ее нигде не было. Начались сольные выступления на приз: парень  с  первого
курса, грузин, плясал наурскую лезгинку,  Лагоденко  "оторвал"  матросскую
чечетку, но приз  получили  Иван  Антонович  и  Ольга  Марковна,  по  всем
правилам бального искусства протанцевавшие мазурку.
   В зале появился Палавин - он быстро шел между танцующими,  ища  кого-то
глазами. "Сейчас подойдет  ко  мне  и  скажет:  что  же  ты,  Ленский,  не
танцуешь?" - подумал Вадим.
   Палавин действительно заметил его и стремительно подошел.
   - А, Вадик! - сказал  он  радостно.  -  Как  Чайльд  Гарольд,  угрюмый,
томный... Что стоишь?
   - Нравится, и стою.
   - Танцевать надо! Ты посмотри, - он сделал широкий жест, - какое вокруг
тебя непосредственное веселье! Займись вон хоть той  девочкой,  с  которой
Кузнецов танцевал, - видишь?  Юная,  свежая,  глазки  блестят...  наверно,
какая-нибудь  многостаночница,  дает  двести  процентов,  -  он  подмигнул
Вадиму. - Займись, серьезно!
   - Я сам знаю, что мне делать, - сказал Вадим и, взяв Палавина за плечи,
повернул его к себе спиной.
   - Тюлень ты, тюлень! Левчука не видел?
   - Где-то здесь был.
   - Его срочно Сизов ищет. Я сейчас... - И он так же стремительно, как  и
появился, исчез в толпе.
   Вадим увидел вдруг Мусю - диспетчера  цеха  12.  Она  подошла  к  нему,
осматривая его с ног до головы, и, поздоровавшись, спросила удивленно:
   - А вы... вас тоже пригласили?
   - Да, конечно, - сказал Вадим, улыбнувшись. - Ну, как поживает  товарищ
Ференчук?
   - Ой, вы не знаете, как на него подействовало!  Прокладку  прямо  ночью
привезли, в половине двенадцатого. И он  прилетел.  "Только,  говорит,  не
думайте, что я из-за этой дурацкой "молнии" старался. Как штамп  наладили,
так и даем". А сам к Гуськову побежал: "Давайте  снимайте!  Повисела  -  и
хватит!"
   - И сняли?
   - Сняли, конечно. Он вообще-то дядька хороший,  только  очень  упрямый.
Скажите, а почему я вас на собраниях никогда не  видела?  Вы  разве  не  в
нашей организации?
   - Нет, Муся, я студент. Идемте танцевать, и я вам все объясню...
   Глубоко за полночь в уже наполовину опустевшем зале появился  заспанный
швейцар Липатыч и объявил, что пора гасить свет. Вадим  так  и  не  увидел
Лену. Марина сказала  ему,  что  кто-то  заметил,  как  Лена  сразу  после
концерта оделась и вышла на улицу. И тогда Вадим понял, что в глубине души
у него были на этот вечер какие-то особенные, тайные надежды,  которые  он
сам  скрывал  от  себя.  И  только  теперь,  когда  уже  гасятся  лампы  и
выстраивается шумная очередь в раздевалке, они  исчезают  -  так  же,  как
появились, - скрытно, угрюмо, точно стыдясь чего-то.


   Вадим ночевал в эту ночь у Сергея. В квартире все давно  спали,  Сергей
открыл дверь своим ключом. Потом вышла на шум Ирина Викторовна в халате и,
шепотом поздоровавшись с Вадимом, спросила:
   - Весело было? Как твой "капустник", Сережа, имел успех?
   - Имел, мать, имел! Полный аншлаг! - сказал  Сергей,  громко  зевая.  -
Устрой-ка нам поскорее ночлег.  Вадиму  идти  далеко,  он  у  нас  ночует.
Постели ему у меня на диване.
   Сергей был навеселе, и спать ему, видимо, не хотелось. Он  долго  ходил
босиком по комнате и, покуривая трубку, разговаривал с  Вадимом.  А  Вадим
испытывал то состояние расслабленности и глубокого утомления, когда  спать
не хочется, потому что время прошло и уже скоро рассвет, а чего хочется  -
неизвестно. Во всяком случае, не спорить с Сергеем.
   Разговор начался с пустяков - с репортажа о  "Химснабе",  с  футбольных
болельщиков и с того, кто как болеет. Сергей  заявлял,  что  болельщики  в
большинстве случаев люди азартные и никчемные, даже вредные для  общества.
Подумать только, сколько душевной и физической энергии они  отдают.  Куда?
Буквально на ветер!
   - Кстати, наш Спартак ведь тоже болельщик, - сказал Сергей; - Я  с  ним
познакомился знаешь где? На стадионе. Он  протянул  мне  руку  и  говорит:
"Спартак", а я ему: "Динамо". Ух, он обиделся на  меня,  ха-ха-ха!..  А  я
думал, что  он  спартаковский  болельщик.  Да...  Теперь  вот  он  заводом
заболел. Он-то заболел, а температура у нас.
   - По-моему, мы заболели так же, как он, - сказал Вадим.
   - Ну да! К тебе подходил сегодня? Нет? А ко  мне  раз  пять.  Чтобы  я,
видишь,  организовал  на  заводе  лекцию:   "Облик   советского   молодого
человека".  Я  это  там  брякнул  сглупу,  когда  на  заводе  у   парторга
совещались, - дескать, можно такую лекцию провести, а Кузнецов  сейчас  же
на ус намотал. Конечно, предложение разумное; так надо сказать спасибо  за
предложение, верно? А не взваливать все на одного. Вместо благодарности  -
вот тебе еще нагрузка, тяни-потягивай...
   - Сергей, ты же сам говорил, что тебе необходимо бывать на заводе.
   - Хватит, побывал. Ну еще раза два схожу. Я посмотрел людей...
   - За один день?
   - Мне достаточно. Мне надо было посмотреть на  завод  спустя  три  года
после войны. А так как завод я знаю, то все изменения,  которые  произошли
за это время, сразу бросаются мне в глаза. Ты понимаешь? Не забудь, что по
своей работе мне приходилось бывать на различных заводах,  сталкиваться  с
людьми, вникать в производство. Ведь ответственному исполнителю приходится
все время разъезжать...
   - Разве ты был исполнителем? А не техником?
   - Ну, техником, исполнителем  -  это  одно  и  то  же.  Вернее,  я  был
ответисполнителем, но оформлен как техник. По отделу  кадров.  Не  в  этом
дело... Вот я решил написать повесть.
   - А труд рабочих ты знаешь? Ты сам-то работал?
   - Я знаю, - Сергей сел на кровать. - Но еще важнее знать, как писать  о
рабочих. Это  главное.  Как  писать?  Это  самое  важное,  а  остальное...
Остальное уже не суть. -  Он  засунул  в  рот  палец  и,  оттопырив  щеку,
выдернул  его  -  раздался  громкий  стреляющий  звук,  похожий  на   звук
вылетевшей пробки. - Ты понял?
   Он тихо рассмеялся,  откинувшись  к  стене  и  шлепая  по  полу  босыми
ступнями. Вадим не видел в темноте выражения его лица, но чувствовал,  что
Сергей смотрит на него в упор.
   - А для чего ты пишешь повесть? - спросил Вадим.
   - Для чего? - Помолчав мгновение, Сергей негромко сказал: - Для себя.
   "Он пьян", - решил Вадим. Несколько секунд длилась пауза,  потом  Вадим
спросил:
   - Ты пьян?
   - Я? Нисколько! - Сергей расхохотался. - Я свеж и крепок,  как  майский
бутон. Будь ты девушкой... - Он снова расхохотался и зашлепал ногами.
   - Ложись-ка ты спать, - сказал Вадим.
   - Не хочу. Я говорю пошлости? Может быть. Но ведь ты не девушка, как  я
уже с грустью отметил... Да... Ты, Вадим, плохо  знаешь  людей.  Это  твоя
беда.
   Он зевнул и поднялся, чтобы набить трубку. Да, он  был  пьян,  и  Вадим
подумал, что продолжать этот разговор дальше не имеет смысла.  Все  же  он
сказал:
   - Почему ты решил, что я плохо знаю людей? Может быть,  потому,  что  я
плохо знаю тебя?
   -  Нет,  братец,  не  то...  Говорят,  для  того  чтобы  знать  женщин,
достаточно узнать одну женщину - свою жену. Но для того чтобы знать людей,
понимать их, надо обладать  способностью  перевоплощения.  И  кроме  того,
самостоятельно мыслить.
   - Ты, конечно...
   - Я - да. Я перевоплощаюсь. И от меня... - он подошел к Вадиму и потряс
перед его лицом растопыренной  ладонью,  похожей  на  темный  веер,  -  не
скроется ни-че-го!
   Вадим вдруг засмеялся.
   - Нет, ты определенно  пьян!  Или  ты  очень  удачно  перевоплотился  в
пьяного.
   - Это не важно. А ты не знаешь людей! - повторил Сергей, повысив голос.
- Скажи, для кого нужна вся эта кутерьма с заводом?
   - Как для кого? Для нас, для них.
   - Чушь! Для одного только Галустянчика, чтобы его похлопали по плечу  в
райкоме и, может быть, пропечатали в "Комсомольской правде". Он  хитер.  У
него спина няньки, но он хитер, как бес, - уу!
   - Врешь ты! Спартак искренний, честный парень...
   - У него спина хитрой няньки, - с упрямством повторил Сергей. -  Узкая,
круглая... Это точно, у него такая спина.
   Вадим поднялся и, взяв Сергея за плечи, толкнул его на кровать.
   - Ложись и спи! Мне надоел этот бред - слышишь?
   Сергей не ответил. Некоторое время  он  неподвижно  сидел  на  кровати,
потом медленно поднялся и почему-то на цыпочках подошел к дивану.  Сев  на
край, он осторожно положил ладонь на одеяло Вадима и спросил шепотом:
   - Скажи честно... любишь Лену?
   - Что вдруг? - пробормотал Вадим, вздрогнув от неожиданности.
   - А-а, значит, любишь! - Сергей шепотом рассмеялся. -  А  если  любишь,
значит, веришь. Она тебе кажется, как говорили в старину, идеалом, а?
   - Мне это не кажется, кстати. Глупости мелешь.
   - А ты знаешь, кто ее увел  сегодня  с  вечера?  Нет?  Этот  парень  из
театрального училища. Кудлатый такой, с косыми висками. Пошли на  вечер  к
ним в училище. Ну, что?
   - Что? - глухо переспросил Вадим.
   Ему стало жарко и показалось на мгновение, что этот странный  разговор,
шепот Палавина и его бледное, неразличимое в  темноте  лицо,  не  лицо,  а
маска, - все это тягостный, удручающий сон, который надо стряхнуть.
   - Вот твое знание людей! - торжествующе шептал Сергей. - Она такая  же,
как другие. Может быть, даже хуже других. Бедра - да, а в остальном  такая
же, как все. А бедра ведь только для пляжа.
   - Во-первых, ты не знаешь ее, - сказал Вадим. - Ты циник, Сережка...
   - Я циник? А ты карась-идеалист! Хочешь, я завоюю ее в три недели? Нет,
в две недели? Ну, на спор?
   Вадим молчал.
   - Я докажу тебе, что она такая же,  как  все,  хотя  ее  папа  ездит  в
"Победе". Ну?.. Идет?
   Вадим молчал.
   Сергей усмехнулся и встал с дивана.
   - Циник... - пробормотал он, качая головой. - Я, может быть, чище  тебя
в сто раз! Я говорю только к тому,  чтобы  показать  тебе,  как  плохо  ты
разбираешься в людях. И точно так же ты не знаешь ни Спартака, ни  Андрея,
ни этого дурака Лагоденко, фаршированного морскими словечками...
   - Молчи! Или...  -  сказал  Вадим  таким  голосом,  что  Палавин  вдруг
замолчал.
   Пройдя к постели, он лег под одеяло и накрылся с головой. Стало тихо до
утра.
   Проснувшись утром, Палавин увидел, что диван пуст и одеяло  с  подушкой
аккуратно сложены на краю. Ирина Викторовна сказала, что Вадим встал очень
рано, просил не будить Сергея и ушел.
   - Даже чашку кофе не выпил, - жаловалась она. - Куда-то спешил. Разве у
вас сегодня занятия?
   - Это в их группе, - пробурчал Палавин, поворачиваясь на другой бок.
   Его томила головная боль, начиналась изжога. В  институт  он  решил  не
идти.



        "15"

   Настоящий Новый год каждый встречал в своей компании.
   Вадим был  дома,  остался  с  больной  Верой  Фаддеевной.  В  общежитии
новогодний  вечер  был  несколько  необычным.  Собрались,  как  всегда,  в
складчину, в большой комнате девушек, называемой в шутку "манежем".  Когда
шумно, со смехом все наконец уселись, встал  Лесик  и  произнес  следующую
речь:
   - Братья и сестры во стипендии! Мы собрались сегодня  в  нашем  дорогом
манеже  для  двойного  торжества.  Во-вторых,  мы  проводим   традиционное
мероприятие по встрече Нового года.  А  во-первых,  мы  празднуем  сегодня
бракосочетание  наших  уважаемых  Петра  Васильевича  Лагоденко  и   Раисы
Ивановны Волковой. Первый тост - за новобрачных! Ура!
   - Ура-а! - закричали все, вставая из-за стола, и потянулись с бокалами,
чашками, банками из-под майонеза к Лагоденко и Рае Волковой.
   Те сидели в центре стола, недоуменно и растерянно глядя по сторонам.
   - Вот для чего вы нас  сюда  посадили...  -  пробормотал  Лагоденко  и,
кажется, первый раз в жизни покраснел. - Ну что ж, вставай, Раюха...
   Он поднялся, и Рая, с сияющими счастливыми глазами, встала рядом с ним,
крепко ухватив его за руку.
   - Горько! Го-орько! - раздались веселые голоса.
   Петр и Рая переглянулись.
   - Целуйтесь, не прикидывайтесь! Нечего  тут!  -  кричал  Лесик  суровым
голосом. - То все по углам норовили, а теперь при всех. Давайте, давайте!
   Новобрачные поцеловались.
   - Ну, кому Раюха, а кому пирога краюха! - Лесик схватил огромный  кусок
пирога. - А вы целуйтесь, ваше дело маленькое. Го-орько!
   - Вот, Петя, и свадьба... - прошептала Рая, незаметно вытирая глаза.  -
А ты говорил: через два года...
   Лагоденко, тоже взволнованный, молчал и то хмурился, то улыбался. Затем
начались тосты за друзей новобрачных, за их будущих детей, будущую работу.
Понемногу освоившись со своим новым положением и обретя наконец дар  речи,
Лагоденко  попытался  узнать,  кому  принадлежит  идея  этой   неожиданной
свадьбы.
   - Не важно кому! Всем! Общая! - ответили голоса.
   - Редакционная тайна, - сказал Лесик.
   -  А  пирог  с  вензелями  Нина  пекла!  -  объявила  Галя  Мамонова  и
засмеялась. - Даже удивительно - член бюро, и такой пирог! Ниночка, ужасно
вкусный, ты мне потом все на бумажке напишешь...
   Перед самым новогодним тостом пришли Спартак с  Шурой.  За  столом  уже
пели песни под аккордеон.
   - Почему вы неурочно веселитесь? -  удивился  Спартак.  -  У  вас  часы
спешат?
   Ему быстро объяснили, в  чем  дело,  и  заставили  выпить  штрафной  за
новобрачных. В это время из репродуктора раздался слитный, рокочущий  шум,
гудки автомобилей  -  Красная  площадь!  Все  молча  выслушали  двенадцать
медленных ударов со  Спасской  башни,  которые  в  это  мгновение  так  же
торжественно и молча слушала вся страна.
   Новый год наступил! Зазвучал Гимн Советского Союза, все поднялись.
   - За Новый год,  друзья!  -  сказал  Левчук,  высоко  поднимая  руку  с
бокалом. - За Новый год, приближающий нас к коммунизму!
   В эту ночь почему-то не хотелось танцевать. Может быть  потому,  что  в
последние дни танцевали и дурачились вдоволь, а  может  быть  потому,  что
всем этим юношам и девушкам, так хорошо  знакомым  между  собой,  невольно
хотелось в этот вечер говорить о самом волнующем, самом душевном.
   Вспоминали о прошлом. Лагоденко вспомнил, как он встречал 1943  год  на
фронте. Во время ночного боя он был ранен и остался в  немецком  блиндаже,
только что  взятом  в  рукопашной.  К  нему  приползла  санитарка,  совсем
молоденькая, рыжая такая, растрепанная девчонка.
   - А раны у меня были пустяковые, только крови много. Вижу, девчонка эта
ни жива ни мертва от страха - ползти  там  опасно  было,  под  огнем.  Ну,
приползла. А меня увидела - еще больше, верно, перепугалась. Весь я был  в
крови, лицо все залито, глаз не открыть...  Она  меня  перевязывает,  а  у
самой  руки  трясутся  и  голос  такой  испуганный:  "Потерпите,  товарищ,
немного..." Ну, думаю, сейчас в обморок хлопнется! "Сама,  говорю,  терпи.
Обо мне, говорю, не думай, а дело делай". В общем, кое-как перевязались. А
у нее фляга была со спиртом, и вдруг я вспомнил - ночь-то новогодняя! Ни к
чему это было, а тут вдруг, как хлебнул спирту, вспомнилось...  Вот  мы  с
ней, с той девчонкой рыжей, и отпраздновали  Новый  год.  Один  глоток  за
победу, другой - чтоб живыми остаться, а третий  -  чтоб  еще  встретиться
когда-нибудь. И крепкий же спиртяга оказался.
   - Да, все исполнилось... - сказала Рая задумчиво.
   И многие вспомнили о  своих  встречах  этого  сурового  военного  года,
только Левчуку трудно было  что-нибудь  припомнить.  Он  лежал  тогда  без
сознания в мурманском госпитале со страшной раной в бедре.
   - Ребята, и неужели снова... война? - вполголоса спросила Рая. -  Когда
вспомнишь все это...
   - А ты хорошо помнишь "все  это"?  -  спросил  вдруг  Левчук  и  встал,
скрипнув протезом.
   - Я? Еще бы... - тихо сказала Рая.
   - Ну вот. И Петр, и Маринка, и я, и миллионы других людей очень  хорошо
помнят "все это". Вот потому-то и трудно новым гитлерам затевать войну.
   - Так войны не хочется! Ну честное слово... - Рая даже сама улыбнулась:
так внезапно,  наивно  вырвались  у  нее  эти  слова.  -  Ведь  только  мы
отстроились,  жизнь  наладилась,  и  с  каждым  годом  как-то  все  лучше,
интересней... и столько хорошего впереди... Ведь  правда  же?  И  вдруг  -
опять...
   Рая качнула головой и придвинулась невольно к Лагоденко, а он медленно,
не глядя, обнял ее тяжелой рукой за плечи и буркнул, нахмурившись:
   - Ничего, рыжик... Все будет добре.
   И серьезно, задумчиво глядя на них, все почему-то  вдруг  замолчали.  В
комнате стало тихо на минуту.
   - Ой, - Галя Мамонова вздохнула глубоко и подняла плечи, точно ей  было
зябко. - Ребята, не надо говорить о войне...
   - А знаете, что мне пришло в голову? - сказал вдруг  Мак  оживленно.  -
Вот известно, что русский народ миролюбив. А  мне  пришло  в  голову,  что
доказательство тому есть даже в нашем языке. Смотрите: у  нас  согласие  -
мир, и вселенная, белый свет - тоже мир. Ведь этого, по-моему, ни в  одном
языке нет! Я сейчас перебрал в памяти по-немецки,  по-французски,  -  нет,
там два разных слова... Это примечательно, а?
   - Да, примечательно, - сказал Спартак, вставая,  и  быстро  зашагал  по
комнате, отбрасывая в сторону стулья. -  А  ведь  в  интересное  время  мы
живем! Честное слово,  вот  вспоминаешь  историю  -  не  было  еще  такого
интересного, великого времени на земле, а? Ведь старый мир рушится, трещит
по всем швам, а новый - рождается на глазах! Наш мир! Мир  мира!  Подумать
только, может, когда  я  кончу  институт,  меня  попросят  читать  русскую
литературу... ну, хотя бы в Китае! А?
   - А меня в Индонезии! - подхватила Марина.
   - Слушай, вполне возможная вещь! А, ребята?
   -  В  Китае  надо,  во-первых,  поднимать  индустрию,  -   сказал   Мак
внушительно. - Это главное, а не преподавание литературы.
   - Нет, прежде  всего  Китаю  нужна  реформа  образования,  -  не  менее
авторитетно заявила Нина Фокина. - Четырехсотмиллионный народ, по сути, не
имел возможности овладеть...
   - Тише! Это великий народ! Я предлагаю тост! - громко  сказал  Спартак,
шагнув к столу. - Тост! За всех, кто борется  в  Китае,  Греции,  Испании,
Америке - во всем мире. За рыцарей коммунизма. За тех, кто  в  эти  первые
минуты Нового года думает с надеждой о нас. Вот... За этих отважных людей.
   И они поднялись и выпили за отважных людей во всем мире, думая о них  с
восхищением и гордостью.


   Гости Веры Фаддеевны - их было немного: брат Веры  Фаддеевны  с  женой,
сосед Аркадий Львович, одна ее старая подруга еще по  Тимирязевке  -  ушли
рано, в начале первого часа.  В  комнате  остался  неубранный  праздничный
стол, запахи вина, мандариновых корок и сладкий, ванильный запах пирога. В
квартире  на  верхнем   этаже   еще   продолжалось   веселье:   доносились
приглушенные  хоровые  крики,  отдаленно  напоминавшие  пение,  в  потолок
беспорядочно, по-пьяному, стучали в пляске ногами.
   Вадим принялся убирать комнату. Вера Фаддеевна лежала на своей  кровати
с закрытыми глазами - она утомилась от застольной суеты и того напряжения,
с каким удавалось ей шутить, смеяться, принимать участие в  разговорах  и,
главное, заставлять всех ежеминутно забывать, что она больна.  Весь  вечер
она лежала, и праздничный стол был придвинут к ее кровати.
   - Дима, у тебя какие-нибудь нелады с Сережей?  -  спросила  вдруг  Вера
Фаддеевна.
   - Почему нелады?
   - Я слышала, что он звонил тебе вечером, приглашал куда-то.
   - Да, я отказался.
   Помолчав, Вера Фаддеевна сказала с шутливой горечью:
   - Для того чтобы сын встречал Новый год с матерью, ей надобно заболеть.
   - Глупости говоришь, - сказал Вадим, нахмурившись.
   - Глупости, сын, конечно...
   Вадиму  не  хотелось  сегодня  рассказывать  Вере  Фаддеевне  о   своих
отношениях с Сергеем, в которых действительно за последнее время произошла
перемена. Он и вообще-то был молчалив, не слишком любил распространяться о
своих делах.
   О Лене Медовской Вера Фаддеевна могла только догадываться,  потому  что
Лена раза три заходила к Вадиму  после  института.  Вере  Фаддеевне  часто
хотелось спросить у Вадима об этой красивой, всегда нарядной  девушке,  но
она не спрашивала, зная скрытность сына и его