такие даже среди  рыцарей.  Я  раскрыл
было рот, но всадник,  выставив  перед  собой  копье,  проревел  сильным
гулким голосом:
   - Кто вы, назовите себя!.. И признайте, что самая красивая женщина на
всем белом свете  -  леди  Кофанна.  В  противном  случае  готовьтесь  к
поединку.
   В принципе, мне  глубоко  симпатичен  любой  человек,  который  готов
драться за честь женщины, тем более вот так, абстрактно, встретившись  в
темном лесу с двумя незнакомыми рыцарями, сила которых  неведома.  Когда
ночью провожаешь девушку, а в темной подворотне  вас  встречают  две-три
подвыпивших личности, что желают позабавиться, тут просто  долг  каждого
мужчины принять бой, спасая женщину, хотя к стыду  за  мужскую  половину
рода людского надо признать, что теперь даже в такой простой и  понятной
ситуации  большинство  просто  удирает,   оставляя   женщину   в   руках
насильников. Придумана даже классная отговорка: расслабься и  постарайся
получить удовольствие, а потом просто прими душ. Словом,  есть  ситуации
понятные, ситуации долга, пусть зачастую  и  не  выполняемые  слабыми  в
области кишечника, и есть  ситуации  вот  такие,  высшие,  когда  она  в
безопасности сидит в высокой башне, а он ходит по свету и бьет по голове
тех, кто не верит, что она самая красивая, беспорочная и замечательная.
   Повторяю, мужик мне глубоко  симпатичен,  это  настоящий  рыцарь,  он
готов страдать и получать раны за любовь, а не за прибыль, за крышу,  за
умелое сокрытие доходов. Но мы слишком устали от перехода, от постоянной
готовности к жестоким схваткам, потому я посмотрел  на  Сигизмунда,  тот
уже опустил забрало и с натугой взял копье. Я вздохнул и сказал  усталым
голосом:
   - Сэр рыцарь, мне глубоко симпатичны  твои  заявления.  Мы  не  будем
оспаривать твое утверждение, хорошо? И на этом  разойдемся.  А  места  у
этого ручья хватит всем.
   Он с добрую минуту смотрел на меня сквозь прорезь шлема, набычившись,
олицетворение тупой и честной мощи, наконец прогудел нерешительно:
   - Значит, вы признаете, что моя леди Кофанна самая прелестная леди на
свете?
   Я сказал голосом, который он должен был бы принять как согласие:
   - Мы не отрицаем твоего  утверждения.  Не  оспариваем.  То  есть  нет
предмета для спора, так что можем разъехаться тихо-мирно. Без драки.
   Он изумился:
   - Без драки?
   В голосе звучало  нескрываемое  презрение.  Даже  Сигизмунд  повернул
голову, я увидел, как в щели забрала блеснули его честные глаза.
   - Да, без драки, - повторил я. - Надеюсь, конфликт исчерпан?
   Рыцарь  начал  было  опускать  копье  до  самой  земли,  потом  вдруг
выпрямился, в его сильном голосе прозвучало подозрение:
   - Вроде бы, да что-то не так! Вы должны были назвать мне имена  своих
дам, и мы сразились бы. Выяснили бы, кто из них красивее.
   Я сказал кратко:
   - Мы не ищем повода для драки.
   Он сказал задиристо:
   - Кто не ищет повода, того находит  сам  повод!  Назовите  имя  своей
дамы, рыцарь!
   У меня сердце защемило, на миг промелькнул образ Лавинии, но  тут  же
исчез, стертый усилием воли. Я проговорил медленно, чувствуя нарастающее
раздражение:
   - У меня нет в сердце дамы. Я служу не бабам, а Истине.
   Сигизмунд сопел и готовился  метнуться  на  рыцаря.  Чтобы  этого  не
случилось, я вытащил меч Арианта и пустил коня  в  сторону  рыцаря.  Тот
вздрогнул, я буквально видел, как расширились его глаза там, в  железном
горшке. Он громко ахнул густым басом, довольно ловко соскочил с коня и с
поспешностью подбежал ко мне.
   - Паладин! Простите, сэр,  я  принял  вас  за  таких  же,  как  и  я,
обезумевших от любви. Я еще никогда не встречал паладинов...
   Он придерживал стремя моего коня, я понял это как  приглашение  сойти
на землю, оглянулся на Сигизмунда, тот бросил копье на  землю  и  поднял
забрало, довольный, что надменный рыцарь так явно  признал  наше  полное
превосходство над ним.
   - Женщина знает смысл любви, - сказал я, - а паладин - ее  цену.  Так
что у нас полное взаимопонимание, сэр...
   - Зигфрид, - сказал он с достоинством, придерживая мне стремя. -  Сэр
Зигфрид из рода Нибелунгов, младший сын владетельного синьора Кунинга.
   - Разделите с нами скромную трапезу, сэр Зигфрид, - предложил я. - Мы
- странствующие рыцари, бредем  во  Христе,  соблюдая  пост...  еще  как
соблюдая,  так  что  это  будет  не  зазорно   и   не   противно   вашим
морально-нравственным установкам.
   Ручей вытекал из-под корней дуба, даже здесь симбиоз, дуб хранит  его
от пересыхания, от солнца, от ветра и песка, а  ручеек  в  благодарность
питает его корни. Я и раньше  задумывался,  как  это  они  находят  друг
друга, но обычно если вот так в степи могучий раскидистый дуб, то из-под
него обязательно выбегает ручеек, а если  где-то  ручеек,  то  явно  его
заметит с высоты своих ветвей и перебежит к нему дуб...
   Зигфрид помог мне снять доспехи, сам же разоблачился не  раньше,  чем
устроил меня на отдых. Я прислонился к стволу дуба, тело ноет, усталость
пропитала  каждую  клеточку.  Зигфрид  наконец  снял  шлем,   оказавшись
широкомордым и широкоскулым, а когда снял панцирь, я  увидел,  что  весь
соответствует мордости: широкий в плечах и выпуклогрудый, толстошеий,  с
мускулистыми руками, толстыми, как бревна. Верхняя половинка  лба  нежно
белеет, как украинское сало, остальная часть лица и  шеи  покрыта  таким
сильным загаром, что я принял  бы  его  за  сарацина,  если  бы  не  все
остальное, очень уж не сарацинное.
   Он снял и сложил металлической горкой доспехи,  стянул  через  голову
кольчугу, а затем и вязаную рубашку. Сильно пахнуло  крепчайшим  мужским
потом, на груди блестели влажные волосы, плечо сильно перетянуто  чистой
тряпицей с крупным засохшим пятном  крови.  Он  перехватил  мой  взгляд,
сказал, морщась:
   - Два дня тому... Подрались в корчме. Пока  я  гнал  и  лупил  одних,
кто-то метнул нож. Я тогда был без доспехов, не  в  лесу  же,  спустился
пообедать...
   Он пошел с рубашкой в руках к ручью. Я пошел  следом,  он  оглянулся,
показал на рубашку.
   - Постираю, не люблю эту вонь. Да и сам сполоснусь...
   Я оглянулся на Сигизмунда, тот разводил костер, выбрав местечко  так,
чтобы оставаться в тени, но и не обжечь деревья.
   - Хорошее дело, - сказал я.
   Он покосился с подозрением.
   - Вы так думаете? Это я у сарацин научился. Никак не могу отвыкнуть.
   - Не стоит, - сказал я. - Скоро всю Европу приучим мыться.
   Он не поверил своим глазам, но я забрался выше по ручью в  воду,  там
по колено, сел в ледяную воду, с наслаждением смывая с себя пот и грязь.
Со стороны деревьев поднялся дымок, видно было, как хлопочет и  суетится
Сигизмунд.  Зигфрид  тщательно  выстирал  рубаху,  снял  штаны  и   тоже
выстирал, даже постучал плоским камнем, выбивая въевшуюся грязь, затем и
сам влез в воду, даже лег, с наслаждением пуская пузыри, опуская  голову
под воду.
   Повязка размокла, Зигфрид поморщился, начал снимать  слой  за  слоем.
Нижние держались за рану  крепко,  наконец  отодрал,  не  дрогнув,  рана
обнажилась неширокая, но глубокая. Сразу же выступила и полилась  тонкой
струйкой кровь. Зигфрид вывернул рожу и дико скосил  глаза,  разглядывая
рану, с каменным лицом раздвинул кончиками  пальцев  края,  молодец,  не
дает загноиться, пусть кровь выносит все чужое, заживать должно снизу...
   - Все ныла, - сообщил он довольно, -  а  теперь  перестала...  Должно
быть, от холодной воды.
   - Да, - согласился я. - Это компресс.
   Он перехватил мой взгляд, снова посмотрел на  рану.  Прислушался,  на
лице начало проступать  удивление.  Кровь  течь  перестала,  свернулась,
засохла, осыпалась сухими коричневыми  скорлупками,  похожими  на  чешую
грязной рыбы. Края раны стали сизыми, вздутыми, подрагивали, сдвигались,
сомкнулись под нашими взглядами.
   Зигфрид посмотрел на меня с великим почтением. Мне показалось, что он
едва удерживается от желания встать на колени.
   - Сэр, - проговорил он с чувством, - я только  слышал,  что  паладины
одним своим присутствием заживляют раны соратников... Спасибо, сэр,  что
сочли меня достойным.
   - Ага, - выдавил я, - ага, ну да... это... пойдемте, а то  от  костра
такой запах...
   Он поспешно натянул мокрую одежду на белое, как  у  личинки  майского
жука, тело. Она красиво облегала его могучий торс, не  очень  изящный  в
талии, но по-мужски грубовато-красивый. Я шел впереди,  как  и  положено
старшему по званию или по чину, я уж не  знаю,  к  чему  паладин  больше
относится, может быть, вообще к сословию, изо всех сил  старался  скрыть
обалделость, делал морду  ящиком,  что  здесь  выглядит  как  человек  с
достоинством. Значит, тогда в монастыре меня наделили не только  званием
паладина, но и свойствами?  Надо  как-то  незаметно  узнать,  что  может
паладин еще...
   Сигизмунд разложил на чистой скатерти круги сыра, хлеб, тушки жареных
рябчиков, что мы захватили в корчме,  ломти  жареной  говядины.  Зигфрид
покрутил головой.
   - Ого! Ну и пост у вас, святые братья...
   - Это  вот  карась,  -  простодушно  сказал  Сигизмунд,  указывая  на
половинку поросенка. - А это форель... Форель, сэр  Ричард?  А  то  я  в
рыбах плохо разбираюсь, я ж лесной человек...
   Зигфрид выглядел обалделым, но смолчал,  осторожно  стал  есть  этого
странного карася, потом  разошелся,  уже  и  сам  называл  его  карасем,
правда, пару раз обозвал окунем, зато насчет форели не сбился  ни  разу.
Сигизмунд честно рассказал, как я, будучи паладином, превратил скоромную
пищу в постную, так что греха никакого нет, мы все такие же безгрешные.
   - Ага, - сказал Зигфрид, - ну, от одного греха  подальше,  к  другому
поближе... Главное, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить  можно
и опоздать... если вы не против, я  возьму  и  этот  плавничок?  Что  за
дивная форель! Да будь благословенно озеро, где такие рыбные места! Я уж
думал, что паладины питаются только медом и акридами, а они, гляди ж ты,
еще и форелями!
   Я не знал, так ли насчет акрид, по-моему, акриды -  это  обыкновенные
кузнечики, на всякий случай улыбнулся и указал на Сигизмунда:
   - Он пока что  не  паладин.  Хотя  не  сомневаюсь,  что  со  временем
станет...
   Сигизмунд едва не выронил от испуга и смущения хлеб и мясо:
   - Сэр Ричард, пощадите! Я и рыцарь-то не совсем достойный...
   Зигфрид сказал довольно:
   -  Достойный,  достойный!  Я  как  увидел,   как   вы   эту...   рыбу
разделываете, сразу понял, что настоящий рыцарь. У вас есть дама сердца?
   Сигизмунд покраснел, сказал жалко:
   - Н-нет еще...
   - Будет, - заверил Зигфрид. - Нет ничего внезапней любви.  Вот  разве
расстройство желудка... Любовь - это  не  баран  накашлял!  Как  охватит
внезапно... ух! Вот, помню, моя леди Кофанна...
   Сигизмунд слушал внимательно, я сказал наставительно:
   - Сэр Зигфрид помнит имя своей дамы, значит, любит. Это очень  важно,
сэр Сигизмунд! От любви сердце должно петь, понимаешь? Правда, когда  от
любви сердце поет, то мозгам лучше не подпевать, а дирижировать, но  кто
из нас, мужчин и рыцарей, станет делать то, что лучше? Это  даже  стыдно
как-то.  Меркантильно.  Мы  не  должны  искать  выгоды  от  любви!   Чем
абсурднее, тем лучше, честнее... На то мы  и  рыцари.  И  пусть  вымрем,
пусть!.. Но мы останемся рыцарями, а не юристами.
   Зигфрид кивал,  Сигизмунд  достал  кувшин  с  вином,  Зигфрид  вконец
развеселился, запел  походную  песню,  что  вскоре  плавно  перетекла  в
балладу о славном рыцаре и двух веселых монашках. Я откинулся спиной  на
ствол дуба, прикрыл глаза, делая вид, что задремал.  Что-то  приобретая,
мелькнула мысль, что-то теряем. Паладин, судя по  разговору  Зигфрида  и
Сигизмунда, лечит раны товарищей по оружию, но не может лечить себя сам.
Ладно, я и раньше не мог себя лечить, так что это  не  потеря.  Даже  не
упущенная выгода. Но наверняка немало и потерял, знать бы  заранее,  что
именно...
   Рука машинально поднялась  к  амулету,  пальцы  коснулись  блестящего
камешка и опустились в бессилии. Если и потеряю  что,  то  вряд  ли  это
вещественное.
 
Глава 9 
 
   Сигизмунд заснул сразу, я отрубился следом, даже не заметил, как  это
случилось, все так же  лежу  у  костра,  а  ко  мне  подходит  танцующей
походкой Саня, пухленькая, сочная, ласковая. Я смотрел в  ожидании,  она
приложила палец к губам, указывая на спящих Сигизмунда  и  Зигфрида.  Те
оба лежат на спинах, широко раскрыв пасти, почему-то в расписных рубахах
с  петухами,  возле  них  полураскрытые  рюкзаки,   оттуда   выглядывают
консервные банки, у каждого  на  голове  металлическая  полоска  дуги  с
широкими наушниками.
   Да и лежим на полянке подмосковного леса, вон  вдали  ажурные  столбы
высоковольтной  передачи,  похожие  на  марсианские  боевые  машины.   Я
приподнялся на локте, Саня тихонько села рядом, теплая, нежная. Я  сразу
ощутил желание ухватить ее и немедленно  погрузиться  в  сладкую  нежную
плоть, напряг всю свою волю, удерживаясь.  Саня  смотрела  сочувствующе,
шепнула:
   - Борись... Ты не аскет, тебе не обязательно преодолевать зов  плоти,
но не будь и чересчур прост...
   Чересчур прост, мелькнуло у меня в голове, это животное, что  хватает
кусок мяса и торопливо жрет. Человек же научился мясо  жарить,  перчить,
поливать соусом старых камасутр и новейших излишеств, жрякать медленно и
с наслаждением, улавливая  все  оттенки,  продлевая  удовольствие,  и  я
сказал, как можно более контролируя себя:
   - Саня, ты многих аскетов сбила с пути истинного?
   Она сказала нежно:
   - А каков он, этот путь, дорогой? Но ты прав,  отказались  от  своего
пути, да, многие.
   - А я? Откажусь?
   Она смотрела на меня с любовью и нежностью, как показалось мне,  хотя
в этих ситуациях мне этого и не требовалось, я всегда знал, что это сон,
потому торопливо хватал и пользовал, а то частенько  поллюция  наступает
раньше, чем успеваю ухватить.
   - Я тебя и не сбивала с твоего пути.
   - А что?
   Ее смех был тихим и нежным.
   - Просто совращала. Ты показался мне... необычным. Так и случилось...
   Горячая тяжесть все больше концентрировалась в низу живота, я спросил
торопливо:
   - А в чем... получилось?
   - Ты еще не догадался?
   - Нет, - ответил я с трудом.
   Горячая  волна  встряхнула  тело.  Саня  торопливо  метнулась  в  мои
объятия, чтобы я хоть в последний миг  успел  насладиться  ее  телом.  Я
ухватил грубо, смял, торопливые  толчки  еще  продолжались,  а  в  мозгу
появилось слабое разочарование, что не  успел  чего-то  важного  узнать,
ведь мы же люди, а не животные, нам мало трахнуть или просто выпить, нам
бы еще и поговорить...
   Ее тело таяло, истончалось, становилось все светлее,  превращалось  в
рассвет,  я  зажмурился  и  старался  сосредоточиться  на  догадке,  что
показалась слишком невероятной, дикой, однако... Наверное, вот  на  этой
грани между сном и бодрствованием как раз и приходят редкие  мысли,  что
при ярком беспощадном солнце кажутся дикими и нелепыми.
   Сигизмунд  и  Зигфрид,  потихоньку  разговаривая,  сидели  у  костра.
Зигфрид, видя, что я проснулся, принялся  точить  меч,  этот  неприятный
визг мог бы пробудить даже мертвого.
   - Хорошо спите, сэр, - сообщил он. - Благородная кровь сказывается!
   - У меня? - изумился я.
   - Ну да. Простые рыцари, вроде  нас  с  сэром  Сигизмундером,  встают
рано. Он говорит, что вы оленя молотом зашибли?
   - Он вообще много говорит, - ответил я  раздраженно.  -  Это  я  так,
пошалил.
   - Как-нибудь покажете?
   Я сел, указал на молот.
   - Вот он.
   - Да нет, как... ну, чтоб вдрызг, а потом к вам в руку.
   - Покажу, - пообещал я. - После завтрака.
   Он поинтересовался нейтральным тоном, чтобы я мог увильнуть от ответа
или перевести на другое:
   - Далеко путь держите?
   - Уже рядом, - ответил я.  -  Похоже,  вон  там  начинаются  деревни,
принадлежащие великому рыцарю Галантлару. А где-то вскоре увидим  и  его
замок.
   Я собирался встать, амулет выскользнул из-за пазухи  и  раскачивался,
как крохотное кадило, я взял в ладонь и хотел сунуть  за  пазуху,  земля
зашевелилась под боком, взлетели три  блестящих  комочка.  Я  машинально
подставил ладонь, два успел подхватить, третий поднял с  земли.  Золотые
монеты оказались овальной  формы,  с  полустертыми  надписями,  на  двух
бородатые лица, на третьем кентавр, натягивающий лук.
   Зигфрид смотрел оторопело.
   - Деньги счастья не заменяют, -  сказал  я  благочестиво,  -  зато  в
дороге помогают обходиться без него.
   - Но, - воскликнул он, - как это?..
   - Господь помогает паладинам, - напомнил я скромно. - Чтобы в  дороге
не терпели лишений.
   Он все еще не мог оторвать взора от  монет.  Затем  перевел  ошалелый
взгляд на  разгрызенные  в  поисках  сладкого  костного  мозга...  кости
"карася" и "форели", пустой кувшин Сигизмунд забросил в кусты,  вон  его
донышко, снова посмотрел на  меня.  Похоже,  Зигфрида  стукнула  и  даже
тряхнула некая мысль, он боролся с нею, но она не отставала.
   Я  не  стремился   помочь,   мужчины   решают   свои   проблемы   без
психоаналитика, он переговорил с Сигизмундом, подошел  ко  мне.  На  лбу
образовалась складка, рыцарь мыслил.  Я  закончил  седлать  коня,  когда
Зигфрид, потоптавшись за спиной, проговорил громыхающим голосом:
   - Сэр Ричард, я так вам обязан за избавление от этой раны...
   - Пустяки, - сказал я.
   - Ну да, - возразил он, - для меня не пустяки! Она,  правду  сказать,
успела меня измучить, проклятая, в этой жаре...
   - Пустяки, - повторил я. - Вы же видели, сэр Зигфрид, что я  даже  не
заметил своих усилий. Это  одно  из  немногих  преимуществ  паладинства.
Правда, не уверен, что перевесит все минусы...
   - А что за минусы? - спросил он с живейшим интересом.
   - Ну, наверное, нельзя жульничать при игре в кости. Возможно,  нельзя
чужую жену...
   - "Наверное", "возможно"... Вы что же, еще не пробовали?
   - Меня недавно опаладинили, - объяснил я. - Даже то, что могу лечить,
только на вас, сэр Зигфрид, выяснил. Все открытия, приятные и не  очень,
еще впереди.
   Я поставил ногу в стремя, Сигизмунд уже в седле, Зигфрид снова развел
руками, сказал напряженным голосом:
   - Знаете, я вообще-то рыцарь-одиночка...  но  вот  сейчас  мне  вдруг
восхотелось в ваше дружное рыцарское общество! Да и вам, говорю  честно,
пригодится мое копье, мой меч и мой топор. Я  умею  с  ними  обращаться,
дорогие друзья!
   Я взглянул на Сигизмунда, тот явно доволен, но молчит, сюзерен я,  за
мной решающее слово.
   - Э-э... - сказал я, - как бы это... гм...  поделикатнее...  Оформить
грубую реальность в дипломатичную учтивость.
   Я остановился, подбирая слова, а Зигфрид сказал быстро:
   - Прежде, чем вы оформите свою мысль в острые, как  ваш  меч,  слова,
доблестный сэр Ричард, хочу принести вам вассальную присягу... на  время
этого похода, а буде продлится, то на все полные сорок дней. В эти дни я
обязуюсь  выполнять  беспрекословно  все  ваши  распоряжения,  если   не
попрут... не будут попирать мою честь и  достоинство,  буду  следить  за
вашим конем... хотя за  этим  дьяволом  следить  вряд  ли  надо,  я  уже
приметил за ним кое-что... словом,  обязуюсь  быть  верным  и  преданным
членом отряда! Вашего отряда.
   Он смотрел на меня открыто и честно, могучий и уже немолодой ветеран,
даже странно, что бьется ради бабы, скорее всего  у  него  и  бабы  нет,
выпендривается,  зато  повод  бить   встречных   очень   возвышенный   и
благородный.
   - Добро пожаловать, сэр Зигфрид, - сказал я. - С  вами  мы  на  треть
сильнее!
   А Сигизмунд сказал хитренько:
   - Сэр Зигфрид, признайтесь, что вас побудило к нам присоединиться?
   - Усы, - ответил Зигфрид, - делают мужчину старше, книги  в  мешке  -
мудрее, а отсутствие денег - сговорчивей. Есть золотое правило - у  кого
золото, тот и устанавливает правила. Золото сейчас  у  сэра  Ричарда,  у
меня лишь дырявые карманы... Когда я был молод, думал, что золото -  это
главное в жизни. Теперь, когда я... гм, нем