стуком захлопнул  забрало,
в левой руке щит, готовый принять удар огненного дыхания, в другой  меч,
красиво изготовленный для удара.
   Дракон налетел, ветер от крыльев ударил по  нашим  телам,  как  порыв
шторма. В последний миг крупное  лиловое  тело  взмыло,  пронеслось  над
головами.  Кончик  меча  Сигизмунда  блеснул  на  расстоянии  ладони  от
белесого брюха крылатой рептилии. Размерами дракон с коня, даже с  пони,
худого такого пони, в смысле туловище размерами с пони, а  лапы,  формой
похожие на львиные, толстые, как ноги моего  коня,  с  острыми  когтями.
Хвост, как у ящерицы,  которых  я  ловил  в  детстве,  только,  понятно,
покрупнее.
   Сигизмунд поворачивался в седле, глаза следили за крылатым чудовищем.
Дракон распахнул пасть, донесся скрежещущий звук, словно на  скорости  в
сто пятьдесят грузовик затормозил перед "зеброй". Сигизмунд побледнел  и
в бессилии опустил меч, но я визга тормозов наслушался, как и следующего
за ним глухого звякающего удара со звоном вылетающих стекол, мой  меч  в
руке, я рассматривал крылатое чудовище с живейшим интересом.
   - Сэр Сигизмунд, - сказал я. - Он не так уж и опасен... У него  кости
должны быть пустотелые, вы их мизинцем перебьете!
   - Да, - сказал он слабо, - вы все породы драконов знаете?
   - Зачем мне породы, - ответил я бодро. - Я знаю законы гравитации.  И
эти... аэродинамики, наверное. Правда, жук их не знает, потому и летает,
но жук, по-моему, просто нагло пользуется магией.
   - А дракон?
   Дракон сделал быстрый  полукруг  и  снова  понесся  в  нашу  сторону,
угрожающе растопырив все четыре лапы с  выпущенными  когтями,  распахнув
пасть и снова издав  так  испугавший  сэра  Сигизмунда  отчаянный  скрип
тормозов по асфальту. Я привстал  на  стременах  и  выставил  в  сторону
дракона лезвие меча. У меня руки длинные, да и меч не  римский  гладиус,
дракон завизжал еще громче и, как я и  ожидал,  круто  ушел  вверх  и  в
сторону, блеснув незащищенным брюхом.
   - А дракон, - ответил я запоздало,  -  слишком  уж  реальный.  Воняет
рыбой, вон чешуйка упала, крылья потертые, шрам на боку, заметил? То  ли
кто-то мечом, то ли с другими драконами цапался...
   Сигизмунд тоже привстал на стременах, замахнулся, дракон пролетел над
головами, рыбой  пахнуло  сильнее,  сделал  крутой  разворот,  из  пасти
вырывается огонь, глаза горят яростью, когти блестят, Сигизмунд  наконец
вскрикнул нервно:
   - Сэр Ричард... не испытать ли вам свой молот?
   - Зачем? - ответил я. - Он уже испытан.
   - На драконах?
   - Я говорю вообще, обобщенно...
   - А если дракон...
   Я сказал, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
   - Он слишком уж страшен. Когда нападают, то не так...
   - А как? - спросил он обалдело.
   Кони наши, встревоженные, но не обезумевшие  от  страха,  шли  ровной
рысью,  дракон  все  еще  кружил  над  головами,  имитировал  пикирующий
бомбардировщик, но я видел, что когти постепенно втягиваются,  огонь  из
пасти уже не идет, сам дракон взмывает на высоту двухэтажного дома.
   - У него тут, - предположил я, - наверное, гнездо. Вон на том  холме,
похоже...
   - А разве они не в норах?
   - Разные виды, - ответил я, хотя Сигизмунд,  похоже,  прав,  драконам
больше идет жить в норах.
   Дракон сделал над нами последний круг, уже на  большой  высоте,  лапы
поджаты к  пузу,  прокричал  что-то  презрительно-угрожающее  и  полетел
обратно. Сигизмунд проводил  его  долгим  взглядом.  Из  груди  вырвался
вздох, трясущаяся рука с огромным облегчением сунула меч в ножны.
   - Как вы догадались?
   - Да он нападал сперва вяло, - ответил я, - а потом все злее и  злее,
когда мы подъезжали к самому холму. А когда начали удаляться,  вроде  бы
снизил темп яростных атак, чтоб не разбить себе  пятак...  Пусть  живет,
ящерица. За что ее убивать? Это не человек же, которого всегда  есть  за
что прибить, оплевать, унизить, втоптать, размазать...
   Сиг некоторое время еще оглядывался, сказал нервно:
   - А вы не очень высокого мнения о человеке, верно?
   - Человек... Чем выше он задирает нос, тем больше  демонстрирует  его
содержимое. Потому что задирать нос ему хоть и свойственно, но рановато.
Всегда на одном и том же месте спотыкается...
   Сигизмунд  некоторое  время   ехал   молча,   потом   поинтересовался
осторожно:
   - На каком месте?.. Сэр  Ричард,  вы  говорите,  как  наш  священник,
только господа не повторяете через слово. И молитвы я от вас никогда  не
слыхал.
   - Молитва от слова "молить", "умолять". Нет, Сиг, господу наши мольбы
не нужны, наоборот... Ему нужны сильные и  гордые  люди.  Он  помощников
себе растит, а  не  рабов,  халявщиков!  Дарвин  ошибался,  считая,  что
человек произошел от обезьяны. Этот процесс еще только начинается,  хотя
прошло фиг знает сколько веков и миллениумов.
   Дорога давно исчезла, мы ехали, ориентируясь по солнцу. Я  все  равно
называл это дорогой, ибо в России дорогой называют то место, по которому
собираются проехать, так что ехали по прямой, как стрела, дороге, далеко
впереди появились небольшие рощи, поплыли справа и слева, но постепенно,
наконец, слились в единый лес.
   К счастью, не русский лес, где не всякий  заяц  проберется,  а  почти
ухоженный европейский парк: деревья огромные, величественные,  красивые,
даже картинно красивые, между ними мягкая трава, а когда, поехали  через
сосновый бор, то копыта ступали по толстому, вкусно шелестящему слою  из
сухой хвои. Вершины не сплетались над головами, там  яркое  синее  небо,
солнечные лучи  красиво  освещают  коричневые  стволы,  оставляя  другую
половину в густой тени. Ярко  блестят  янтарные  капельки  смолы.  Очень
медленно лес начал темнеть,  я  сообразил,  что  деревья  просто  встали
плотнее, а хвойный лес сменился лиственным.
   Из полумрака леса  далеко  впереди  выступило  сооружение  из  камня,
ветхое и полуразрушенное. Между массивных глыб, покрытых  зеленым  мхом,
пробивается трава, упорно втискивая корешки, пытаясь раздвинуть каменные
плиты. Кони начали фыркать, а мой  зло  ржанул,  ударил  землю  копытом.
Глаза оставались кроваво-красными, не  пооранжевели,  значит,  опасности
нет, просто не  нравится  здесь.  Сигизмунд  забормотал  молитву,  начал
осенять направо и налево крестными знамениями.
   Каменные руины оформились  в  полуобвалившийся  склеп.  Дверь  то  ли
целиком превратилась в ржавчину, а ту унесло ветром, то  ли  рассыпалась
от заклятий, но издали мы увидели только темный провал.  Когда  миновали
последние деревья и кони вышли прямиком к склепу, в проходе на  каменной
плите мы увидели молодую женщину. В длинном белом платье - возможно, это
и есть саван, никогда их не видел,  с  оборочками  и  украшениями,  -  с
длинными черными волосами, что как змеи падают за спину, а пара  крупных
прядей на грудь, сидит спокойно, чуть откинувшись, одной рукой упирается
в камень, другая свободно лежит на колене...
   Сигизмунд забормотал молитву громче. Я чувствовал, что его трясет, да
что там  чувствовал,  слышал  по  мелкому  позвякиванию  доспехов.  Лицо
женщины, голые от плеч руки, шея и глубоко  открытая  в  широком  вырезе
грудь - снежно-белые, мраморно-белые. Я ощутил с холодком по  коже,  что
если прикоснуться, то все равно что к пролежавшему в  глубинах  сырой  и
холодной земли мрамору. Единственным цветным пятном остались ее  губы  -
неестественно красные, пухлые, чувственные, красиво изогнутые.
   Она смотрела в нашу сторону  бесстрастно,  спокойно,  не  вздрогнула,
когда, испуганные  нашим  приближением,  из  темного  провала  навстречу
выметнулись целой  стаей  летучие  мыши.  Сигизмунд  охнул,  сам  сперва
посерел, как мыши, потом стал таким же белым, как и женщина, забормотал,
запинаясь, молитву громче.
   Я сказал громко:
   - Привет, красавица! Из этого леса есть прямая дорога на юг? Или хотя
бы кривая?
   В ее прищуренных глазах появился слабый интерес. Мы  сидим  прочно  в
седлах, слезать не спешим, она же почти на земле, смотрит без  страха  и
без боязни, только пухлые яркие губы дрогнули в легкой улыбке. Мы оба не
могли оторвать взглядов от ее губ, чересчур ярких, живых, с приподнятыми
кверху уголками, что придавало ее лицу слегка кокетливое выражение.
   - Дорога? - повторила она. - Разве героям нужна дорога?
   Голос ее был низким, грудным, мне сразу вообразилось ложе, ее тело на
этом ложе, черные волосы разметаны по  широкой  подушке,  почти  услышал
частое дыхание, ее, конечно, я все еще дышу хоть и учащенно, но пока  не
так уж, чтоб слишком.  Она  перехватила  мой  взгляд,  улыбнулась  шире,
посмотрела на Сигизмунда, с удивлением покачала головой.
   - Да мы такие герои, - объяснил я легко. - Немножко липовые. Нет, мой
спутник почти настоящий,  а  меня  бы  чтоб  через  этот  лес  еще  и  в
носилках... И мух чтоб отгоняли всю дорогу.
   Она сказала тем же глубоким чарующим голосом:
   - Да, вы разные... Нет, дороги здесь нет. Уже  давно.  Последний  раз
прокладывали, когда здесь ронял иглы сосновый лес, настоящая корабельная
роща... Потом, когда  снова  все  заросло,  прорубились  через  березняк
странные такие люди: мелкие, краснокожие, с большими ушами... Но  с  той
поры, как здесь одни дубы, вообще никто не захаживал.
   По лицу Сигизмунда было видно, что он только сейчас сообразил  насчет
соснового леса и дубравника: менялся климат, менялась сама земля,  сосны
растут только на песке, а дубам дай подзол.
   Я подобрал поводья, показывая, что сейчас  поеду  дальше,  уже  начал
даже поворачивать коня, когда задал вроде бы невинный вопрос:
   - Ты давно здесь?
   Улыбка угасла на ее лице,  веки  на  миг  прикрыли  взгляд,  а  когда
вскинула снова, в глазах была смертельная тоска.
   - Не помню... - прошелестел ее голос. - Все, что помню... это Свет...
ты  о  нем  спрашиваешь,  странный?  Был  Свет,  жгучий,  обжигающий.  Я
лежала... да, лежала...
   - Я понимаю, - прервал я, - понимаю, в чем ты  лежала.  И  что  свет?
Заставил тебя встать?
   - Нет, - ответила она тихо. - Но он пробудил  меня.  Я  лежала  потом
долго... Потом стала подниматься, выходить.  Далеко  отходить  не  могу,
слабею. Но пока вот так, я живу, смотрю, слышу...  Вон  там  муравейник,
уже как стог, ему триста лет,  я  помню,  как  он  начинался  с  простой
норки... Я все эти деревья помню, как они вылезали из  земли.  Помню  те
деревья, что их породили. Для меня эти деревья, что раньше  была  трава,
так же растут, стареют, рассыпаются, а на их  месте  нарастают  новые...
Это мой лес, я к нему привыкла.
   - Хороший лес,  -  одобрил  я.  -  Многие  мудрецы  мечтали  о  таком
уединении. И хоть ты не мудрец, а напротив - блондинка, но все  равно  у
тебя здорово. По крайней мере, экология соблюдена.
   Когда мы отъехали на пару сот  шагов,  Сигизмунд  перестал  бормотать
молитвы, хвататься за амулет, осенять все крестами, оглянулся и  спросил
шепотом:
   - Сэр Ричард, да какая же она блондинка?
   - Самая настоящая, - сказал я.
   - Но у нее же... черные волосы! Она ведьма!
   - Все женщины - ведьмы, - утешил я его. - А что черные волосы...  так
блондинка - это не цвет волос.
   По темному и густому лесу кони пробирались довольно долго,  потом  он
поредел, стали чаще встречаться поляны. На краю  одной  из  таких  полян
сидел спиной к нам дракон размером с козу,  обгладывал  ветки  орешника.
Услышал наше приближение, оглянулся, я успел увидеть большие  испуганные
глаза. Он тут же ломанулся в лес, только ветки затрещали.
   - Опять динозавр, - сказал я с тоской. - Что же натворила эта чертова
комета... Или смещение земной оси?
   Сигизмунд спросил быстро:
   - Сэр Ричард, это у вас молитва или заклинание?
   Я покосился на него с подозрением:
   - А что-то я не вижу у вас рвения сразиться. Даже меч на месте.
   - Так божья ж тварь, - сказал Сигизмунд с недоумением.
   - Дракон? - переспросил я.
   - Он же орешник ел, - объяснил мне Сигизмунд, как придурку. - Чего  ж
нападать?
   - А, травоядный...
   - Орешник, - повторил Сигизмунд, и я наконец  вспомнил,  что  орешник
для нечисти то же самое, что осиновый кол в грудь вампира. - Раз  листья
орешника жрет, значит, божья тварь, с нечистью и рядом не сидела...
   - Хорошо, хорошо, я поправку  в  классификацию  внесу.  Карлу  Линнею
такие трюки и не снились.
   Поляны становились шире, выпустили на широкое  поле  по  обе  стороны
лес, что расширяющимися клиньями уходит  в  стороны.  Сигизмунд  ликующе
вскрикнул, впереди прекрасная дорога, широкая и  абсолютно  ровная,  как
бильярдный стол. По обе стороны грамотно  проложены  кюветы  для  отвода
воды, и даже камнями отсыпана по бокам, чтобы дождевые ручьи не размыли.
   Сигизмунд торопливо пустил коня  на  дорогу,  копыта  торжествующе  и
хвастливо зацокали, а я остановился, всмотрелся в край.  Дороги  так  не
заканчивают. Ее как будто срезало, но не бритвой, а чьи-то руки взяли  и
разломили, вон свежий... ну, это зависит от материала, - край разлома  с
неровными выступами. Вся дорога в эту сторону, на север,  как  будто  со
всем плато рухнула в пропасть... но ведь не рухнула  же,  уровень  почвы
тот же...
   Я присмотрелся еще, мороз прокатился волной по коже. Как будто чьи-то
гигантские руки аккуратно  состыковали  два  куска  континента.  На  той
стороне, где эта чудесная дорога, по краям растут совсем  другие  травы,
цветет не знакомый мне кустарник. Здесь же, откуда мы выехали,  сосновый
и березовый лес, осина, дубы, клены, вон Сигизмунд различил орешник, а я
скажу, что это орешник, если увижу на нем орехи, но на той  стороне  как
будто другой мир... Нет, ничего инопланетного, но как бы удивился  князь
Невский, когда вот так же выехал бы из родного леса  и  увидел  растущие
поля  с  кукурузой,  помидорами,  картошкой,   которые   еще   предстоит
обнаружить и привезти с неведомого континента из-за океана?
   Но спина захолодела еще и потому, что те растения так и  растут  там,
не переходя незримой черты, а эти, привычные, здесь, хотя  понятно,  что
уже на следующий год после этого странного  катаклизма  ветер  занес  бы
семена на другую сторону или занесли бы птицы в кишечниках, животные  на
шерсти в виде репьев...
   Сигизмунд погарцевал от края к краю, останавливаясь  перед  кюветами,
прокричал:
   - Великолепная дорога, не правда ли?
   - Правда, - ответил я. Сердце сжало тоской. - Еще как правда...
   Дорога в самом деле великолепная, словно бы главный  инженер  МКАД  с
отрядом высококлассных  строителей  и  лучшей  техникой  выполнял  заказ
римского сената. Покрытие из тщательно  уложенных,  подогнанных  одна  к
другой и  сцепленных  краями  керамических  плит,  имитация  под  грубый
гранит. Края не просто подогнаны, а сомкнулись, слились,  как  сливаются
два куска льда или куски пластилина. Покрытие идеально ровное, а под ним
явно неразрушимый слой подложки, ибо за столетия вода  уже  подмыла  бы,
невзирая на кюветы, есть же и подземные родники, даже  целые  реки,  что
иногда выпускают вверх мощные ручьи.
   Долгое время мы ехали по этой  странно-прекрасной  дороге,  абсолютно
без выбоин или промоин, через каждую милю  верстовой  столб,  обычно  из
массивной гранитной глыбы, на лицевой стороне герб и незнакомые вензеля,
даже Сигизмунд ничего прочесть не мог.
   Подковы все так же звонко стучали по каменным плитам.  Сигизмунд  все
оглядывался по сторонам, начал хмуриться, по такой широкой  и  ухоженной
дороге должны  купеческие  караваны  ходить  взад-вперед,  здесь  вообще
должно быть тесно, однако за весь день никого не встретили, лишь  дважды
видели вдали полуразрушенные строения.
   Я съехал на обочину, моему Вихрю все равно где идти, снял  амулет  и,
зажав в ладони, лег животом на  конскую  шею.  Сигизмунд  посматривал  с
недоумением, не видел, что у меня в руке, а  я  свесил  руку  как  можно
ниже.  Ехал  некоторое  время,  ничего   не   случилось,   велел   Вихрю
перепрыгнуть кювет. Не миновали и сотни шагов в стороне от  дороги,  как
быстро-быстро вздулась земля, словно на поверхность выбирался скоростной
крот, в воздухе блеснуло. Я не успел подхватить,  монета  упала  наземь.
Ворча, я слез, подобрал, снова в седло, но когда еще  через  пару  шагов
еще одна точно так же выпрыгнула, кувыркаясь, как при игре в орлянку,  я
снова поймать не сумел, слишком низко, то, ворча, повесил амулет на  шею
и задумался, стоит ли слезать.
   Сигизмунд понял правильно, вмиг оказался рядом. Соскочил, подхватил и
подал в одно движение.
   - Сэр Ричард, это же целое состояние!
   В голосе молодого рыцаря был упрек, я его понимал, но когда достается
вот так легко, а золота нам нужно только на  прокорм  да  разве  что  на
перековку подков, то в самом деле бывает лень нагнуться.
   - С какой силой человек притягивает золото, - сказал  я  мудро,  -  с
такой же отталкивает людей.
   Сигизмунд возразил:
   - А мой отец  говорил,  что  деньги  как  дети,  какими  бы  ни  были
большими, всегда кажутся маленькими.
   - Золото - это праздник, что всегда  с  другими,  а  наш  праздник  в
другом... Если вон там устроить привал с ночлегом, как думаешь?
   - Да, - согласился Сигизмунд, - это будет праздник!
   Переночевали в сторонке  от  дороги,  выбрав  густую  рощу.  На  этом
настоял уже Сигизмунд, высказав резонное  предположение,  что  по  такой
дороге по ночам могут носиться орды демонов, это явно  их  дорога,  руки
христианские такое построить не в силах.
   Кони мирно паслись в кустах,  далеко  не  уходили.  Костер  Сигизмунд
благоразумно расположил за толстым деревом,  да  еще  в  широкой  выемке
между корнями. Со стороны дороги тишь, Сигизмунд напрасно  прислушивался
весь вечер, даже время от времени переставал  жевать,  вперял  глаза  во
тьму, но, увы, тишина, разве что над головами что-то  скреблось,  ухало,
вздыхало жалостливо и даже жалобно. Пару раз в костер с веток посыпались
чешуйки коры. Однажды, правда, блеснула и кремниевая чешуйка,  что  меня
насторожило, но не настолько, чтобы всю ночь сидеть с мечом в  руке,  не
смыкая глаз.
   Сигизмунд, перенервничав, заснул первым, внезапно.  Сидел,  помешивал
прутиком в углях, пальцы разжались, прутик выпал,  а  он  сам  откинулся
спиной к дереву и застыл, мирно посапывая.
   Далеко из глубин темного леса донесся едва слышный  звук  струн,  так
мне показалось. Я подтянул ножны с мечом ближе, наполовину обнажил,  кто
это в потемках играет такое, что Сигизмунд  отрубился,  как  бревно.  На
меня музыка так не действует,  я  наслушался  всякой,  у  меня  долби  с
объемным звуком, а здесь что-то тренькает, как чукча на кобызе...
   Звуки становились яснее, ближе. Я чувствовал,  как  мое  сведенное  в
тугой ком тело распускает отряд мышц, еще не командой "вольно",  но  уже
близкой к ней, угрозы в этом треньканье нет, я  довольно  чувствительный
зверь, еще бы не стать чувствительным, каждый день десятки раз перебегая
улицу, где нет разметки, но даже и на зеленый свет бежишь и смотришь  по
сторонам, ведь какой-то на колесах может не успеть  затормозить,  другой
сорвется  с  места  на  желтый,  все  нужно  рассчитать,  а  когда  этим
занимаешься с детства, то расчеты опускаются в подкорку, все выполняется
на инстинкте, и уже заранее знаешь, откуда  веет  опасностью,  а  откуда
ожидать пока не стоит... Это не  значит,  что  чувство  безопасности  не
подводит, всегда есть и неучтенные  факторы,  новые  инстинкты  человека
асфальта только складываются, но, во всяком случае, мои рефлексы намного
лучше, чем у этих бесхитростных детей нового средневековья.
   Слушал, слушал, наконец убрал пальцы с рукояти меча. В  темноте  леса
возникло свечение,  будто  там  появился  полупрозрачный  призрак,  свет
приближался, ширился,  наконец  я  рассмотрел  за  деревьями  освещенную
настоящим  лунным  светом  полянку,  свет  ярок  настолько,   что   глаз
воспринимал цвета. На  зеленом  пригорке  со  старинной  лирой  в  руках
молодая девушка в белом платье до пят, длинные белокурые волосы украшены
дивными  цветами  нежных  оттенков,  за  спиной  большие  б