догоняла быстрым семенящим шагом Ирина  Викторовна  и
издали махала рукой.
   - Несется как паровоз! Я за ним, я за ним - куда там!.. Куда бежишь-то?
   - Я из больницы.
   - Что? С мамой? - спросила она испуганно, мгновенно изменившись в лице.
   - Да. Ее только  что  увезли,  -  сказал  Вадим,  отчужденно  глядя  на
женщину. - Подозревают рак легкого.
   - Батюшки! - шепотом  сказала  Ирина  Викторовна,  всплеснув  руками  и
прижав их к груди. - Будут делать операцию?
   - Наверное. Я не знаю.
   - Куда ты идешь?
   - Куда? - Он задумался, потирая ладонью лоб. - Куда-то я шел...
   - Тогда идем к нам! Идем!
   Он подумал и согласился. Пустая домашняя комната пугала его.  Уж  лучше
пойти к Сергею, чем оставаться целый вечер в пустой комнате. Из-за чего-то
он повздорил с Сергеем? Да, было. Как все это далеко теперь и ненужно!
   - Мне  надо  заниматься,  -  сказал  Вадим.  -  У  меня  четырнадцатого
экзамен...
   Сергей, казалось, забыл о ссоре.  Он  образованно  встретил  Вадима,  а
узнав о случившемся, помрачнел и долго озабоченно расспрашивал  о  течении
болезни, предположениях врачей, больнице и тому  подобном.  Одним  словом,
выразил то  искреннее  сочувствие,  которому  люди,  ошеломленные  большим
горем, всегда безраздельно верят.
   - Оставайся у нас ночевать, - предложил Сергей. - Куда ты пойдешь?
   - Конечно, конечно! - подхватила Ирина Викторовна. - Оставайся,  Вадик.
Поужинаем все вместе, потом позанимаетесь.  Помните,  как  в  детстве,  вы
всегда вместе уроки готовили. Да, кстати! Ведь Веру Фаддеевну  положили  в
ту клинику, где Валя работает. Ты знаешь об этом, Сережа?
   - Только Валентина в отделении патанатомии.
   - Не важно, она там свой человек. Надо, чтобы она последила за  ней.  Я
ей завтра позвоню.
   - Не надо! - нахмурившись, сказал Сергей и  пробормотал:  -  Я  сам  ей
позвоню... тебе незачем...
   - Хорошо. Только надо это сделать, Сережа.
   После ужина Сергей сказал, что ему необходимо уйти по  делу,  он  скоро
вернется. Сорок минут, не больше. Пусть Вадик занимается пока один,  потом
они будут продолжать вместе. Здесь есть все  первоисточники  и  конспекты,
все, что нужно. Удобнее, чем в любой библиотеке.
   Вадим остался один в комнате Палавина.  Он  сел  за  стол,  вынул  свои
тетради и прочел все ту  же  фразу:  "Стоимость  товара  холст  выражается
поэтому в теле товара сюртук..."  И  дальше  он  снова  перестал  что-либо
понимать. Он снова был один, и мысли о маме, вернее,  одна  мысль  о  маме
вновь целиком овладела им, вытеснив все остальные.  Смотреть  в  конспект,
блуждать глазами по строчкам и думать совсем о  другом  -  какое  нелепое,
мучительное занятие!
   Он принялся рассматривать  убранство  палавинского  стола.  Сбоку  кипа
исписанных листов бумаги, с головками и завитушками на  полях.  Фотография
незнакомой красивой  девушки  на  чернильнице.  Отрывной  календарь,  весь
исчерканный  заметками.  "Понедельник,  -   читал   Вадим,   -   позвонить
Козельскому... Среда - консультация. Портной. Обязательно достать  конский
волос..." Такой же календарь лежал на столе у мамы. Последняя  запись  там
была от десятого декабря. Последняя... Что-то насчет  муки  к  новогоднему
пирогу.
   В дверь тихо постучали.
   - Можно?
   Вошел маленький Саша и остановился у порога.
   - Можно, вы мне решите задачу по арифметике? - спросил он робко.
   - Можно, - сказал Вадим, - покажи.
   -  Сейчас!  -  Саша  убежал  и  через  минуту  вернулся  с  тетрадью  и
задачником.
   Пока Вадим решал задачу и попутно объяснял ее,  Саша  сидел  верхом  на
стуле и, упираясь в него руками, неутомимо подпрыгивал. На все вопросы  он
с готовностью отвечал: "Да, понятно", - и продолжал подпрыгивать.
   - Вы хорошо объясняете, - сказал он, когда  задача  была  решена.  -  А
Сережа всегда кричит на меня и говорит, что я бестолочь.
   Саша ушел, и Вадим снова остался один.  Через  стену  донесся  до  него
строгий голос Ирины Викторовны:
   - Сашуня, не приставай к Вадиму! Вадим занимается.
   И тоненький голос Саши ответил:
   - А я уже все решил.
   Вадим ходил из угла в угол по комнате, рассматривая чужие книги,  чужие
вещи на полках, потом лег на диван и снова попробовал читать конспект.  Но
и лежа у него получалось не лучше.  Тогда  он  отложил  тетрадь  и  закрыл
глаза.
   Прошло два часа, а Сергей не возвращался.  В  квартире,  очевидно,  все
заснули и выключили радио. "Вот оно -  пустое,  темное  поле..."  -  думал
Вадим,  вслушиваясь  в  мертвую  тишину  дома.  Еще  десять  минут,  и  он
задохнется от этой тоски, сойдет с ума, выпрыгнет в окно...
   Он поднялся вдруг, на цыпочках прошел в коридор и,  бесшумно  одевшись,
вышел на улицу.


   А Сергей Палавин был в это время далеко от  своего  дома.  Он  сидел  в
комнате Лены Медовской за ее письменным столом и громким, звучным  голосом
читал конспект по политэкономии. Несмотря на открытую форточку, в  комнате
было жарко, и он сидел без пиджака и без галстука, в расстегнутом  жилете.
Лена слушала его, забравшись с ногами на диван, и удивлялась тому, что  он
так долго не уходит. Она вовсе не хотела, чтобы он  уходил,  а  просто  ей
было очень интересно знать: почему он так долго, старательно занимается  с
ней и читает вслух два часа без передышки? И шутит все время, и вообще  не
похож на себя? Она смотрела на его склоненное к книге лицо, упавшие на лоб
пушистые светлые кудри, на его тонкий нос с горбинкой  и  крепкий  мужской
рот, который все время энергично двигался, произнося какие-то слова -  она
их не понимала, не вслушивалась,  и  у  нее  замирало  сердце,  словно  от
неожиданного тепла...
   Вадим пришел в общежитие. Он знал, что в этот поздний час там еще никто
не спит, жизнь в полном разгаре,  а  накануне  экзамена  -  тем  более.  В
коридорчике перед проходной комнатой, где помещалась общежитейская  кухня,
его встретила  Рая  Волкова.  Она  стояла  в  прозрачном  переднике  возле
керогаза, сложив на груди руки и с тем  скорбно-задумчивым  выражением  на
лице, с каким хозяйки смотрят в незакипающую кастрюлю.
   - Ва-адик, какими судьбами?! - воскликнула она удивленно и радостно.  -
Подожди, что с тобой?
   - Я из больницы. Маму отвозил.
   - Ей стало так плохо?
   - Ей будут делать операцию. У нее, кажется, рак легкого.
   Рая подошла к нему и взяла его за руку.
   - Ты к нам пришел... просто так? - спросила она тихо.
   - Просто так, - сказал Вадим.
   - И хорошо. Иди на манеж,  там  все  ребята  занимаются.  Сейчас  будем
ужинать.
   В комнате девушек было светло и многолюдно. Здесь же был и Спартак - он
обычно готовился к экзаменам вместе с ребятами из общежития.
   - Привет товарищу по несчастью! - весело приветствовал Вадима Лесик.  -
Пришел записываться в колхоз? Поздно, гражданин единоличник!  Мы  уже  все
темы прошли, сейчас по второму разу пойдем.
   - А ты все успел? - спросила Марина Гравец. - Наверно,  уж  третий  раз
повторяешь?
   - Я ничего не успел, - сказал Вадим. - Вот пришел к вам, помогайте.
   Он сел на чью-то кровать, придвинутую к столу.
   - Вадим только что из больницы,  -  сказала  Рая.  -  Его  мама  тяжело
больна.
   Все вдруг замолчали. Спартак встал и быстро подошел к Вадиму.
   - Что же нашли наконец?
   И Вадим снова рассказал все сначала. У него не  было  никакого  желания
рассказывать, он только устало отвечал на вопросы.
   - Ты, наверно, совсем не занимался? - спросил Спартак.
   Вадим отрицательно покачал головой.
   Помолчав, Спартак сказал решительно:
   -  Тогда  таким  образом:  Андрей,   как   главный   наш   консультант,
прикрепляется к Вадиму. Мы уж без него повторим. Сегодня весь вечер сидите
и завтра весь день.  Я  думаю,  Вадим  вытянет,  он  всегда  на  семинарах
отличался, и Крылов его любит. Только завтра смотри занимайся! Слышишь?  -
Он сурово погрозил Вадиму кулаком. - В больницу кто-нибудь из нас...
   - Я схожу, - сказала Нина Фокина.
   - Хорошо.  Все  узнаешь  подробно.  И,  между  прочим,  я  тебе  скажу,
слушай... - Спартак вздохнул и, вдруг неловко обняв Вадима, пробормотал: -
Вадик... ты не огорчайся раньше времени. Слушай, бывают ошибки...  сколько
хочешь... мне почему-то кажется... - И, не найдя больше  слов,  он  крепко
потряс Вадима за плечи.
   - Теперь есть новые методы. Какими-то лучами, - сказал Мак. - И говорят
- здорово.
   Андрей поднялся.
   - Ну, пошли, Вадим? Можно у ребят в комнате, там нет никого...
   - Нет, нет! Подождите! - сказала Рая. - Сейчас ужин будет. Вадиму  надо
отогреться, видишь - человек замерз.
   - Дима! А то давай к нам переселяйся, а? - вдруг сказал Лесик.  -  Пока
мать в больнице. Чего тебе байбаковать?
   - Дельно! Конечно, переселяйся! - поддержал Лагоденко. - Можешь на моей
койке спать, а я буду с Алешкой вдвоем.
   - Зачем вдвоем? Пусть спит на моей,  а  я  на  ящике.  Я  же  спал  там
полмесяца. Царское ложе!
   - Одеяла только нет.
   - А мы дадим, - сказала Галя Мамонова. - У нас есть лишнее.
   - И подушку дадим! - крикнула Марина Гравец из угла. - С лебедями  и  с
"добрым утром"!
   - Ребята, я пока не собираюсь...
   - Давай, давай! Как ты будешь жить один?
   - Ну ладно, посмотрим...
   Все уже сели к столу, и Рая разливала в  чашки  чай.  Хлеб,  колбаса  и
кусок сливочного масла лежали на газете посредине стола, и все по очереди,
одним ножом, мазали себе бутерброды и подцепляли колбасу.  И  было  шумно,
тесно и  весело.  Вадим  чувствовал,  как  с  каждым  глотком  обжигающего
густейшего напитка входит в него тепло и охватывает  его,  словно  облако.
Становилось все теплее, и странно кружилась  голова,  он  сам  не  понимал
отчего - от горячего чая или ярких ламп, шума, этих  знакомых  приветливых
лиц, их улыбок и взглядов.
   У него рябило в глазах, но он улыбнулся. Кто-то из девушек протянул ему
большой ломоть хлеба с маслом и с толстым кружком колбасы, и  Вадим  вдруг
почувствовал, что он голоден.
   Через четверть часа Вадим уже сидел в комнате ребят за шатким  столиком
со следами чернил, утюга и притушенных папирос и читал с Андреем конспект:
   - "Стоимость товара холст выражается  поэтому  в  теле  товара  сюртук,
стоимость одного товара - в потребительной стоимости другого".
   - Это понятно? - спросил Андрей.
   - Это? Ну да, - сказал Вадим, подумав. - Потому что ведь как  стоимости
они равны!
   - Так. Давай дальше.



        "18"

   Подходил к концу январь, тяжелый месяц.
   Последние две недели выдались необычно теплые, мягкие,  с  безветренным
легким морозцем - чудесная погода для  коньков.  И  было  много  солнечных
дней, а за городом - полно  снега.  Лыжники  не  могли  нарадоваться.  "Ну
наконец-то правильная зима!"
   А Вадиму было не до снега и не до лыж. Все  студенты  худеют  во  время
экзаменов, но Вадим похудел так, что Кречетов даже как-то спросил  у  него
тревожно:
   - Что, голубчик, со здоровьем  -  все  в  порядке?  Верхушечки?..  Нет?
Ничего?
   - Да  нет,  Иван  Антоныч!  -  сказал  Вадим,  улыбнувшись.  -  С  этим
благополучно.
   Вадим так и не переехал жить в студенческое общежитие, но проводил  там
целые дни и дома только ночевал.  Теперь  он  ко  всем  зачетам  готовился
вместе с ребятами и не мог иначе.  Политэкономию  Вадим  сдал  на  четыре,
зачеты тоже прошли благополучно. Двадцать второго  января  окончилась  эта
сессия - самая трудная в его жизни.
   Но  Вадим  не  испытал,  как  бывало   всегда,   обычного   счастливого
облегчения. Ему стало, пожалуй, еще горше, тяжелей  на  душе  -  кончилась
работа, которая отвлекала его, хоть  временами  избавляла  от  тревоги.  И
предстоящие каникулы не радовали. Наоборот, Вадим думал о них  с  грустью:
ведь все ребята разъедутся кто куда, общежитие опустеет.
   Друзья Вадима - особенно  Лагоденко  и  Леша  Ремешков  -  все  так  же
настойчиво уговаривали его переселиться к ним. Вадим  отказывался,  и  они
обиженно недоумевали:
   - Да почему же, черт ты упрямый? Что тебе -  наша  кухня  не  нравится?
Или, может, умывальник у нас худой?
   Вадим неловко и смущенно оправдывался:
   - Ребята, понимаете - мне надо часто  звонить  в  больницу.  А  у  вас,
понимаете, нету этого... телефона...
   - Этого, этого! - сердито передразнивал Лагоденко. - Нашел причину!  До
"этого" добежать тут две минуты, и в "Гастрономе" есть автомат, и на углу.
Просто какая-то ложная у тебя,  дурацкая  стеснительность  или  самолюбие,
черт там знает что.
   А Вадим не умел толком объяснить им, почему он не  может  переселиться.
Дело, конечно, было не в телефоне. Вадиму казалось, что,  переселившись  в
общежитие, он будет дальше от матери, в чем-то неуловимо изменит ей. Среди
друзей ему, несомненно, станет чуть легче, он будет меньше о  ней  думать.
Но зачем ему это облегчение, когда ей так плохо?.. Да,  трудно  оставаться
вечером, ночью одному в пустой комнате, наедине со своими мыслями.  И  все
же эти тягостные, одинокие размышления были необходимы ему.  У  него  была
смутная, может быть наивная, вера в  то,  что  чем  больше  трудностей  он
вынесет, тем легче будет ей. Странные мысли  приходили  ему  в  голову,  и
рассказывать о них кому-то, объяснять их было невозможно...
   Бывали ночи, когда он не мог заснуть  до  рассвета.  Лежал  в  кровати,
закинув руки под голову, и думал о  всякой  всячине.  Чего  он  только  не
вспомнил, не передумал в эти ночные часы! Часто вспоминался ему отец  -  в
очень дальние, полузабытые годы детства... Он запускал  с  отцом  огромных
коробчатых змеев. Это было на даче, летом, на большом  знойном  лугу,  где
пахло ромашкой и клевером, где было много бабочек, трещали кузнечики. Отец
очень ловко умел клеить и запускать змеев, а Вадим рисовал на  них  разные
страшные рожи. Когда отец отдыхал на даче,  к  нему  часто  приезжали  его
ученики - и молодежь, школьники старших классов, и совсем  взрослые  люди.
Отец играл с ними в городки - он очень любил городки - и всех обыгрывал...
   А когда мама брала отпуск - это бывало в августе, они  все  трое  часто
уплывали с самого раннего утра на лодке куда-нибудь очень далеко, на  весь
день. Утром на реке было прохладно и  тихо,  только  одинокие  рыболовы  в
помятых шляпах сидели возле своих удочек и неодобрительно посматривали  на
лодку... День постепенно разгорался, становилось жарко, в небе  появлялись
легкие бледные облачка, на берегах - все больше людей, а на реке -  лодок.
Отец приставал к какой-нибудь песчаной косе, и все трое долго  купались  и
загорали, разыскивали в жарком песке красивые раковины и "чертовы пальцы",
и, если никого не было вокруг, отец  показывал  на  песке  разные  смешные
фокусы, становился на руки и даже мог на руках войти в воду.
   Давно это было, давным-давно. В детстве. Кто живет сейчас на той  даче,
на той веранде с разноцветными стеклами? Кто купается  на  песчаной  косе?
Да, верно, и нет уже этой  косы  -  прорыт  канал  Москва  -  Волга,  река
поднялась, и косу, должно быть, затопило...
   А вот отец смотрит на него строго  и  пристально,  немного  печально  и
говорит тихо: "Мать береги". Это тоже было давно, тоже в детстве,  которое
кончилось в тот душный и пыльный июльский день. Но как же беречь ее,  как?
Что может он  сделать,  чтобы  сберечь  ее,  дорогого  человека,  удержать
уходящее детство, отца, память о нем?..
   И снова Вадим видел ее  немолодое,  светлоглазое,  в  сухих  морщинках,
родное лицо. Вот он стоит перед дверью в шинели,  в  начищенных  утром  на
вокзале блестящих  сапогах,  в  пилотке,  с  чемоданом  в  руке  -  громко
стучится. И слышит ее спокойный голос, от которого точно вдруг  обрывается
и замирает сердце: "Сейчас, минутку..." Она открывает дверь  -  маленькая,
седая, в своей старой зеленой вязаной кофте - и  отшатывается,  испуганно,
слабо вскрикнув: "Димка?" Потом  молча  падает  на  его  протянутые  руки,
прижимается лицом к пыльной шинели...
   И это тоже было давно  -  далекое,  давно  прошедшее  счастье.  Сейчас,
например, уже не вспомнить, что они делали после этой встречи на лестнице,
о чем говорили. А как шумно было в тот  день  в  квартире!  Столько  людей
пришло вечером: и старых друзей, и каких-то совсем незнакомых!.. А  теперь
он один. Все друзья его  спят.  Наверное,  вспоминали  его  перед  сном  -
побранили, пожалели. Хорошие люди - друзья.  А  все  же...  мало  человеку
одних друзей.


   Уже две недели лежала Вера  Фаддеевна  в  больнице,  в  диагностическом
отделении, а врачи все  еще  не  могли  поставить  окончательный  диагноз.
Продолжались бесконечные исследования, рентгеновские снимки,  консультации
специалистов. Вера Фаддеевна чувствовала  себя  очень  плохо,  все  больше
худела, вконец замученная, обессиленная кашлем и скачущей температурой.
   Вадим видел ее за это время только два раза, но каждый день приходил  в
больницу, читал ее письма, которые приносила из палаты сестра. Письма были
коротенькие, на клочках бумаги, нацарапанные торопливой, будто чужой рукой
и такой слабой, что  ей  даже  трудно  было  дописывать  слова  до  конца:
"Дорогой мальчи... У меня  все  так  же.  Самочувствие  сред...  Как  твоя
сессия? Все время думаю о тебе..."
   Вадим тоже каждый день передавал ей короткие записки. Несколько раз  он
пытался проникнуть в палату в неурочные дни, его не  пускали,  он  просил,
уговаривал, возмущался, скандалил; тогда сестры вызывали главного врача  -
маленького сердитого старичка с розовым сухоньким лицом. Старичок коршуном
бросался на Вадима, разгневанно,  свистящим  голосом  выкрикивал:  "Я  вам
вовс-си запрещу посещения, если вы будете шуметь! Имейте в виду - вовс-си!
Марья Иванна, Дарья Иванна,  вот  я  вас  предупреждаю!"  После  этого  он
уносился, подымая своим халатом ветер в коридоре, а Марья Иванна  и  Дарья
Иванна мгновенно превращались в глухонемых, и разговор с  ними  становился
бессмысленным.
   Однажды во дворе больницы Вадим встретился с Валей. Он увидел ее издали
- она шла ему навстречу в  темной  шерстяной  шапочке,  в  длинном  черном
пальто, из-под которого белел халат. Она шла быстро, чуть  сгорбившись,  и
вид у нее был очень деловой. Вадим решил, что Валя не заметит его по своей
близорукости, а самому окликать ее ему  не  хотелось.  Он  не  был  близко
знаком с этой девушкой, встречал ее только у Сергея, и то не часто.
   Но Валя заметила его и обрадованно позвала:
   - Дима!.. Что ты здесь делаешь?
   Вадим сказал.
   - Твоя мама лежит у нас уже две недели? - удивилась Валя. - И ты до сих
пор не удосужился найти меня!
   - Я думал, что ты знаешь, - сказал Вадим. - Разве Сергей тебе ничего не
говорил?
   Валя покачала головой.
   - Нет... Я давно с ним не виделась.
   - Он обещал сказать тебе. Может быть,  ты  сможешь  помочь  как-нибудь,
посоветовать... Я думал, ты уж не работаешь здесь.
   -  Я  ничего  не  знала,  -  сказала  Валя,  вновь  покачав  головой  и
пристально, прямо глядя в глаза Вадиму. - Ты не должен  был  надеяться  на
него, а найти меня сам. Ну ладно... А чем же я могу  помочь?  Что  говорит
Андреев?
   Вадим подробно рассказал ей,  что  говорили  Андреев  и  другие  врачи,
стараясь припоминать непонятные слова и фразы  из  их  разговоров,  вроде:
"Эксудат  плевральной   полости   увеличивается".   Валя,   выслушав   все
внимательно, объяснила ему, что врачи боялись,  вероятно,  туберкулеза,  а
так  как  его  не  обнаружили,  то  теперь  будут  делать  операцию.   Она
успокаивала его:
   - Дима, ты  не  волнуйся!  Андреев  -  замечательный  врач,  он  делает
чудеса...
   - Но ведь это рак. Рак легких, - говорил Вадим угрюмо, исподлобья глядя
на Валю. - Я читал справочник...
   - Ну и что ты прочел там?
   - Там, - он  с  трудом  выговорил,  -  всегда  летальный  конец...  так
написано.
   - Всегда letalis? Да совершенно это неверно! - горячо воскликнула Валя.
- Вовсе не обязательно! Конечно, болезнь очень серьезная,  опасная,  но  у
нас, в нашей клинике, было несколько случаев выздоровления. Это, наверное,
какой-нибудь очень старый справочник? Чей эт