью из белых дюралевых труб,  -
казались звеньями этой единой цепи, важными и необходимыми в общем деле.
   Торопливо и  деловито,  похожие  этой  деловитостью  один  на  другого,
пробегали по двору из цеха в цех люди. Первый цех,  куда  зашел  Кузнецов,
был инструментальный.
   - Здесь-то я и работал, -  сказал  Андрей,  когда  они  поднимались  на
второй этаж, - я тут каждую гайку знаю.
   Они вышли в коридор, одна стена которого была стеклянной, с окошечками,
какие бывают в почтовых отделениях.
   - Это ЦИС, - объяснил Андрей.  -  Центральный  инструментальный  склад.
Интересно, работает ли здесь еще  Михаил  Терентьевич?  Вот  был  дотошный
старик, завскладом...
   Он подошел к одному из окошек, чуть приоткрыл его и громко сказал:
   - Папаша, дай, пожалуйста, пилу драчевую триста миллиметров. Начальника
вашего нет, я тебе потом требование оформлю...
   Из глубины помещения отозвался ворчливый стариковский голос:
   - Папаш здесь нету! Папаша дома остался, на печи! А без  требований  мы
не отпускаем. Тебе пилу, ему пилу, и каждому на слово, это что же...
   - Да принесу я требование... - сдерживая смех, сказал Андрей.
   Прислонившись к стене плечом,  он  с  удовольствием  слушал  бормотанье
старика, который, распаляясь все больше, подходил к окошку. Вдруг,  всунув
в окошко голову, Андрей крикнул:
   - Привет Михал Терентьичу!
   Из-за стеклянной перегородки растерянно ответили:
   - Андрюша!..
   - Я, Михал Терентьич! Хотел узнать -  здесь  ли  вы,  -  сказал  Андрей
смеясь, - помню: "папаш" не любите, без требований гоняете! Сейчас  забегу
к вам... Ребята, идите, я вас в цехе найду!
   Еще на первом этаже, когда поднимались по лестнице, слышно было тяжелое
гудение работающего цеха. В коридоре шум этот усилился;  стеклянная  стена
ЦИСа непрерывно позванивала. В самом  цехе  на  Вадима  обрушился  водопад
металлических шумов.
   Огромное помещение, ярко  залитое  электричеством,  было  почти  сплошь
уставлено станками. В первое мгновение Вадиму показалось, что  и  людей-то
здесь нет, а одни машины. Люди были безмолвны, двигались бесшумно и потому
терялись в этом  море  гремящего  металла.  Приглядевшись,  Вадим  заметил
рабочих у станков и в дальнем конце цеха множество людей, стоявших  близко
друг к другу, - это были слесари, работавшие за длинными верстаками.
   - Инструментальный цех, - кричал Кузнецов, стараясь, чтобы его  слышали
все. - Изготовляет инструмент,  штампы,  шаблоны...  все,  что  заказывают
цеха!
   Между   двумя   колоннами   посредине   цеха   был   натянут    лозунг:
"Инструментальщики! Сдадим оснастку для цеха 5 точно в срок!"
   - Пятый цех мы переводим на поток! - кричал Кузнецов. - А вся  оснастка
здесь делается!.. Здесь  работает  наша  лучшая  комсомольская  бригада...
токарей!..
   В  бригаде  было  три  парня  и  две  девушки.  На  всех  пяти  станках
развевались маленькие красные флажки. Бригадир Николай Шаров - долговязый,
чубатый юноша - увидел Кузнецова, кивнул ему и сейчас же вновь нагнулся  к
станку. Сергей подошел к нему. Став поодаль, чтобы его не  задела  стружка
из-под резца и брызги эмульсии, он громко спросил у токаря:
   - А где вы живете?
   Тот, взглянув удивленно, ответил:
   - Я? На Палихе.
   - А у вас есть общежитие для молодых рабочих? - спросил  Сергей,  вынув
свою записную книжку и подступая ближе. - Может быть, из  ваших  приятелей
кто-нибудь живет в общежитии?
   - Есть ребята. Живут.
   - Ну и как? Довольны? Как вообще они проводят досуг?
   - Ну, там есть такая комната отдыха, вроде клуба... - ответил Шаров, не
поднимая головы от станка.
   - Ага, вроде клуба... И что же - там бывают  танцы  какие-нибудь,  есть
радиола? Интересно, а в комнатах чисто?
   Сергей довольно долго, тем же напористым и деловым  тоном  расспрашивал
токаря, что-то записывал в книжечку, а Шаров  отвечал  коротко,  не  желая
терять и полминуты  рабочего  времени.  У  Сергея  был  вид  необыкновенно
серьезный и озабоченный.
   - Что это ты вдруг заинтересовался радиолой?  -  спросил  Вадим,  когда
"интервью" наконец закончилось.
   - Мне нужно, - быстро сказал Сергей, пряча книжечку в карман. - Двигаем
дальше?
   Но двинуться дальше им удалось не сразу. В этом цехе, кажется, все были
друзья  и  знакомые  Андрея.  Одни  здоровались  с  ним  издалека,  другие
подходили и радостно трясли  руку.  Андрей  не  успевал  отвечать  на  все
рукопожатия и приветствия, не успевал знакомить старых  друзей  с  новыми.
Вадим никогда не видел Андрея таким радостно-возбужденным и общительным.
   Подошел и начальник цеха - коренастый, с выбритой седой головой и очень
широкими покатыми плечами. У него было молодое загорелое лицо  и  суровые,
устало покрасневшие веки. Оглядев всех и выбрав  почему-то  Лагоденко,  он
спросил у него с шутливой строгостью:
   - А скажите, молодой человек, как у вас Сырых учится?
   - Хорошо учится, - ответил Лагоденко. - Не жалуемся, товарищ начальник.
   - Он у нас кандидат на персональную стипендию, - добавил Сергей.
   Андрей посмотрел на него удивленно:
   - Ты что?
   - Точно, точно, Андрюша! Не смущайся.
   - Это подходяще. - Начальник цеха улыбнулся и подмигнул Андрею  красным
глазом. - Будь иначе, я бы его обратно у  вас  забрал.  Пошел  бы,  Сырых,
обратно на производство?
   - Пошел бы, Николай Егорович, - сказал Андрей, тоже улыбаясь. -  Да  вы
меня не возьмете - заучился, все забыл...
   - Скажите, Николай Егорович, - решительно и  деловито  вступил  в  этот
шутливый разговор Сергей, - имеются у вас рабочие, которые пошли в ваш цех
из конторы, заводоуправления? Необученные новички?
   - Именно в моем цехе? Нет, у меня таких нет.
   - Ну хорошо, а в других цехах? Какую работу обычно  предпочитают  такие
люди?
   Сергей уже вынул свою записную книжку и приготовил перо. Начальник цеха
озадаченно пожал плечами.
   - Сказать трудно... На разную идут работу.
   - А вот интересно: существует ли между слесарями и, допустим,  токарями
что-то  вроде  соперничества?  Ну,  вроде  чеховского:  "плотник  супротив
столяра"?
   Лагоденко, взяв Сергея за локоть, сказал негромко:
   - Слушай, брось... Не задерживай человека. Тебе на эти  штуки  Кузнецов
ответит.
   - Да, конечно, товарищ, конечно! - с готовностью  закивал  Кузнецов.  -
Пойдемте в комитет и обо всем поговорим.
   Вадиму почему-то неприятно было это навязчивое любопытство Сергея,  его
толстая записная книжка, его  самоуверенный  и  развязный  тон,  каким  он
одинаково легко говорил со всеми, кто попадался на пути.
   Улучив минуту, когда никто не мог его слышать, Вадим сказал Сергею тихо
и раздраженно:
   - Что ты строишь из себя корреспондента агентства Рейтер?
   - Что-о? - изумился Сергей. - Какого  корреспондента?  Знаешь,  не  учи
меня!
   - Как ты сам не понимаешь! Неловко же, - пробормотал Вадим.
   - Я повторяю, - проговорил  Сергей  резко  и  гнусаво,  своим  "особым"
голосом. - Не учи меня правилам хорошего тона!  Я  делаю  то,  что  считаю
нужным.
   Кузнецов и Андрей обернулись на этот голос, и Вадим, ничего  больше  не
сказав, отошел от Сергея.
   И в комитете комсомола, где начался разговор о литературном  кружке,  о
лекциях, которые студенты собирались прочесть для заводской молодежи, -  и
там  Сергей  продолжал  назойливо,  перебивая  всех,  засыпать   Кузнецова
вопросами, многие из которых вовсе не относились к делу. Кузнецов, человек
обязательный и деликатный, отвечал на эти вопросы  старательно,  подробно.
Сергей все записывал.
   Андрей наконец не выдержал и сказал Сергею мягко:
   - Сережа, все-таки мы не можем сидеть здесь до ночи. Давай сперва  наши
дела решим, а потом будешь спрашивать то, что тебе интересно.
   - Пожалуйста! Разве я мешаю? Давайте решать, давайте!
   - Мы сейчас вот что: пойдем в заводоуправление, -  сказал  Кузнецов.  -
Посоветуемся с нашим парторгом. Он нам, я думаю, кое-что  подскажет.  Я  с
ним о вас уже говорил.
   В это время Кузнецову позвонили из  инструментального  цеха,  сообщили,
что бригада Шарова закончила всю токарную работу  для  цеха  5  на  неделю
раньше срока. Начальник цеха просил дать срочную "молнию".
   Но оказалось, что художник заболел и "молнию" писать  некому.  Кузнецов
принялся звонить по разным телефонам, кого-то просил, спорил, доказывал  -
все безуспешно. И тогда Вадим сказал:
   - А давайте я напишу.
   - Конечно, дай ему! - живо подхватил  Сергей,  который  уже  перешел  с
Кузнецовым на "ты". - Он тебе лучше любого художника напишет. Ему это  раз
плюнуть.
   - Серьезно? - обрадовался Кузнецов.  -  Тогда  напишите,  если  это  не
трудно. Понимаете, надо сейчас вывесить, пока первая смена не ушла.
   И вот Вадим остался один в  комнате  с  большим  белым  листом  бумаги,
разостланным прямо на полу. В глубине души Вадим признался себе,  что  ему
даже не очень-то и хотелось идти в партком в одной компании с Сергеем.  Он
все время чувствовал раздражающую неловкость от его поведения,  навязчивых
разговоров,  и  это  чувство  неловкости  все  росло,  становясь  попросту
невыносимым. "Нет уж, - подумал Вадим, -  больше  я  с  ним  ни  за  какие
коврижки вместе не пойду. Лагоденко-то прав был..."
   Он снял пиджак, разложил на полу газету, лег на нее и обмакнул кисточку
в красную тушь. Он сразу почувствовал себя легко и привычно за этим делом,
которым он так часто занимался в последние пятнадцать лет -  вероятно,  со
второго класса. Опять он художник-оформитель, старательный и  безотказный,
но всего-навсего оформитель... Ребята сидят сейчас в парткоме, советуются,
спорят, составляют разные планы и принимают решения, а он лежит на полу  и
рисует буквы. Сейчас, например, он занят тем,  чтобы  уместить  три  буквы
"ТСЯ" на одной строчке. Вадим усмехнулся: "Ну и что ж, зато я  уже  что-то
делаю, а они все разговаривают. И Сережка, наверно, больше всех..."
   Кузнецов просил Вадима позвонить  в  цех,  как  только  "молния"  будет
готова.  Вадим  позвонил  -  сказали,  что  сейчас  пришлют  человека.  Он
перетащил "молнию" к батарее, чтобы она быстрее сохла. В дверь постучали.
   - Войдите, - сказал Вадим.
   Вошла молоденькая девушка, держа в руках листок бумаги.
   - Товарища Кузнецова нет?
   - Нет.
   Девушка взглянула на сохнущую "молнию" и радостно сказала:
   - А мне как раз вы  нужны,  а  не  Кузнецов!  Мне  сказали,  что  вы  в
редакции, но там заперто. Дело в следующем: вы Гуськова  знаете?  Это  наш
парторг. Так вот, он  просил  вас  срочно  сделать  следующую  карикатуру.
Имейте в виду: срочно! - Она говорила и все время хмурила тоненькие черные
брови, стараясь быть, очевидно, как можно серьезнее.  -  У  нас  положение
катастрофическое. Восьмой цех с утра не дает нам  прокладки.  У  них  стал
один штамп, и вот они возятся целый день, а мы стоим. Три  бригады  стоят!
Это возмутительно! Вот текст "молнии".
   На обрывке тетрадочного листа было написано:

   "Позор Ференчуку! Неподачей прокладки в цех 12 вы  ставите  под  угрозу
выполнение заводом взятых обязательств!
   Из-за вашей халатности остановился конвейер цеха 12.
   Коллектив завода требует от вас срочно выправить положение".

   - Кто этот Ференчук? - спросил Вадим.
   - Вы не знаете? Он ужасный! Это начальник заготовительного цеха.  Из-за
него у нас всегда неприятности. А карикатуру вы сделайте в красках,  вроде
вашей последней. Она мне очень понравилась.
   - Это какая? - спросил Вадим, улыбнувшись.
   - А вот насчет АХО. Лебедь, рак и щука.
   - А!
   - Вот такую. И надо сейчас же начинать, чтобы вторая смена  увидела.  А
вы, оказывается, совсем молодой! - сказала она неожиданно. - Мне говорили,
что вы пожилой и очень худой.
   - Я поправился, - сказал Вадим, - за последние дни.
   - А я, наоборот, похудела, - сказала девушка, засмеявшись. - Все  из-за
этой проклятки, тьфу - прокладки!  Такие  переживания!  Я  ведь  диспетчер
цеха. К вам я мимоходом, меня Гуськов попросил. Знаете что - идемте сейчас
в заготовительный цех!
   - Зачем?
   - Я вам покажу этого Ференчука. Вы же будете делать дружеский шарж?
   - Дружеский, безусловно.
   - Так надо, чтобы он получился похож. Конечно! - заговорила она горячо.
-  Он  должен  быть  как  две  капли  воды!  Он  же  самолюбивый  и  пусть
почувствует. Насчет АХО у вас удачная карикатура, но  ведь  они  никто  не
похожи! Я их только и узнала, потому что вы написали фамилии  на  хвостах.
Разве, например, Илья Маркович похож на вашего лебедя? А Сперанская  -  на
рака?
   - Да, но... я же их дал символически, - неуверенно проговорил Вадим.
   - Все равно! Должно быть похоже. Даже глупо спорить. Ну, идемте!
   - Сейчас должны прийти за "молнией", - сказал Вадим. - И потом  как  мы
оставим комитет? Кузнецов ушел в партком.
   - Берите "молнию", - сказала девушка  повелительно.  -  Мы  отдадим  ее
прямо в цех. А ключ от комитета оставим в завкоме.
   Заготовительный  цех  находился  в  самом   дальнем   конце   заводской
территории. Вадим долго шел по двору рядом с Мусей - так звали девушку,  -
которая говорила почти без умолку. От злополучной прокладки разговор легко
перекинулся к последним кинофильмам. Старые немецкие картины,  появившиеся
в эти дни на городских экранах, возмущали Мусю не  меньше,  чем  поведение
"этого Ференчука". Лучше уж скушать порцию пломбира за два девяносто,  чем
смотреть эту стряпню.
   Наконец они вошли в широкие ворота одного из корпусов.
   - Это заготовительный? - спросил Вадим.
   Муся посмотрела на него удивленно.
   - Какой же это заготовительный? Это  третий  механический.  Видите,  вы
мало бываете на территории. Значит, вы не болеете за производство. Вам  бы
только нарисовать и получить деньги, да? Нехорошо это, такой молодой и уже
обюрократились.
   Вадим пробормотал, что теперь он постарается бывать на территории чаще.
   Они прошли весь цех, миновали какой-то пустой  коридор  и  очутились  в
большом и  длинном  помещении,  где  стоял  дробный  грохот  от  множества
работавших здесь штамповочных прессов. Возле одной стены лежала груда труб
различного диаметра, они все были черные, блестящие и остро пахли смазкой.
Горами вдоль стен лежали стальные кольца, болванки, голубоватые  дюралевые
листы.
   По тому презрительному выражению, которое появилось  вдруг  на  Мусином
лице, Вадим понял, что они пришли наконец в заготовительный цех.
   - А где этот Ференчук? - спросил он.
   - Сейчас увидите.
   На маленькой комнатке с фанерными  стенами  было  написано:  "Начальник
цеха". Муся толкнула дверь и вошла, следом за ней Вадим. Ференчук сидел за
столом и что-то писал. Это был мужчина средних лет, очень лобастый,  очень
курносый, в выцветшем кителе, из-под которого  виднелся  дешевый  бумажный
свитер.
   -  Товарищ  Ференчук,  я  снова  к  вам,  -  произнесла   Муся   сухим,
диспетчерским тоном. - Когда вы даете прокладку?
   Ференчук поднял на Мусю серые, безразличные от утомления  глаза,  потер
широкой рукой лоб и сказал:
   - Барышня, не надо брать меня за горло. Раньше утра я вам прокладку  не
дам. Я уже Потапову сказал! Штамп чинится. Вы понимаете? Ночью не  дам,  а
утром дам, - голос у него был тихий и  внятный,  как  будто  он  разъяснял
что-то очень простое бестолковому человеку или ребенку.
   - А почему вы вовремя не ремонтировали второй штамп? Вы же сорвали...
   - Не надо брать меня за горло, - устало  повторил  Ференчук  и  покачал
головой.
   - Нет, надо! - гневно сказала Муся. - Вот именно - надо! Пеняйте теперь
на себя.
   Выйдя вместе с Вадимом из фанерной комнаты, Муся спросила:
   - Схватили?
   - Что схватил?
   - Его черты... Ну, лицо!
   - Примерно схватил...
   - Тогда сейчас же идите и делайте. Значит, так: куча  прокладок  -  это
такие тонкие колечки, Ференчук сидит на куче и  считает  ворон.  Несколько
ворон нарисуйте. Я думаю, неплохо получится, а?
   - Да. Можно и так.
   - Только скорее! Полчаса до смены. За пятнадцать минут сделаете?
   - Буду стараться.
   - Старайтесь. Вы даже не представляете, как это важно.


   В комитете комсомола все