ел,  где-то  слышал,
хотя непонятно, почему в стаде овец да вдруг козел...
   Впереди раздались  крики,  брань,  тут  же  вопли,  звон  металла.  Я
пробовал удержать  коня,  но  этот  боевой  дурак,  приученный  прошлыми
хозяевами, понесся на шум схватки, как Леня  Голубков  в  МММ.  Ланзерот
яростно рубился с целой толпой крепких мужчин, все в добротных блестящих
кольчугах, что делало их похожими на больших рыб, в остроконечных шлемах
с конскими хвостами. К счастью для Ланзерота, они бросились на него хоть
и с острыми, как бритва, саблями, но чересчур  легкими.  Еще  с  десяток
лучников метко и сильно били в Ланзерота длинными  стрелами.  В  воздухе
стоял сухой  треск,  щепа  разлеталась,  как  конфетти,  а  Ланзерот  не
по-рыцарски живо вертелся в седле и с каждым ударом рассекал  противника
либо до пояса, либо сшибал головы.
   Я метнул молот. Сразу двое упали, сплющенные, как серые пластилиновые
фигурки, у которых внутри красная начинка. Ланзерот  оглянулся,  гаркнул
разъяренно:
   - Твое место у повозки, дурак! Там опаснее всего! Я молча подал  коня
назад. Хоть и назвал дураком, но нечаянно проговорился, что  я  стою  не
меньше его, благородного и обученного рыцаря. Если не больше.
   Дорога пошла с малым наклоном вниз, я видел впереди  рощу,  а  дальше
снова горы. Не совсем горы, скорее, два десятка  странных  остроконечных
пиков, земля там выглядит прокаленной в огне. Бернард сделал вялый  знак
правой рукой, что было похоже и на крестное знамение, и на жест хозяина,
показывающего свои владения уже в сотый раз.
   - Там, за теми скалами, прямая дорога к нашему Зорру, - сказал он.  -
Всего день пути! Впрочем, я забыл, ты сам все видел с высоты. Вот минуем
скалы.
   Я передернул плечами.
   - Не нравятся мне эти скалы... Он хмыкнул.
   - Мне здесь многое не нравится.
   - Скалы, - сказал я осторожно, - какие-то  странные.  Тут  ничего  не
происходило?
   Он не понял, повернулся и посмотрел на меня в упор.
   - Ты о чек?
   - Ровная степь, - объяснил я. - Ну, рощи кое-где, тоже понимаю. А вот
скалы откуда взялись? Горный хребет тут ни при чем. Да и не  сразу  горы
начинаются, а как-то медленно...
   -  Что  скалы,  -  проворчал  Бернард.  -  Разбойники  хуже..   Мы-то
отобьемся, но народ от них бежит. Да и  полно  их  здесь,  как  мух  при
навозе. Там, где поедем, уже давно нет мирных путников.
   Рудольф пояснил мне сурово:
   - Значит, кого бы ни встретил - бей!
   - А спрашивать потом?
   - Зачем? - удивился Рудольф. - Известно, что хорошие  люди  перестали
пользоваться той дорогой уже давно.
   Я проворчал, что мы-то пользуемся, Бернард добавил:
   - Их не просто убивали. Это раньше убивали просто. А сейчас пытают  и
мучают без надобности. Просто так. Этого я не понимаю. Добро бы  вызнать
какие - то тайны, но ради  удовольствия?  Мы  сами  находили  замученных
женщин - поселянок - что они знают? - изувеченных детей,  младенцев  еще
живых, но со вспоротыми животами...
   Рудольф возразил:
   - Откуда знаешь, что увечили люди? Я  слышал,  нечисть.  И  следы  мы
находили нелюдские.
   - Нечисть просто убивает, - ответил Бернард. - Убивает  и  жрет.  Все
понятно. Но вот зачем пытать? Зачем кожу  сдирать  с  живого,  кричащего
человека? Зачем сажать на кол простого селянина да  еще  на  глазах  его
семьи?
   - Но все-таки нечисти там много, - сказал Рудольф угрюмо. - Чересчур.
И такие чудища появились, о каких раньше не слышали.
   Шум воды мы сперва услышали, а когда  мой  конь  поднялся  повыше,  я
увидел озверевший горный поток весь в пене, что прыгал  по  камням,  как
Маугли по джунглям.  Иные  камни  с  грохотом  дергало  взад-вперед,  но
утащить была кишка тонка. Дальше вода красивыми каскадами уходила  вниз,
пару раз получались длинные водопады,  словно  отрендеренные  в  3D  Мах
Studio.

Глава 31

   Внизу уже не поток, а река уходила в ущелье,  мрачное  и  темное,  но
через само ущелье от края и до края пролег  узкий,  похожий  на  акведук
мост  из  багрового  гранита.  Изумительно  высокие  колонны,   кажется,
контрфорсы, поддерживают мост. Вода билась о  них  с  такой  силой,  что
брызги взлетали до середины столбов.
   Я с ходу определил, что мост чересчур узок, нарочито  узок,  по  нему
можно ехать только по одному всаднику в  ряд.  Да  и  то  осторожно,  не
вскачь, а на той стороне не зря эта массивная и зловещая башня-крепость.
Мальчишка с арбалетом в  состоянии  задержать  целую  армию.  Достаточно
застрелить  одного  всадника,  чтобы  через  его  труп  не   перебрались
остальные. Надо спешиваться и сбрасывать с моста в воду, а за это  время
их самих истычут стрелами.
   И, самое главное, по этому мосту  не  пройдут  волы.  И  не  протащат
телегу. Сердце мое начало стучать чаще. Похоже,  наступает  час  правды.
Волов придется оставить, а мощи наверняка понесем на руках. Я  сам  могу
везти их в мешке за спиной. Но что в повозке еще? Кроме оружия?
   Все слезли с коней, в молчании проверяли конскую  сбрую,  подтягивали
подпруги. Я нацепил коню на грудь конский щит, почти  человечий,  только
выкованный с учетом конских форм, набросил ему на голову  и  шею  тонкую
кольчугу, где для глаз и ушей широкие прорези. Конь  взбодрился,  дурак,
начал храпеть,  показывать  зубы,  вот  какой  он  страшный  и  сильный,
раздувал ноздри, вращал огненными  глазами,  даже  попытался  встать  на
дыбы.
   Потом долго и кропотливо я надевал подобную сбрую, только  потяжелее,
на себя. Наколенные щитки придумали, оказывается, вовсе не хоккеисты, да
и остальные доспехи очень напоминают где спецназовские, где  спортивные.
Наплечники, налокотники - как у велосипедистов или бегунов  на  роликах,
вязаная шапочка  под  металлический  шлем,  толстая  шерстяная  рубашка,
сверху - кольчуга, а уже потом -  цельнокованый  металлический  панцирь,
шлем, прочее железо. Полагался  еще  и  плащ  сверху,  чтобы  сверканием
доспехов не выдать себя издали, но прятаться бесполезно, и я повесил меч
справа у пояса, молот прицепил на свое место слева.
   Странное чувство защищенности, и что-то еще неуловимое,  гордое,  как
победа над собой. Простолюдин, вспомнил  я  слова  Бернарда,  не  станет
таскать на себе эти доспехи. Он слишком себя любит  и  жалеет,  но  свою
лень подает как отвагу, мол, он не страшится встретить  опасность  голой
грудью, втайне уверенный, что  любая  опасность  его  минует.  И  потому
простолюдины гибнут, как мухи, от  метко  пущенных  в  спину  стрел,  от
слабого удара ножа или даже  брошенного  камня.  Простолюдин  не  станет
истязать себя, обучаясь драться мечом или топором, он лучше понежится на
солнце,  поудит  рыбку,  снова  полежит,  пойдет   к   гулящим   девкам.
Простолюдин всегда ищет любую возможность увильнуть от нагрузки, работы,
дела, а вот рыцарь...
   Бернард насторожился, вскинул руку. Все затихли. Далеко-далеко в ночи
раздался тоскливый вой. Мороз пробежал по коже.  Жуткая  обреченность  в
этом вое, словно эти существа уже зрят все муки  ада,  куда  их  волокут
черти.
   - Нечисть? - прошептал я.
   - Хуже, - ответил Рудольф.
   Я не понял, всмотрелся в угрюмое широкое лицо.
   - Что может быть хуже?
   - Волки, - ответил он хмуро.
   - Волки?
   - Да, простые честные волки.  Которых  ты  видел  очень  далеко.  Как
думаешь, кого наши кони и волы боятся больше?
   Вой распадался на множество голосов. Я представил себе в темном  лесу
с полсотни этих голодных зверей с горящими глазами, их кто-то  собрал  и
направил, а сам следом, луки наготове, а мы здесь, отстреливай на выбор.
   От повозки донесся строгий голос:
   - Уходим. Совнарол, будь добр, не отходи от принцессы.
   - Все в руке божьей, - прогремел яростный голое. - О  себе  заботься,
сын мой! Господь не забудет, кто идет во имя его...
   Подъем становился все круче. Однажды пересек  дорогу  поток  холодной
воды, что с маниакальным упорством вилял из стороны в сторону, только бы
броситься под ноги, забросать холодными брызгами, белыми клочьями пены.
   Ланзерот впереди тащил коня в поводу. Когда завал  оказался  чересчур
сложным, рыцарь  подлез  под  своего  дорогого,  как  "Мерседес",  коня,
приподнял и тяжело перебрался через мокрые и скользкие камни. В  средние
века, вспомнил я, это считалось подвигом. В  мое  же  время  акселерации
каждый крепкий парняга в состоянии поднять коня на плечи и  пробежать  с
ним сотню-другую шагов.
   Однако другие смотрели на  рыцаря  с  громадным  уважением.  Бернард,
правда, тоже готов был перенести своего коня на спине, но  тот  оказался
явно не рыцарским: два-три неуклюжих прыжка, злобное "иго-го", и жеребец
даже вверх по склону обогнал  хозяина.  Наши  кони  тоже  показали  себя
конями повышенной проходимости, пробрались и через камни, и через ручей,
словно неказистые, но мощные "КамАЗы".
   Маленькие водопады красиво  разбрызгивали  воду,  и  последней  узкой
стру„й, как из  водосточной  трубы,  низвергались  в  небольшое  кипящее
озеро.  Оно  лежало  в  каменной  чаще,  мне  даже  почудились  огромные
украшения по внутренней стороне чаши, но рассмотреть не успел -  Бернард
торопил. Снизу начал подниматься туман,  довольно  быстро  скрыл  озеро,
угрожающе пополз, как геккон по отвесной стене.
   Я кое-как перебирался по скользким камням, многие покрыты сырым мхом,
дальше пошли вроде бы выбитые миллионами ног ступеньки  или  это  только
казалось, а проклятый поток снова  пересек  дорогу,  и  некоторое  время
пришлось двигаться по колено в бурной воде, что стремилась унести  вниз,
как никчемную щепку.
   Хоть и цивилизованный, я все равно не понимаю,  что  заставляет  воду
взбираться на вершины гор, а оттуда изливаться потоками, если точно  так
же могла бы пробиться к поверхности земли у самого подножия.
   Кое-как я выбрался  из  потока,  но  увидел,  что  радуюсь  напрасно.
Вверху, откуда эта вода течет, поток разделился и низвергался множеством
мелких ручейков так, что идти посуху не удастся. Одно хорошо, что  снизу
жуткий рев водопада превратился в глухой ропот, поднялись мы на  высоту,
где орел наравне, а тучи могут проползти даже ниже.
   За поворотом я увидел коня Ланзерота, одиноко привязанного к  дереву.
Выше из  зеленых  зарослей  торчали  ноги  рыцаря.  Оставив  коней,  мы,
пригибаясь без нужды, вломились тихонько в кусты.
   Впереди, всего в полумиле, над скальным  горизонтом  торчит  каменная
башня. Будь пониже, ничем бы не отличалась  от  прочих  скал:  из  серых
массивных глыб, камень необработан, острые сколы, выступы,  а  крохотные
окошки под самой крышей больше похожи на трещины. Но  только  она  стоит
нагло и вызывающе, оглядывая  всех  свысока,  как  браток  с  автоматом,
уложив всех мордами в снег.
   - Чертов Зуб! - вырвалось у Бернарда. Он спохватился, забормотал:
   -  Прости,  господи,  мои  справедливые  слова,  но  только  нехристь
способен такое построить на помеху добрым людям,  ибо  христиане  должны
быть одним народом... гм... и ходить друг к другу без препятствий.
   - Дальше все как на ладони, -  сказал  Ланзерот  зло.  -  Муравей  не
проползет незамеченным, а я не могу оставить своего боевого коня...
   Башня торчала, как нижний клык  из  кабаньей  пасти.  Солнечные  лучи
холодновато отблескивали на  каменных  сколах,  отчего  башня  выглядела
закованной в металлические доспехи.
   - Кто здесь бывал? - спросил Бернард.
   - Ты же и бывал, - напомнил Ланзерот.
   - Я не запомнил этих мест, - огрызнулся Бернард.
   - Асмер, - спросил Ланзерот, - ты здесь проезжал раньше? Что, в самом
деле ее никак не обойти? Асмер ответил с усмешкой:
   - Обойти никак. Даже подобраться очень трудно. Правда, можно вот так,
прячась за камешками, но не станете же вы,  ваша  милость,  пригибаться,
как простолюдин, ползти на брюхе, как, прости меня, господи,  нечестивая
ящерица?
   - И сколько надо ползти? -  осведомился  Ланзерот  ледяным  тоном.  -
Кстати, ящерица - тоже божья тварь.
   - Да всего с десяток шагов. Но нельзя даже головы поднять.  А  дальше
снова можно вдоль стены... к самой башне.
   Ланзерот кивнул, они с Бернардом вернулись к повозке. Когда я увидел,
как оба вскоре появились в старых потертых  плащах  поверх  доспехов,  я
понял, что башню придется брать в самом  деле.  Во  рту  стало  сухо,  а
сердце заныло в тревоге. Одно дело, когда,  не  успев  даже  испугаться,
ткнешь вилами в брюхо какой-то летающей гадины или машешь оглоблей, даже
когда  во  сне,  как  считаешь,  рубишься  мечом,  другое  -   вот   так
хладнокровно подкрадываться к наверняка запертой  и  хорошо  водруженной
башне-крепости.
   Меня определили замыкающим, но Асмер держался рядом, а когда я видел,
как он посматривает на меня, закрадывалось сомнение,  видит  ли  во  мне
соратника или же пленника.
   Тропка  между   валунов   и   обломков   скал   показалась   чересчур
протоптанной. По знаку Бернарда мы застыли на месте.  Они  с  Ланзеротом
скрылись за обломками. Прошло довольно много времени, я уловил негромкий
свист. Асмер тут же толкнул меня в бок:
   - Не спи, замерзнешь.
   За поворотом я наткнулся на два трупа. У обоих размозжены  головы,  а
шеи и ноги вывернуты под нелепыми углами, как у цыплят  табака.  Похоже,
падали с немалой высоты, но кто так  метко  и  с  огромной  силой  умеет
метать камни: Бернард или сам Ланзерот?
   Ланзерот и Бернард впереди в  десятке  шагов  притаились  за  широкой
каменной плитой. Даже хмурый Рудольф не удержался от довольной  усмешки.
Башня в самом деле неприступна даже за счет того, что из окон все  видно
за мили вокруг. Однако за  последние  годы  где-то  выше  обломился  или
сдвинулся обломок скалы, пусть  даже  камешек,  но  это  изменило  русло
ручьев.  Небольших,  что  возникают  при  ливне  и  через   часок-другой
исчезают. Будь ручей постоянным, его обязательно бы заметили,  отвели  в
сторону, как-то приспособили бы даже.
   Сейчас же мы ползли по  сухому  руслу,  что  за  последние  пару  лет
пробили дождевые потоки. И когда  приблизились  к  башне  на  расстояние
броска ножа, нас так и не увидели ни из окон, ни даже с крыши.
   Бернард приготовил топор, просунул левую  руку  под  локтевой  ремень
щита и крепче взялся за деревянную рукоять. Рудольф и я, он с топором, я
с молотом, застыли, смотрели на Ланзерота. Тот быстро  зарядил  арбалет,
взял в другую руку меч.
   Бернард грянулся всем телом в дверь. Затрещало, створки распахнулись,
на пол упали половинки деревянного засова. Рудольф скользнул в помещение
и молниеносно отступил вправо, следом за ним  так  же  быстро  вдвинулся
Асмер и встал по другую сторону, а Ланзерот по-рыцарски ворвался  прямо,
весь воплощение благородного гнева и ярости.
   В круглом помещении за двумя массивными столами сидели пятеро  мужчин
в кожаных доспехах. Еще столько  же  лежали  на  лавках,  трое  на  полу
обнимались с  винным  бурдюком.  Кто-то  загорланил  песню,  не  обращая
внимания на грохот от выбитой двери, но остальные вскочили, хватаясь  за
оружие.
   Засвистели стрелы. Ланзерот  метнулся  через  весь  зал,  похожий  на
новенький  бронетранспортер,  сметая  столы,  лавки.  За  ним   остались
стонущие и залитые кровью тела. Я  опомнился,  метнул  молот,  поймал  и
снова  метнул.  В  третий  раз  бросить  не  пришлось:  бравый   спецназ
королевства Зорр прошелся по залу, как по стране инфляция. Даже стонущих
не осталось, их прикончили быстро и безжалостно, никто не хотел получить
стрелу или нож в спину.
   Я быстро осматривался, стараясь, чтобы это  не  выглядело  совсем  уж
дико.  Вся  схватка  продлилась  меньше  минуты,  а   комната   завалена
изрубленной мебелью, словно громили мебельную  фабрику.  Стол  разбит  в
щепки, лавки сломаны, порублены, ножки вывернуты, и все  это  плавает  в
темно-красной луже, кровь испачкала подошвы и подбирается к щиколоткам.
   Асмер торопливо поднимал  арбалетные  стрелы,  вытирал  о  ближайшего
убитого и услужливо подавал Ланзероту. Бернард  ощупывал  стены,  словно
искал потайные комнаты или выходы наружу. Рудольф переворачивал  убитых,
весь перемазался  кровью,  морщился,  не  найдя  хорошего  оружия,  зато
поснимал с двух или трех тугие кошельки.
   - Кто ранен? - спросил требовательно Ланзерот. Бернард прорычал:
   - Все помнят, что наш священник далеко внизу!
   - За дело, - распорядился Ланзерот. - Времени в обрез.
   На мост даже  не  посмотрели,  а  место,  которое  сочли  проходимым,
оказалось отвесным обрывом в три человеческих роста. Я был  уверен,  что
обоз придется оставить, но эти сумасшедшие распрягли  быков  и,  обвязав
широкими ремнями, начали поднимать по  одному.  Испуганные  животные  не
брыкались, но печально ревели, и этот могучий рев разносился над  горами
и долами, оповещая всех и вся, что вот  здесь,  в  этом  месте,  горстка
людей,  отложив  оружие,  поднимает  наверх  обоз,  наверняка  груженный
мешками с золотом.
   После быков втаскивали повозку. Снова мне почудилось, что  она  стала
еще легче. Намного легче. Почти пустая. Волов поспешно запрягали, не дав
отдышаться. Бернард часто посматривал в небо. Однажды  ткнул  пальцем  в
синеву.
   - Асмер, что скажешь?
   Асмер, мокрый от пота, как мышь, что выбралась живой из  бочки  вина,
прохрипел:
   - Да видел, видел. Одна была, теперь три кружат! Скоро все твари сюда
стянутся.
   - Это уж точно, - ответил Бернард.
   Мне почудилась в голосе  старого  воина  хмурая  радость.  Подумал  с
отвращением, неужели у этого дурака  такая  самоубийственная  страсть  к
драке, схваткам, звону оружия, так красочно воспетому в  балладах?  Ведь
ясно же, что если эти птицы в самом деле как-то передают, где мы  и  что
делаем, то сейчас нас обложат  таким  плотным  кольцом,  что  не  только
повозку потеряем, но и сами поляжем быстро и надежно...
   Веревки почти перетерлись за долгий изнурительный подъем, но  впервые
эти люди не осматривали и не чинили упряжь. Асмер нахлестывал волов,  те
перешли на тяжелый бег. Повозка  тряслась  и  подпрыгивала,  как  пустая
картонная коробка. Бернард перехватил мой пристальный  взгляд,  поспешно
отвернулся, закричал:
   - Ланзерот, что там?
   Далеко  спереди  прогремел,   как   медная   труба,   до   отвращения
мужественный голос меднолобого рыцаря:
   - Ждут! Хвала господу, да их там сотни! Лучи заходящего солнца  упали
на дальний край ровного, как поверхность биллиардного  стола,  перевала.
Загораживая дорогу к спуску, расположились сотни людей...  и  не  людей.
Скорее даже - нелюдей. Мороз сковал мое тело, впервые я видел чудовищ не
в спешке, не в лихорадке боя,  когда  судорожно  отмахиваешься,  еще  не
разбирая, от кого или от чего, а вот так... Страшно.
   Видно, как мечутся командиры, поднимая людей. Заблестел  металл,  это
вынимают из ножен мечи, ножи, поднимают с земли топоры. На левом  фланге
два десятка великанов: на голову выше меня,  втрое  шире,  во  -  лосами
покрыты с головы до ног. Я помнил, что пуля не  пробивает  даже  простую
бурку: в горских войнах храбрецы выходили на дистанцию выстрела, вызывая
огонь на себя, а потом возвращались,  вытряхивали  застрявшие  в  шерсти
пули, из которых потом отливали пули уже для  своих  ружей.  А  кирасиры
носили на шлемах конские хвосты, и никакая сабля,  никакой  меч  не  мог
достать через такую защиту их шеи. Так вот эти гориллы,  что  загородили
дорогу, сущие кирасиры со всех сторон, шерсть погуще и  подлиннее,  наши
мечи тут бесполезнее палок...
   Бернард и Рудольф разом подняли топоры, щиты одновременно возникли на
левых руках. Асмер правил волами, кнут разрезал воздух  со  свистом,  но
пока не опускался на крепкие воловьи спины. Узкий  меч  и  щит  ждали  в
готовности с обеих сторон сиденья.
   Я все еще не понимал,  что  замыслили  зорряне.  Поднять  повозку  на
перевал - полдела, но на той стороне точно  такой  же  крутой  спуск,  а
загораживает  противник,  которого  не  обойти,  чую  всеми  фибрами.  А
попадать им в руки не жажду. Вовсе не хочется так же  красиво  погибнуть
за прекрасную и возвышенную цель перевозки и