короткий взгляд:
   - Сильно озяб? Это  от  усталости.  Поспи,  ты  трудился,  как  никто
другой.
   - Спасибо, - прошептал я.
   В самом деле чувствовал,  что  мясо  сползает  с  костей,  а  суставы
распухли, как у старика, и жутко ноют.
   Голова коснулась седла, и почти сразу же я увидел сон. Даже не сон, а
смесь обрывков сна,  когда  над  головой  то  грохочет  голос  огромного
существа, что-то предрекает, повелевает, а я, как муравей,  прячусь  под
листком, то без всякого перехода скачу на коне через реку по мелководью,
то лежу у костра, а некто темный, пряча лицо в тени,  неслышно  скользит
мимо с кинжалом в руке...
   Я порывался крикнуть, поднять всех на ноги, но язык прилип к гортани.
Пытался ухватить неизвестного за руку с ножом, но тело не  слушалось.  А
тот, пряча лицо, наклонялся над каждым, выбирая, с кого начать резню.  Я
чувствовал, что знаю, кто это, догадываюсь, но все же увидеть бы лицо...
   Проснулся среди  ночи  с  бешено  колотящимся  сердцем.  Над  головой
страшное звездное небо, от ямы с багровыми  углями  поднимается  горячий
сухой воздух. В тишине слышно, как фыркнул конь, вздохнул.
   Я опустил голову, но сон так и не вернулся. А я  до  утра  мучительно
пытался вспомнить, кого напомнили движения неизвестного. Не подсказка ли
раскрепощенного подсознания, что среди нас в самом деле враг?
   На рассвете быстрый подъем,  молитва,  короткий  завтрак  -  и  снова
изредка помукивающие волы покорно тянут повозку, а мы едем по  сторонам,
бдим в готовности к схваткам.
   За долгий переход солнце накалило спину,  будто  висит  надо  мной  в
двух-трех метрах. Затылок уже как сковородка  на  газовой  горелке,  пот
стекал по шее такими струями, будто меня  поливали  из  лейки.  Плечи  и
спина зудели, словно их грызли большие красные муравьи.  Далеко  впереди
маячила прямая спина Ланзеро-та, он на своем белом коне  двигался  через
раскаленный полдень, как сверкающая глыба льда.
   Я воровато огляделся по  сторонам,  руки  сами  торопливо  взъерошили
мокрые  волосы.  Даже  при  полном  безветрии  чувствуешь  себя   легче.
Вкрадчивый голос сразу начал нашептывать, что  хорошо  бы  снять  и  эту
грубую рубаху из толстой, как  мешковина,  ткани,  еще  лучше  бы  ехать
обнаженным до пояса, а то и вовсе плюнуть на все и лечь в  холодке.  Вот
там под дубами что-то блеснуло, явно ручеек с холоднющей  водой,  а  мы,
дети, раскрепощенные от всего, привыкли себе ни в чем не отказывать.
   Я вздохнул, привстал в стременах, осмотрел окрестности.  Не  пристало
воину Христа, как здесь говорят высоким штилем,  слушать  шепот  мелкого
беса. Поддаться желаниям - услужить силам Тьмы, пусть в  малом.  Падение
начинается с крохотного шажка... и все такое. А я, хоть  и  простолюдин,
но тоже воин Христа, ибо в этом мире все воины, время такое. Дивно,  что
еще не встретили ни одного грандиозного костра с вопящей на нем ведьмой.
По школьному учебнику, их сжигали на каждом шагу пачками.
   Зной доводил до исступления, но я, дитя все-таки более стойкого века,
нашел  спасительную  лазейку  в  собственной  гордости.  Не  гордыне,  а
гордости: не  поддамся  слабости,  буду  делать  и  поступать  так,  как
надлежит человеку третьего тысячелетия, который если сам не истязал себя
в лагерях по выживанию, то хотя бы  видел  это  в  фильмах,  а  это  уже
что-то: тем ребятам Приходилось намного хуже, чем здешним рыцарям.
   Я заметил, что Бернард дважды украдкой оглядывался,  делая  вид,  что
озирает окрестности, однажды поймал  внимательный  взгляд  Рудольфа.  Не
знаю, что обо мне думают и думают ли вообще, но я не выпаду на их глазах
из седла, буду делать "как надо", а не "как  хочется",  что  свойственно
простым людям здешнего мира и всему человечеству в моем.
   Волы тащат повозку  тяжело,  с  натугой.  От  усталости  хвосты  едва
подергиваются, нет сил шлепать обнаглевших слепней. Все заметно  устали,
даже принцесса не показывается из повозки.
   Только  Ланзерот  все  такой  же  ровный,   надменный,   с   холодным
бесстрастным лицом и отвратительно выдвинутой нижней челюстью. Я подумал
ревниво, что рыцарь всегда помнит, что он один из самых  знатнейших,  на
него смотрят, с него берут пример.  Что  простительно  простолюдину  или
даже сойдет простому рыцарю, для него, Ланзерота, это  тяжелый  удар  по
чести  и  достоинству.  Так  что  ему  нельзя  расслабляться,   балдеть,
оттягиваться. Вообще-то жуткая жизнь... если не предположить  совсем  уж
дикое, что ему как раз и нравится вот это напряжение, что в этом и  есть
для него самый кайф, в этом его личный балд еж и расслабление.
   Но я слежу за ним украдкой и вижу, что Ланзерот просто не  показывает
виду, что его тревожит эта зеленая  равнина,  эти  редкие  рощи  могучих
деревьев. Издали вся долина ровная, как обеденный стол, но на самом деле
- масса заросших травой и кустарником старых оврагов и балок. Там  можно
прятать целое войско. Не заметишь, пока твой конь не наступит на  пальцы
затаившемуся воину.
   Впереди трава чуть колыхнулась, рука Ланзерота дернулась к  арбалету.
Он обернулся, вскинул руку. Я обратил внимание, что рыцарь  сжал  кулак.
Бернард тут же начал слезать с коня. Наш блистательный рыцарь подал знак
взять коней под уздцы.
   - Здесь должна быть деревня,  -  сказал  Бернард  хмуро.  -  Подумать
только, всего лишь три года назад я  проезжал  здесь  по  улице,  полной
народу.
   Я огляделся. Да, здесь когда-то жили, вон камни  очагов,  но  жесткая
трава уже пробилась даже из трещин утоптанных тропинок, на месте  бывших
огородов бурно разрастаются колючие кусты, а там, где был  сад,  жестоко
вырубленный неизвестной силой, яблоньки и груши поднимаются  уже  дикие.
Плоды будут мелкие и горькие.
   - Но место хорошее, - заметил Бернард.
   - Привал, - коротко распорядился Ланзерот.  Волы  втащили  повозку  в
тень огромного дуба. Дуб гигантский, картинный, в  три  обхвата,  удался
высокий, хоть и на просторе, а уж  ветки  раскинул  так,  что  под  ними
разместятся десять таких отрядов, как наш. И от жары, и от дождя спасет.
Земля утоптанная, чистая от  травы.  Явно  здесь  на  сваленных  бревнах
сидели старики  и  молодые,  устраивали  колхозные  собрания,  проводили
народные гулянья, кулачные бои и божьи суды, жгли под  лузганье  семечек
колдунов и ведьм.
   Я слез с коня, топтался на  месте,  не  зная,  что  делать.  Ланзерот
подвел к Бернарду в поводу уже расседланного  коня.  Шлем  рыцарь  снял,
ветер с трудом шевелил взмокшие, слипшиеся волосы.
   - Не то беда, - сказал он  резко,  -  что  деревню  сожгли!..  И  что
жителей убили или увели... Хуже то, что здесь никто не селится.
   Вообще-то  мне,  как  человеку,  признающему  все  права  личности  и
сверхценности человеческой  жизни,  возненавидеть  бы  рыцаря  за  такую
жестокость и равнодушие к убитым, но с другой стороны - людей на планете
уже столько, что как-то не жалко, если пару сел или даже городов слизнет
вулкан или землетрясение. А Ланзерота тревожит  более  важное.  Если  не
селятся, значит, здесь уже опасно. И не просто  для  нас,  везущих  мощи
святого Тертуллиана, такой опасностью этот блистающий герой с выпяченной
челюстью пренебрегает, к тому же всегда готов умереть с мечом в руке,  а
опасно вообще для края, для этого королевства.  Похоже,  эти  земли  все
больше попадают под власть или влияние сил Тьмы.  А  добрым  христианам,
как вот ему, Бернарду - и особенно принцессе! - здесь не выжить.
   Ланзерот вытер лоб платком, только  у  него  отыскался  платок,  шлем
беспечно блестел на луке седла. Бернард  расцепил  пряжку  плаща,  хотел
забросить на седло, но решил,  что  коню  сейчас  и  собственные  уши  в
тяжесть, швырнул  на  растопыренный  куст.  Там  затрещало,  куст  осел,
жалуясь. Ланзерот кивнул вправо:
   - Пройдусь до конца рощи.
   - Да там подходы паршивые, - сказал Бернард. - Завалы, камни...
   - Это для коней паршивые, - ответил Ланзерот. -  А  человек  -  такая
тварь...
   - Не опоздай к ужину, - ответил Бернард.
   - Когда ты у котла, - отмахнулся Ланзерот, - всегда оказывается,  что
я опоздал на сутки.
   Рудольф и Асмер быстро набрали сучьев для  костра,  принцесса  начала
выбивать огонь. Я подивился, - полагал в наивности по прошлому разу, что
это делают только мужчины, хотел предложить свои услуги, не женское дело
бить тяжелым кресалом  по  огниву,  но  вовремя  вспомнил,  что  с  моим
гуманитарным  образованием  только  в  прометеи,  ушел  к  ручью   и   с
наслаждением влез в ледяную воду. Почудилось, что струи вскипели  вокруг
потных, раскаленных ног. Глубина всего до колен, я лег,  ухватившись  за
камни, чтобы не сносило, тут же  появились  мелкие  рыбки,  стали  жадно
пощипывать кожу, срывая лохмотья, драгоценные крупинки соли.
   От наслаждения я даже  закрыл  глаза.  Но  когда,  продрогнув,  начал
вылезать из  ручья,  в  десятке  шагов  из-за  деревьев  вышли  мужчины.
Шестеро, бородатые,  с  угрюмыми,  злыми  лицами.  Они  не  спешили,  не
бросились,  просто  начали  сразу  расходиться  в   стороны,   охватывая
полукругом.
   Сердце мое затрепыхалось, как рыба  на  разделочном  столе.  Ланзерот
ушел осматривать рощу, Асмер и Рудольф на охоте. Принцесса и священник в
повозке, здесь только мы с Бернардом. Но и Бернард снял доспехи, оружие.
А у них за поясами ножи, в руках зловещего вида топоры. У  одного  из-за
спины выглядывают лук и оперенные концы стрел.
   Передний из незнакомцев сказал почти дружелюбно:
   -  У  вас,  я  вижу,  что-то  есть  пожрать?..  Отойдите  от  мешков.
Разденьтесь и уходите. Мы не тронем. Бернард ответил угрюмо:
   - С чего это вы такие добрые? Мужик ощерил в  улыбке  широкий  рот  с
гнилыми желтыми зубами.
   - Погода хорошая. В плохую погоду мы злее. Бернард выпрямился.
   - Славный мир создал господь, - ответил  он.  -  И  дал  ему  хорошую
погоду. Потому идите своей дорогой с богом. Я вас отпускаю.
   Улыбка на лице вожака стала напряженнее. Он  сунул  пальцы  за  пояс,
совсем рядом торчит рукоять ножа.
   - Почему ты такой грубый? - спросил он укоризненно.
   Бернард ответил так же небрежно:
   - Потому что я видел таких, как ты. А вот  ты  подобных  мне  еще  не
видел.
   Вожак сказал успокаивающе:
   - Я же сказал, мы вам ничего не сделаем.
   - Потому что не сможете, - отрезал Бернард. - Вы  мне  надоели.  Даже
господь долго терпит, но потом больно бьет. Убирайтесь!
   - Что с тобой? - спросил вожак.
   - Я не так терпелив, как наш господь, - отрубил Бернард.
   Вожак  облизнул  внезапно  пересохшие  губы.  Его  соратники   начали
поглядывать на него выжидающе. Но  он  колебался,  не  понимая,  что  за
спокойствие в этом крупном  немолодом  человеке.  Парень,  что  выглядит
здоровым и крепким, это обо мне,  явно  нервничает,  вон  покрылся  весь
испариной, а этот спокоен, чересчур спокоен.
   - Где твой меч? - спросил он. Бернард буркнул:
   - Ты еще не понял? Чтобы справиться с вами, мне меч не понадобится.
   Вожак впился взглядом в его лицо, стараясь  увидеть  признаки  страха
или неуверенности. Все-таки их шестеро против двоих. Шестеро вооруженных
против двух безоружных. Но этот чересчур спокоен, словно  в  его  власти
разом оборвать их жизни. Может быть, это какой-то странствующий колдун?
   Я  в  изумлении  видел,  как  толстые  губы  вожака  раздвинулись   в
примирительной усмешке;
   - Ты прав, - сказал он, - мир прекрасен!  Нехорошо  в  такой  светлый
день причинять друг другу неприятности... Мы уходим.
   Я перевел дух. Вожак повернулся, явно доверяя  Бернарду  свою  спину,
сделал шаг, другой...
   - Дик! - взревел Бернард.
   В мою сторону метнулись двое с поднятыми мечами. Сам  Бернард  словно
исчез, затем там завертелось, послышались  крики,  звон  металла,  но  я
видел летящее в мое лицо острие, метнулся в сторону, закричал по-заячьи,
кого-то сшиб, в плечо больно кольнуло,  сильный  удар  по  черепу  высек
искры из глаз. Я  кричал,  размахивал  кулаками,  бил,  а  потом  сквозь
красный туман услышал брезгливое:
   - Перестань!.. Не по-христиански глумиться над мертвыми.
   Я тряхнул головой. Тело сотрясала крупная дрожь, зубы  стучали.  Двое
на земле с вывернутыми шеями,  у  одного  голова  треснула,  как  спелая
тыква,  но  оттуда  вытекло  столько  крови,  что  мой   желудок   начал
подниматься к горлу.
   - Сильно ранило? - спросил Бернард. Я осмотрел себя  дикими  глазами.
На боку распорота рубашка, из  длинного  пореза  сочится  кровь.  Второй
порез на плече, но лезвие лишь срезало клочок кожи.  В  голове  все  еще
звон, словно угодили по ней  камнем.  Пальцы  нащупали  быстро  растущую
опухоль.
   Бернард тяжело дышал, в глазах бушевало пламя.
   Но он цел, в руках два чужих меча, а за его спиной четыре тела.  Один
стонал и все пытался приподняться.
   Убедившись, что мне ничто не  угрожает,  Бернард  вернулся,  деловито
наступил на горло  раненому,  я  услышал  хруст,  будто  трещала  яичная
скорлупа. Я потащился обратно к ручью, долго смывал кровь, свою и чужую,
прикладывал мокрую рубашку к голове. Боль постепенно  утихла,  но  шишка
осталась громадная, и еще я догадывался, что  принцесса  увидит  меня  с
безобразным кровоподтеком.
   Ланзерот, вернувшись, взглянул в мою сторону недобро,  поморщился.  Я
слышал, как он велел Бернарду:
   - Все, от повозки больше ни на шаг. Бернард возразил:
   -  Да  это  случайные  бродяги!..  Увидели,  что  нас  двое,   решили
поживиться. Это не люди Той Стороны, точно!.. Даже Дик вон  сумел  двоих
заломать голыми руками. Странный он у нас...
   - Это не люди  Тьмы,  -  согласился  Ланзерот.  -  Но  они  прекрасно
понимают, что перехватить нас вслепую - это искать иголку в стоге  сена.
Зато могли нанять десятка два разбойничьих шаек.  Вообще  пустить  слух,
что везем несметные сокровища! И сообщить наши приметы.
   Бернард сказал бодро:
   - Побьем. Но ты прав, рука устанет всех... Да и след потянется...
   - А кого-то могут все  же  ранить  или  убить,  -  закончил  Ланзерот
жестко. - Тем временем настоящие  враги  нападут  на  след...  Так  что,
Бернард, давай лучше считать, что нападали не случайные разбойники.
   Бернард поднялся.
   - Ладно, - ответил он со вздохом. - Господи, и это в мирных землях!..
А что за перевалом?
   Я с похолодевшим сердцем смотрел вслед. Что я  странный  -  нехорошо.
Сплоховал.  Ведь  я  по  своему  статусу  должен  был  броситься  первым
расседлывать коней, таскать хворост, стараться услужить  господам,  а  я
сразу в ручей плескаться, как будто это я принцесса.
   Да тут и принцессы моются только по большим  праздникам.  Хуже  того,
никто мне ничего не сказал. Как будто и  они  считают  меня  казачком-то
засланным. Причем паршиво засланным.
   Я пугливо взглянул в сторону тел. Рудольф,  явившись  первым,  быстро
оттащил всех в ближайшую низинку, забросал  хворостом.  Остались  только
широкие лужи крови, но даже принцесса не обращала на них внимания.
   Понятно, эти повозочники - вроде элитных коммандос, а  разбойнички  -
это первогодки, нет, даже куча подвыпивших слесарей, у которых вообще не
бывает шансов против профи. Вообще, если вспомнить  всех  этих  Ахиллов,
Зигфридов, Добрынь, Сосланов и прочих пандавов,  то  получается,  что  и
тогда были элитные войска и простые, были герои для особо важных заданий
и герои попроще, вроде нынешнего ОМОНа.
   Но и я, гм... Мое счастье, что здесь до акселерации  еще  века.  Даже
вожак, самый крупный из разбойников, ниже меня на  голову,  а  весит  не
больше двух пудов. Скорее, меньше. А во мне  все-таки  восемьдесят  пять
кило. Не мускулов, я ж не спортсмен, но и не жира.
   Я смывал кровь и слюни с одежды, но трясло меня не от  ледяной  воды.
Хорошо, что оставят в мирной деревне, как только минуем земли герцога...
Пожалуй,  уже  миновали,  здесь  королевства  не   крупнее   московского
микрорайона, но лучше пройти земли и его друзей-соседей.
   Бернард у  костра  чинил  седло.  Под  его  весом  оно  вообще  могло
превратиться в желе, но пока лишь обрело форму лепешки. Коровьей.
   - Спасибо, - сказал я. - Как ты понял, что они... не передумали?
   Он хмыкнул, глаза  неотрывно  следили  за  стежками  крупной  иголки.
Помню, у нас их зовут цыганскими.
   - Дик, - ответил он благодушно, - ты жил хоть не  в  тесном  каменном
городе, а в малой деревне, так ведь? Но ты все равно глух и слеп. Ты  не
видишь, что вон там в кустах затаилась лиса... Боится нас,  но  уйти  не
может, под веткой лисенок, еще дурной,  не  понимает,  что  надо  сидеть
тихо. Прямо под нами крот наткнулся на корни,  грызет...  Толстый  крот,
матерый! Слева косуля, не слышишь? Если пойти по запаху, то через  сотню
шагов наступишь  ей  на  голову  -  спит  в  кустах,  набегалась.  А  не
чувствуешь, какие  летучие  мыши  над  головами?  Не  мыши  -  коровы  с
крыльями!
   Я прислушался, но едва-едва уловил какой-то странный хруст, что никак
не мог быть шелестом кожистых крыльев.
   Бернард усмехнулся.
   - Жуку не повезло.

Глава 6

   Мы тащились день за  днем,  избегая  стычек,  но  когда  избежать  не
удавалось, забрасывали ветками трупы и ехали дальше.  Иногда  священнику
удавалось настоять, чтобы хоронили "по-христиански".  То  есть  в  земле
рыли могилу, священник читал что-то из своей книги, мы  все  бросали  по
горсти земли в яму на трупы, как будто прощались с родственниками.
   Меня однажды сильно  поцарапало,  но,  оказывается,  принцесса  умеет
врачевать весьма  и  весьма,  как  сказали  бы  у  нас,  нетрадиционными
способами.  Приложила  к  ране  ладони,  пошептала  что-то   совсем   не
церковное, кровь отхлынула от ее лица, а голос  потерял  звонкость,  но,
когда убрала пальцы, на месте косого пореза остался багровый шрам.
   Бернард на всякий случай сказал мне строго, чтобы я ничего такого  не
думал, священник тоже умеет точно так же, а это значит, что у  принцессы
это умение с учением церкви ничуть не расходится.
   В  начале  второй  недели  на  горизонте   выступила   горная   цепь.
Разрасталась очень медленно, но все же пошла  вширь,  на  вершинах  днем
наблюдался блеск, будто нас  рассматривали  в  бинокли.  Снежные  шапки,
сказал я себе. Всего лишь снежные шапки.
   А мы пока что двигались по редкой красоты долине. Деревья гнулись под
тяжестью плодов, в ручьях и озерах было тесно от рыбы,  а  дорогу  то  и
дело пересекали стада оленей,  свиней,  коз.  В  кустарниках  гнездились
оравы птиц, толстые гуси  безбоязненно  переходили  дорогу  прямо  перед
конскими копытами.
   Я в восторге смотрел по сторонам, в зоопарке  такое  не  увидишь,  но
Бернард хмурился. Я видел, как он нюхает воздух,  вскоре  и  сам  уловил
запах гари. Ланзерот, конечно же, впереди,  на  вершине  пологого  холма
придержал коня, выбирая дорогу, махнул рукой.
   За лесом поднимались столбы дыма. У меня  стиснуло  сердце,  будто  я
временами переставал быть  человеком  третьего  тысячелетия,  который  в
городских новостях видит репортажи  с  места  событий,  где  разбиваются
машины, из груд металла  выволакивают  окровавленные  тела,  из  горящих
домов выпрыгивают люди и на глазах зевак разбиваются об асфальт...
   Миновали лес, взгляду открылось зеленое поле. Пшеница еще не созрела,
пожар коснулся только с краю, но на  месте  домов  чернели  головешки  и
развалины очагов. Я робко предложил проехать прямо через деревню,  вдруг
да поможем чем - то погорельцам, хоть  мы  и  не  МЧС,  на  что  Бернард
посмотрел хмуро, спросил:
   - Ты что, совсем дурак?
   - Н-не знаю, - ответил я растерянно. Но даже с дороги, что вела  мимо
деревни, я увидел такое, что горло перехватило: между  домами,  а  то  и
прямо в черной золе развалин  -  трупы,  трупы,  трупы.  Почти  со  всех
сорвана одежда, видать, разбойники, такие же  бедные  или  же  уцелевшие
крестьяне, собирали все, что могли.
   Я не мог видеть даже на расстоянии обнаженные тела, отворачивался.  В
кино, играх и  даже  в  городской  хронике  все  выглядит  красивее  или
незначительнее. Из повозки высунулся