думаю, не осталось бы...  Посему  мы  посоветовались  с  народом  и
решили... Гунтер!
   Гунтер вздрогнул, подбежал и вытянулся,  глядя  в  глаза.  Я  остался
собой доволен, сумел рявкнуть так, что старый служака действует на одних
инстинктах.
   - Слушаю, ваша милость!
   Голос был твердый,  вид  у  Гунтера  преданный,  в  глазах  верность,
готовность бдить и служить.
   - На колени!
   Гунтер послушно рухнул на колени, даже не сообразив, что и зачем. Все
замерли, смотрели непонимающими глазами. Я вытащил  меч  вожака  рыцарей
Ночи из ножен, холодно и красиво блеснула сталь. Гунтер  смотрел  мне  в
глаза преданно и бесстрашно. Я с  размаха,  но  не  сильно,  ударил  его
плашмя по плечу.
   - Во имя отца, и сына, - провозгласил я  громко,  -  святого  духа  и
святого Георгия, я, сеньор Ричард Длинные Руки, возвожу тебя  в  рыцари.
Если кто имеет что сказать против, да скажет сейчас! Ибо  если  раскроет
пасть потом, то пусть лучше это не делает, мой меч и мой молот вобьют те
слова обратно в глотку вместе с зубами... Нет отводов?  Итак,  Гунтер...
отныне - сэр Гунтер! И обращаться к нему надлежит как к сэру Гунтеру,  а
простолюдинам как к вашей милости. Встаньте, сэр Гунтер.
   Гунтер поднялся, слишком ошеломленный, побледнел, глаза расширились и
остались такими. Он смотрел на меня, все еще не веря.
   Я протянул ему меч:
   - Держи! Ты захватил этот меч у создания Тьмы,  отныне  он  твой.  Не
стану тебя лобызать, в моем ордене мужчины не лобызаются... иначе что за
паладины, таких называем иначе, и даже не стану  тебе  перечислять  все,
что  должен  делать  рыцарь,  ибо  это  говорится  юноше,   принимающему
рыцарство, но ты уже жил и вел себя как рыцарь.
   Ульман спросил взволнованным голосом:
   - А какие клятвы дает рыцарь?
   - В свое  время  узнаешь,  -  отрезал  я,  но  увидел  горящие  глаза
Тюрингема, Вернигоры, других стражников, сказал покровительственно:
   - Ну, ладно, вот вам  основные:  "...  да  будет  щит  их  прибежищем
слабого и угнетенного; мужество их  да  поддерживает  везде  и  во  всем
правое дело того, кто к ним обратится. Да не обидят они никогда никого и
да убоятся  более  всего  оскорблять  злословием  дружбу,  непорочность,
отсутствующих, скорбящих и  бедных.  Жажда  прибыли  или  благодарности,
любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их  поступками;  но
да будут везде и во всем вдохновляемы честью и  правдой.  Да  повинуются
начальникам и полководцам, над ними поставленным;  да  живут  братски  с
себе равными, и гордость и сила их да не возобладают ими  в  ущерб  прав
ближнего. Да не вступают в неравный бой: несколько против одного,  и  да
избегают всякого обмана и лжи".
   Они слушали затаив дыхание. Я  сам,  произнося  эти  слова,  проникся
святостью рыцарского дела, внезапно мелькнула мысль,  что  вот  я  читаю
рыцарский кодекс двенадцатого века, а ведь почти дословно  эти  слова  и
клятвы повторялись во всех тайных обществах, желающих перевернуть мир  и
сделать жизнь счастливой для всех. Эти слова звучат в пионерской клятве,
уставе  комсомола,  законах  коммунистов  всего  мира,  впрочем,  как  и
фашистов или клерикалов.
   - "Честные блюстители данного слова,  -  читал  я  дальше,  -  да  не
посрамят никогда своего девственного и чистого доверия  малейшею  ложью;
да сохранят непоколебимо это доверие ко всем и особенно  к  сотоварищам,
оберегая их честь и имущество в их отсутствие.  Да  не  положат  оружия,
пока не кончат предпринятого по обету дела, каково бы оно  ни  было;  да
следуют ему и денно, и нощно в течение года и одного дня. Если во  время
следования начатого подвига кто-нибудь предупредит их, что едут по пути,
занятому разбойниками, или  что  необычайный  зверь  распространяет  там
ужас, или что дорога ведет  в  какое-нибудь  губительное  место,  откуда
путнику нет возврата, да не обращаются вспять, но продолжают  путь  свой
даже и в  таком  случае,  когда  убедятся  в  неотвратимой  опасности  и
неминуемой смерти, лишь была бы видна польза такого предприятия  для  их
сограждан. Да не принимают титулов и наград от чужеземных государей, ибо
это оскорбление отечеству".
   А вот это правило у нас давно нарушают, мелькнула мысль. Первым, если
не ошибаюсь, кто повесил звезду Героя Советского  Союза  на  иностранца,
был Хрущев, наградивший ею Фиделя, а потом пошло-поехало,  наши  награды
сразу  обесценились  и  превратились  в  простые  железки,  мишени   для
насмешек.
   - "Да  сохраняют  под  своим  знаменем  порядок  и  дисциплину  между
войсками, начальству их вверенными; да не  допускают  разорения  жатв  и
виноградников; да наказуется ими строго воин, который убьет курицу вдовы
или собаку пастуха, который нанесет малейший вред кому бы то ни было  на
земле  союзников.  Да  блюдут  честно  свое  слово  и  обещание,  данное
победителю;  взятые  в  плен  в  честном  бою,  да   выплачивают   верно
условленный выкуп, или да возвращаются по обещанию, в означенные день  и
час, в тюрьму, иначе  будут  объявлены  бесчестными  и  вероломными.  По
возвращении  ко  двору  государей  да  отдадут  верный  отчет  о   своих
похождениях, даже и тогда, когда этот отчет не  послужит  им  в  пользу,
королю и начальникам под опасением исключения из рыцарства".
   Я умолк, а Ульман вздохнул и сказал с великим почтением:
   - Великие слова! Свидетельствую, хоть вы в этом и не нуждаетесь,  что
Гунтер... сэр Гунтер всегда  следовал  этим  правилам,  даже  не  будучи
рыцарем.
   Они ликовали, просто  обезумели  от  счастья,  а  я,  моложе  Гунтера
вполовину, смотрел с отеческой улыбкой, а сам  цинично  думал,  что  вот
так, когда правители хотели удвоить силы своих войск,  просто  возводили
достойных  воинов  в  рыцари.  И  тут  же,   спеша   заслужить   звание,
осчастливленные бросались на вражеские ряды или на приступ  несокрушимой
крепости, выбивали ворота под градом падающих сверху камней и  врывались
в замки, водружали знамена на высоких башнях, а потом падали  и  умирали
от тяжелых ран.
   Эти рыцари, в отличие от посвященных  после  долгих  и  торжественных
церемоний при дворцах королей или принцев, назывались рыцарями  схватки,
рыцарями сражений,  рыцарями  подвига  в  отличие  от  рыцарей  выслуги.
Уважением они пользовались большим, хотя позже их начали ограничивать  в
доступе на рыцарские турниры, в светское общество, на что, правда,  были
свои причины, достаточно уважительные...
   Гунтера обнимали, хлопали по  плечам,  снова  обнимали,  а  я  сказал
громко:
   - Гунтер, не падай в обморок, дальше будет пир в твою честь.  Но  это
еще не все. Ульман и ты, как тебя?
   Стражник,  на  которого  я  посмотрел  монаршим  взором,   вытянулся,
рявкнул:
   - Тюрингем, ваша милость!
   - Я тебя давно приметил, - сказал я, - сегодня ты дрался бок о бок  с
Гунтером, был ранен, но не покинул поля боя. Ульман и ты,  Тюрингем,  из
простых воинов переводитесь в оруженосцы.  И  оба  отныне  приданы  сэру
Гунтеру в помощь.
   Их глаза засияли счастьем, неописуемым восторгом, а я подумал, что  в
мое время это выродилось во всякого рода похвальные грамоты  и  почетные
дипломы. Ничего не стоит, клочок хорошей бумаги с напечатанным  текстом,
а как человек радуется, вешает в рамочке  на  стену!  Так  и  эти  двое,
довольны званием, хотя  оно  даст  лишь  больше  нагрузки,  им  придется
полировать доспехи и оружие Гунтера, одевать на него  железо  и  снимать
после боя, присматривать за его вещами, в бою идти  с  ним  бок  о  бок,
постоянно помогать рыцарю, выносить его с поля боя, если  ранен,  менять
ему коней, обрабатывать раны, вообще служить всегда и  везде  мальчиками
на побегушках, а ночью спать у двери своего господина, охраняя его покой
и сон.
   Зигфрид сердечно обнял Гунтера, что-то сказал на  ухо,  снова  обнял,
Гунтер стоял красный, как засмущавшаяся девица.
   Я подозвал Вернигору.
   - Поройся в этой груде. Если что-то подойдет  тебе,  бери  и  одевай.
Если нет, что скорее всего, я скажу кузнецу, чтобы перековал кое-что для
тебя, подогнал к твоей фигуре. Ты в хороших доспехах  будешь  смотреться
намного лучше, чем в этих тряпках. Но...
   Я остановился, молчание было многозначительным,  он  спросил  голосом
потерянного в лесу ребенка:
   - Но что, ваша милость?
   - Если, конечно, ты останешься на службе. Я не  хочу,  чтобы  хорошие
доспехи ушли из замка.
   Он упал на колени, ухватил мою руку и поднес к губам.
   - Да я весь душой и телом ваш! Я уже забыл, где вообще мой край...  И
вспоминать о нем не хочу!
 
*** 
 
   Челядины поспешно расцепляли доспехи, складывали в  кучку.  Стражники
помогали, их руки тряслись от  жадности,  это  им  обещано  это  железо,
которое могут носить только благородные, но пока никто не решался  взять
хотя бы поножи. Священник прочел  молитву  по  трем  погибшим,  я  велел
выдать их жалованье семьям, а также оказать им материальную  помощь,  но
только  у  одного  отыскались  родственники.  Тут  же   рядом   оказался
священник, милосердие - дело церкви, я спорить не стал. Ладно, деньги на
церковь, священник принял как должное, даже спасибо не сказал, скотина.
   Женщины спешно таскали в большой зал на стол вино и  еду,  я  объявил
большой пир по случаю победы, а после пира будет  раздача  пряников,  то
бишь трофеев. Сорок прекрасно  вооруженных  воинов  сложили  головы  при
попытке захватить замок, почти все их доспехи и оружие уцелели  -  разве
не праздник?
   Я не мог успокоиться, пытался садиться, но меня просто  подбрасывало,
вставал и метался по двору, по замку, снова во  двор,  присматривался  к
огромной груде доспехов,  отдельно  сложили  мечи,  шестоперы,  кинжалы,
щиты.
   Женщины пугливо обходили трофеи, хотя священник их уже  разминировал,
бегом таскали из подвалов в зал окорока,  ветчину,  буженину,  на  кухне
растопили все печи, там пеклось, жарилось,  тушилось,  ароматные  запахи
лезут в ноздри.
   Среди бегающих слуг только одна двигалась, как будто плавала в  воде,
я остановил ее, это оказалась  хорошенькая  девушка,  с  милым  личиком,
простым и наивным, я ее сразу узнал, как-то подсмотрел  нечаянно,  когда
переодевалась, и сейчас, кое-что вспомнив, перевел взгляд на ее стан, не
осиная  талия,  что  понятно,  но  и   не   толстушка,   хорошенькая   и
полненькая...
   - Леция, - сказал я, - с тобой что-то случилось? На  тебе  как  будто
всю ночь воду возили! Бледная, под глазами синие круги... Ты не болеешь?
А чем от тебя так пахнет? Дьявол, разве же можно так напиваться? Ты где,
в солдатском бараке провела всю ночь?
   Зигфрид делал мне  какие-то  знаки.  Я  сперва  не  уловил,  чего  он
добивается,  от  чего  предостерегает,  наконец  отпустил  ее   властным
движением руки, повернулся к нему.
   - Сэр Ричард, - сказал он, - сегодня же первый день мая!
   - Да, - согласился я с легким недоумением, - но мы далеко на юге, так
что здесь уже жарко, как летом. А при чем тут май?
   Он округлил глаза, спросил страшным шепотом:
   - Милорд не знает о Вальпургиевой ночи?
   Я открыл и закрыл рот. Конечно, я слышал, видел, что-то читал, в  уши
одно время лезли отрывки из оперы  "Вальпургиева  ночь",  видел  картины
старых и современных художников, пил пиво с этим названием,  пользовался
кетчупом "Вальпургиева  ночь",  так  что  из  всей  этой  мешанины  могу
сказать, что отмечалась эта ночь с последнего дня апреля на первый  мая,
то есть как раз со вчера  на  сегодня.  Все  ведьмы  слетаются  на  этот
ежегодный праздник, там оттягиваются по полной,  кайфуют,  балдеют,  ибо
завтра утром снова на работу, снова строгая узда  морали,  молитвы,  шаг
вправо и шаг влево - попытка к бегству, а подпрыгнешь...
   - Ага, - сказал я довольно глупо, - вот оно что... То-то  эти  темные
рыцари и монстры к нам ломанулись! А давно Святая Вальпурга померла?
   Я смутно помнил,  что  уимбурнская  монахиня  приехала  из  Англии  в
Германию, успела там основать монастырь и померла, это случилось в  году
трех семерок, что считается счастливой цифрой, можно бы высчитать, какой
на самом деле год сейчас, но Зигфрид лишь пожал плечами.
   - Я что, монах, чтобы запоминать имена простолюдинов? Не всех принцев
крови помню...
   Да, мелькнула мысль, церковь первая уравняла людей в правах и  начала
возводить в святые невзирая на счет в банке, политический вес или  связи
с олигархами.
   Подошел Гунтер, сразу уловил, о чем речь, предложил:
   - Можно шепнуть отцу  Ульфилле,  он  ее  сразу  на  костер...  Можно,
сжалившись, ничего не говорить, а отослать ее обратно в деревню. Правда,
у нее там семеро братьев и  трое  сестер,  работы  нет,  она  им  еще  и
помогает...
   Я поморщился. Что говорить про этих несчастных бунтарей,  когда  двое
из моих друзей два-три раза в год, в том числе и в ночь с  конца  апреля
на первый день мая, вот так же уезжают в подмосковный лес на слеты таких
же противников церкви, переодеваются в одежки, которые их предки  носили
тысячу лет тому, жгут костры, прыгают через  огонь,  передают  по  кругу
братину с квасом, вырезают на деревьях языческие символы и то  кланяются
им, то бросают в них легкие туристские топорики! Если это  творят  через
две  тысячи  лет  после  начала  христианства   и   при   почти   полном
невмешательстве церкви в жизнь, то что говорить про этих вот задавленных
строгостью и пуританством церкви, исполнением множества обрядов, знанием
молитв, заговоров, необходимостью креститься, молиться, снова креститься
и молиться?
   - Не надо, - сказал я, - главное,  чтобы  в  остальные  дни  работала
хорошо. Как у нее с этим?
   Гунтер выпрямился, сказал с надеждой:
   - Работает хорошо, очень старательная.
   - Ну и черт с нею, - отмахнулся я. - Пусть расслабится  разок-другой,
пар выпустит. Нельзя всех силой в царство  небесное,  обожглись,  знаем.
Пойдемте за стол, уже зовут!
   И все-таки посматривают с недоумением, все  понимают  буквально,  уже
представили себе, как тащил и пинками, пинками в распахнутые ворота мимо
святого Петра с амбарными ключами на поясе...
 
*** 
 
   За столом, к моему удивлению, уже восседал и священник,  хотя  я  его
вроде бы не приглашал. Все-таки в такой наглости что-то есть, уверен  же
в примате духовности над всеми этими подвигами, сшибанием друг  друга  с
коней, даже уверен в  том,  что  все  люди  -  братья.  Уверен  и  готов
отстаивать, получить от меня в  зубы  недрогнувшей  рукой.  Более  того,
наверное, уверен, что это он нам оказывает благоволение, что сел с  нами
за один стол, ведь он - отец, падре, батюшка, а мы - чада, дети,  овечки
блеющие...
   Когда я опустился за стол, отец Ульфилла провозгласил торжественно:
   - Да возблагодарим отца небесного за дарованную нам победу над силами
Зла! Да поклянемся, что и впредь будем чисты и верны его заповедям,  ибо
только верным своим людям господь  помогает  и  поддерживает  в  трудные
минуты!.. Аминь.
   - Аминь, - прозвучали десятки голосов. - Аминь, аминь, аминь...
   Священник требовательно взглянул на меня, я намек  понял,  взялся  за
нож и вонзил в бок зажаренного целиком олененка. Тут же заблистали ножи,
мясо резали, кромсали, пошло чавканье, довольное рычание.
   Зигфрид встал с чашей вина в руке, веселый, довольный.
   - Выпьем же с разрешения нашего хозяина за  нового  рыцаря,  за  сэра
Гунтера!
   Все поднялись, я тоже встал, огромный зал дрогнул от мощного рева:
   - За Гунтера!
   - За рыцаря Гунтера!
   - За сэра Гунтера!
   Гунтер, красный и счастливый, раскланивался, прижимал руку к  сердцу.
Зигфрид обнял его и облобызался,  как  с  равным.  Священник  под  шумок
незаметно  покинул  свое  место,  я  услышал  его  сварливый   и   вечно
недовольный голос:
   - Сэр Ричард, вы  заслужили  славу  и  восхваление!  Это  подвиг,  вы
попрали дьявола и его приспешников... Теперь  бы  еще  изловить  Черного
Пса, что воет по ночам у Горелых Пней... Там же ваши люди, а моя паства.
Мы должны заботиться о своих людях.
   Тоже мне, соратник, подумал я вяло. Ответил рассеянно:
   - Ну и что, если воет собака?.. Другое дело, если бы выла кошка.  Или
мяукала, неважно. Собаку сотворил господь, а кошку - дьявол, потому все,
что делает собака, это предзнаменование  доброе.  Бродящее  в  ночи  Зло
видят только собаки, начинают выть, а это уж  сами  судите,  плохой  или
хороший знак. Вы предпочли бы, чтобы  вам  в  тишине  перерезали  горло?
Собаки предостерегают, а кошки накликивают...
   Он покачал головой, дряблое лицо стало строгим, а голос стал громче:
   - Вы правы, дьявол чаще всего появляется в облике кошки,  но  иногда,
чтобы обмануть нас, может явиться и в облике  большого  черного  пса!  А
жителям тех деревень как раз досаждает Черный Пес. Дьявол  многолик,  он
пользуется любой возможностью, чтобы попасть к людям, войти  в  их  дом,
сеять смуту, ссорить мужа с женой, детей с родителями...
   Голос  его  креп,  становился  звучным,   как   на   проповеди,   это
профессиональное, уже и другие начали умолкать,  поворачивались  к  нам,
прислушивались, опустили чаши.
   Я поморщился, эти нападки  на  дьявола  сродни  обвинениям  камню,  о
который споткнулись.
   - Дьявол никогда, - возразил я не так громко, но  твердо,  -  никогда
никем не может овладеть без согласия жертвы! Как  вообще  никто  из  его
команды, как и он сам, не могут  войти  даже  в  дом  человека  без  его
приглашения.  Обязательно  громко  и  четко  выраженного!  Об  этом  уже
забывают и на бедного дьявола начинают вешать всех собак...
   Священник смотрел с ужасом, воскликнул верещащим голосом:
   - Вы слышите? Вы  все  слышали?  Он  защищает  дьявола!  Он  защищает
дьявола!
   Это было неожиданно, я никак не думал, что начнет ссору вот так прямо
за столом, после блистательной победы, дурь какая-то, в  самом  деле  не
видит своей выгоды, дурак.
   - Я назвал его бедным, - сказал я терпеливо, - ибо дьявол в немилости
у господа, потому он и беден. Бог нас любит и нам помогает, разве это не
главное богатство?
   Я провел рукой широко в воздухе, показывая, что там, за  стеной  гора
трофеев, меня поняли, довольно заорали, на священника смотрели сумрачно,
не порть, отче, праздник, но отец Ульфилла заявил непоколебимо:
   - Главное  богатство  -  верить  в  господа  нашего,  верить  истово,
беззаветно... и тогда все сбудется!
   Я стиснул челюсти, желание дал  ему  железным  кулаком  по  его  роже
высветилось  на  моем  лице  отчетливо,  священник  отступил   на   шаг,
вскрикнул:
   - Ага, молитва господу нашему вызывает корчи?
   За столом смотрели с недоумением то на меня,  то  на  отца  Ульфиллу,
начали шептать молитвы, творить крестные знамения, многие  хватались  за
амулеты и талисманы. Я сказал зло:
   - Господу нужны сильные и стойкие воины, а мы все - воины в борьбе  с
тьмой, дуростью и тупостью. Господу угодны лишь те, кто сам отвечает  за
свои поступки, как и хотел господь, а не тот, кто смиренно ссылается  на
волю господню, а сам и  пальцем  не  шевельнет,  чтобы  идти  по  тропе,
указанной господом.
   Отец Ульфилла сказал громко:
   - Богохульник!  Он  не  верит,  что  господь  всегда  поможет  слугам
своим...
   Я поднялся, пора этот балаган прекращать, дурак явно жаждет попасть в
мученики церкви, взял чашу с вином и сказал громко:
   - Давайте я расскажу случай, что имел место в моей стране.  Стряслось
в  одном  крае  наводнение.  Река  вышла  из  берегов,  начала  заливать
ближайшее село... Людям что делать? Со стонами и жалобами собрали скарб,
увязали в мешки да узлы, погрузили на телеги и поехали на  сухое  место.
Понятно, угнали и  скот,  увезли  кур,  гусей...  И  только  один  очень
благочестивый священник остался. Когда вода уже залила землю, оставшиеся
плавали на плотах и подбирали опоздавших, подплыли  к  церкви  и  начали
уговаривать его перейти на плот, вода все поднимается. Священник  твердо
сказал, что верует в господа, а тот верных слуг не оставит. Ну, люди  на
плоту поплыли дальше.  Вода  все  прибывала,  залила  церковь,  пришлось
священнику п