же  китайцы  удивительнее,  чем  вы.
Думаю, что Церковь после некоторого сопротивления вас признает. Это  она
сейчас по молодости, а потом она даже сексменьшинства признала.
   - У нас двоякое положение, - сказал Эрланг. - С одной стороны -  Тьма
к нам относится терпимее чем ваши церковники. Им все равно, с кем  иметь
дело. Мы за это  их,  конечно,  презираем,  но  зато  они  не  стремятся
истребить нас только за то, что мы - эльфы. Не то  что  с  вами.  У  вас
иначе: если мы не поклонимся вашему Христу, то нас истребят...
   - Значит, вы с Тьмой?
   - Можно сказать, да, - ответил Эрланг. - Удерживает пока лишь то, что
с Тьмой идут темные альвы, а у нас с ними вечная кровавая вражда.
   Я сказал с неохотой:
   - Тьма не позволит вам воевать с альвами. А альвам - воевать с  вами.
В мире Тьмы, как вижу, зачатки политкорректности уже на марше. Мол, плюй
на все убеждения, на все религии, на все  ценности  -  лишь  бы  это  не
вредило желудку.
   Эрланг посмотрел на меня пристально.
   - Зачем ты это говоришь? - спросил он. - Ты же  понимаешь,  что  этим
самым... ну, вредишь себе и своим путникам.
   - Понимаю, - ответил я. -  Ну,  а  если  я  вот  такой  честный,  что
делать?
   Утром мы мчались дальше на юг. Кони отдохнули, воздух был прохладный,
свежий, миля за милей бросалась под копыта и уходила за спину. По долине
часто встречались отвесные горы, по большей  части  очень  древние,  все
коричневого цвета, словно бы оплавленные взрывом огромной силы, а  трава
в таких местах росла неприятная, с металлическим оттенком.
   Гугол догадался выпросить у Эрланга право прохода через лес, где жили
эльфы. Вообще-то мы и сами собирались переть напрямик,  не  догадываясь,
что в лучшем случае эльфы заставили бы нас попетлять на одном  месте,  а
потом завели бы в болото или вывели бы обратно. А в худшем...  в  худшем
пришлось бы драться.
   Мы ехали прямо  через  эльфячий  город,  я  с  холодком  вдоль  спины
понимал, что с эльфами драться очень непросто. Их дома  расположены  под
могучими деревьями, прикрытые ветвями от дождя, снега, ветра, достаточно
просторные, но когда я всмотрелся в эти дома, с изумлением понял, что мы
едем через центр города. А до этого долго ехали  через  город,  даже  не
замечая, что вокруг эльфы. Беднота - а среди эльфов вовсе нет коммунизма
- живет в дуплах, средний класс -  в  хижинах  и  землянках,  но  хижины
обычно расположены на толстых ветках, их мы  тоже  не  заметили,  а  эти
дома, что в самом деле дома, - уже знать, бояре, лорды,  доны  и  прочие
сэры.
   Здесь множество тропинок, которые я принял за звериные, но эльфам они
явно представляются аппиевыми дорогами, если не МКАДом. Даже на деревьях
хижины здесь не простые хижины, в которых жил  Тарзан  с  обезьянами,  а
вроде загородных дач и роскошных  вилл.  Дома  с  каждым  конским  шагом
становились все роскошнее, а в самом центре возвышался настоящий дворец:
в три этажа, с резными шпилями, все бревна блестят, словно покрыты лаком
или натерты воском, а от первого этажа и до верхушки покрыты  затейливой
резьбой. Шпили показались мне очень красивыми, только я не понял,  какой
смысл ставить их так плотно, что они напоминали вставшую дыбом шерсть на
спине рассерженной собаки.
   Понятно, что и древлян, и дряговичей  покорять  приходилось  долго  и
трудно. Конница через такой лес не пройдет, на  каждом  шагу  завалы,  а
пешие будут падать под градом стрел, прилетевших неизвестно откуда. Если
в  древности  какой-нибудь  король,  позабывший  уроки  из  однообразной
истории, посылал армию на покорение эльфов -  ведь  гады  живут  на  его
территории, то эроя таяла в лесу без следа.
   Так что эльфов перестали трогать и начали рассказать о  них  страшные
истории, наделили их волшебством, неуязвимостью, помощью  преисподней  и
прочими гадостями, что позволило оправдать свой страх и  боязнь  с  ними
сталкиваться.
   Потом город эльфов остался  позади,  Гугол  и  Сигиз-мунд  прекратили
вертеть головами. Их  кони  понеслись  стремя  в  стремя,  Гугол  что-то
азартно объяснял, Сигизмунд кривился и время от времени творил  крестное
знамение. Я вспоминал встречу с эльфами, оказавшимися на распутье, потом
вздрогнул, по спине прокатился предостерегающий холодок. Глазные  яблоки
у  меня  завращались  сами  в  разные  стороны,  как  у   хамелеона.   Я
инстинктивно старался понять, что же меня  встревожило.  Сообразил,  что
уже несколько минут не отрываю взгляд от стены, мимо которой скачем.
   Стена как стена, дряхлая уже, выщербленная временем.  Видны  какие-то
полосы, линии, в некоторых  даже  сохранились  следы  охры.  Охрой,  как
помню, засыпали тела покойников, имитируя кровь для второго рождения,  а
также наносили, как говорят умно, а попросту - рисовали ею на стенах, за
неимением заборов.
   Сознание наконец оформило эти рисунки в нечто понятное, что уже давно
проделало подсознание, и тут вторая волна  холода  прокатилась  по  моей
многострадальной спине.
   На стене  изображены...  боевые  роботы!  Да,  именно  такими  я  сам
командовал, когда захватывал очередную планету. Вот и лазерные  лучи,  и
разбегающиеся людишки... А вот там вроде рушатся здания...
   Я крикнул, чувствуя, как голос дрожит и вибрирует:
   - Гугол! Ты знаешь, что это? Он оглянулся, долго  таращил  глаза,  не
мог понять, на что я показываю, наконец, ответил с удивлением:
   - Стена!..  Это  стена,  ваша  милость.  Крепкая,  гранитная.  Можете
проверить.  Если  ваша  милость  изволит  разогнаться   хорошенько,   да
головой...
   - Да нет, что на ней нарисовано...
   Он  уже  придержал  коня,  мы  ехали  шагом.   Сигизмунд   сказал   с
отвращением:
   - Нарисовано? Это ваша милость называет рисунками? Эх, увидели бы  вы
прекрасные и исполненные божественного восторга картины на стенах  нашей
церкви!
   - Видел, - сказал я торопливо. - Шедевры! Ну, божественно, в  смысле.
А здесь примитив, дети рисовали, что от них требовать? Как  ты  думаешь,
что это?
   Он скользнул все еще негодующим взглядом, отмахнулся:
   - Таких зверей не видел. А раз их нет, то чего думать?
   Гугол всматривался долго в полустертый рисунок, посоветовал:
   - Ваша милость, не забивайте голову ерундой. Если такое и существует,
то где-то глубоко в южных землях, где колдуны, мрак безверия,  куда  еще
не ступала нога апостолов Христа. Здесь таких нет, мы бы знали.
   Я сказал задумчиво:
   - Все страньше и страньше... Хотелось бы проникнуть в те южные страны
поглубже. Сигизмунд сказал серьезно:
   -  Там  мир  Тьмы,  царство  колдунов  и  могучих  чародеев!  Доброму
христианину там делать нечего. Сэр Ричард, даже с вашей силой и  отвагой
там не пройти. Молот у вас, правда, под стать герою, но ту  купленную  в
селе железку, что у вас в ножнах, пристало держать только пастуху. У вас
нет даже рыцарских доспехов! А чтобы пройти по землям Тьмы  хоть  шажок,
нужны настоящие доспехи героя.
   - Хорошо, - ответил я. - Отложим  поход  до  лучших  времен.  А  пока
поехали, поехали.
   Гугол  посматривал  подозрительно,  ибо  в  моем   голове   не   было
облегчения. Скорее наоборот, сожаление, та вроде бы  я  не  такой  уж  и
герой, а молот при  всей  силе  может  оказаться  не  сильнее  песчинки,
брошенной ветром.
   Ехали осторожно, на всякий случай прятались при любом желтом  облачке
или  увиденной  издали  крестьянской  подводе.  Пусть  лучше  никто   не
расскажет, что видел трех всадников.
   Горный хребет разросся, я чувствовал, что  за  пару  таких  вот  дней
доберемся  до  заколдованной  пещеры.  Если  доспехи  не   сумел   взять
доблестный и благочестивый рыцарь церкви Ланселот, если через защиту  не
смог пройти неистовый фанатик Совнарол, то, понятно, надежда  только  на
нас, таких чистых и благородных...
   Небо стало странно  лиловым,  как  перед  грозой,  темнело  с  каждым
конским  скоком.  Далекий  сосновый  лес   приблизился,   выглядел   как
гигантская пила,  повернутая  зубьями  кверху.  Иногда  мы  видели,  как
возникают и уплывают за  спину  распаханные  участки  земли,  но  вместо
строений - развалины или пепелища, аккуратные пруды, где явно  разводили
жирных карпов, сейчас быстро превращающиеся в гниющие болота.
   Сигизмунд вздыхал, молился, Гугол угрюмо молчал, он навидался больше,
очерствел. Мало того, что по этим землям время от времени  прокатывалась
то чума, то испанка, то еще какая-нибудь дрянь, всякий  раз  оставляя  в
живых каждого десятого, так еще и эти выжившие жгут друг  другу  посевы,
убивают; истребляют, гонят с земель, хотя  у  них  за  спинами  остаются
бескрайние просторы...
   Сигизмунд, что несся впереди, внезапно с таким испугом натянул повод,
что конь взвился  на  дыбы,  замотал  головой,  пытаясь  спасти  рот  от
раздирающих его удил. Гугол испуганно  вскрикнул  и,  что  меня  удивило
несказанно, забормотал молитву.
   Впереди текла неширокая река, с того берега седые  ветлы,  это  такие
деревья, опускали, естественно, седые ветви в вялотекущую воду, а с этой
стороны белый кварцевый песок, волна набегала прозрачная, чистая, тут же
просачивалась вниз.
   А в воде - русалки. Или сирены, я их сразу узнал по белым незагорелым
телам,  что  от  бедер  начинают  покрываться  легкой  чешуей,   а   все
заканчивается великолепными хвостами. Фигуры  дивные!!!  Крупная  грудь,
широкие бедра, но руки, напротив, тонкие и нежные. Я  сразу  понял,  что
они живут здесь, а не мигрируют, ибо для  пловчих  характерна  маленькая
грудь, а то и вовсе  плоская,  чтобы  не  мешала  при  плавании,  а  вот
плечевой пояс развит мощно. Эти же нежные, что значит местные, -  только
плещутся в воде да поют, поют да плещутся.
   Первая из  ундин  посмотрела  на  меня,  сообразила,  что  трепещущие
Сигизмунд и Гугол в лапы не дадутся, а вот я еще тот лох, из  непуганых,
запела красивым, музыкальным голосом:
   - О Путник!.. О, приди-приди к нам, утоли  огонь,  пылающий  в  твоих
чреслах... Има, Има, мне так необходимо!
   От  нее  веяло  манящей  прохладой.  Я  обливался  потом,   а   когда
представил, что из этого зноя прижмусь к ее  мокрому  холодному  рыбьему
телу, внутри меня все взвыло от желания.
   - А вот ни фига, - ответил  я  с  громадным  усилием.  Воля  трещала,
рассыпалась, плавилась, как воск  на  жарком  солнце,  я  заставил  себя
сказать громче:
   - Я эти ваши песни каждый день с утра до вечера  по  ящику  слышу!  И
по  ?Авторадио?.  И  на  концертах.  Так  что  пошли  вы  все  с  вашими
общечеловеческими ценностями! У меня другая песня...
   Я запнулся, еще не зная, что запеть, то ли Гимн Советского Союза,  то
ли вовсе Интернационал. Героические песни сталкивались во мне, как  мечи
в разгар жаркой битвы. Я даже не думал,  что  их  так  много,  когда  из
динамика слушал целыми днями дурацкие постельные песенки сирен, но потом
понял, что эту дрянь тут же забываешь, а вот героические в  памяти  и  в
сердце остаются, будто вбитые в пол по самые шляпки гвозди.
   - Словом, - сказал я надменно, - у нас...  у  героев  то  есть,  свои
песни!
   Я пришпорил коня, тот сдуру тянулся то ли к прохладной воде, то ли  к
русалкам, а может, и не сдуру, у животных свой  разум,  а  тут  можно  и
вовсе без разума, я проехал мимо с  гордо  выпрямленной  спиной  и  даже
выдвинутой вперед нижней челюстью.  Оказывается,  эта  вот  выдвинутость
здорово помогает. Больше, чем психотренинг, тут что-то с соматикой.
   Затрещали  кусты,  оттуда  проломились  исцарапанные  и  запыхавшиеся
Сигизмунд и Гугол на исцарапанных и запыхавшихся  конях.  Сигизмунд  был
красный от стыда.
   - Прошу простить меня, ваша милость!
   Я удивился:
   - За что?
   - Я не рискнул... Усомнился в своей стойкости. Это  такой  позор  для
рыцарской чести!
   Я отмахнулся с великолепной небрежностью:
   - Да ладно, вон Гугол тоже...
   - Я с ним, - быстро сказал Гугол, - я с ним!
   Думаю, с чего это он ломанулся в кусты? Так до сих пор  и  не  понял,
зачем такая странная кружная дорога...
   Сигизмунд оглянулся, но деревья уже скрыли русалок,  а  также  ундин.
Железо загремело, я догадался, что молодой рыцарь не то вздрогнул, не то
пожал плечами.
   - А почему, - вырвалось у него страстное, - вы, ваша  милость,  не...
ну, могли же их мечом по головам?
   В чистых глазах было детское недоумение. Я покачал головой.
   - Какой ты кровожадный... Женщин,  да  еще  молодых  и  красивых?  По
головам?.. Еще понимаю, если по задницам... Ну побесятся малость, это  ж
у них игры такие, не думаешь ли, что здесь толпами ходят лохи,  Чтоб  их
хватало на пропитание?  Явно  же  где-то  работают,  пашут...  ну,  рыбу
разводят, ловят, едят... Скоро постареют, уже петь не будут.  Да  и  вот
так показываться не станут, понял?
   - Почему? - спросил Сигизмунд наивно.
   Гугол противно захохотал.
   - Когда сиськи вытянутся до пупа, кто ж разденется вот так?
   - Добрее надо быть, Сиг, - сказал я наставительно. - Постареют,  сами
будут стыдиться нынешних песен.
   Сигизмунд смотрел на меня вытаращенными  глазами.  Мне  самому  стало
неловко, изрекаю прописные истины, а ему это как откровение свыше.
   Я криво улыбнулся, взглянул на небо. Солнце перешло на  западную  его
часть. До заката, правда, было еще далеко, однако...
   - Привал, - скомандовал я. - Ужин, сон часика  на  два-три,  а  потом
снова...
   - Под звездами? - спросил Сигизмунд горько.
   - Да.
   - Ох, нечестивое это дело, звезды.
   - Все зависит от климата, - сообщил я. - В  северных  краях  радуются
солнцу, а на знойном юге радуются приходу прохладной  ночи.  Или  ты  не
знаешь, что ночь сотворил тоже Господь Бог?
   - Знаю-знаю, - ответил Сигизмунд поспешно. - Просто ночью люди  спят,
а звери... звери ходят.
   Гугол посмотрел на него, на меня, возмутился:
   - Меня зверем назвал - ладно, себя обозвал - пусть,  но  за  что  его
милость зверюкой окрестил?
   Сигизмунд вспыхнул, начал оправдываться, совсем застеснялся. Я развел
костер, пока они расседлывали и устраивали коней, бросил на траву мешок,
он заменяет постель, с наслаждением вытянул натруженные ноги.
   Гугол вытащил из своего мешка ломти холодного мяса, круг сыра,  хлеб,
кувшин вина, пару крупных рыбин. Теперь, когда тайна  амулета  оказалась
раскрыта,  мне  на  каждой  встреченной  дороге  приходилось  слезать  и
двигаться пешком, сжимая амулет в ладони. Гугол набил золотом карманы, у
Сигизмунда тоже в седле зашиты на всякий  случай  золотые  кругляши.  За
последнюю неделю мы трижды меняли коней,  выбирая  все  лучше  и  лучше,
сменили оружие, даже старые сапоги выбросили, а купили новые.
   Охотиться почти не приходилось, разве  что  в  азарте  я  не  мог  не
метнуть молот в  выскочившего  из  кустов  прямо  перед  конской  мордой
кабана, а Гугол иногда  стрелял  в  уток.  Но  чаще  просто  покупали  в
деревнях Гугол всегда брал самое лучшее, нежное, дорогое.
   Поужинали  с  аппетитом,  оба  тут  же  свалились  и   заснули   сном
праведников, а я, грешная душа,  долго  сидел,  тупо  глядя  в  пляшущее
пламя, словно дикарьогнепоклонник.
   Краем глаза заметил, что в сторонке возник свет. Нет, сразу пламя, но
разгорелось неспешно, не дав мне испугаться, отпрянуть. Пламя трепетало,
стараясь выглядеть как простое пламя, но свет чересчур чистый,  светлый,
ничем не замутненный, а я со страхом и восторгом в душе внезапно ощутил,
что вот таким и был первозданный свет, когда Творец отделил его от тьмы.
   Пламя трепетало, словно на ветру, хотя над миром полный штиль, листок
не шелохнется на дереве, а серебристая паутинка на фоне звезд  падает  с
веточки медленно, ровно. В  переливах  огня  чудились  фигуры,  скачущие
кони, огромные глаза, нечеловеческий рот.  Свет  стал  немыслимо  ярким.
Ослепленный, я отшатнулся, а надо мной прогремел властный голос:
   - Сын мой!.. Твои боевые други уже спят. Что тревожит тебя? Почему не
спишь?
   - Я бдю, - выдавил я из перехваченного горла; - А ты кто, разводящий?
Смена караула?
   - Хороший вопрос, - одобрил голос.  Огонь  оформился  в  человеческую
фигуру в плазменном балахоне. На полголовы ниже меня, что очень  немало,
широкое властное лицо, тяжелая челюсть, глаза посажены  глубоко,  сверху
защищены тяжелыми надбровными выступами, снизу -  выступающими  скулами.
Лицо воина, отметил я невольно, сильного и жестокого.
   Ноги  призрачного  человека  коснулись  земли,  но  ни  травинка   не
шелохнулась под его весом. От всей фигуры шли лучи, на пламенном лице из
глаз бил огонь, еще более яркий, чем лучи, а голос, я подозревал, звучал
больше в моем черепе, чем колыхал воздух. Я ошалело огляделся.
   - Не понял... Это во сне или наяву?
   - Дик, - сказал огненный человек, - тебе  что,  это  важно?  Соблазны
являются  не  только  во  сне.  Так   и   эти...   можешь   назвать   их
антисоблазнами.  У  тебя,  кстати,  очень  богатый  словарный  запас.  Я
половины слов не знаю, лишь догадываюсь о смысле... Где есть возможность
для нечистой силы, там есть место и для чистой...
   Я кивнул, пробормотал:
   - Да, конечно. Только каждая из  сторон  называет  именно  свою  силу
чистой, а себя Светом. Это я уже знаю... Так вот ты кто, демон или...
   Он захохотал, чуть запрокидывая голову. Крупное тело  колыхнулось,  я
наконец  заметил,  что  у  этого  призрака  немалый   животик,   как   у
борца-тяжеловеса, что ушел на пенсию.
   - Или, - прорычал он, - я как раз это ?или?.
   - Не бреши, - возразил я. - ?Или?  -  это  святые.  Во-первых,  я  не
поверю, что мне вдруг да явится нечто  святое.  Вы  ж  там  все  боитесь
запачкаться   мирским!   Святые   должны   являться...    праведникам!..
Подвижникам,  аскетам!..  Которые  умерщвляют,  постятся,  бьют   тысячи
поклонов для книги Гиннесса, не стригут всю жизнь  волосы  и  ногти,  не
моются... А я... святые мощи, Да у меня даже ангелахранителя нет!
   Пылающая фигура колыхнулась, мне показалось, что  от  смеха,  но  это
было  слишком  бы  дико,   и   я   предположил,   что   сработал   некий
гравитационноортостатический флуктуй.
   - Дик, - раздался из этого огня сильный, но ясный и настолько  чистый
понимающий  голос,  что  сердце  у  меня  дрогнуло,  будто  в  умилении,
захотелось пасть на колени и помолиться чему-нибудь светлому и  чистому.
Не Богу, конечно, ну его на фиг, а, к  примеру,  принцессе  Азаминде.  -
Дик... Ты будешь удивлен... но только поначалу, если скажу...  что  и  у
меня ангела-хранителя нет и никогда не было.
   - Ого, - вырвалось у меня.
   - У таких, как мы, не бывает, - объяснил он. - Да, не бывает.  Это  у
чистых душ только... Ну, у заблудших обязательно, для выправления.  А  я
был... я был слишком разным. Я был разбойником,  был  философом,  магом,
отшельником, купцом... Иногда купался в роскоши, иногда, гм... два  года
провел в каменоломнях еще полтора года был рабом на весельном корабле...
Но я был слишком жаден, чтобы остановиться, и потому половины моей жизни
хватило,  чтобы  перепробовать  все  утехи  этого  простого  мира...   и
возжелать большего! Я смотрел на него во все глаза.
   - Я начинаю догадываться, кто ты...
   - Ну-ну, смелее.
   - Тертуллиан!
   Он кивнул с явным удовлетворением.
   - Молодец, Дик.
   Я таращил на него глаза,  огненная  фигура  подрагивала,  словно  под
порывами ветра, но ветра нет, это  он  просто  удерживает  понятную  для
меня, туземца, прежнюю человеческую форму.
   - Так вот ты... - пролепетал я тупо, - какой.
   - Да, - ответил он  просто,  но  с  гордостью,  достойной  разве  что
дьявола, - я такой...
   - Тертуллиан, - вырвалось  у  меня.  -  Я  не  очень-то,  пойми  меня
правильно, к твоему  христианству,  но  ты...  ты  меня  ошарашил.  Если
встречу где твою могилку, то не плюну на нее,  а  положу  цветы.  Уважаю
потому что.
   Он проговорил с коротким смешком:
   - Много цветов придется рвать. Я  малую  часть  земель  христианского
мира повидал, но и то насчитал уже восемь своих могил! А где мои  кости,
знаешь сам... Но явился я тебе вот зачем. Слушай внимательно...  Первое,
я не ходил дальше