огом  шел  бой.  Значит,   не
остановились  на  Украине,  рвутся  дальше,   на   территории   Российской
Федерации. Значит, война тяжкая, надолго.
   В Новочеркасске вспыхнуло  контрреволюционное  восстание  Голубова,  но
было быстро подавлено. В.Трифонов решил ехать в Ростов, взяв с собой  лишь
девять человек, а весь поезд оставить в Тихорецкой.
   4  мая  на  рассвете,  пробившись  сквозь  встречный  поток   эшелонов,
отступавших с севера,  добрались  наконец  до  Ростова.  Там  шла  спешная
эвакуация, вокзал был забит, молоденький и совершенно одуревший  комендант
станции, недавний питерский студент, орал и отбивался от  окружавших  его,
размахивавших наганами представителей разных отрядов,  каждый  из  которых
требовал отправить его эшелон  в  первую  очередь.  В  городе  то  и  дело
начиналась стрельба, и никто не мог понять, кто стреляет: то ли подошедшие
немцы,  то  ли  белогвардейцы   из   отряда   Дроздовского   или   местные
контрреволюционеры. Неясно представляли это и в штабе. Командующий  Первой
Украинской революционной армией Харченко был  занят  эвакуацией,  стремясь
навести  хоть  какой-то  порядок,  в  этом   помогал   ему   Орджоникидзе,
находившийся в Ростове как чрезвычайный  комиссар  юга  России.  Отец  был
знаком с Серго по Питеру, здесь их пути сошлись вновь, а в дальнейшем  они
много дружно работали вместе на Кавказском фронте.
   К середине дня 4 мая удалось эвакуировать основную массу отрядов.
   Павел записал в дневнике, что  в  три  часа  дня,  когда  он  вместе  с
В.Трифоновым пошел в Палас-отель, где помещался ростовский Совет, там  уже
никого не было, все уехали на вокзал. У входа  стояли  швейцары  и  лакеи,
ухмылялись: "Все удрали!"
   Вечером  опустевший  вокзал  захватила   кучка   офицеров   из   отряда
Дроздовского, но уже через несколько часов, ночью, их вышибли части Второй
Украинской армии, прорвавшиеся  к  Ростову  с  севера,  из  Новочеркасска.
Командовал Второй Украинской  революционной  армией  Бондаренко;  Трифонов
встретился с ним утром 5 мая. (Этот Бондаренко зимой 1919 года был в штабе
9-й Донской  кавдивизии,  которую  Евгений  Трифонов  формировал  тогда  в
Саратове.)  Ростовский  вокзал  вновь   запрудили   войска.   Теперь   тут
распоряжался комиссар по эвакуации города Новочеркасска, прибывший сюда  с
частями Второй армии. Эвакуация продолжалась несколько дней  в  чудовищном
беспорядке. Город горел,  на  вокзале  свирепствовали  мародеры.  Вся  эта
катастрофическая   суматоха   была   вызвана   не   только   стремительным
продвижением немцев, но и тем, что советские части на  Дону  и  Кубани  не
имели единого  командования.  Об  этом  говорится  в  одной  из  телеграмм
В.Трифонова в Москву, в Наркомвоен.
   Из Ростова В.Трифонов  выехал  5  мая  в  одном  вагоне  с  командармом
Харченко,  молодым  здоровенным   парнем.   Оба   украинских   командарма,
Бондаренко и Харченко, слушались Трифонова безотказно:  действовал  мандат
Наркомвоена. Мандат был большой, с печатями и написан  могучим  слогом.  И
Трифонов то и дело его вытаскивал. В том же вагоне  ехал  Савин-Мокроусов,
впоследствии известный крымский партизан; он  был  ранен,  то  стонал,  то
шутил, то начинал вдруг упрашивать  Трифонова  передать  в  Москве  привет
Чичерину: "Он меня знает, мы  были  в  эмиграции  в  Лондоне,  обязательно
передайте ему привет от Савина-Мокроусова!" Это было так важно в ту  ночь,
когда никто не мог сказать, доедет ли Трифонов не  только  до  Москвы,  но
даже до Тихорецкой. В Батайске поезд застрял. На станции,  вокруг  станции
сидели, дремали, лежали вповалку смертельно усталые солдаты Тираспольского
полка: те, что с боями прошли  через  всю  Украину  с  румынского  фронта.
Командир тираспольцев Княгницкий  ждал  какой-то  эшелон,  который  должен
подойти утром. Трифонов поехал дальше на паровозе.
   На том же паровозе оказалась "знаменитая" Маруся Никифорова, начальница
отряда  анархистов,  молодая   пьянчужка   и   психопатка.   Еще   недавно
воспитанница Смольного института, а  ныне  прославленная  атаманша  любила
разъезжать по Ростову в белой черкеске с газырями и белой лохматой папахе,
- ехала тихая, трезвая, в солдатской шинельке. Отряд ее растрепали  немцы,
вместе с нею ехали лишь несколько солдат. Однако через неделю,  добравшись
до Царицына, Маруся приняла участие в бешеном анархистском бунте,  который
поднял Петренко.
   Но тогда, на паровозе, этого не знали. Была холодная  ночь,  с  ветром,
все жались к котлу, чтобы погреться.  Кованая  немецкая  волна  гнала  без
разбора, мяла под себя Дон, Россию, революцию, всех.  В  Тихорецкой  стоял
так называемый начальник войск Северного Кавказа Сорокин. В то  время  еще
никто не знал, что он проявит себя как  изменник  и  будет  расстрелян  не
далее как через год. Тогда он кричал, командовал,  распоряжался  и  грозил
расстрелом, как другие. И на него тоже кричали, не желали ему  подчиняться
и грозили расстрелом. Трагедией момента было то, что слишком  много  людей
распоряжалось.
   Между тем Новочеркасск взяли восставшие казаки, а  8  мая  немцы  взяли
Ростов. Совнарком еще 17 апреля специальным декретом предписал  разоружать
все войска, переходящие из  Украины  на  территорию  Российской  Советской
Республики. По предложению Трифонова была создана комиссия по  разоружению
в составе Харченко, Тер-Арутюнянца, Аронштама и представителя от Сорокина.
Однако, несмотря на выполнение этого  условия  советской  стороной,  немцы
продолжали наступать в глубь Советской России.
   Сложность обстановки становится ясной из нескольких телеграмм Трифонова
в Наркомвоен. Копии этих телеграмм находятся в фондах  Центрального  музея
Советской Армии.

   "9 мая 1918 г.
   Военная вне всякой очереди.
   Москва Ново-Лесной переулок Наркомвоен
   Троцкому Подвойскому.
   Считаю нецелесообразным вмешательство из прекрасного далека  в  местные
дела не зная  обстоятельств  при  которых  приходится  работать...  Своими
распоряжениями вы  вносите  дезорганизацию  в  наладившуюся  было  работу.
Положение здесь чрезвычайно сложное и запутанное. Отступающие  из  Украины
войска до 40  тыс.  совершенно  дезорганизованы  и  деморализованы.  Нужен
большой  такт  и  политическая  опытность  чтобы  не  вызвать  катастрофы.
Распоряжающихся органов здесь четыре или  больше:  3  командующих  армиями
Антонова-Овсеенко. Главнокомандующий Кубанью  Автономов,  Главком  Донской
Ковалев. Вследствие оторванности от России существует стремление к большей
самостоятельности. Нужно постепенно и планомерно вводить и людей и события
в русло. Дело у меня налаживается... Вносить дезорганизацию не следует тем
более, что по отношению ко мне это будет уже не первый раз...
   Член Наркомвоен В.Трифонов".

   Серго выехал из Ростова 8 мая и направился  в  Царицын.  По  дороге  он
вступил в бой с отрядом  анархиста  Петренко,  который  похитил  ценности,
вывезенные в свое время из  екатеринодарского  банка:  несколько  десятков
миллионов рублей золотом. С частью этого золота потом пришлось  повозиться
отцу, поэтому расскажу о нем поподробнее. Эпизод с петренковской авантюрой
описан в книге З.Орджоникидзе "Путь большевика". Серго организовал  погоню
за похитителями. Банду  анархистов  и  левых  эсеров  удалось  догнать  на
бронепоезде где-то около Сарепты, большая часть золота была спасена.
   Не так давно я получил письмо из  Днепропетровска  от  Л.С.Годзиевской,
свидетельницы всей этой головокружительной и похожей на киносюжет истории.
Она ехала в поезде, в котором  везли  ценности.  Ее  муж,  Д.А.Дунин,  был
комиссаром финансов Донской республики. Привожу письмо Л.С.Годзиевской,  -
вернее, два ее письма, дополняющие одно другое, -  как  документ  времени,
рисующий довольно характерную картинку того периода гражданской войны, мая
1918 года.
   "От  Д.А.Дунина  я  узнала,  что  в  Екатеринодар  из  Ростова  прибыли
ценности, изъятые у буржуазии из  сейфов,  плюс  золотой  фонд  Ростовской
республики на сумму 400 миллионов рублей в  золотом  исчислении.  Ценности
были в двух вагонах, товарных. Этот груз был направлен в Екатеринодар, так
как к Ростову подходили немцы. А в  день  прибытия  все  эти  ценности  по
постановлению Совдепа Екатеринодара  были  отправлены  срочно  в  Царицын.
Сопровождать этот груз было поручено комиссару  финансов  Д.А.Дунину.  Ему
были вручены соответствующие мандаты, и он  же  был  назначен  комендантом
поезда с двумя помощниками. На сборы дали 2-3 часа. В сумерках  я  прибыла
на вокзал - там уже стоял мощный  паровоз,  два  классных  вагона,  два  с
ценностями, опломбированных, 20 красноармейцев, два пулемета.  В  один  из
товарных вагонов погрузили ценности Государственного банка.
   До Тихорецка мы домчались быстро, и Дунин отправился к начальнику войск
Северного Кавказа Сорокину, без разрешения которого никто  не  имел  права
двигаться по железной дороге. Через час были  получены  в  штабе  Сорокина
разрешение и пропуск следовать до Царицына, куда мы должны были прибыть  в
течение 24 часов.
   На станции Торговая, за Батайском,  нас  окружил  так  называемый  "1-й
левоэсеровский революционный полк", три эшелона  бандитов  численностью  в
785  человек.  Запломбированные  вагоны  вызвали  у  бандитов  подозрение.
Вооруженные буквально до зубов, они вырывают из рук дежурного  по  станции
жезл и свой первый эшелон пропускают вперед. Так мы  очутились  у  них  "в
плену" - позади нас еще два эшелона. Выхода не было. Надо  было  двигаться
вперед, так как из Ростова были сведения, что вот-вот  город  будет  занят
немцами. Мы поняли, что попали в беду.
   К вечеру на станции  Гнило-Аксайская  бандиты  устроили  нам  крушение:
пустили навстречу нашему паровозу несколько пустых вагонов, и  наш  состав
на полном ходу врезался в эти вагоны.  Паровоз  встал  на  дыбы,  сошел  с
рельсов, мы все попадали с диванов, наступила тишина, и через 5-10 минут к
нам в вагон ворвались вооруженные до  зубов  и  сразу  же  набросились  на
Дунина, потребовав  от  него  документы,  как  от  коменданта  поезда.  Не
дожидаясь ответа, с отборной руганью тут же стали его избивать, избили  до
полусмерти, арестовали и его помощников. И тут же их увели  с  гиканьем  и
криками: "В штаб Духонина!" Это был  мягкий  вагон,  в  котором  находился
начальник штаба - я не уверена в том, что это  был  Петренко,  -  среднего
роста еще  молодой  человек  в  офицерской  шинели,  рядом  с  ним  сестра
милосердия, его любовница. В руках  у  него  находились  все  документы  и
мандаты,  отобранные  у  Дунина,  все  они  подвергались  резкой  критике.
Петренко не верил ни единому слову, он глумился надо  всем  и  всеми.  Нас
обвинили в том, что мы белогвардейцы, что ценности мы где-то  награбили  и
что все мы подлежим расстрелу. В таком ужасе нас держали около трех суток,
продолжая очень медленно двигаться  вперед.  Мы  все  находились  в  одном
вагоне под стражей. Нас ограбили до нитки. Пить не  давали,  умываться  не
давали, кормили сыром (иногда) и держали под угрозой расстрела.
   На одной из станций, уже  на  подступах  к  Сарепте,  бандиты  устроили
митинг  и  постановили,  что,  поскольку  деньги  народные,   они   должны
принадлежать народу, надо делить, и баста. И  начали  делить.  Открыт  был
вагон, где были золотые монеты. Кто их раздавал, нам не было видно из окна
вагона, но мы видели, как бандиты их прятали: они снимали с  себя  сапоги,
запихивали деньги в  портянки,  завязывали  в  тряпье  и  подвешивали  под
колени, прятали в ножны. Вагон же с ценностями из Ростова не трогали.
   Картина была потрясающая. Нас выгоняли всех в поле,  но  мы  отказались
идти, так как решили, что бандиты из пулеметов всех расстреляют. Среди нас
была жена одного комиссара, ожидавшая ребенка. Вот в этот самый  отчаянный
момент  подоспела  помощь  со  стороны  Серго  Орджоникидзе.  Он  и   тов.
Дунаевский, комиссар из Ростова (впоследствии  расстрелянный  Сорокиным  в
Пятигорске), вместе с воинскими  частями,  оставившими  Ростов,  нас  всех
спасли. Три эшелона бандитов были окружены, разоружены (оружие всех  видов
и родов лежало горой до самых крыш вагонов), обысканы. Значительная  часть
золота была тут же изъята, и только небольшая часть пропала со  сбежавшими
в поле. Нас, женщин, отвели  в  вагон  Серго...  Тут  же  был  организован
военно-полевой  суд  в  составе  пяти  человек:  Серго  Орджоникидзе,  тт.
Дунаевского, Дунина и еще двух (фамилий не  помню),  и  у  вагона,  где  я
находилась, на моих глазах семь бандитов были расстреляны, в том  числе  и
начальник штаба левоэсеровского полка. Я его  очень  хорошо  запомнила,  в
серой офицерской шинели  -  надо  отдать  ему  справедливость,  умирал  он
мужественно. С разрешения комвзвода он подошел вплотную к  красноармейцам,
раскрыл,  вернее,  распахнул  свою  шинель,  кричал  все  время:  "Братцы,
стреляйте только в грудь!" Так он шел спиной к полю и  рухнул  под  пулями
последним.
   Таким образом спас нас всех, в том  числе  и  меня,  от  верной  смерти
Серго. Нас привезли в Царицын. И в ту же ночь  Царицын  стала  осаждать  и
бомбить знаменитая Маруся Никифорова. Оставаться было опасно, никто не мог
сказать, в  чем  дело,  полная  информация  отсутствовала,  и  меня  Дунин
буквально последним пароходом отправил в  Саратов,  а  сам  возвратился  в
Царицын для участия в государственной комиссии по сдаче ценностей. Вот так
схематически обстояло дело с хищением  ценностей  в  сумме  400  миллионов
рублей".
   Л.С.Годзиевская  пишет  не  совсем   точно:   два   эшелона   бандитов,
возглавляемые, по-видимому, самим Петренко, сумели прорваться к  Царицыну.
Трое суток шел настоящий бой на улицах города, и лишь  12  мая  мятеж  был
ликвидирован и золото возвращено Государственному банку.


   Орджоникидзе и Трифонов,  как  два  чрезвычайных  комиссара,  разделили
сферы действий: Орджоникидзе поехал из Ростова в Царицын, а Трифонов -  на
юг, в Екатеринодар и Новороссийск.
   В  Екатеринодаре  Трифонов  намеревался  переговорить  с   Автономовым,
главкомом Кубанской республики, но того не было в городе. Вечером  10  мая
Трифонов вместе с  секретарем  ростовского  Совета  Равиковичем  выехал  в
Новороссийск и прибыл туда ночью. Несмотря на ночные часы,  в  городе  шла
гульба, по улицам шатались ватаги моряков, горланили песни.
   Весь ушедший из Севастополя Черноморский флот  стоял  в  Новороссийском
порту. Севастополь был взят немцами, и они  радиотелеграммой  потребовали,
чтобы  корабли  вернулись  в  Севастополь,  -  иначе  угрожали  продолжать
наступление на Кавказ. В штабе Трифонов встретил наркома почт и  телеграфа
Н.П.Глебова-Авилова  и  местного  партийного  работника  Островскую,   они
обрисовали положение, достаточно напряженное: флот  находился  в  западне.
Немецкие подводные лодки подходили к самому входу в Новороссийскую  бухту,
немецкие аэропланы летали над  бухтой.  В  случае  наступления  немцев  по
берегу не было ни достаточных  сил  для  сопротивления,  ни  укреплений  у
города. Внушало тревогу и  политическое  положение.  Командовавший  флотом
адмирал Саблин  определенно  реставрировал  на  кораблях  старые  порядки,
начиная с того, что поднял старый андреевский флаг.  Под  покровительством
Саблина оживало реакционное офицерство.
   Работа большевиков с  матросами  затруднялась  бедой,  общей  для  всей
периферии: оторванностью от центра, отсутствием  регулярной  информации  и
политического руководства. На флоте не  было  комиссара  -  эту  должность
упразднил проходивший в марте Второй  общечерноморский  съезд.  И  местных
большевиков  тревожило  то,  что  команды  все   подпадали   под   влияние
офицерства,  среди  которого  были  сильны  эсеры,   меньшевики,   скрытые
контрреволюционеры, склонявшие матросов к тому, чтобы  вернуть  корабли  в
Севастополь. Новороссийск был плохо приспособлен для военного флота. Но  и
уходить было некуда: все порты Черного моря уже захватили враги.
   Большевики предвидели трагический исход: топить флот.  Через  несколько
дней, 18 июня,  это  было  сделано  под  руководством  посланного  Лениным
Ф.Раскольникова, и эсминец "Керчь" послал прощальное радио:  "Всем,  всем.
Погиб, уничтожив те корабли Черноморского флота, которые предпочли  гибель
позорной сдаче  Германии".  Но  в  тот  день,  когда  Трифонов  приехал  в
Новороссийск, был в штабе  и  разговаривал  на  броненосце  с  командующим
флотом Саблиным, этот исход еще не казался единственно возможным.
   Невозможным было только одно: отдавать флот Германии.  Трифонов  понял,
что  командование  флотом  стоит  на  пороге  жизненно  важных  решений  и
оставлять Саблина без комиссара нельзя. В  телеграмме,  посланной  уже  из
Царицына,  17  мая,  Трифонов  предложил   назначить   двух   политических
комиссаров  в  Черноморский  флот  и  назвал  две  фамилии,  в  том  числе
Глебова-Авилова. Это совпало с решением центра: еще 14  мая  Глебов-Авилов
был назначен главным комиссаром Черноморского флота и в  тот  день,  когда
Трифонов давал эту телеграмму, уже приступил к исполнению обязанностей.
   12 мая из Новороссийска Трифонов отправил в Наркомвоен телеграмму:

   "Москва Ново-Лесной переулок Наркомвоен Троцкому,
   копия Александровский вокзал поезд Военного Совета Бонч-Бруевичу.
   Сегодня  прибыл  в  Новороссийск.  Пробуду  день  или   два   и   через
Екатеринодар Тихорецкую если позволят обстоятельства выеду в Москву.  Наши
войска занимают позиции у Батайска...
   Принимаются меры военного характера.  Помимо  того  принимаю  меры  для
ликвидации  гражданской  войны  мирными  путями.   Гарантирую   повстанцам
безопасность и свободный проезд до любого пограничного пункта.
   Телеграфируйте свое мнение по этому вопросу  Екатеринодар  Чрезвычайный
штаб обороны мне.
   Член Наркомвоен В.Трифонов".

   Из  телеграммы  от  9  мая  явствует,  что  у  Трифонова   складывались
неблестящие отношения с Наркомвоеном, и в частности с Троцким. Вступать  с
Троцким в конфликт было дело  нехитрое:  его  терпеть  не  могли  военные,
фронтовые работники. Впрочем, и у отца характер был не из легких.  Он  был
слишком независим, обо всем составлял собственное мнение и отстаивал его с
большим упорством.
   Мне известно из одного письма к Е.Трифонову, написанного  в  конце  мая
1918  года,  о  том,  что  неважные  отношения  сложились  у  отца   и   с
Антоновым-Овсеенко, и с Юреневым, хотя с обоими он  тесно  работал  еще  в
Питере, в красногвардейский период. В этом письме  много  интересного,  но
приводить его мне не хочется, потому что и Антонов-Овсеенко, и  Юренев,  и
Трифонов, при всех их разногласиях, теперь как бы сравнялись судьбой.
   Они могли спорить, могли  не  любить  друг  друга,  могли  ошибаться  и
заблуждаться, что свойственно людям, но они делали одно дело: революцию. И
были преданы этому делу. И погибли за него.
   14 мая Трифонов приехал в Екатеринодар и встретился наконец с главкомом
войск Северного  Кавказа  Автономовым,  который  только  что  вернулся  из
Армавира. Между ЦИК Кубанской республики и Автономовым  в  это  время  уже
назревал  конфликт,  который  вскоре  едва  не   дошел   до   вооруженного
столкновения. Еще более явно обнаружилась в эти дни вражда между Сорокиным
и местным Советом в Тихорецкой. Оба  военных  деятеля  проявляли  открытый
бонапартизм,  не  желали  подчиняться  ни  Москве,  ни  местным  партийным
организациям. В роли командующих они оказались беспомощны, зато под флагом
борьбы с контрреволюцией расстреливали людей направо и налево, пытаясь как
будто бы наладить дисциплину, а на самом деле еще более сгущали сумбур.
   Трифонов  старался  укротить  чересчур  самостоятельных  военкомов.   В
Тихорецкой он решительно встал на сторону местного Совета в  его  споре  с
Сорокиным и предотвратил едва не начавшееся кровопролитие.  Из  Тихорецкой
же 15 мая Трифонов отправил шифрованную телеграмму в Екатеринодар, на  имя
военкома Кубанской республики Иванова, где среди н