.доведенное   до
совершенства умение. Вы продолжайте, святой отец.
   - Так вот, господь отошел от дел, а сатана - нет.
   Это и удручает наших воинов, ибо Зло  активно,  оно  захватывает  все
новые земли, оно  уже  призвало  всю  нечисть,  с  ним  подземные  силы,
подводные и водные, с ним  черная  магия,  а  у  нас...  Ты  должен  это
понимать, но укрепиться верой в сердце...Верой в нашу правоту.
   Он удрученно умолк. Вид у  него  был  настолько  подавленный,  что  я
сказал, только бы его утешить:
   - А мне это как-то... Наверно, я пришел из такого... гм... села,  что
мы посчитали бы себя оскорбленными, если бы господь бог нам вытирал нос.
Впрочем, и сатане мы бы  не  позволили.  Словом,  если  господь  бог  не
вмешивается, то это значит, что он полностью полагается на своих... свои
создания. Ведь он создавал мир в момент вдохновения, а это  выше  любого
мастерства! Мне как-то больше нравится, что меня не ведут за ручку.
   Я еще не договорил, когда ощутил, что говорю искренне.  Ни  царь,  ни
бог и не герой, как поется в какой-то старой доброй песне,  добьемся  мы
освобожденья своею собственной рукой... И со Злом будем  бороться  сами,
не оглядываясь на гувернера за спиной.
   Священник смотрел с изумлением.
   - Откуда ты? - спросил он тревожно. - От  твоих  слов  веет  холодом.
Гордыня, страшная гордыня!
   - Пусть гордыня, - согласился я, - но и гордыню тоже создал Творец.
   - Да, но счел смертным грехом для чад своих.
   - Для чад, - согласился я, - но когда чада становятся взрослыми...
   - Несчастный! - воскликнул  он.  Отшатнулся,  пугливо  перекрестился,
перекрестил меня. - Пади на колени и  моли  господа  простить  за  такую
ересь!
   Я молча повернулся  и  пошел  к  выходу.  Священник  торопливо  читал
требник. На пороге я обернулся, захотелось оставить за  собой  последнее
слово:
   - Так вы, святой отец, совсем не гордитесь, что вы - создание божье?
   Священник смотрел на меня с отчаянием. Я уже открывал дверь, когда он
вскочил и, быстро-быстро семеня старческими ногами, устремился  ко  мне.
Лицо его раскраснелось от усилий, он задыхался, сказал торопливо:
   - Не знаю, поможет ли... Но, прошу тебя... Меня передернуло, когда он
расстегнул ворот. Шея дряблая и худая, как  у  помирающего  от  старости
гуся, такие же дряблые пальцы с подагрическими суставами  ухватились  за
тонкую серебряную цепочку с крохотным серебряным крестиком на груди.
   - Возьми...  Это...  может  пригодиться.  Я  интеллигент,  отказывать
как-то вот так прямо в глаза не могу, я даже могу  что-то  пообещать,  а
потом, естественно, найду тысячу убедительных  доводов,  почему  так  не
надо делать.
   Выброшу, подумал я. Выйду за ворота  и  выброшу.  Но  молча  наклонил
голову. Священник надел мне цепочку, голова и шея у меня  оказались  еще
те, едва налезла, чуть уши не оборвал, священник заморился так, что  мне
стало жаль старого несчастного человека, погрязшего в суевериях.
   - Спасибо, - сказал я. - Э-э... я оценил жест. Спасибо.

Глава 8

   Постояв перед собором, -  но  не  с  моим  умением  замечать  слежку,
отмечаться перед витринами не умею, да и где здесь витрины, - я двинулся
в соседний квартал. Кроме храма, где-то  в  центре  обязано  быть  нечто
подобное  Ленинке.  Ну,  пусть  не  Ленинке  или  даже  Некрасовке,   но
библиотеки существовали во все времена, а здесь,  в  европейской  части,
где даже короли не умели читать и писать, монахи  создавали  собственные
книгохранилища. Сперва из подручного материала, изучая врага изнутри,  а
потом  уже  начали  записывать  свои  видения,   откровения,   поучения,
искушения и  прочие  примеры  духовных  подвигов  в  борьбе  с  местными
дьяволами.
   Издали донеслись крики. Я повертел головой, привстал на  цыпочках.  С
моим ростом было видно поверх забора, как по параллельной улочке  мчится
оборванный человек, а за ним толпа разъяренных мужиков. У кого  в  руках
дубины, у кого камни, а у двоих я заметил настоящие боевые палицы.
   Беглец свернул, промчался по переулку. Он мчался  прямо  на  меня,  я
увидел перекошенное страхом  потное  лицо,  раздутые  в  беге  ноздри  и
раскрытый рот. По фигу все погони на белом свете, я отступил в  сторону,
улица  узкая,  пусть  бежит  свободно.  Беглец  от  неожиданности   даже
заспотыкался, я по его логике должен вообще перегородить дорогу, а то  и
шарахнуть по голове рукоятью топора, если не обухом... Но я  отступил  в
сторону еще и еще, вообще прижался к стене здания, за топор не хватался,
и  бегущий  пробежал,  как   затравленный   заяц,   готовый   упасть   и
проскользнуть у меня под ногами.
   Спустя мгновение из-за поворота выбежала галдящая толпа,  похожая  на
многоногое и многорукое вопящее чудовище. Над головами  мелькают  палки,
дубины, сжатые кулаки. Я поморщился, шагнул на середину улицы и  взял  в
обе руки топор.
   - Стоять! - голос мой  прозвучал  уверенно,  я  старательно  подражал
Ланзероту. - Что за самосуд?
   Толпа готова была, казалось, смять меня на бегу, но я вскинул  топор,
поиграл лезвием, бросая солнечные зайчики им в  глаза,  и  показал  всем
видом, что снесу голову всякому, кто осмелится  подойти  первым.  Мужики
галдели зло  и  растерянно,  кое-кто  попытался  протиснуться  сзади.  Я
ударил,  не  глядя,  угодил  обухом,  руку  тряхнуло,  донесся  треск  и
болезненный стон.
   - Доблестный рыцарь! - крикнул один рассерженно. - Ты нездешний, чего
лезешь?
   - Нельзя вот так, - возразил я.
   - А как можно? - заорали со  всех  сторон.  -  Как  можно?  Как  этот
Шершень можно?
   - Кто такой Шершень?  -  осведомился  я  надменно.  Мужики  закричали
наперебой:
   - Он обокрал лавку Колуна!
   - Он зарезал вдову Гамбуса и ее двух малых детей!
   - Он страшится сильных, а грабит самых сирых и беззащитных!
   - Он обесчестил дочь судьи прямо в его саду, а  потом  вошел  в  дом,
вынес дорогие вещи и зарезал старую мать судьи!
   - Он...
   - А еще...
   Я поворачивался во все стороны. Краска прилила сперва к щекам,  потом
запылали уши. Они галдели, потрясали кулаками.  Самые  нетерпеливые  уже
проскользнули мимо, как только уверились, что больше топором  махать  не
стану. За ними последовали и  другие.  Только  один  остановился  передо
мной, укоризненно покачал головой, еще кто-то плюнул мне под ноги.
   Я сгорбился, уже не до прогулок, спрятал топор, стараясь сделать  его
как можно незаметнее, потащился обратно к постоялому двору.
   - Эй, друг! - послышался возглас.
   Меня догонял невысокий мужчина, черноволосый, с  красивым  ястребиным
носом,  черной  аккуратной  бородкой,  что  выглядела   как   небритость
двухнедельной давности, глаза живые, острые, с чувством юмора.
   - Да, - ответил я убито, - слушаю.
   - Не убивайся, - сказал мужчина  неожиданно  мягко.  -  Не  убивайся,
говорю! Эй, Гасан, у тебя есть еще хороший эль?  Принеси  кувшин  и  две
чашки. Чистых!
   Я дал увлечь себя под полотняный навес  за  стол.  Неприметного  вида
хозяин  поставил  на  середину  стола  кувшин  и  две  чашки  и   исчез.
Чернобородый повторил мягко, настойчиво:
   -  Не  терзайся.  Садись,  садись  поудобнее!  Твое  побуждение  было
благородным. Твое сердце велело тебе прийти на помощь обиженному, вот ты
и пришел... Это нормально для ребенка. Не обижайся, все мы в  этом  мире
дети. Взрослеем очень медленно... И не все одновременно. Ты  видел,  как
растет щенок?.. То голова, то ноги, то  уши...  Есть  даже  две  стадии:
"скамеечка" и "табуреточка", когда щенок растет либо только  в  длину  и
похож на скамеечку с короткими ножками, либо тянется  вверх  в  короткую
табуреточку с длинными ногами. К тому же еще сердце чаще всего отстает в
росте, не успевает... А про мозги уж молчу. Десятимесячный щенок  ростом
уже со взрослую собаку! Но какой дурак, верно? Так и мы, люди. Я не  про
отдельных людей, это понятно, а про человечество. В  одних  королевствах
живут брюхом, в другом - сердцем, в третьих... хотел бы сказать -  умом,
но таких пока нет. Есть только королевства, где  людей,  поступающих  по
уму, гораздо больше. Не знаю, что тому причиной, но  в  ряде  королевств
даже короли руководствуются умом,  а  не  детским  тщеславием,  обидами,
гордостью, жадностью.
   Пока он говорил, быстро, живо и очень убедительно, я  потягивал  этот
эль,  который  показался  чересчур  крепким.  Эль,  как  я  считал,  это
доморощенное пиво, а этот напиток  больше  смахивает  на  дорогое  вино.
Когда собеседник умолк  и  сам  припал  к  кружке  с  вином,  я  спросил
тоскливо:
   - Это где же такие королевства?
   Он осушил чашку одним духом, налил  вторую,  эту  смаковал  медленно,
осторожными глотками. Отвечать не торопился,  но  я  молчал,  смотрел  с
ожиданием, и он сказал с прежней мягкой улыбкой:
   - Ты поступил по велению сердца. Это лучше, чем по велению брюха,  но
все же лучше бы по уму.
   Улыбка его была извиняющаяся, вроде бы предложил мне не то  глупость,
не то что-то совсем уж непонятное. Я буркнул:
   - А как по уму? Задержать и тащить в суд? Так задержи я, тут же прямо
растерзали бы. И ничего бы я не смог...
   Он наклонил голову.
   - Ценю твои нравственные метания. Однако почему не решить,  что  этим
местным жителям виднее, кто у них в городе вор, а кто законопослушен?  И
что они, при всех своих недостатках, могут все же точнее определить вину
своего односельчанина, чем ты, чужак?
   Я пробормотал:
   - Могут быть отдельные ошибки следствия...  Он  возразил,  ничуть  не
удивившись такой терминологии:
   - Могут, но это одна на сто тысяч! А  так  ты  дал  уйти  неуловимому
вору, который попался лишь по случайности, а теперь натворит зла намного
больше. Он убил, как я слышал, двадцать семь  невинных  горожан,  в  том
числе их жен и  детей,  а  ты  его  спас.  А  сколько  убьет  еще,  мстя
обидчикам? Что, останешься и будешь его ловить? Не  останешься,  у  вас,
как догадываюсь, долгий путь, а задерживаться не в вашей власти. Дорогой
юноша, начинай жить по уму. По сердцу - это детство. Милое, но все же...
не умное. Начинай жить по уму.
   Он отодвинул кружку, в темных живых глазах блеснули багровые искорки.
Мне стало не по себе, но увидел такие же отблески на стене,  понял,  что
хозяин за моей спиной зажег очаг. Чернобородый снисходительно улыбнулся,
словно понял мой испуг. Поднялся он довольно неожиданно.  Я  подниматься
не стал, отяжелел от вина, тело в приятной истоме, отдыхает, спросил:
   - Погоди, ты говорил, что есть королевства... где поступают по уму?
   - Есть, -  ответил  он  с  улыбкой.  -  По  крайней  мере,  стараются
поступать по уму. И чаще поступают все-таки по уму.
   Он отступил еще на шаг. Только сейчас  я  заметил,  что  уже  настала
ночь, тень скрыла моего собеседника  почти  целиком,  в  багровом  свете
близкого очага оставалось только его лицо да на уровне груди  колыхались
во тьме белые кисти рук. Но багровые огоньки в глазах стали ярче.
   - Что за королевства?
   - Узнаешь, - ответил он. - Скоро.
   Мрак поглотил его без всплеска, как болото проглатывает камень.
   Какое это все-таки блаженство - рухнуть не на голую землю, не на ложе
из еловых веток. Еловые ветки, голая земля - это для героев, а  из  меня
какой рейнджер? Зато вот так завалиться  на  матрас,  настоящий  матрас,
хоть и набитый сеном! Плюс - настоящая подушка, пусть даже жесткие перья
продырявливают ткань и царапают щеку! Одеяло тоже настоящее,  тряпочное,
а не дурно пахнущие и жесткие шкуры.
   Я помылся в  бочке  с  водой,  вызвав  молчаливое  неодобрение  таким
странным ритуалом, растерся и скользнул под одеяло. Рудольф лег  одетым,
Бернард тоже снял только  железный  панцирь  и  кольчугу,  Асмер  вообще
устроился где-то в коридоре, дабы перехватить гадов еще на полдороге.
   Блаженное тепло начало изливаться из печени  и  сердца  на  периферию
сразу же, едва я в  наслаждении  растянулся  на  матрас.  Перед  глазами
проступили картинки, еще я чувствовал,  что  лежу  на  мягкой,  пахнущей
сеном кровати, но другая моя часть отделилась,  вознеслась  в  восторге,
ликовании, радостном и необъяснимом. Сердце стучало чаще, дыхание  пошло
горячее. Я оглядывал мир так, словно впервые увидел это  звездное  небо,
этот зловеще прекрасный диск  огромной  мертвенной  луны,  этот  черный,
иззубренный край леса, что  таинственно  и  страшно  впивается  остриями
деревьев в небосвод.
   - Нет, - прошептал я, - такая красота  не  может  принадлежать  силам
Тьмы... Это создано... нет, не Тьмой, не Тьмой! Как  и  вся  красота  на
свете, телесная или духовная... Как прекрасен этот мир...
   Я  чувствовал,  как  душа  открывается  навстречу   этому   странному
небесному свету, что разлит и в ночи, и в этой тьме, что так  же  угодна
богу, как  и  свет  солнца.  С  глазами  от  восторга  произошло  что-то
странное: я чувствовал, что поднималось над землей, хотя в то  же  самое
время ощущал и хрустящее сено матраса под спиной и боком, и даже  острый
кончик перышка у щеки. Однако восторг вздымал выше, я посмотрел  вниз  и
увидел  самого  себя,  с  глупо  вытаращенными  от  восторга  глазами  и
распахнутым в глупой улыбке ртом.
   Я счастливо засмеялся, взлетел, повернулся вокруг своей оси,  ощутил,
что я или моя душа в состоянии летать, парить, взмывать на крыльях веры,
преданности принцессе и этим, везущим кости Тертуллиана.
   Я смеялся и летел над  землей  все  быстрее  и  быстрее,  наслаждаясь
немыслимым полетом. Лес с освещенными серебряной луной вершинами казался
темным морем, из этого мрака торчали глыбы серебра, на полянах кружились
искры. Я запоздало понял, что это и есть  те  эльфы,  о  которых  как-то
рассказывал Бернард, но которых он сам не видел.
   Хотел вернуться, посмотреть ближе, но впереди  внезапно  блеснуло.  Я
несся  быстрее  любой  птицы,  быстрее  дракона,  о  которых  так  любят
рассказывать  старики,  и  уже  через  пару  мгновений  различил  быстро
увеличивающийся в размерах мрачный замок из массивных глыб серого камня.
Вблизи он уже не казался блестящим, хотя лунный свет высвечивал  его  до
основания - замок на вершине большого каменистого  холма.  Вокруг  замка
только камни - ни рва, ни вала...
   Замок поворачивался, как игрушечный. Я рассмотрел  башенки,  мостики,
переходы. Темные окна-бойницы глядели мрачными провалами, только в  двух
окнах горел свет. Я  подлетел  ближе,  в  теле  необычная  легкость,  ни
страха, ни удивления, как только бывает  во  сне,  когда  ощущаешь  одну
тихую, светлую радость безгрешной души.
   Через окно был виден краешек освещенного  свечами  помещения,  ничего
ужасного, но бестелесное тело пронизал странный  холод.  Подсвечники  на
столе и на стенах массивные, из старой меди,  свечи  толстые,  почему-то
черные, на столе два человеческих черепа, в  глазницах  одного  глумливо
горели свечи.
   За столом сидел мужчина, а второй, стоя спиной к окну,  размешивал  в
широком тигле угли. Я уже почти полюбил запах костра, но  сейчас  аромат
горящих углей казался зловещим, от  них  исходил  смрад,  пахло  горящей
смолой, серой...
   Холод пронизывал все сильнее. "Тело тяжелеет, -  мелькнула  тревожная
мысль, - надо убираться прочь. Если упаду, разобьюсь  насмерть,  а  если
даже не разобьюсь, утром Бернард все равно найдет в постели  бездыханный
труп".
   Человек за столом как будто ощутил мое  присутствие.  Я  содрогнулся,
когда он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
   - Так, - сказал он бесстрастно, - ты уже здесь...  Улаф,  взгляни  на
гостя.
   Второй обернулся. Я содрогнулся всем невесомым телом. Вместо  лица  у
второго была безобразная звериная морда, густо заросшая черной  шерстью.
Маленькие глаза горели багровым,  как  угли  догорающего  костра.  Пасть
распахнулась, я услышал короткий рев.
   Человек за столом кивнул.
   - Ты прав, - сказал он со зловещим удовлетворением. - Это и есть тот,
кто убил  моего  верного  вассала,  а  твоего  брата.  Взгляни  на  него
внимательнее! Ты должен найти его и уничтожить.
   Человек со звериной мордой рванулся к окну. Я инстинктивно отпрянул и
повис в воздухе в двух шагах от стены. Зверочеловек проревел люто, слюна
потекла от бешенства, а громадные зубы лязгали в судороге:
   - Ты... я убью... Я убью!
   Я с трудом заставил свои помертвевшие губы шевелиться
   - Твой брат был не прав... Он всего лишь понес заслуженную кару.
   - Я убью! - проревел Улаф.
   - Человек предполагает, - сказал я, - а господь располагает.
   Я попробовал осенить себя крестным знамением, здесь это действует как
чашка крепкого кофе,  освежает  и  отрезвляет,  но  рука  не  слушалась.
Человек  за  столом  поднялся,  вперил  указательный  палец   и   что-то
выкрикнул.  Я  ощутил,  как  все  тело  отяжелело,  стена  перед   лицом
заскользила вверх все быстрее и быстрее. Ветер ударил  снизу,  в  голове
полыхнула паническая мысль, что тело обрело подлинный  вес  и  теперь  я
разобьюсь о камни внизу.
   "Господи! - воззвал я мысленно. - Если в этом  мире  ты  еще  есть...
Душу свою тебе вверяю!.. А тело... это всего  лишь  плоть...  Не  покинь
меня в мой последний миг!"
   Наяву я никогда бы не сказал таких слов, но сейчас  они  выплеснулись
прямо из моего сердца. Подошвы с силой ударились о твердое. Я  завалился
на бок, перекатился. В замке, который  теперь  нависал  надо  мной,  как
огромная  скала,  заслоняющая  полмира,  раздались  громкие  голоса.  Со
скрипом начали открываться двери. Сверкнули  наконечники  копий,  влажно
блеснули металлические шлемы.
   В панике я подпрыгнул, страстно желая снова взвиться в  воздух,  -  и
тело послушно пошло вверх.  Сперва  медленно,  будто  воздушный  пузырек
продавливался сквозь кисель, а потом все быстрее и быстрее.
   Из окна высунулись две головы, на человеческой и звериной я разглядел
сильнейшее разочарование, неистовую злобу. Вдогонку  несся  злобный  вой
Улафа, но навстречу летели звезды, простые и хвостатые, внизу  замелькал
лес, далеко  справа  на  горизонте  проплыли  горные  пики,  а  потом  я
рассмотрел крыши домов.
   Я замедлил полет уже у самой земли, неслышно  опустился  и  юркнул  в
свое тело из мяса и костей. Бернард  заворочался,  что-то  пробурчал  во
сне.
   Я притворился спящим, хотя сна уже не было ни в одном глазу.  Бернард
привстал, бросил в догорающий очаг пару поленьев, потом я ощутил на себе
пристальный взгляд старого воина. Я затаил дыхание, потому  что  Бернард
подошел вплотную и навис надо мной. Из-под опущенных ресниц я видел, как
к моему горлу потянулись огромные ладони. Я зажмурился поплотнее, затаил
дыхание.
   Что-то накрыло сверху, а когда я осмелился приоткрыть один глаз, меня
до самого подбородка укрывало толстое одеяло. Бернард уже сидел у очага,
смотрел в огонь. Брови сдвинуты на переносице, красные  огни  страшно  и
зловеще подсвечивают крупное лицо.
   Я продолжал притворяться спящим, пока блаженное тепло не разошлось по
всему телу, я снова летал, перепрыгивал с одной плоской  крыши  дома  на
другую, стараясь не запутаться в антеннах и проводах... а  потом  грубая
рука сорвала одеяло.
   Я распахнул глаза. Солнце уже заглядывало в  окно.  Бернард  выглядел
сердитым.
   - Вставай! Сколько можно спать? Рудольф,  дай  парню  пару  монет  на
дорогу и обустройство. И малость из новой одежды.
   Я выставил перед собой ладони.
   - Не нужно! Ничего не нужно. Неужели я со своими руками не найду себе
работы? Лучше скажите, кто такой Улаф?
   Руки Бернарда замерли. Он медленно повернулся, острые глаза  впились,
как пущенные сильной рукой стрелы.
   - Какой Улаф? - переспросил он резко. - О ком ты говоришь?
   - Просто Улаф, - пробормотал я,  голос  Бернарда  показался  чересчур
злым. - Морда  у  него  только  не  очень-то  человеческая.  Можно  даже
сказать, звериная.
   Бернард обернулся, взгляд протыкал насквозь, как  острия  ножей  лист
чертополоха.
   - Откуда знаешь про Улафа? Я пробормотал:
   - Снился...
   - Снился? Разве может сниться то, чего никогда не видел?
   Асмер прислушался к разговору, встав