ая тьма,  наконец  просто  сосредоточился  на  скобах,
все-таки не ступеньки, если сорвется нога, то не покачусь по  бархатному
ковру и даже на него не шмякнусь...
   Когда тело разогрелось от усталости, а руки и ноги  налились  горячей
тяжестью, мелькнула мысль, что хорошо бы перевести дух, но его на  таких
ступеньках хрен переведешь, еще больше устанешь висеть,  изображая  муху
на стене. Я заставил свое тело карабкаться выше, вскоре голова  уперлась
в преграду. Я ощупал, похоже на  металл.  Я  бы  вообще  назвал  крышкой
канализационного  люка,  и  на  миг  представилось,   что   приподнимаю,
отодвигаю в сторону и вылезаю где-нибудь в районе Садового кольца.
   Крышка не поддавалась, я постучал, попробовал поднять, тяжело,  снова
постучал, заорал, наконец решил было уже спускаться,  всего  лишь  одной
загадкой больше, как вдруг наверху послышался шум, торопливые  шаркающие
шаги. Звякнуло, крышка начала приподниматься,  в  лицо  хлынул  свет,  а
вместе с ним запахи запустения и чего-то напоминающего живой уголок.
   Я не двигался, крышка исчезла, в  светлом  проеме  появилась  длинная
седая борода, розовое лицо со снежно-белыми бровями. Больше  я,  щурясь,
не разглядел, все  заслоняла  борода,  не  больно  длинная,  но  пышная.
Старческий голос проблеял:
   - Кто здесь?
   Я ощутил в нем глубокое  потрясение,  словно  очень  давно  никто  не
пользовался этим лазом и вообще не нарушал уединение этого старика.
   - Ричард, - ответил я. - Ричард Длинные Руки. Я могу подняться?
   - Да, - донесся торопливый голос, -  да,  конечно...  что  уж  теперь
делать...
   Я одолел еще одну ступеньку, голова поднялась  над  уровнем  пола,  и
хотя я мало что увидел, сразу ощутил, куда  я  попал.  Животными  пахнет
потому,  что  на  поперечных  балках  висят  эти  спящие  существа,   со
свернутыми крыльями похожие на пыльные тряпки. Висят, держась  коготками
задних лап, даже на стенах, зацепившись за все  неровности,  висят  вниз
головами, что всегда удивляет простака... Справа и  слева  от  меня  все
заставлено, захламлено, я поднялся  еще  на  ступеньку  и  увидел  груды
сундуков, а на рядах полок множество реторт,  тиглей,  слесарные  тиски,
груды непонятных приборов и инструментов.
   Старик отступал по мере того, как я вылезал, наконец замер, глядя  на
меня снизу вверх, когда я выбрался и выпрямился во весь  рост.  Одна  из
страдающих  бессонницей  мышей  металась  по  комнате,  ее  занесло  мне
навстречу, я отстранился, чтобы сдуру  не  плюхнулась  на  голову:  есть
мнение,  что  их  ультразвуковые  локаторы  не  распознают  волосы   как
препятствие. Остальные, что на балке, еще не проснулись, но  многие  уже
шевелятся, потягиваются, смешно топыря карликовые драконьи крылышки.  На
меня удивленно  посматривали  сонные  мордочки.  Одна  широко  и  сладко
зевнула, показав крохотный красный ротик. Блеснули сахарно-белые зубы.
   Старик, одетый в длинную мантию с простыми и хвостатыми  звездами,  в
теплой войлочной шляпе с широкими полями, смотрел на меня полными  ужаса
глазами. По-моему, на моем туповатом лице прочел свой приговор.  Вернее,
приговор своему делу, ибо я молод, силен, такому  не  нужен  ни  эликсир
молодости, ни философский камень для превращения свинца в золото, ибо на
пьянки  накопленного  злата  хватит,  а  женщины  с  молодым  и  статным
властелином замка и так в постель пойдут не просто охотно, а даже  очень
охотно...
   - Ну и что? - спросил я холодно. - Своей нечестивой алхимией  помогал
злобному Галантлару удерживать замок в повиновении?
   Я медленно подходил ближе, ноги едва находили  место,  куда  опустить
ступню. Поперечная балка проходит на ладонь над  головой,  можно  бы  не
пригибаться даже  с  моим  ростом,  но  на  балке  висит  вниз  головой,
зацепившись  задними  лапами,  такой  толстенький   шерстяной   мешочек,
стыдливо закрыв нежное пузико перепончатыми крылышками. Разбуженный моим
нездешним голосом, приоткрыл один глаз,  посмотрел  на  меня  удивленно.
Интересно, как я выгляжу в его восприятии вверх ногами. Я рассеянно,  не
сводя глаз с колдуна, почесал пальцем мохнатую спинку. Кожан  зашипел  и
от удовольствия начал распускать крылья.
   Глаза колдуна расширились. Он жалко пролепетал:
   - Я всего лишь исследую свойства камня... Я служил Кестлеру  Большому
Мечу, служил Френлиру Синезубу, потом уже лорд Галантлар  захватил  этот
замок, и я служил ему... Но я никого не убивал, не обижал, я  все  время
сидел здесь, жил здесь...
   - А кровь невинных младенцев? - спросил я строго.
   Кожан балдел, глаза закатил, пасть  распахнулась,  зубы  острые,  как
иголки, мышцы крыльев все расслаблялись, пока не растопырились  вовсе  и
бессильно повисли. Я продолжал чесать ему спинку, все звери это обожают,
самую злую собаку можно поймать на том, что почешешь ей спину,  особенно
поближе к хвосту, туда никто  из  них  не  достает  зубами  или  лапами,
страдает от бессилия и смотрит  на  каждого  влажными  от  благодарности
глазами, кто хотя бы разок там проведет ногтем.
   Колдун проблеял жалко:
   - Господин, какая кровь? Какие младенцы? Я не выхожу,  у  меня  здесь
свои исследования...
   - Это что же, - спросил я подозрительно, - этих милых мышек душишь?
   Он открыл  и  закрыл  рот.  Мой  палец  скреб  кожана,  тот  тихонько
повизгивал от счастья. Мышцы на задних лапах от балдежа все  слабели,  я
видел, как коготки вот-вот расцепятся на балке, чуть отодвинулся.  Кожан
рухнул, не успел распростать крылья, как орел, позорно ударился об  пол.
А летучая мышь на полу вообще позорное зрелище. Рядом с нею  ковыляющий,
как утка, орел - воплощение грации.
   Пока он  барахтался,  я  поднял  его  и  подбросил  в  воздух.  Кожан
растопырил  крылья,  сделал  красивый  пируэт,  запоздало  оправдываясь,
вылетел в окно. Я проводил его взглядом, подошел к окну, выглянул. Замок
внизу, как игрушечный, я свесил голову за  подоконник,  мороз  пошел  по
коже уже в который раз за день. Я в башне, что  расположена  на  длинном
тонком шпиле, но что-то ни я, ни Сигизмунд, ни Зигфрид не заметили такой
уж бросающейся в глаза особенности.
   Голова закружилась, мне показалось, что внизу  постройки  дрогнули  и
подвинулись, поспешно отпрянул. Старик смотрел  отчаянными  глазами.  На
лице страх и безнадежность, все пропало, сейчас этот  мордоворот  начнет
все бить и  крушить.  На  него  не  подействовало  защитное  заклинание,
нашел-таки, сволочь, тайный вход в башню, теперь все научные  труды  под
хвост летучим мышам, а грузчиком на старости лет  как-то  в  лом,  да  и
коллеги засмеют...
   Еще пара мышей сорвались с балки, пометались по комнате,  бесшумно  и
ловко вылетели в окно, едва не задев мое лицо кожистыми крыльями. Колдун
видел, что гнева на моем лице не отразилось, сам проводил летучих  мышей
ошарашенным взглядом, потом посмотрел еще более остолбенело на  меня.  В
глазах затеплилась слабая надежда.
   - Ваша милость, - проблеял он, - вы не... вы не...
   - Что? - прервал я его.
   - Эти... создания...
   - Мыши? - переспросил я.  Отмахнулся.  -  Мне  по  фигу  твои  хобби.
Частная жизнь одно, работа - другое. Я знал одного, что вообще  муравьев
в квартире держал! Кто-то рыбок заводит, кто-то жаб или ящериц... А  что
касается летучих мышей... Не знаю, стоит ли к ним относиться  хуже  лишь
потому, что их создал не сам творец, а один из его пророков  -  Христос?
Наша церковь вообще называет Христа аватарой  творца,  если  такой  финт
ушами можешь себе вообразить или представить. Прям индии  какие-то!  Так
что можно считать, что и этих очаровательных зверюшек создал сам творец.
   Я говорил с трудом, физически трудно обращаться  к  человеку  намного
старше себя на "ты", но я же феодал, благородная кость, а  ученые  в  то
время на уровне шутов, их за людей не считали, их кратковременный  взлет
начался только в восемнадцатом, продлился в девятнадцатом и закончился в
двадцатом. В мое время они - снова шуты, а  королями  стали  поп-звезды,
тележурналисты и дизайнеры прокладок с крылышками.
   Он  сказал  все  еще  пугливо,  но   уже   с   жадной   торопливостью
профессионала, что даже с петлей на шее пополняет свои знания:
   - Я об этом не слыхал! Сам Христос в такой  роли?  Как  это  было?  Я
расскажу другим. Может, челядь не так бы шарахалась...
   - Христос сорок дней, - сказал я нравоучительно, как говорил бы  отец
Совнарол, - и  сорок  ночей  просидел  в  пещере  над  Иерихоном,  когда
продумывал  в  деталях  концепцию  нового  учения.  Только  его   пещера
оказалась под обрывом, что закрывал западную часть неба, и он  не  знал,
когда молиться на заходе солнца. А это, как догадываешься, крайне  важно
для ритуалов... Вот-вот, я тоже думаю, ну прям жизненно  важно.  Однажды
поднялся на вершину горы,  дождался,  когда  солнце  скрылось  за  краем
земли, начертил в пыли эти вот линии, довольно изящные, верно? И вдохнул
жизнь, и сказал  нашим  крыланчикам:  "Каждый  вечер  на  закате  солнца
вылетайте из  расщелины,  где  отныне  будете  жить,  дабы  знал  я  час
молитвы..." Так что ты тоже, как Иисус  Христос,  среди  мышей.  И  тоже
молишься. Даже чем-то похожи оба, если  вот  так,  в  профиль.  Постарше
разве что лет на пятьдесят.
   Он кивал, соглашался, но когда сравнил с Иисусом, смутился, посмотрел
с подозрением, сильно ли издеваюсь, проговорил нерешительно:
   - Вот только насчет молитв... гм...
   Я отмахнулся.
   -  Ладно,  мне  как  правителю  другое  знать  надобно.  Что   здесь,
собственно,  творится?  Как  христианин  и  гуманист...  местами,  я  не
потерплю цедения крови христианских младенцев... да  и  не  христианских
тоже нельзя, запрещаю. И ряд опытов, несовместимых с моралью,  запрещаю.
Хотя опыты по клонированию моим указом разрешены, даже поощряются, как и
эвтаназия,  но  только  с  разрешения  эвтаназируемого.   А   если   без
разрешения, то с моего согласия. Я потом составлю список, что  нельзя  и
что можно...
 
Глава 5 
 
   Он смотрел с испугом, красные  от  бессонницы  и  переутомления  веки
жалко подрагивали. Вряд ли понял хоть половину моих слов,  явно  считает
их военным жаргоном, глаза настороженные, я обращаюсь к нему вежливо,  а
такое  со  стороны  владельца  замка  можно  счесть  только   изощренным
издевательством перед казнью, я это понимал, но не могу, не могу  строже
и наглее, и так уже будто выплевываю через губу это наглое "ты"...
   - Хорошо, господин, - пролепетал он. - Как скажете, господин...
   - Но какие-то успехи уже  есть?  Что-нибудь  полезное  для  народного
хозяйства? Ну там повысить урожайность зерновых, надои крупного рогатого
или яйценосность... Как насчет яйценосности?
   Он виновато развел руками.
   -  Да  я  как-то  больше  занимался  трансмутацией  металлов...   Это
многообещающее направление, многие прилагают усилия...
   - Ученье - свет, - пробормотал я, - а неученье, понятно,  армия...  Я
вообще-то знаю один важный химический закон: если смешивать одно  дерьмо
с другим, то общая ценность  полученного  продукта  не  изменится.  Хотя
философский камень может получиться... И как делы с этой трансмутацией?
   Он снова развел руками.
   - Все свои достижения держат в тайне...
   Я покачал головой.
   - Да, не пришло еще время больших творческих коллективов, не  пришло.
Еще не знаете, что это значит - трудиться бок о бок, чувствовать  острый
локоть соседа, слышать, как за спиной говорят,  что  опять  эта  бездарь
получает больше всех, а работает  спустя  рукава...  А  с  трансмутацией
застряли на каком уровне? Не  пора  ли  с  алхимии  перейти  на  простую
химию?
   Он суетливо указал на стол, весь  в  коричневых  пятнах,  в  ямках  и
коррозии, что могут оставлять только сильные кислоты  и  щелочи.  Там  в
середке сиротливо горбились перевернутые глиняные чашки. Шесть чаш, одна
одной меньше, последняя едва ли больше наперстка.
   -  Неудачи  преследуют  меня,  господин,  -  признался  он  отчаянным
голосом. - Мне удается превращать только наоборот... Ну,  от  ценного  к
менее ценному, от тяжелого к легкому.  Сколько  я  ни  пытался  обратить
свинец в золото, но добился лишь, что по цепочке превращений обратил его
в пар, в ничто, в эфир...
   Я поинтересовался с понятным скептицизмом:
   - А свинец в простое железо... это как?
   Он сказал уныло:
   - О, это просто. Вот смотрите...
   Он перевернул одну из  чашек,  под  нею  тускло  поблескивали  толсто
нарезанные пластинки  свинца.  Я  взял  одну,  помял,  посгибал,  бросил
обратно. Маг сдвинул брови, сказал одно длинное слово, и  блеск  металла
разом изменился. Я, не веря глазам, взял  ту  же  пластинку,  попробовал
согнуть, хренушки, напрягся, с огромным трудом чуть-чуть  согнул,  проще
гнуть толстый гвоздь. Железо, настоящее железо! Не сталь, но железо.
   - Получилось? - спросил я пораженно. Он не  понял  интонации,  сказал
жалобно:
   - Примесей много, потому такое... Настоящее железо - это серый  такой
порошок, его вообще нельзя ковать. А это... гм...
   - А во что еще можешь?
   Он сказал печально:
   - Могу в олово...
   - Делай, - сказал я твердо.
   Он снова сдвинул брови, посмотрел на брусочки железа,  сказал  словцо
покороче, и пластинки снова изменили цвет, побелели. Я  ухватил,  помял,
попробовал даже на зуб, сердце стучит, это же хоть и магия, но  все-таки
и наука каким-то боком, поинтересовался:
   - А что ты говорил насчет эфира?
   Он развел руками,  брови  сдвинулись,  полоска  олова  в  моих  руках
превратилась  в  кремниевую  полоску,  сразу  же  хрустнула.  Я   помял,
рассыпалась в мелкие камешки.
   - Получилось, - произнес я, с трудом скрывая волнение. - А  в  дерево
можешь?
   Он испугался:
   - Как можно? Дерево - живое!
   - Что, устав запрещает?
   - Какой устав, какой  устав?  Любой  кусок  деревяшки  -  неимоверная
сложность! Это под силу было только творцу.
   - А в воду?
   Он покачал головой.
   - И вода намного сложнее любого металла и любого  камня,  пусть  даже
трижды драгоценного. Вода тоже в чем-то живая, господин.
   Полоска в моих пальцах внезапно посветлела, истончилась и пропала. На
ладони осталось ощущение, как будто только что держал маленькую  хрупкую
полоску льда.
   Он смотрел виновато, заискивающе, мне стало неловко, вот так  ученые,
двигающие цивилизацию, всегда заискивают перед сильными мира  сего,  что
создают богатства на создании новых  усовершенствованных  тампаксов  или
даже на рекламе и установке тампаксов.
   - Да, - проговорил я медленно,  -  это  впечатляет...  наверное,  это
уровень внутриядерных взаимодействий... Но, наверное,  надо  начинать  с
вещей попроще. К примеру, что Земля - шар, что  не  на  трех  слонах,  а
крутится вокруг Солнца... Что,  невероятно?  Атомную  решетку  менять  -
запросто, а что Земля - шар, поверить трудно?
   Он слабо улыбнулся.
   - Шутить изволите... Я ж подумал, вы всерьез! Надо же такое, земля  -
шар...
   - Да, - сказал я с жалостью, - как все запущено... Ладно, в споре  не
всегда побеждает истина, чаще это делают более тяжелые аргументы, что  и
случилось в споре за этот замок. Займемся лучше текущими  вопросами.  Ко
мне вот-вот заявится одна дама, я сам ее сдуру пригласил, кто  ж  думал,
что она такая  податливая?  Я  думал,  она  тургеневская,  а  она  прямо
перестроечная. Теперь жалею... странно, правда? Обычно жалеют позже, а я
вот сразу. Заранее. Дама появилась в магическом  зеркале,  что  прямо  в
покоях бывшего владыки, а теперь, ессно,  моих.  Мне  нужно  развернутое
досье или хотя бы дайджест на эту персону. Нет, не степень податливости,
а уровень угрозы, характер, чем может... наградить общение  с  нею,  как
защититься?
   Он сперва вытаращил глаза, потом, с трудом продираясь сквозь частокол
странных слов, сказал осторожно:
   - Это леди Клаудия... Я мало что о ней знаю, мой господин...  Но  она
весьма сведуща в магии.
   Я спросил нетерпеливо:
   - Сильнее вас или слабее?
   Он болезненно поморщился:
   - Мой господин, мы шли по разным дорогам... Я овладевал тайнами, грыз
гранит мудрости, а она занималась только укреплением своей  мощи.  Тайны
звезд и мироздания ее не интересовали...
   - Настоящая женщина, - согласился я. -  Это  мы,  мужчины,  вышли  из
пещеры и сразу в соседний  лес,  а  женщина  обустраивала  свою  пещеру,
занималась  ногтями,  зубами,  шейпингом,  дерьмолифтингом   и   прочими
подтяжками. Понятно, такая сильнее. Не отвлекалась на  какие-то  звезды.
Значит, тогда тебе лучше сидеть здесь и не  высовываться,  а  то  сочтет
противником и... обидит. Женщина  всегда  старается  это...  с  двойного
разворота ногой в челюсть, заранее мстя за все обиды.
   Он спросил с неподдельным беспокойством:
   - А как же вы, мой господин?
   Я развел руками.
   -  Не  знаю.  Догадываюсь,  что  любая   женщина   пострашнее   этого
Галантлара, но  что  делать?  С  другой  стороны,  когда  женщину  зовут
Клавдией, то мне как-то легче, домашнее, теплее... Нет-нет, понимаю, что
когда женщину зовут  Клавой,  это  еще  не  повод  пошлить,  я  со  всей
серьезностью, но вражды не  чувствую,  это  главное,  ведь  женщины  все
ухватывают сразу...
   Он проговорил жалко, борясь  с  желанием  помочь  и  в  то  же  время
опасаясь, что я вспылю, ибо  вспыльчивость  и  заносчивость  -  признаки
благородной породы:
   - Мой господин, она ни разу... ни разу!., не бывала  здесь.  Маги  не
доверяют друг другу. Если бы явилась к прежнему владельцу, он  сразу  бы
ее убил, а потом  постарался  бы  завладеть  ее  замком,  что  наверняка
защищен магией, амулетами, талисманами. Я не знаю, как будете общаться с
нею, но будьте осторожны.
   Я повернулся, чтобы уйти, сказал покровительственно:
   - Ладно, научничай дальше. Не унывай, если что сразу не  приспособишь
в дело - бывает, годы проходят. Или другое применение находится.  Вот  в
моей стране один  такой  алхимик  по  имени  Фаренгейт  изобрел  ртутный
термометр, слыхал о таком? Однако использовать для измерения температуры
тела начал позже, когда докладывал в Академии магических наук  о  пользе
своего прибора, а там сказали, что пусть лучше свое изобретение  себе  в
задницу засунет...
   - Спасибо, мой господин!
   - Не за что. А, кстати, почему к тебе такая  странная  лестница?  Как
спускаешься к обеду? Или еду приносят прямо в кабинет, дабы не  отрывать
от научной работы?
   Он сказал застенчиво:
   - О, в этом нет никакой надобности!..
   Я насторожился.
   - Ты что же, святым духом питаешься? На аскета не больно похож!
   -  О,  господин,  пропитание  такое  важное  дело,  что  всякий   маг
овладевает его добыванием в первую очередь. Я творю еду  прямо  здесь...
Зачем беспокоить моего господина по таким пустякам, что дал  мне  защиту
от врагов, крышу и кормил меня первые годы?
   Я чувствовал сильнейшую  обалделость,  наконец  уловил  несостыковку,
поинтересовался ядовито:
   - А как творишь пищу,  там  же  структура  куда  сложнее  камней  или
металла?
   Он посмотрел на меня с уважением:
   - Вы очень умны,  мой  господин.  Из  вас  бы  получился  маг  первой
величины! Конечно, я не творю еду из ничего  или  из  камней.  Сперва  я
постыдно таскал заклинаниями из кухонь сильных мира сего, а потом, когда
набрался мощи, промышлял по лесам и полям. А  превратить  живую  дичь  в
мертвую может даже и не маг... Хотя если жарить с помощью магии,  то  не
бывает пригорелостей...
   Он запнулся, посмотрел с испугом, не заставлю ли работать  на  кухне,
но я сделал вид, что не заметил промаха, да и не  к  лицу  феодалу  есть
хорошо приготовленную пищу, пусть ее едят слюнтяи со слабыми  зубами,  а
мы, сильные и грубые... словом, еду можно готовить  только  на  вертеле,
проклятие неженкам, что пытаются ввести в обиход дурацкие сковородки!
   - Как-нибудь покажешь, - разрешил я. -  А  из  озер  можешь?  Я  рыбу
люблю, в ней много фосфора. И  раков  люблю.  Раков  драть  можешь?  Про
кальмаров уже молчу, туда руки коротки.
   Он выглядел смущенным.
   - Мой господин...  но  кальмар