забылось. И об  этом
не следовало жалеть. Новая жизнь пришла с новыми заботами,  устремлениями,
надеждами. Зато исчезли постепенно и всяческие помехи и затруднения первых
дней (над ними можно было  теперь  посмеяться),  все  эти  ложные  страхи,
вспышки копеечного самолюбия, неуклюжая замкнутость и  угловатость  -  все
вошло в норму, уравнялось, утопталось, и жизнь потекла свободнее, легче и,
странное дело, быстрее.
   Вадим по-настоящему стал студентом только на втором курсе - до этого он
все еще был демобилизованный фронтовик.  Он  прочно  и  накрепко  вошел  в
коллектив и одинаково легко дружил теперь со своими ровесниками и  с  теми
не нюхавшими пороха юнцами, на которых он когда-то косился и отчего-то  им
втайне завидовал. Студенческая жизнь с общими для всех интересами уравняла
и сблизила самых разных людей и укрепила их дружбой. Вот когда стало легко
учиться. Несравнимо легче, чем в первые дни и месяцы. И появился подлинный
вкус к учебе, и уже рождалась любовь к своему институту.
   Теперь лучшими минутами, которые проводил Вадим в  институте,  были  не
одинокие вечерние занятия в читальне (как ему казалось прежде),  а  шумные
собрания в клубном зале, или веселые субботние вечера, или жаркие споры  в
аудиториях, которые продолжались потом в  коридорах  и  во  дворе.  Лучшие
минуты были те, когда он бывал не один.
   Во многом помог  ему  Сергей  Палавин.  Вадиму  повезло,  он  пришел  в
институт вместе с другом, - Сергею не удалось поступить в  университет,  и
он решил, чтобы не терять года, пойти в педагогический.
   Сережка был человеком совсем иного склада.  Никаких  трудностей,  кроме
обычных экзаменационных, для него не существовало. Он  сразу,  удивительно
легко  и  естественно  включился  в  студенческую  жизнь,  быстро  завязал
знакомство с ребятами, сумел понравиться  преподавателям,  а  с  девушками
держался по-дружески беспечно и чуть-чуть снисходительно и уже  многим  из
них, вероятно, вскружил голову.
   Вадим гордился тем, что у  него  такой  блестящий,  удачливый  друг.  В
присутствии Сергея он  чувствовал  себя  уверенней,  на  лекциях  старался
садиться с ним рядом и первое время почти не отходил от него в  коридорах.
А Сергей, наоборот, стремился как можно быстрее перезнакомиться  со  всеми
окружающими: с одними он  заговаривал  о  спорте,  с  другими  авторитетно
рассуждал  о  проблемах  языкознания,  третьим  -  юнцам   -   рассказывал
какой-нибудь необычайный фронтовой эпизод,  девушкам  улыбался,  с  кем-то
шутил  мимоходом,  кому-то  предлагал  закурить...  Вадим  поражался  этой
способности Сергея мгновенно ориентироваться  в  любой,  самой  незнакомой
компании.
   - У тебя, Сережка, просто талант какой-то! - искренне говорил он другу.
- Как ты скоро с людьми сходишься!
   - Ну, брат!..  -  самодовольно  усмехался  Сергей.  -  Я  же  психолог,
человека насквозь вижу. А сходиться с людьми,  кстати,  проще  простого...
Расходиться вот трудновато.
   Сергей часто бывал  у  Вадима  дома,  они  вместе  ходили  в  кино,  на
выставки, иногда даже вместе готовились к экзаменам и  семинарам,  но  это
бывало редко: Вадим не любил заниматься вдвоем.  По  существу,  у  Вадима,
когда он вернулся из армии, были лишь два близких человека: мать и Сережка
Палавин. Из старых школьных друзей в Москве никого почти не осталось, а  с
теми, которые и были в Москве, встречаться удавалось редко.
   Веру Фаддеевну Вадим нашел очень изменившейся -  она  постарела,  стала
совсем седая. Работала она помногу, как  и  прежде,  уходила  рано  утром,
приходила поздно. Часто уезжала в  далекие  командировки  -  в  поволжские
колхозы, в Сибирь, на Алтай. Часто  приезжали  в  Москву  ее  знакомые  по
работе, зоотехники и  животноводы  из  тех  краев,  и  останавливались  на
день-два в  их  квартире.  В  большинстве  это  были  люди  немолодые,  но
здоровые, загорелые, простодушно-веселые и очень занятые. Все приезжали  с
подарками: кто привозил арбузы, кто мед, а один  ветеринар  из  Казахстана
привез как-то целый бараний  окорок.  Днем  они  бегали  по  своим  делам,
приходили поздно вечером усталые и голодные и,  вместо  того  чтобы  сразу
после  ужина  устраиваться  на  диване  спать,  обычно  заводили  с  Верой
Фаддеевной разговоры до полуночи - о ремонте  телятников,  травосеянии,  о
настригах, привесах, удоях... Потом они уезжали, обязательно приодевшись в
столице, и если не в новом  пальто,  то  в  новом  галстуке,  с  чемоданом
московских покупок и гостинцев. И  вскоре  приходила  телеграмма:  "Доехал
благополучно привет сыну ждем гости".
   С  матерью  у  Вадима  давно  уже  установились  отношения  простые   и
дружеские. Вера Фаддеевна и в детстве не баловала сына чрезмерной  лаской,
не сюсюкала и не тряслась над ним, как это делают многие "любящие" матери.
С юношеского возраста он привык считать себя - потому что так считала Вера
Фаддеевна - самостоятельным человеком...
   Так в работе, постепенной и упорной, проходили дни Вадима. Вначале,  на
первом курсе, он занимался, пожалуй, больше,  усидчивей  и  азартней,  чем
впоследствии, когда студенческая жизнь вошла  в  привычку  и  он  научился
экономить часы и понял, что на свете, кроме конспектов и  семинаров,  есть
еще множество прекрасных вещей, которым тоже следует уделять время.
   И вот окончился второй курс. Полдороги осталось за плечами, а  то,  что
предстояло,  казалось  уже  нестрашным,  не  пугало  ни  трудностями,   ни
новизной.
   И на рубеже третьего курса, в эту пору  студенческой  зрелости,  пришла
вдруг к Вадиму любовь. Была  она  неожиданной  и  несколько  запоздалой  -
первая любовь в его жизни,  и  потому  много  в  ней  было  странностей  и
несуразностей, и трудно было разобраться Вадиму, что в ней - горечь и  что
- счастье...



        "3"

   Вадим барабанил в  дверь.  Долго  не  открывали,  наконец  зашлепали  в
глубине коридора войлочные  туфли:  это  Аркадий  Львович,  сосед,  -  как
медленно!
   - Что вы грохочете, Вадим? Пожар?
   - Я опаздываю в театр! - радостным  и  прерывающимся  от  бега  голосом
проговорил Вадим. - Через  сорок  минут.  А  мне  еще  надо  к  Смоленской
площади. Представляете?
   - Заприте дверь как следует, - сказал Аркадий Львович, удаляясь. Однако
у дверей своей комнаты он остановился и спросил  с  интересом:  -  Как  вы
думаете ехать на Смоленскую площадь?
   Аркадий Львович был поклонником всяческой рационализации и  особенно  в
области транспорта. У него всегда были какие-то оригинальные идеи на  этот
счет и целая система самых быстрых и экономичных маршрутов в разные  концы
города, которую он пропагандировал. Зная  эту  страсть  Аркадия  Львовича,
Вадим ответил отрывисто и категорично, чтобы сразу кончить разговор:
   - На метро.
   - На метро? - изумленно произнес Аркадий Львович. - Вы с ума  сошли!  Я
вам укажу чудесное сообщение: вы едете до Калужской на любом, идете  через
площадь...
   - На метро, на метро!.. - сказал Вадим, скрываясь в своей комнате.
   Но Аркадий Львович продолжал настойчиво советовать за дверью:
   - Вадим! Вы бежите к Парку культуры, это  две  минуты,  вскакиваете  на
десятку или "Б"... - дверь отворилась,  и  в  комнату  просунулась  голова
Аркадия Львовича, в очках, с черной шелковой шапочкой на бритом черепе.  -
Послушайте: ровно семнадцать минут...
   - Не хочу слушать, я опаздываю! Скажите точно: который час?
   -  Вы  просто  безграмотный  москвич!  -  воскликнул  Аркадий  Львович,
рассердившись, и захлопнул дверь. Потом он  вновь  заглянул  в  комнату  и
таким же разгневанным голосом крикнул: - Без двадцати семь!
   На  письменном  столе  Вадим  увидел  записку:  "Задержусь  на  работе,
собрание. Если очень голоден, обедай  без  меня.  Чайник  с  кипятком  под
подушкой. Мама".
   Хотя он с завтрака ничего не ел, сейчас даже думать о еде не  хотелось.
Это было странно похоже на приподнятое нервное состояние перед экзаменами.
И главное - он опаздывал!
   "Какую надеть рубашку: голубую или в полоску, с пристежным воротничком?
- напряженно  думал  Вадим,  расставляя  на  столе  бритвенный  прибор.  -
Голубую, конечно! С  воротником  закопаешься,  эти  запонки...  А  где  же
билет?"
   В десятый раз он пугался, что потерял билет, и шарил по всем карманам.
   Вадим с минуту разглядывал в  зеркале  свое  лицо  -  разгоряченное,  с
красными от мороза носом и щеками и бледными скулами. Темно-русые  волосы,
примятые над лбом шапкой, торчат с боков жесткими густыми вихрами -  какой
шутовской вид! Надо как-то пригладить их, смочить...
   Когда он намыливал щеки, пришел Сергей.
   - О-о! "Надев мужской наряд, богиня едет в маскарад"?  Я,  кажется,  не
вовремя, - сказал Сергей, останавливаясь на пороге.
   - Ничего, проходи! Раздевайся, - сказал Вадим, не отрываясь от зеркала.
- Я ухожу в театр. Через десять минут.
   - С Леночкой Медовской?
   - Да, да.
   Вадим произнес это "да, да" так  равнодушно  и  будто  бы  механически,
словно это было нечто само собой разумеющееся, хотя на самом  деле  вопрос
Сергея несколько удивил его: "Откуда он знает?"
   - Да-с, с  Леночкой  Медовской,  -  повторил  он  с  той  же  напускной
рассеянностью. - А кстати, как ты угадал?
   - А Лена вчера говорила кому-то в институте, что ты рыцарски  преподнес
ей билет. Я случайно услышал.
   - Даже рыцарски?
   - Да, но вся грусть в том, что я совсем забыл об этом и пришел  к  тебе
по делу. Обидно.
   - Какое дело? Надолго?
   - Десять минут, конечно, не устроят. Ну ладно... -  Сергей  вздохнул  и
стал снимать пальто. Потом он сел в кресло рядом  с  Вадимом  и  вынул  из
кармана какую-то свернутую толстую рукопись. - Это реферат Нины Фокиной  о
повестях Пановой. Я ведь  назначен  оппонентом  и  должен  на  той  неделе
выступать в НСО. А реферат тусклый, ой какой тусклый! Ругать буду.
   -  Тусклый?  Странно.  Ведь  Нина  девица  серьезная,  "умнеющая",  как
выражается Иван Антоныч...
   - Да что - серьезная! Слушай, она взяла свое сообщение,  какое  мы  все
делали  на  семинарах  советской  литературы,  слегка  расширила   его   и
преподносит в виде научной  работы.  Где  тут  серьезность?  Общие  места,
фразеология, ни одной своей мысли... А ведь НСО -  это  как-никак  научное
общество, пусть студенческое, но научное! Что ни говори, а такими работами
смазывается вся идея НСО. Чем оно отличается тогда  от  наших  бесконечных
семинаров и коллоквиумов? Ничем! Ты не согласен?
   - Н-да... конечно, -  ответил  Вадим.  Он  слушал  Сергея  внимательно,
потому что порезал щеку и теперь  всячески  старался  остановить  кровь  и
как-то сделать порез незаметным.
   -  Я  хотел  тебе  прочитать  кое-что  из  этого  "научного"  труда   и
посоветоваться. Ну, услышишь сам на обществе... Выступать я буду резко.  И
вообще все это навело меня на очень мрачные размышления.
   - Что, о бренности всего живого?
   - Хуже, - Сергей серьезно покачал головой. - На  мне  ведь  тоже  висит
реферат, а я и не брался. И никакого желания нет. Стимула нет.
   - Это действительно хуже.
   - Не шути, Вадим. А я начинаю сомневаться - стоит ли дальше тянуть  эту
резину? Ты уверен в том, что наше общество на самом деле научное?
   - Мы должны его сделать таким, - сказал Вадим. - Все зависит от нас.
   Сергей иронически усмехнулся.
   - Ты отвечаешь, как на пресс-конференции.  По-моему,  научное  общество
должно  как-то  обогащать  науку,  а  это  пока  не  в  наших  силах.   Мы
пересказываем друг другу давно известные науке  вещи.  Одни  пересказывают
более  грамотно,  другие  менее  грамотно,  вот  и  все.  Получается  "Дом
пионеров".
   -  И  ты,  что  же...  -  сказал  Вадим,  хватая  полотенце  и  мыло  и
стремительно направляясь в ванную, - собираешься уйти из общества?
   Когда он вернулся из ванной,  влажно-раскрасневшийся  и  взлохмаченный,
Сергей ответил:
   - Уходить я пока не собираюсь, но считаю, что надо как-то преобразовать
все дело. А вот реферат, если я его буду  писать,  я  постараюсь  написать
по-другому. Это будет совсем не то. И потребует времени.
   - Ну, дай бог. Сережка, точно - который час?
   - Без семи семь... Нет, ты ответь мне: я прав?
   - В общем - да. Работа, конечно, идет не блестяще, -  торопливо  сказал
Вадим. - Ох, я опаздываю! Она уйдет без меня...
   - Может быть, дело в том, - сказал Сергей, - что в общество  записалось
много лишних людей? Надо оставить  только  тех,  кто  хочет  и  кто  может
работать  серьезно,  а  всю  бездарную  шушеру,   весь   балласт   отсеять
безжалостно. Конечно, будут шум, вопли, но это необходимо для пользы дела.
Не все же способны к научной работе, в конце концов.
   - Да, да... Кинь-ка мне галстук! Лежит под словарем!
   Сергей подал ему галстук и безнадежно махнул рукой.
   - Нет, ты сейчас невменяем. С тобой невозможно говорить.
   - Ничего подобного! Я слушаю очень внимательно, - возразил Вадим. -  И,
например, не согласен: как ты можешь определить сейчас, кто шушера, а  кто
не шушера? НСО существует только полтора месяца, многие еще никак себя  не
проявили.
   - Вот это и плохо. Ну ладно, поговорим завтра, а  то  ты  трясешься  от
страха, что опоздаешь на минуту. Если б ты так трясся, чтоб на  лекцию  не
опоздать...
   - Чудак, она же уйдет без меня!
   Вадим быстро надел костюм и причесался перед зеркалом.
   - Ну, как я парень - ничего? - спросил он,  зачем-то  встав  к  зеркалу
боком.
   - Ничего, ничего. Вполне.
   - А галстук как? Ничего?
   - И галстук ничего. Только  никогда  не  застегивай  пиджак  донизу.  -
Сергей подошел к нему и расстегнул нижнюю пуговицу. -  Однобортный  пиджак
застегивается на одну среднюю.
   Они оделись и вышли на улицу. Вадим вдруг  вспомнил,  что  забыл  взять
платок, и Сергей дал ему свой -  шелковый,  в  ярко-зеленую  и  коричневую
клетку.
   - Ну, всех благ! - сказал Сергей, подмигивая. - Передай Леночке  привет
от меня.
   Лена Медовская училась в одной группе  с  Вадимом.  До  третьего  курса
Вадим как-то не замечал ее, вернее - он относился к Лене так же, как  и  к
остальным двадцати трем девушкам своей группы.
   Но однажды осенним днем он понял, что это было ошибкой.  Это  случилось
совсем недавно,  в  начале  года.  И  ему  самому  еще  было  неясно,  что
произошло: то ли изменилась после летних каникул Лена, то ли он  сам  стал
другим. А может быть,  его  надоумили  ребята  с  чужих  факультетов,  его
знакомые, - так тоже бывает.
   Они часто спрашивали его, отведя в сторону: "Что это у вас за дивчина в
группе -  кудрявая  такая,  все  время  смеется?"  Он  догадывался:  "А-а,
Леночка? Есть такая! - и шутливо предлагал: - Хочешь познакомлю?  Чудесная
девочка, веселая, поет замечательно". Потом он стал сдержанней: "Это  Лена
Медовская.  Между  прочим,  неплохая  девушка".  И  совсем  равнодушно   в
последнее  время:  "Кто?  А,   это   отличница   наша,   Медовская,   член
редколлегии".
   С театром все получилось неожиданно. На прошлой  неделе  Лена  и  Вадим
оставались делать курсовую  стенгазету  -  Вадим  был  главным  художником
газеты, а Лена возглавляла сектор культуры и искусства.  Одна  из  девушек
рассказывала о спектакле, который она недавно видела в театре оперетты.
   - Я так смеялась, девчата, просто безумно! И  все  время  боялась,  что
завтра буду целый день плакать. И не плакала - удивительно, правда?
   Редактор газеты Максим Вилькин,  или  попросту  Мак,  худой  остролицый
парень в очках  с  толстыми  стеклами,  всегда  ходивший  в  синем  лыжном
костюме, поднял от стола кудрявую голову.
   - В таком случае Лена хитрее всех нас. Она смеется целыми  днями  -  ей
просто некогда плакать.
   - Что ты, Мак?! - воскликнула Лена со смехом. - А над твоими остротами?
Это же чистые слезы! Ох, мальчики, плохо острить вы умеете, а никто вот не
догадается купить билет в театр, пригласить своих - ну, скажем, подруг  по
учебе. А? Вы не  бледнейте,  это  можно  в  календарный  план  внести  как
культмассовую работу. И для отчета пригодится.
   - А мы не бледнеем, - сказал Вадим,  который,  лежа  на  полу,  рисовал
карикатуру. - Вот возьмем да и купим!
   - А вот слабо!
   Спустя мгновение Вадим поднял голову и  увидел,  что  Лена  смотрит  на
него. Он задержал свой взгляд в ее глазах - ясно-карих и  как-то  серьезно
поддразнивающих - немного дольше, чем этого требовала шутка. И  усмехнулся
своему внезапному решению.
   На следующий день в городской кассе Вадим купил два билета на ту  самую
вещь, о которой говорили.
   - Вот твой билет. На субботу, - сказал Вадим на другой день, подойдя  к
ней в коридоре института.
   Лена ничуть не удивилась.
   - Серьезно? Вот молодец! - Она  даже  рассмеялась  от  удовольствия.  -
Сколько я тебе должна?
   - Ничего, пустяки.
   - Какие пустяки? Ты покупал билеты?
   - Нет, ну... Ничего ты мне не должна.
   Лена решительно качнула головой и протянула билет обратно:
   - Тогда я не пойду. Новости еще!
   - Ну хорошо... - Вадим вдруг смутился. Он  подумал,  что,  может  быть,
надо уменьшить цену, но потом решил, что это будет вовсе  глупо.  -  Билет
стоит восемнадцать рублей. Я думал, что лучше поближе...
   - Чудесно! Я тебе отдам в стипендию - согласен?
   Ну конечно, он был согласен!
   - Я так рада, Вадим, - сказала Лена улыбаясь.  -  Правда!  Я  давно  не
видела ничего веселого.
   ...И вот он стоит,  запыхавшийся  и  не  очень  смелый,  с  только  что
зажженной папиросой в зубах, перед знакомой дверью. Он был у Лены  однажды
по делам стенгазеты. Но тогда... Тогда-то он ни о чем не думал и трезвонил
в квартиру, как к себе домой.
   Ему открыла мать Лены, Альбина Трофимовна, миловидная и еще  не  старая
женщина с белокурыми косами,  уложенными  вокруг  головы  короной,  -  эта
прическа еще более молодила ее, - и с очень черными ресницами.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - сказала  она,  приветливо  улыбаясь.  -
Снимайте пальто, Вадим, проходите. А Леночка только  встала,  спала  после
обеда.
   - Как? Она еще не готова?
   - Не беспокойтесь, Леночка умеет очень быстро собираться. Не  в  пример
другим девушкам.
   Пока Лена с помощью Альбины Трофимовны одевалась в своей комнате, Вадим
сидел на диване в столовой и перелистывал  свежий  номер  "Огонька"  -  не
читалось. Он отложил журнал. Он был взволнован -  но  вовсе  не  тем,  что
грозило опоздание в театр и надо бы, наверное, уже ехать в метро,  а  Лена
все еще наряжалась... Нет,  он  и  думать  забыл  о  часах.  Пристально  и
внимательно оглядывал он эту комнату с нежно-сиреневыми обоями  и  легким,
как облако, розовым  абажуром  над  столом,  тяжелый  буфет,  пианино,  на
котором выстроилась целая армия безделушек и лежала  заложенная  ленточкой
книжка в старомодном, с мраморными прожилками, переплете  -  Вадим  издали
прочитал: Данилевский. "Наверное, Альбина Трофимовна увлекается, - подумал
он, - Лена говорила, что ее мать  очень  много  читает  и  особенно  любит
историческое". И Вадиму почему-то понравилось то, что  Альбина  Трофимовна
увлекается Данилевским (хотя узнал бы он это о своей матери -  наверно  бы
посмеялся), и вообще она показалась ему приятной, образованной женщиной  и
очень красивой - похожей на Лену.
   Все в этой комнате, до последней мелочи, казалось  Вадиму  необычайным,
исполненным особого и сокровенного смысла. Ведь здесь  живет  Лена,  здесь
она завтракает по утрам, торопясь в институт и поглядывая на  эти  часы  в
круглом  ореховом  футляре,  и  вечером  сидит  за  чаем,  и  лицо  ее   -
смугло-розовое от абажура, здесь она играет на пианино, читает, забравшись
с ногами на диван - вот так же  сидит  она  в  институте  на  подоконнике,
поджав ногу... И Вадиму никуда вдруг не захотелось уходить отсюда -  зачем
этот глупый театр, что в нем? - он с радостью отдал бы оба билета  Альбине
Трофимовне, лишь бы остаться здесь, побыть хоть немного с Леной вдвоем.
   В это время из соседней комнаты раздался веселый,  повелительный  голос
Лены:
   - Вадим! Можешь войти!
   Он взглянул на часы - прошло пятна