священник, прокричал:
   - Мы поступаем не по-христиански!
   - Господь нас простит, - ответил Ланзерот благочестиво и осенил  себя
крестным знамением.
   - Мы должны остановиться! - крикнул священник. - И похоронить!
   Повозку немилосердно трясло, он ухватился обеими  руками  за  края  и
даже уперся лбом, чтобы не вывалиться. Лицо было обозленное и жалкое.
   - У нас есть другой долг, - отрезал Ланзерот.  Остальные  промолчали,
только Бернард буркнул:
   - Они уже мертвы. Там лишь бренная плоть. Души либо  в  аду,  либо  в
чистилище. Вон  даже  Дик  согласен...  Дик,  ты  что  молчишь?  Или  ты
язычник?
   Я сказал торопливо, понимая, какое для них это имеет значение:
   - Нет! Какой из меня язычник...
   - Да сейчас уже трудно понять, - ответил  Бернард  непонятно,  -  кто
есть кто на этом свете.
   На привалах я первым бросался собирать хворост, а потом  мы  все  ели
жареное на углях мясо. Только  священник,  как  я  заметил,  никогда  не
подходил к костру, не сидел, завороженно глядя в огонь,  не  подбрасывал
хворост, не тыкал прутиком в багровые угли, заставляя  искры  с  веселым
треском устремляться к небу. Перед сном он обычно  сидел  у  повозки  и,
упершись спиной в тележное колесо, читал толстую потрепанную книгу, пока
не наступала ночная тьма.
   Я, помня, что человек с улыбкой нравится всем, часто улыбался,  делал
лицо открытым и бесхитростным,  даже  угрюмый  Бернард  в  конце  концов
подобрел и удостаивал меня коротких бесед, но  священник  при  очередном
контакте на привале уперся в  меня  твердым  и  острым,  как  наконечник
рыцарского копья, взглядом.
   - Изыди!.. Их ты обманул, но меня  не  обманешь!  Твоя  душа  подобна
колодцу, наполненному гадами! Я передернулся, спросил жалко:
   - Так уж и гадами...Что там - тьма?
   Он отодвинулся брезгливо, забормотал молитву, осенил меня крестом,  а
когда заговорил, я уже видел, что он ни  за  что  не  переступит  черту,
разделяющую нас:
   - Бездна тьмущей тьмы... Провалы ада, леденящее  поле  отчаяния...  и
клубки змей, отвратительных гадов, всевозможной скверны и мерзости!
   Я пробормотал:
   - Святой отец, это  чересчур  образно.  Но  он  так  махал  руками  и
непрестанно молился, что я повесил голову и вернулся  к  костру.  Совсем
недавно считали, а здесь и сейчас явно считают, что к спящим  в  поле  в
рот может заползти ящерица или мышь, в желудке  вывести  потомство.  Или
даже заберется змея и выведет  змеенышей.  Думаю,  это  кто-то  придумал
специально для храпунов, спящих с открытыми ртами, а потом  привилось  и
выросло в стойкое поверье. Но в этом случае священник говорит о душе.  О
Фрейде старик не знает,  тем  более  -  про  атомарную  структуру  всего
сущего, в том числе и души, если это понятие  в  самом  деле  имеет  под
собой некую почву.
   Символисты, мелькнуло в голове. В средние века мыслили и даже  видели
символами. Я сам встречал в школьном музее серьезные карты для  моряков,
где ветры изображены в виде толстых морд с надутыми щеками, север и юг -
свирепого вида дядями, только северный - с сосульками на бороде и  усах,
а южный - смуглый и  кудрявый  с  золотой  серьгой  в  ухе...  Мою  душу
отшельник воспринял в виде колодца, но вообще-то как в воду глядел: я  в
самом деле чувствую там бездны мрака,  отчаяния,  там  ледяные  просторы
космоса, что вне меня и внутри меня, там грызущие меня изнутри  ядовитые
гады,  а  также  пауки,  скорпионы  и  прочие  жуки-дровосеки,   которых
отшельник не рассмотрел из-за слабости зрения, ибо  этот  мир  не  знает
даже очков, не говоря уж про контактные линзы или коррекцию по Федорову.
   Я спал как  убитый,  но  среди  ночи  раздался  скрежещущий  звук.  Я
проснулся,  весь  дрожа,  сердце  колотилось  часто-часто.  Несмотря  на
холодную ночь, пот выступил на лбу.
   Перед костром, освещенная красным пламенем, стояла долговязая фигура.
Обе руки вскинуты к темному небу, в одной  зажато  нечто  сверкающее.  Я
суетливо протер глаза.
   Скрежещущий звук раздался громче, я вслушался,  это  всего  лишь  был
вопль нашего священника:
   - Вставайте!.. Вставайте все!.. Я чувствую... приближается беда!
   Мать, мать, мать, выговорил  я  злобно  в  духе  поручика  Ржевского,
только с большим чувством. Новость, видите ли, - беда! Да мы  завязли  в
этой беде, как в СМИ. Тоже мне, пророк...
   Но из темноты появлялись и тут же пропадали люди с таким же  холодным
блеском в глазах, на руках и на теле. Но только они обвешаны  совсем  не
крестами.
   И вот  я  уже  снова  в  седле,  всматриваюсь,  вслушиваюсь.  Бернард
обронил, что эти земли отвоевали у нечисти всего лет сто назад. Я  почти
видел, как это происходило. Семья отважных  переселенцев  двигалась  при
свете солнца, на ночь  отгораживаясь  заклятиями  и  святыми  молитвами,
отыскивала хорошую землю, спешно строила укрепления, засеки, рвы...
   Одной семье с такой работой не управиться,  потому  двигались  обычно
группами, вместе строили защиту от нечисти,  а  уж  потом  рубили  дома,
распахивали земли под пашни, переносили свои  укрепления  дальше,  чтобы
обезопасить пастбища, луга. В  эти  времена  приходилось  отбиваться  от
мелких бесов,  от  слабой  погани  и  нежити,  а  когда  забредал  какой
странствующий гоблин,  он  не  мог  устоять  против  дюжины  решительных
мужиков, которые, кроме вил и кос, умели прекрасно управляться с боевыми
топорами и мечами. А тем временем пашни давали прекрасное зерно,  коровы
приносили по два теленка, а поселенцы то один, то другой находили клады.
Кое-кто сразу же установил торговые отношения с местным народцем  гномов
или горных рудокопов, быстро обрастал золотишком, щеголял с драгоценными
камнями  на  лопате,  а  эти  камни   могли   б   украсить   королевскую
сокровищницу.
   Слухи о найденных богатствах доходили до старых мест, и вот уже новые
поселенцы двигались на богатые земли. Деревня разрасталась в село, а  то
и в город. А вот такая добыча привлекала нечисть покрупнее  и  помощнее.
Появлялись огры, баньши, а то и драконы.  Город  вынужден  искать  новые
средства защиты, да и самому нужен простор, простор...
   Я  смотрел  на  остатки  земляных  валов,  на  полузасыпанные  ветром
исполинские рвы. Там на глубине в два-три роста явно захоронены остриями
кверху обломки кос. Раньше они в самом деле блестели при лунном свете, и
горе тому великану, что пробовал подойти к городской стене... А вот  там
что-то блестит, словно на камне  пробовала  расцвести  белая  ромашка...
Явно арбалетная стрела с серебряным наконечником ударила с такой  силой,
что мягкий металл расплескало, словно птичье яйцо. Чуть дальше  каменный
остов часовни, кто же поставит на отшибе, еще дальше - следы от сгнившей
сторожевой будки.
   То и дело под копытами хрустят  кости.  Я  присмотрелся,  по  большей
части - человеческие.  Целых  мало,  на  многих  следы  топоров,  мечей,
молотов.  Я  горько  усмехнулся,  покосился  на  Бернарда,  но  смолчал.
Нечисть, как я слышал, орудует зубами да когтями. Иногда  еще  колдовать
умеет, морок напускать, ядом да всякими чарами пользуется,  но  когда  я
вижу  следы  от  рыцарского  меча,  то  не  надо  мне  про   нечисть   с
окровавленными клыками. Знаем мы эту нечисть.
   Несмотря  на  то,  что  все  на  конях,  двигались  мы  со  скоростью
пешеходов. Очень неторопливых пешеходов. Раньше мне казалось,  что  если
уж конь, то обязательно  в  галоп,  ветер  навстречу,  раздирает  рот  и
выдирает волосы, грохот копыт и летящий горизонт навстречу.
   Ехали шагом из-за повозки. Волы вскачь не обучены, да  и  сами  кони,
как вскоре я вспомнил, намного слабее человека даже в  беге.  Человек  и
быстрее коня, и намного  выносливее,  как  показали  первые  Олимпийские
игры, когда бегунов послали сопровождать всадников на отборных конях, но
те вскоре захрапели и отстали от бегунов.
   Я сперва опасливо вертел головой, на таких черепах,  как  мы,  только
зайцы  не  станут  охотиться,  нас  перехватить  -  раз  плюнуть,  потом
вспомнил, что противники тоже не на "шестисотых" "мерсах", в этом мире у
всех у нас одинаковые мечи и одинаково скоростные кони,  так  что  шансы
равны, если не считать, что противника просто побольше.
   Я еще не знал, насколько жестоко я ошибаюсь.
   Повозка тащилась медленно, оставляя глубокие  следы.  Я  уже  овладел
рысью, даже при полном галопе  умел  управлять  конем  одними  коленями,
учился кидать в воздух топор  и  ловить  за  рукоять.  Ланзерот  смотрел
равнодушно, Бернард бросал одобрительные замечания типа: "Бросай выше!",
"Скачи быстрее!" Еще чуть-чуть, и услышу что-то  вроде:  бери  больше  -
кидай дальше, а  пока  летит  -  отдыхай  вволю,  но  больше  всего  мне
хотелось, понятно, чтобы мою удаль заметила принцесса.
   Дорога вышла из леса и долго тянулась вдоль опушки. С другой  стороны
вместо зеленого поля на этот раз раскинулись виноградники. Домиков я  не
углядел, везде только ровные зеленые холмики виноградных лоз, где  из-за
листьев то и дело выглядывают крупные гроздья.
   Ехали почти до вечера, и все время тянулись эти ряды виноградных лоз,
но нигде  не  было  видно  сборщиков  винограда,  телег  с  наполненными
корзинами,   нет   винодавилен,   винокурен,    сараев    с    огромными
сорокаведерными бочками...
   Потом увидели, как из-за ближнего леса поднимается черный дым. Совсем
недавно никакого дыма, значит, загорелось только что. Ланзерот  повернул
коня, Бернард выхватил топор, прокричал:
   - Асмер, Рудольф! От повозки - ни шагу!  Я  толкнул  коня  пятками  в
бока, ибо шпоры в этих мирах, я слышал,  полагаются  только  рыцарям,  в
ушах засвистел ветер, но сам я  держался  за  спинами  блещущих  железом
Ланзерота и Бернарда. Зверь подо мной чересчур боевой, я же в  драку  не
рвусь.
   Деревья  ушли  в  сторону.  На  той  стороне  рощи   горели   повозки
переселенцев, трупы по всей дороге, к ближайшим деревьям ползет человек.
За ним кровь, и... я  позеленел,  увидев  длинные  кишки,  тянущиеся  из
вспоротого живота.
   Ланзерот и Бернард помчались было в сторону  пыльного  облачка.  Туда
явно уходят насильники, затем начали притормаживать  коней,  а  я  сразу
увидел чудовищную тварь, какую и в ночном кошмаре не увидишь - сидит  по
ту сторону одной из телег,  наполовину  скрытая  стеной  дыма,  и  жадно
пожирает человеческое тело.
   Я человек компромиссов, а,  завидя  впереди  драку  или  даже  пьяную
компанию, благоразумно обойду стороной. Но  сейчас  я  заорал,  повернул
коня и ринулся через стену дыма. Конь взвился в воздух, долгое мгновение
мы летели через  удушливую  гарь,  затем  яркий  свет,  жуткая  крылатая
тварь... Она мгновенно вскинула голову  и  оскалила  зубы.  От  мерзкого
писка по коже пробежали пупырышки.
   Я хотел прыгнуть, но просто свалился  с  коня,  одной  рукой  ухватил
тварь за горло, не давая страшным зубам впиться в лицо, другой  обхватил
за основание кожистого крыла и рванул на себя. Тварь бешено  извивалась,
я чувствовал, что не удержу, выпустил шею, обеими руками  перехватил  за
спину и сдавил изо всех сил. Треснуло, затрещало. Сильная боль в  плече,
но крылатый зверь трепыхаться  перестал.  Сверху  прогремел  разъяренный
голос Бернарда:
   - Ты что делаешь, дурак?
   Крылатый зверь остался, я поднялся, отступил.
   Тварь вся в коричневой шерсти, голова с собачью, с вытянутым,  как  у
павиана, рылом. Из раскрытой  пасти  хлещет  кровь,  зубы  блестят,  как
алмазы. На прижатых к брюху лапах когти в красном. Я,  наконец,  пощупал
живот,  рубашка  в  лохмотьях,  на  пальцах  осталась  кровь.   Подъехал
Ланзерот.
   - Он сделал, - сказал он Бернарду отстранен-но, - что мог.  Разве  ты
учил драться?
   Взгляд Бернарда был полон осуждения.
   - Но... голыми руками! Он что, пьяный мужик? Ланзерот заметил:
   - Ну, пьяный мужик и курицу не задавит. Дорога повела его  по  опушке
леса, в одном месте Ланзерот взглянул на помятый куст, натянул  поводья.
Его взгляд метнулся поверх веток, я услышал властный голос рыцаря:
   - Выходите! Мы не враги.
   Ветки раздвинулись, вышла женщина с двумя детьми. Мальчик смотрел  на
всадника исподлобья и  с  ненавистью,  а  девочка  заревела  и  пыталась
спрятаться матери под подол.  От  леса  простучали  копыта.  Рыжий  конь
принцессы  несся,  как  яркая  сказочная  птица.  Женщина   инстинктивно
попыталась закрыть детей,  но  принцесса  в  одно  мгновение  спрыгнула,
порывисто обняла женщину, присела на корточки перед детьми.
   Бернард проехал вдоль догорающих повозок. Массивные  плчи  опустились
под незримой тяжестью. Голос старого воина был хриплым от горечи:
   - Сволочи... Они не только  всех  убили,  но  еще  и  глумились.  Над
женщинами так вовсе...
   Он развернул коня, глаза полыхали яростью. Принцесса подняла  голову,
в глазах был немой вопрос.
   Бернард покачал головой.
   - Детей туда не стоит. Даже если... если они и так все видели.  Да  и
вам, ваше высочество, не стоит.
   Я едва не разорвался от сочувствия, ибо  прекрасные  глаза  принцессы
наполнились слезами.
   - Бедные дети, - прошептала она.
   Девочка прижалась к ней доверчиво, принцесса обняла ее, другой  рукой
привлекла к себе мальчишку. Женщина всхлипнула.
   - Откуда берется эта нечисть, ваше  высочество?  Отродясь  такого  не
было! - Я оглянулся на тварь, волосы зашевелились и поднялись.  Нахлынул
запоздалый страх. Руки тряслись, я все вытирал ладони об одежду. Это  не
мои войны... Я не  человек  драк  и  скандалов.  Просто...  я  уживчивый
человек. Я пью с людьми, с которыми не  люблю  пить,  пью  то,  что  мне
отвратительно,  веду  себя  так,  как  принято,  говорю  то,  что   надо
говорить... Но, похоже, это относится не только к  московским  тусовкам.
Здесь я того, гм, "как все"...
   Из-за поворота показалась  наша  повозка.  Рудольф  хлестнул  коня  и
поскакал вперед,  а  Асмер  настегивал  волов.  Ланзерот  проехал  вдоль
горящих повозок. Бернард оглядел меня с головы до ног, буркнул:
   - Асмер, посмотри, что у него с пузом. И в плечо гарпия  его  успела,
успела...
   Асмер, не слезая с коня, по-хозяйски повернул меня, оглядел,  хлопнул
по здоровому плечу.
   - Царапины... А как она издохла?
   - А вот этот... этот ее просто задушил в объятиях.
   - От нежности? - переспросил Асмер. - У тебя крепкие руки, парень...
   Они переглянулись с Бернардом. Подкатила повозка, Асмер  сочувствующе
развел руками:
   - Новые рубахи не везем. Придется заштопать эту. Бернард окинул  меня
хмурым взглядом.
   - Так рубах не напасемся. Надо его  прикрыть  кожаным  доспехом.  Или
хотя бы латами.
   На привале Асмер вытащил  и  разложил  на  траве  нечто,  похожее  на
украшенную металлическими бляшками конскую  упряжь.  Я  не  сразу  узнал
рубашку с короткими рукавами из толстой кожи.
   - Против меча или  топора  не  выстоит,  -  .  объяснил  Бернард  как
придурку, - но скользящий удар или вон как сейчас тебе  пузо  когтями...
это минует!
   - Одевай, - подбодрил Рудольф.
   Остальные молча наблюдали, как я  неуклюже  влез  в  эту  сбрую,  где
добавочные ремни на поясе, двойные  полоски  кожи  на  плечах  и  спине,
мелкие железные пластинки на  груди.  Наконец  я  одернул  на  себе  эти
кожаные латы, или доспехи, повернулся перед Бернардом.
   - Все правильно?
   Он покачал головой. В глазах было удивление.
   - Ну, парень... Взглянуть бы  на  твоих  родителей!  Это  же  доспехи
самого Гарлака!..
   Я не знал никакого Гарлака, но Рудольф пояснил:
   -  Гарлак  был  здоровенным  дядей.  А  его  доспехи  на  тебе,   как
собственная кожа. Даже того... я бы еще добавил пару пальцев на плечи.
   После обеда в пути я догнал  Бернарда.  Каменное  лицо  гиганта  было
совсем мрачным.
   - Отродясь такого не было, - проворчал он. Я сперва не понял, к  чему
это, потом вспомнил причитания уцелевшей женщины.  -  Короток  человечий
век, короток... А память еще короче. Было... Еще как было!
   Я спросил осторожно:
   - Даже на этих землях? Бернард хмыкнул:
   - А то как же!.. Но те, кто пришел первыми, были сильны и отважны,  а
помыслами чисты. С  легкостью  побивали  мразь,  теснили  нечисть  и  не
успокоились, пока последняя не была посечена мечами и сожжена на  чистом
огне. С той поры здесь жили мирно и  счастливо.  Но,  как  видишь,  люди
обленились, начали забывать высокие истины, а слово божье превратилось в
пустой звук. Ты заметил, в каком виде у них церковь?
   Я вспомнил серое обветшалое здание, мимо которого проехали, как будто
это был заброшенный сарай. Крест на крыше обломан и  почернел,  будто  в
него ударила молния.
   - А что церковь?
   Бернард кивнул угрюмо.
   - Вот и ты тоже... Ладно, Дик, оставляем тебя в следующей деревне.  А
то дальше за перевалом уже опасные земли. Совсем недавно там было так же
мирно... но теперь всякие твари, которых раньше не было.
   - А я при чем? - не понял я.
   - А гибнут в первую очередь те, - пояснил Бернард  почти  зловеще,  -
кому наплевать на святую церковь! Кто не посещает обедни,  кто  забывает
креститься, кто не знает молитв, кто смеется над святыми  таинствами.  А
если и не гибнет...
   Он внезапно умолк,  перекрестился.  Я  некоторое  время  ехал  молча,
холодок страха шевелил волосы. Спросил осторожно:
   - А что с теми?
   - Лучше бы они погибли, - ответил Бернард коротко.
   - А что с ними происходит? - допытывался я. Бернард покачал головой.
   - Не хочу об этом говорить. Понял?
   - Понял, - ответил я покорно и начал придерживать коня. - Прости, что
потревожил.
   За спиной послышался конский топот. Асмер догнал, поинтересовался:
   - А правда, что ты гарпию задавил голыми руками?
   - А что было делать? - спросил я. - Меча не было, топора - тоже.
   - Гм... не знаю, помог бы топор. Я насторожился. - А почему нет?
   - Да знаешь ли... - голос Асмера стал нерешительным. Он оглядел  меня
с головы до ног,  заколебался,  махнул  рукой.  -  Словом,  легче  троих
закованных в железо рыцарей сразить, чем одну такую крылатую гадость.
   - Почему?
   - Не знаю, но когда гарпии нападают, то руки и ноги делаются ватными.
И в голове такой грохот, как будто камнедробилка  заработала...  Еле-еле
поднимаешь щит, топор...
   Я пожал плечами - камнедробилкой не удивить того,  кто  слушает  хэви
мэтал.
   - Не знаю. Я ничего такого не слышал. А эта тварь... она ж не  больше
бродячей собаки! Я знал людей,  что  даже  кошек  боятся,  крыс,  мышек,
пауков... хотя легко могут растоптать, расплющить...
   Асмер помолчал, сказал задумчиво:
   - Может быть, ты гораздо больше прав, чем догадываешься.

Глава 7

   На привале горел костер, Асмер  в  ручье  полоскал  рубашку,  Бернард
пробурчал, что внизу по течению на милю вся рыба издохнет, а это ж божьи
твари, грешно, священник оставил книгу  и  углубился  в  чащу.  Но  ушел
недалеко, я увидел над зеленью кустов  седые  пряди  с  розовой  плешью,
потом вроде бы совсем рядом качнулось нечто серо-коричневое.
   Два оленя внимательно рассматривали священника.  Он  что-то  говорил,
помогая обеими дланями, будто растирал по невидимой стене тесто. Подошел
крохотный олененок, глаза большие, серьезные, с ходу  попытался  боднуть
человека в колено безрогой головой, потом заслушался.  Священник  присел
и, глядя ему в глаза,  читал  молитву,  почесывал  белое  нежное  горло.
Взрослые олени смотрели без страха.
   Я попятился, не люблю пугать зверей, у нас они и так запуганные, зато
Бернард увидел, ахнул, заорал обрадованно:
   - Патер, хватай за  рога  вон  того,  толстого!..  Совнарол  даже  не
оглянулся, а олени вздрогнули от громкого голоса,  отступили  на  шажок.
Бернард ругнулся шепотом, а громко сказал:
   - Патер, мясо кончилось!.. У  нас  только  лепешки  и  малость  сыра.
Господь не обеднеет...
   Священник ответил, не повышая голоса:
   - Изыди с такими речами!.. Не поддавайся искушению диавола!
   Олени пугливо  прядали  ушами,  но  не  уходили,  доверчиво  тыкались
бархатными  мордами.  Красиво  вырезанные  ноздри  трепетали.  Священник
встал, почесал о