сила  изошла  из  меня,  а
Ульман  вздрогнул,  непонимающими  глазами  смотрел   на   рану.   Кровь
свернулась в коричневые комочки, они осыпались,  а  края  раны  сошлись,
снизу выдавило последние сгустки крови, и на месте  разреза  образовался
длинный шрам.
   - Но как это возможно! - воскликнул он. - Вы же  нарушили...  это  же
противу церкви!
   - Я паладин не церкви, - ответил я, чувствуя,  как  внутри  задрожали
незримые жилки. - Даже не церкви... Я - паладин  самого  творца.  А  это
значит, я  живу  и  действую  по  его  заповедям.  Мне  по  фигу  всякие
толкователи. Даже если они честные. Дурни тоже честные.  А  если  вообще
идиоты... Нет уж, я лучше напрямую, благо это не президент, к нему можно
обращаться без посредников.
   Словно солнце заглянуло в окна и  осветило  лица.  На  меня  смотрели
блестящими глазами, в которых все еще тревога, но и великое  облегчение.
Непонятно как. Но их хозяин остался паладином. Господь не забрал у  него
таинство быстрого исцеления, господь не отринул его, господь с нами...
   - Все, - сказал я нетерпеливо, - давайте есть, а то все остыло. А где
Сигизмунд?
   Настало странное молчание, Зигфрид помрачнел, буркнул:
   - Он со вчерашнего... случая так и  остался  к  церкви.  Распростерся
перед распятием, исповедуется, беседует с господом.
   - А священник там? - спросил я.
   - Там.
   Я сказал раздраженно:
   - Понятно, как он беседует! Через переводчика, толмача. Уж с богом-то
можно без посредника, он всех слышит! Бог не где-то на небесах, а  живет
в душе каждого. Эх, Сигизмунд... Передай-ка  мне  соусницу.  И  солонку.
Спасибо.
   Гунтер со стражниками остался допивать вино, я же вылез из-за  стола,
вышел на свежий воздух, солнце уже поднялось над замком, челядины бегали
быстрее, а я двинулся к церкви.  Зигфрид  шел  рядом,  ворчал,  за  нами
грузно топал Ульман, размахивал окровавленными тряпками, задирал рубашку
и показывал бок с крестообразным шрамом.
   Трое плотников спешно чинили дверь,  кузнец  заново  вбивал  в  проем
штыри. Из темноты навстречу мне вышел Сигизмунд, бледный,  с  отчаянными
воспаленными глазами. Веки припухли, белки глаз красные от слез.
   Он молча опустился передо мной на  колено,  склонил  голову.  Зигфрид
воскликнул в тревоге:
   - Сигизмунд! Не дури.
   Я спросил, предчувствуя беду:
   - Сигизмунд, что случилось?
   - Монсеньор, - проговорил он глухим голосом, я видел, с каким  трудом
ему дается каждое слово.  -  Я  прошу  вас  освободить  меня  от  клятвы
вассала.
   Зигфрид ахнул, ударил обеими руками в бока,  загремело  железо.  Лицо
стало багровым, глаза полезли на лоб.
   - Ты с ума сошел! Мы только начали...
   Я остановил его жестом, в Сигизмунде чувствуется душевная мука, он  и
сейчас терзается, на щеках выступают и  гаснут  лихорадочные  пятна,  то
поднимает на меня нерешительный взор, то роняет, словно тяжелый топор, в
пол.
   - Как скажешь,  -  ответил  я,  -  но,  может  быть,  объяснишь,  что
случилось?
   - Я всю ночь беседовал со  священником,  -  ответил  Сигизмунд.  -  Я
постился, я читал молитвы, я умолял святую Деву Марию просветить меня  и
наставить на путь истинный...  Отец  Ульфилла  вел  со  мной  кроткие  и
душевные беседы, помогая выбраться из пучины  терзаний  и  сомнений.  Он
убедил меня, что не по-христиански было  отдавать  дьяволу  христианскую
душу, пусть и согрешившую, пусть  и  заблудшую.  Вы  совершили  страшную
ошибку, сэр Ричард!.. Хуже того, вы взяли на свою душу страшный грех.
   Я тяжело вздохнул. Сигизмунд поднял голову и смотрел на меня светлыми
чистыми глазами. На какое-то время, казалось, он преодолел сомнения,  во
взоре твердость и уверенность в правоте.
   - Хорошо, -  проговорил  я.  -  Хорошо,  Сигизмунд.  Ты  был  мне  не
вассалом, а моим другом. И я  не  хочу,  чтобы  ты  оставался  вассалом.
Когда-нибудь, когда... нет, если вдруг сочтешь, что я был прав... и если
наши пути пересекутся, я хотел бы снова  встретить  тебя  как  друга.  А
сейчас в присутствии сэра Зигфрида и ангелов свиты  небесной,  от  взора
которых ничто не укроется, я освобождаю тебя  от  клятвы  верности  мне,
Ричарду Длинные Руки. Отныне ты свободен и нет у  тебя  передо  мной  ни
долгов, ни клятв, ни обетов.
   Он не  вскочил,  обрадованный,  некоторое  время  еще  стоял,  словно
заколебавшись, принимать ли освобождение или нет, наконец  поднялся  так
тяжело, словно держал помимо доспехов на плечах еще и своего коня.
   - Спасибо, сэр Ричард, - сказал  он  просто.  Мы  с  Зигфридом  молча
смотрели, как он отвесил прощальный поклон и направился  к  конюшне.  Он
уже взялся за ручку, резко повернулся, в глазах подозрительно блестело.
   - Зачем? - вскрикнул он отчаянно.  -  Зачем  вы  отдали  эту  женщину
дьяволу?
   - А это не дьявол был, - ответил я тихо и сочувствующе.
   - А кто?
   - Палач.
   - Па... палач?
   - Да, палач. Которого назначили все люди. Человечество. Сам  господь!
Идите, сэр Сигизмунд. Да пребудет с вами благословение господне и доброе
сердце святой Девы Марии.
   Он торопливо вбежал в конюшню, но я еще видел его бледное лицо и  две
жемчужины, бегущие по щекам и оставляющие мокрые дорожки.
 
*** 
 
   День оказался доверху забит текучкой: осмелевшие челядины  обращались
с  жалобами  и   прошениями,   минуя   сенешаля,   полдня   потратил   с
изготовителями луков, что-то забраковал, что-то оприоритетил  -  знаток,
значит, - с десяток луков уже склеены, сохнут,  через  пару  дней  можно
будет пользоваться. Все это время перед глазами бледное лицо Сигизмунда,
не сглупил ли я сам, отпустив парня, хоть и ровесник, но  я  же  старше,
умнее, мудрее, информированнее, в конце концов, мать ее так!
   С другой стороны, что я могу? У нас демократия. Как в Спарте, где все
равны, не считая  рабов,  илотов,  иностранцев  и  женщин.  Могу  только
убеждениями, а какие убеждения, когда речь о вере?
   Я почти разговаривал  сам  с  собой,  стражи  на  стене  косились,  я
раздавал направо и налево ценные указания, а глаза смотрят мимо, все еще
убеждаю Сига, что он прав, но не совсем, я  -  правее,  так  что  слушай
сюда...
   Когда взобрался на башню, острое чувство  тревоги  вошло  в  плоть  и
кровь, словно меня опустили в холодную  воду.  В  небе  все  еще  гаснет
зарево, чересчур долго гаснет.  И  как  будто  немного  левее,  чем  ему
надлежит быть. Но страх не  оттуда,  я  вообще  не  уверен,  где  должно
заходить солнце. Но я намного чувствительнее всех этих  людей,  ибо  мои
рецепторы привыкли принимать массу информации, что обрушивается со  всех
сторон: реклама на стенах, на проезжающих троллейбусах, надписи  поперек
дороги, на будках, столбах, заборах, сигналы машин, беспрерывный  шелест
шин, толчки пешеходов, красный свет,  дождаться  зеленого  и  -  быстрый
рывок на ту сторону... нет, долго, успею проскочить между грузовиками...
   Пересилил себя, я же не суеверный, двинулся по гребню  стены,  стражи
со стуком опускали древки копий, вытягивались, я говорил  что-то  вроде:
бдите, ребята, что-то затевается, вы должны себя показать, лучшие  будут
отмечены в наградном списке, повешены в красном уголке... да не в прямом
смысле, не разбегайтесь, ваш господин изволил пошутить...
   Закат прошел незамеченным,  я  только  удивился,  что  темно,  поднял
голову,  сверху  холодно  смотрят  первые  звезды,  из-за  дальних   гор
выступает круглая луна. Неслышно пронеслась летучая  мышь,  я  узнал  ее
только по характерному рисунку крыльев, промелькнувших на лунном  диске,
и тут же холодок прокатился вдоль спинного хребта.
   Тяжелое чувство тревоги заворочалось, как голодный желудок, я чуть ли
не бегом сбежал по винтовой каменной лестнице вниз. Гунтер и  Ульман,  в
компании троих стражников, развалились  за  столом,  Ульман  закинул  на
столешницу ноги, я еще не видел  таких  огромнейших  ног,  разве  что  у
Вернигоры, что сейчас охраняет  ворота,  стражники  смирно  отдыхали  на
лавке у стены.
   Все  вскинули  головы,  Ульман  поспешно  убрал  ноги,  зато   открыл
небольшой пузатенький кувшин.
   - Тревога, - сказал я буднично.
   Гунтер и стражники вскочили, Ульман остался сидеть, я ощутил, как все
уставились с тревожным ожиданием.  Ульман  наконец  воздел  себя,  начал
оглядываться и прислушиваться.
   - Что случилось, милорд?
   - Хрен его знает, - огрызнулся  я.  -  Но  одевайте  штаны,  доспехи,
берите в руки хотя бы палки.
   И хотя все в доспехах и при оружии,  но  никто  не  пикнул,  что  мне
понравилось даже очень, еще не всегда чувствую себя  тем  сеньором,  что
может отдавать приказы. К счастью, в этом мире достаточно титула,  чтобы
склоняли головы. Впрочем, как будто в моем не так...
   - Нам оставаться здесь? - спросил Гунтер.
   - Лучше посмотри, - сказал я, - что там у ворот.
   Гунтер поинтересовался:
   - А где будете вы, ваша милость?
   - Я? - переспросил я удивленно.
   Он смутился, я мог не так истолковать, сказал неуклюже,  оправдываясь
мимикой, тоном и телодвижениями:
   - Ваша милость, я хочу, чтобы  правильно  поняли,  а  вы,  как  вижу,
поняли не так. В вашей отваге и воинском умении кто усомнится?  Мы  ведь
знаем, что сэр Галантлар не сам упал с башни и сломал шею. Но  я  должен
знать, куда за вами посылать, если вдруг что не так.
   Я подумал, хотел было сообщить, что проведу  ночь  на  самой  высокой
башне, но это могут истолковать как  трусость,  ведь  опасность,  скорее
всего, из подвалов, где таинственные врата, даже Врата, лучше бы как раз
заявить, что разделю дежурство с воинами в нижних  этажах,  но  это  еще
скорее сочтут трусостью, мол, в бункер забился, а если сказать, что буду
вот прямо здесь, в середине, то это ж ни рыба ни мясо,  избегаю  крайних
решений, стараюсь отсидеться в  середке,  опасность  всегда  приходит  с
краю...
   - Я буду у себя в спальне, - ответил я сердито. - Спать  буду!  А  во
сне... словом, буду мыслить. Если понадоблюсь, знаете, где меня искать.
 
Глава 10 
 
   В спальне я походил бесцельно вдоль стены, наконец  рухнул  на  ложе,
молот рядом, благо ширина постели позволяет, а меч - с  другой  стороны.
Ощущение мерзостное,  кто  испытывал,  тот  поймет:  когда  знаешь,  что
неприятность вот-вот грянет, но абсолютно не представляешь,  где  и  как
обрушится. И в то же время как будто грозовая туча наползает на  солнце,
по земле медленно двигается черная тень, бежит ветерок, взметая пыль...
   Закидывая руки за голову, зацепился взглядом за колечко.  В  тысячный
раз поднес к глазам.
   Мелкая вязь непонятных значков уходит от  камешка  вниз,  я  повертел
руку, рассматривая колечко со всех сторон, вяло  подумал,  что  красивше
будет на тыльную сторону повернуть не черным камешком, я же не фашист, а
красным, цвет революции все-таки, перемен, смены крови, очищения,  эстет
хренов,  с  огромным  трудом   повернул,   кожа   как   прилипла,   тоже
поворачивается,   стремясь   вернуть   кольцо   в   прежнее   положение,
растягиваясь, наконец закрепил в таком положении, полюбовался, продолжая
настороженно прислушиваться к звукам внизу.
   Теперь черный камешек сместился  на  четверть  в  сторону,  спрятался
между средним и безымянным, со стороны ладони блестит синий, а снаружи -
крохотный рубин. Пока я рассматривал их, какая-то  странность  коснулась
моего сознания, я быстро огляделся, выискивая опасность.
   Ветерок, весело треплющий ветки за окном, утих, как  будто  отрезало:
все листья застыли неподвижно, я словно бы оказался в застывшем,  теплом
и очень спокойном мире. И все же странное ощущение прокатилось по  коже,
я огляделся снова, встал с ложа и хотел подойти к  окну,  но  руки  были
странно тяжелыми, как и все тело, а когда я соступил с ложа, я  завис  в
воздухе...
   Страх и ощущение нереальности стукнули по голове, как мягким деревом.
До пола меньше, чем поставленная торцом книга, но я вишу, вишу, вишу,  а
если и опускаюсь, то просто с астрономической неспешностью!
   Спохватившись, я очень осторожно вернул кольцо в исходное  положение,
черным камешком наверх. Сразу же мои подошвы оказались на полу, за окном
зачирикали птицы, залитые лунным светом ветки  мерно  колышатся,  листья
шелестят  и  трепещут,  сверху  что-то  грюкнуло,  донесся  раздраженный
мужской голос.
   Испуганный, обалдевший, я постоял истуканом, глаза не  отрывались  от
колечка. Так вот что за кольцо богов! В  этом  замке  все  еще  работает
генератор поля, а колечко позволяет  замедлять...  вернее,  самому  жить
быстрее, еще быстрее, чем остальные. Хотя генератора, может, и нет,  это
в мое время везде генераторы, как в эпоху Кулибина считали, что  будущее
воздухоплавания  -  воздушные  шары  на  две  тысячи  персон.  На  смену
генераторам пришло что-то еще, может быть, силовое поле  прямо  из  стен
замка... Потому кольцо и не включалось, когда я крутил на пальце там,  в
деревнях...
   Перевел дыхание, сдвинул кольцо едва-едва, прислушался,  но  каменные
блоки везде одинаковы, пробежался от стены до стены, встречного давления
воздуха нет... или почти нет. Все  же  что-то  подсказывает,  что  время
замедлилось, но не слишком, не  слишком.  Наверное,  я  сейчас  двигаюсь
разве в два-три раза быстрее обычного. Ну, может, в пять. Если в десять,
то, наверное, уже ощутил хотя бы встречный ветер...
   Некоторое время прыгал, бросал вещи, засекал время по ударам  пульса,
но  выяснил  пока  одно:  чем  дальше  повернешь  кольцо,  тем   сильнее
замедляется время. Вплоть до того, что я, подпрыгнув и  повернув  кольцо
по часовой стрелке на две трети, мог выспаться до того, как  опущусь  на
пол.
   С этим кольцом, если подумать, я могу ходить по воде, аки Христос, но
только никто этого не увидит, жаль, а так  бы  перед  бабами...  Вернее,
могу бегать, как одна из ящериц на задних лапах.
   Снизу донесся слабый вскрик, что оборвался резко, словно у кричавшего
мгновенно вырвали  легкие.  Я  похолодел,  в  черепе  похоронным  звоном
отозвалось слово: "Ворота". Руки отяжелели, налились  свинцом,  а  ноги,
напротив, стали  ватными.  Я  с  трудом  заставил  свое  трусливое  тело
сдвинуться, ну не люблю драться, особенно вот так, когда  прямо  в  доме
враги, огромные и сильные, другие просто не вломятся...
   Уже на лестнице я обнаружил, что молот  оттягивает  пояс,  меч  -  за
спиной, это я не забыл, ковер на ступеньках верхних этажей глушит звуки,
но когда опустился вниз, подошвы  застучали  громко  и  четко.  Странно,
такой пустяк добавил уверенности, я пробежал через зал,  услышал  далеко
впереди  удаляющиеся  крики,  ворвался  в   коридор   и   споткнулся   о
человеческое тело.  Нет,  стражник  не  спал,  оранжевый  свет  выхватил
застывшее лицо с вытаращенными глазами и черную рану, что начинается  от
горла и так через грудь до живота. Я крутнулся на месте, молот готовый к
броску, согнутая в локте левая рука готова принять на себя удар...
   Во всем замке странная тишина, из широких медных чаш  льется  тусклый
свет сгорающего дешевого масла.
   Я двинулся по коридору, навстречу подул ветер, я не сразу  сообразил,
что же здесь неверно, не так, я в замке, откуда здесь ветер?
   - Колечко, - проговорил я вслух, - бог мой, это же я сам повернул...
   Поднес пальцы к глазам, так и есть, сдвинул  чуть,  когда  ухватил  в
левую молот, сейчас иду, будто к берегу по  горло  в  воде.  Ощущение  в
точности, там дно повышается, идти становится все  легче,  так  и  здесь
проламываться через плотный воздух удавалось все легче.
   Я повесил молот на пояс, вернул черный камешек  на  место  и  ускорил
шаг. Далеко внизу, на уровне подземелья,  гремело,  звякало,  доносились
злые выкрики.
   Дверь распахнута, я сбежал по  ступенькам.  Светильники  горят  ярко,
широкий, прорубленный в скальном грунте туннель, я в  нем  бывал,  когда
шел за призраком, далеко впереди звон оружия, топот, яростные голоса.
   Я почти бежал, впереди снова ступеньки вниз, я  добежал  и  оцепенел,
снизу поднимаются десятка три высоченных фигур, в полтора моих роста,  с
темными лицами и красными глазами. У всех в руках огромные шестоперы,  а
поверх доспехов колышутся длинные темные балахоны. Перед ними,  выставив
щиты и нанося  редкие  удары,  пятятся  Гунтер  и  Ульман,  с  боков  их
прикрывают  двое  стражников,  один   из   них   Вернигора,   не   давая
проскользнуть вдоль стены.
   Темные фигуры выжимали всех четверых, как  поршень  выжимает  остатки
воздуха. Гунтер и  Ульман  отступали,  вовсю  работая  топорами,  но  за
темнолицыми  гигантами  с  шестоперами  двигались  монстры   в   полтора
человеческих роста, широкие, с дубинами, таких не всякий конь повезет. Я
закричал с разбегу:
   - В стороны!
   Гунтер и Ульман уже  видели  мой  молот  в  действии,  шарахнулись  в
стороны. Один из  стражников  вообще  вспрыгнул  на  выступ  в  стене  и
прижался там, а Вернигора просто отступил  к  противоположной  стене.  Я
повернул кольцо чуть ли не до  отказа,  прыгнул  вперед,  выдергивая  из
ножен меч, и ощутил, как завис в воздухе...
   Висел не меньше минуты, рассмотрел  монстров,  а  когда  увидел,  что
опущусь разве что к утру, словно остановил время  вовсе,  повернул  чуть
обратно, выждал, повернул еще чуть,  меня  медленно  начало  опускать  к
полу.
   - Получайте, гады, - прорычал я со злобным торжеством.
   Меч двигался медленнее, чем хотелось,  я  сам  поворачивался,  как  в
воде, с трудом преодолевая сопротивление  уплотнившегося  воздуха.  Зато
рыцари в балахонах и монстры вообще  застыли,  лезвие  рассекло  первого
почти до пояса. Меч тут же застрял, я едва выдернул, кошмарное  зрелище,
когда перед тобой стоит человек, разрубленный, как  мясная  туша,  видны
внутренности, но кровь все еще не брызнула из краев страшной раны.
   Второго я постарался ударить так, чтобы слетела голова,  она  тут  же
зависла над схваткой. Монстры все еще таращат глаза вперед,  видят  меня
там, где меня давно нет. Я ударил первого в бок, где у человека  печень,
любого болевой шок убьет мгновенно, но  с  этими  монстрами  кто  знает,
какой у них порог, да и есть ли вообще печень, начал рубить ноги, до шеи
не достану, проскальзывал среди них, на  затылке  волосы  шевелились  от
жуткой мысли, казалось, что прикидываются, вот сейчас схватят...
   Лезвие меча прошло через ноги монстра на уровне колен. Не думаю,  что
в обычном времени смог бы перерубить такие бревна, но здесь мне помогает
инерция, меч врезается в их твердое  тело  с  скоростью  пули,  если  не
быстрее... да нет, намного быстрее, я отступил, огляделся,  запыхавшись,
разогрелся так, что на мне вот-вот загорится одежда, трение о  воздух  -
не шутка, на лбу закипают капли пота.
   - Вот так, - сказал я зачем-то. - Ну вот, гады...
   Стражник  висел  на  стене,  как  обезьяна  на  дереве,  Гунтер  лишь
прислонился к камню, полагает, что дает дорогу моему  молоту,  а  Ульман
прилип у противоположной стены, застывший, как барельеф.
   Я сразил еще двух монстров, понял, что это  фигня  -  драться  мечом.
Впечатление такое, что сдвигаю гору, а потом долго  борюсь  с  инерцией,
словно стараюсь голыми руками остановить танк.  Перебрал  свое  нехитрое
оружие, меч, молот, ага, на поясе небольшой острый нож! А когда  монстры
застывают,  нетрудно  найти  место,  куда  ткнуть  или   какую   артерию
перерезать.
   На этот раз двигался экономнее,  работал,  как  мясник,  с  той  лишь
разницей, что не видел крови вовсе,  иначе  могло  бы  стошнить,  просто
вскрывал артерии, перехватывал сухожилия,  последнему  перерезал  горло,
пробежал чуть вниз, никого, так  же  бегом  вернулся  обратно,  двигаясь
длинными прыжками, словно передвигался на Луне.
   Гунтер не сдвинулся ни на йоту, как и другие, убитые монстры все  еще
в тех же позах, даже самый первый, которого я рассек так нещадно, застыл
в движении: правая нога вперед, упор на левую, вскинутый меч,  раскрытый
в крике рот и... от шеи наискось к поясу глубокий разлом,  как  будто  я
рассек статую из глины.
   Время не двигается, я могу перевести дух, вообще-то сам