крестился бы и шептал молитвы, он  всегда  знает,  что
делать, я же застыл с распахнутым ртом, провожал  ее,  заметно  обалдев,
ибо не узнать Шершелу, дочь короля, трудновато  даже  мне,  не  очень-то
присматривающемуся к чересчур уверенным в себе женщинам.
   Она медленно удалялась, пугливо отодвигаясь от каждой ветки,  как  от
хищно протянутой руки. Сказать, что она лунатик, я сейчас не решился бы,
лунатикам все по фигу, им страх неведом,  потому  и  по  карнизам  могут
ходить наравне с котами, а эта всего боится...
   Ее фигурка исчезла, и тогда я  сам  как  завороженный  пошел  за  нею
следом,  пригибаясь  и  приседая  за  кустами.   К   счастью,   она   не
оглядывалась,  ее  больше  страшило,  что  впереди.  Не  попасться   бы,
мелькнула суматошная мысль, как Хоме Бруту, на котором подобная красотка
ездила все ночь в буквальном смысле.
   Сад закончился быстро, Агиляр явно не любитель роз, дальше  невысокая
ограда из камня, вся в трещинах и с выпавшими глыбами. Мне  не  пришлось
даже перелезать, протиснулся вслед за Шершелой в щель,  разве  что  пузо
малость поцарапал.
   Холодок пробежал по коже, словно я тоже шел  голым.  Дальше  деревья,
только уже не фруктовые, между ними холмики, неприятные  такие  холмики,
слишком уж... Я нервно сглотнул, спросил себя: какого черта  прусь,  оно
мне надо, голых баб не видел, что ли, с нею ж явно что-то не в  порядке,
а в нашей жизни боишься даже тех, кто вроде бы в порядке, хрен знает что
они завтра выкинут, женщины  -  страшная  непредсказуемая  сила...  Есть
только два способа управлять женщинами, но никто их не знает.
   Я остановился, дальше не  пойду,  надо  потихоньку  возвращаться.  Но
Шершела сделала пару шагов и тоже замерла  в  неподвижности.  Перед  нею
горбился залитый лунным светом могильный  холмик,  очень  крупный,  надо
сказать. Массивная мраморная плита не  поверху,  как  принято  здесь,  а
стоймя. Свет падает с той стороны, я смутно  видел  значки  и  буквы  на
этой, теневой стороне, но прочесть не удавалось.
   Шершела  наконец  сдвинулась,  обошла  вокруг,  потом  еще  раз,  уже
увереннее. Остановилась,  руки  вскинула,  фигурка  стала  еще  изящнее,
точеная такая статуэтка из белого  мрамора.  За  ее  спиной  луна  сияла
непривычно белым светом, огромная, страшная, с недобрыми серыми  пятнами
окалины. Я как-то привык, что если луна огромная, то обязательно  желтая
или даже красная, а если белая - то мелкая. Но эта и крупная, и белая. У
меня дрогнуло сердце, а душа что-то пробормотала в оправдание  трусливое
и полезла прятаться под стельку сапога.
   Шершела начала бормотать нечто. Я сжался, по спине  заходили  волнами
мурашки. Через пару минут земля ощутимо дрогнула. Мне почудилось, что  в
глубине проснулся  и  заворочался  огромный  зверь.  Шершела  словно  бы
побледнела, ее плечи зябко передернулись, но она даже  возвысила  голос,
читала свое заклятие торжественно и гневно.
   В самой середине продолговатого  земляного  холма,  впятеро  большего
обычной  могилы,  начал  расти  холмик,  как  если  бы  наружу  старался
выбраться огромный крот. В двух шагах появился второй такой холм.  Комья
земли рассыпались, наружу поднялись две огромные руки.
   Я отступил, поспешно начал щупать рукоять молота. Каждая  рука  толще
моего бедра, а ведь руки высуну лись только до локтей,  да  и  на  таком
расстоянии друг от друга, что нетрудно прикинуть ширину  спрятанных  под
землей плеч...
   Шершела вскрикнула тонким голосом, руки угрожающе сжались в  кулачки.
Это было бы героически, если бы не так страшно. Я нянчил  молот,  сердце
колотится, как будто с горы несется камень.  Шершела  прокричала  снова,
кулаки разжались, но пальцы остались в угрожающе скрюченной позе. За  ее
спиной луна медленно уходила за тучку, на землю пала тень.
   Гигантские руки, что торчали из  могильного  холма,  сделали  попытку
выдвинуться еще,  но  Шершела  сказала  несколько  слов,  руки  застыли.
Огромные пальцы очень медленно сжались в кулаки.
   - Последний раз спрашиваю, - прокричала Шершела, -  достанешь  ли  ты
мне напиток Зухры?.. Если нет,  буду  приходить  каждую  ночь!..  Ты  не
будешь знать покоя!
   Кулаки  оставались  плотно  сжатыми.  Они  не   двигались,   но   мне
почудилось, что если бы это было в их власти, то Шершела увидела бы лишь
нехитрую комбинацию из трех пальцев. Кажется, Шершела это тоже  ощутила,
вздохнула, плечи ее опустились.
   - Ладно, - сказала она рассерженно, - возвращайся  в  свою  нору.  Но
завтра я приду!
   Голос ее был грозным, как она считала, но я уловил страх и  отчаяние.
Плечи ее опустились, она побрела  обратно,  уже  не  тугая  молния,  как
вначале, а маленькая и печальная.
   Я тащился следом, а когда между деревьев показалась  стена  замка,  я
догнал тихонько:
   - Чудесная ночь, не правда ли?
   Она  подпрыгнула,  обернулась  в  ужасе.  Я   улыбнулся   как   можно
дружелюбнее, развел руками, показывая пустые ладони.
   - Леди Шершела, это я, ваш гость. А утром я уеду. И ничего не  увижу,
как и щас ничего не зрел обоими глазами.
   Она вздрагивала в страхе,  зубы  лязгали,  нижняя  челюсть  тряслась.
Сразу вспомнила, что нагая, безуспешно закрывала грудь обеими руками.
   - Как вы... как вы могли?
   - Да все просто, - ответил я. - А что это за напиток Зухры?..  Вечная
молодость? Бессмертие?.. Красота?
   Она тряхнула головой, в глазах все еще был страх, но она  выпрямилась
и сказала с остатками гордости:
   - Это не ваше дело. Если не знаете, что такое напиток Зухры... то вам
и знать не стоит. Вы что-то от меня хотите?
   - Только ответ, - сказал я. - Но если мой вопрос чем-то неприятен, то
не отвечайте. А я умолкаю.
   Мы прошли еще чуть, она избегала  моего  взгляда,  а  когда  достигли
замка, нагнулась  легко,  на  худой  спине  ясно  проступил  хребетик  с
множеством позвонков, вытащила из кустов широкий длинный плащ. Я взял из
ее рук, подержал, чтобы она  воткнула  свои  тонкие  руки  в  просторные
рукава. Она молча и даже с некоторой надменностью  приняла  эту  услугу,
хотя, похоже, ей это в диковинку.
   - Прощайте, - сказала  она  уже  мягче.  -  Надеюсь,  вы  не  станете
рассказывать, что видели.
   - Да никогда в жизни, -  ответил  я  искренне.  -  Мало  ли  я  чудес
видел!.. Но молчу же.
   - Прощайте, - повторила она. Через  пару  шагов  в  стене  показалась
незаметная металлическая, дверь. Шершела толкнула ее,  дверь  отворилась
бесшумно. Я заметил на петлях блестящие капли  масла.  На  прощание  она
ухитрилась выдавить в мою сторону слабую улыбку. Я растянул рот до ушей,
мол, все в порядке.
   Могучий храп услышал еще в коридоре, а когда  распахнул  дверь,  меня
едва не отшвырнуло звуковым ударом. Я кое-как вломился в  комнату,  даже
разделся, но перед тем как лечь, пнул ногой знатного вельможу  и  в  его
лице десяток именитых предков, посоветовал строго:
   - Сэр Гендельсон, вы храпите. А в раскрытый рот заползут змеи,  жабы,
тритоны,  протеи  и  анаконды,  где  и   разведут   потомство.   Советую
перевернуться на бок.
   Глаза его от ужаса выпучились,  он  перевернулся  не  то  что  набок,
вообще уткнулся рылом в подушку. Я некоторое время лежал сам на спине, в
окне начало светлеть. Черт, уже рассвет...
   С этой мыслью я  заснул,  снова  привиделась  та  самая  лесная  фея,
проснулся сразу же, в груди кольнула вина  перед  Лавинией,  и  напрасно
твердил  себе,  что  человек  над  снами  не  волен,  но  чувство  стыда
оставалось долго. Гендельсон снова перевернулся на спину  и  начал  было
храпеть, но я растолкал безжалостно.
   - Сэр Гендельсон, труба зовет!
   Он распахнул глаза:
   - Труба?
   - Не слышите?
   Он привстал, сел.
   - Где труба?
   Я поднял палец кверху.
   - Не слышите? - спросил я строго. - Там, наверху?.. Оттуда же трубят,
даже я слышу!
   Он подхватился, глаза круглые.
   - У вас видение?..  О,  это  послание  небес...  Знамение!  Как  есть
знамение!
   - Седлайте коней, - посоветовал я. - Видите, даже небеса нас торопят.
А им сверху виднее, где  войска  Карла.  Может  быть,  если  они  где-то
застрянут, мы еще успеем?

ЧАСТЬ II

Глава 18

   Коней оседлали без нас: знали, что уезжаем. Меня даже  удивило  такое
всеобщее знание и такая заботливость, чтобы мы уехали как можно  раньше.
Когда вышли во двор, там суетилось с десяток челядинцев, наполняли  наши
седельные сумы провизией.
   Шершела сидела у парапета - ладони на  каменных  перилах,  подбородок
опустила на руки. Взгляд  ее  был  задумчивым  и  мечтательным.  На  той
стороне ее взгляда проплывали, послушные ее воле, далекие  леса,  холмы,
едва видные отсюда домики и аккуратно расчерченные квадратики полей.
   Она пытливо посмотрела на меня, но я ответил  взглядом  девственника,
который даже не догадывается, что она  может  хоть  когда-то  сбрасывать
одежду. И что занимается черной-пречерной магией.
   Мы взобрались на седла, я подобрал поводья. Шершела наконец соскочила
с парапета, Гендельсон снял шлем и,  держа  его  на  локте  левой  руки,
галантно поклонился.
   - Леди Шершела...
   - Сэр Гендельсон, - ответила она голосом королевской дочки, - я желаю
вам и вашему спутнику доброй дороги и славных подвигов!
   Он довольно улыбнулся, что она замечает только его, а в  мое  сторону
даже не смотрит, но она сказала мне негромко:
   - А вам, сэр Ричард, я желаю, - чтобы вам не приходилось искать зелье
Зухры.
   Я не удержался:
   - А что это?
   Она снова смолчала. Ответил с довольным смешком Гендельсон:
   - По легендам, Зухра,  отчаявшись  завоевать  любовь  Тахира,  сумела
составить такое вино, что всякий, кто его отведает, влюбляется  в  того,
кто его поднесет.
   Она смолчала снова, а я спросил:
   - А что, получилось?  Я  уверен,  что  обязательно  какая-то  гадость
случится. Либо кто-нибудь толкнет под локоть и собака все  выпьет,  либо
еще что-нибудь...
   - Неважно,  -  сказал  Гендельсон  жирным  голосом.  -  Главное,  что
лекарство от неразделенной любви существует...
   - А любовь может быть только неразделенной, - возразил я  ему  просто
автоматически, ненавижу этот жирный бархатный голос. Слышал бы  он  свой
храп. - Если она разделена, должно быть изменено ее имя.
   Я поклонился Шершеле, ворота перед нами распахнули, там зеленый мир и
прямая  хорошо  утоптанная  дорога.  Копыта  застучали  часто  и  четко,
застоявшиеся  кони  пошли  хорошей  бодрой  рысью.  Некоторое  время   я
чувствовал  между  лопаток  недоумевающий  взгляд  Шершелы.  Кажется,  я
нечаянно сморозил что-то глубокомысленное, но сам  пока  не  пойму,  что
именно. Мудрости потому и считаются мудростями, что все,  как  червяк  в
тумане, вроде бы есть, а смысл ускользает.
   Одно ясно, бедная дочь короля явно отчаянно нуждается в этом  напитке
Зухры, если сама вынуждена голой бегать за ним на кладбище.
   Дождя, как я помню, ночью не было, но на траве такая  обильная  роса,
словно оставшиеся после ливня капли. Воздух чист  и  пронзительно  свеж.
Кони прут хорошо, самим нравится быстрый  бег,  Гендельсон  удивил  меня
поднятым забралом. Он сам, видимо, не просто трусил, но и считал себя  в
наглухо застегнутых доспехах  и  в  шлеме  с  опущенным  забралом  более
мужественным и красивым. Возможно,  раньше  он  просто  больше  старался
произвести на меня впечатление.
   Мы двигались по тропкам, если они шли на Юг. Когда дорогу  преграждал
лес и вставала проблема - объезжать  или  бросать  коней  и  пробираться
пешком, все же  находили  звериные  тропки,  пробирались  по  косогорам,
помогали коням перебираться через завалы. Лес когда-то да кончался, и мы
мчались на конях вольно и быстро.
   Эти края выглядели более населенными, чем те северные,  откуда  везли
мощи Тертуллиана. Из  леса  мы  наблюдали  распаханные  поля,  на  лугах
паслись тучные стада. На прудах и озерах  под  охраной  детишек  плавали
несметные стаи гусей и уток.  Несколько  раз  мы  слышали  впереди  стук
топоров, видели падающие деревья.
   Гендельсон дуром  пер  прямо,  я  заставлял  его  пятиться,  обходить
опасные места. Гендельсон пыжился, он-де не трус, а если будем  обходить
каждого сопливого простолюдина, то к Кернелю придем только к  зиме.  Мои
челюсти сжимались, как и кулаки.  Похоже,  Гендельсон  понимал  по  моим
глазам, что еще слово, и он проглотит эти слова вместе с зубами.
   Нам и так везло, это я понимал,  все-таки  идем  по  землям,  занятым
противником. Идем, не скрываясь. Гендельсону  не  хватает  ума  молчать.
Даже Агиляр, если на то пошло, противник. На его землях мы не  встретили
церкви, при нем нет ни духовника, ни монаха-летописца, во всем  замке  -
ни  одного  человека  в  черной  сутане.  А  вот  мага  я  встречал,  но
Гендельсону говорить об этом не стоит. Возможно, Агиляр  уже  сообщил...
или маг по его указанию сообщил императору Карлу о  двух  подозрительных
рыцарях...
   Сейчас мы по широкой дуге, прячась  за  деревьями,  миновали  крупное
село. Гендельсон бурчал, я с облегчением вздохнул, когда  село  осталось
позади, конские копыта застучали по старой дороге,  где,  похоже,  давно
никто не ездит...
   - Ведьма! - вскрикнул Гендельсон.
   Далеко впереди холм, на холме высокий черный столб, а на  заостренной
вершине столба что-то  вроде  конского  черепа.  Под  столбом  крохотная
скорчившаяся - фигурка. Я напряг зрение - да это женщина. И, конечно же,
как здесь говорят, обнаженная... То есть голая.
   - Ну у тебя и глаза! - сказал я с завистью. - В снайперы бы.
   - При чем тут глаза, - возразил он, не поняв, кем я  его  обозвал.  -
Видно же, что это ведьму вывели за пределы града и приковали...
   - Даже приковали?
   Кони шли рысью, я перевел в  галоп,  потом  снова  на  рысь.  Женщина
обернулась на стук копыт. Да, обнаженная - ни  браслетов,  ни  ожерелья,
что у них тоже за одежду,  тело  нежное,  развитое,  сочное,  хотя  явно
молода, очень молода, видно по безукоризненной коже. На шее  блестит  на
солнце широкий металлический ошейник, а другим концом  цепь  крепится  к
столбу.
   Гендельсон сразу же вытащил крест и стал громко молиться за  спасение
заблудшей души, за милость к ней господа. Я  соскочил,  занемевшие  ноги
подогнулись. Я невольно ухватился за седло. Конь  презрительно  фыркнул.
Женщина наблюдала за нами испуганными глазами. Она не поднялась,  только
изогнулась в нашу сторону. Крупные тяжелые груди смотрели прямо на  нас,
я видел по идеальной форме, что еще  никто  не  мял  их  в  безжалостных
объятиях.
   - Не бойся нас, - сказал я  успокаивающе.  -  Сейчас  посмотрим,  что
можно сделать... Она прошептала торопливо:
   - Помогите мне, убейте!..
   - Что же это за помощь? - удивился я.
   - Он же меня сожрет живой, - вскрикнула она тонким детским  голоском.
- Он меня будет сеть... отрывать руки... ноги...
   Слезы брызнули двумя прозрачными струйками. Теперь я видел,  что  это
только  испуганный  ребенок,  уже  созревший,  но  еще   ребенок.   Цепь
показалась чересчур тяжелой, на  такую  швартовать  бы  крейсера,  а  не
испуганных женщин.
   Гендельсон повернул ко мне голову, не опуская сложенных у груди рук.
   - Сэр Ричард, уж не собираетесь ли освобождать ведьму?
   - На ней не написано, что ведьма, - огрызнулся я. - К тому же, думаю,
перепуганные  жители  просто  откупаются  от   какого-то   зверя.   Явно
девственница, а это самый расходный материал... Используются только раз,
да и то для жертвоприношений.
   - Для жертвоприношений? - воскликнул он. -  Так  это  же  сатанинское
действо? Гнусное язычество! Идолопоклонство!
   - Во-во, - сказал я, - потому и надо...
   Я не договорил, в небе показался крупный дракон. Он быстро  снижался,
мы видели странно загнутые  крылья,  как  изломанные,  блестящие  когти,
огромную пасть. Я отбросил меч и торопливо  сорвал  с  пояса  молот,  но
швырнуть не успел. Дракон пошел над самой землей, выставил лапы, изогнул
крылья, их надуло, как паруса. Его несло по земле к  нам,  как  песчаные
сани.
   - Ну что, сэр Гендельсон, - спросил я, - как поступим?
   Сказал и устыдился, ибо эта каракатица сползла с коня и, обнажив меч,
встала перед  женщиной,  загораживая  ее  своим  сочным  телом,  правда,
упакованным в железную скорлупу..
   - Если это ведьма, - сказал он жирным  и  одновременно  твердым,  как
сало на морозе, голосом, - то ее  должна  судить  святая  инквизиция.  И
предать милосердной смерти... без пролития крови. Но если  ее  поставили
сюда, чтобы насытить исчадия ада...
   - Тихо, - прервал я. - Лучше, сэр Гендельсон, отойдите во-о-он туда.
   - Зачем? - спросил он подозрительно.
   - Затем, - гаркнул я, - что из-за  тебя,  дурака,  дракон  и  женщину
сомнет!.. А она отстраниться почему-то не сумеет!
   Он поспешно отбежал, очень вовремя, ибо дракон уже выполз на  холм  и
спешил к  добыче.  Выпуклые  немигающие  глаза  уставились  на  женщину.
Ужасающая пасть распахнулась, обнажив по три ряда острых зубов.  Женщина
в страхе закричала.
   Чудовище не успело закрыть пасть, молот влетел вовнутрь, тут же пасть
захлопнулась, будто ящерица  поймала  муху.  Я  замер,  но  опомнился  и
выхватил меч, дракон полз в мою сторону. Гендельсон воинственно закричал
и побежал с  поднятым  мечом  прямо  на  дракона.  Дракон  все  замедлял
движение, передние лапы начали  подгибаться.  На  шее  вздулся  волдырь,
разросся, лопнул. Молот понесся  в  мою  сторону,  облепленный  какой-то
дрянью, уже и не молот, а половая тряпка.  Я  выставил  ладонь,  по  ней
ударило  как  местным  наркозом  по  интимному  месту  липкой  от  слизи
рукоятью. Ладонь и пальцы защипало. Гендельсон дико орал  и  старательно
рубил дракона по голове. Глаза дракона угасли. Он сделал слабое движение
поймать меч скачущего перед ним человечка, промахнулся.
   Передние лапы подломились, дракон  ткнулся  мордой  в  землю.  Задние
лапы, до которых еще не дошел сигнал о смерти мозга, сделали пару шагов.
Спина чудовища выгнулась горбом, костяные  щитки  на  ней  затрещали,  а
гребень распетушился, как веер.
   Он постоял так, как червяк-палочник, Гендельсон  наконец  устал  бить
железкой по голове, а дракона зашатало, словно не мог выбрать, на  какой
бок падать мягче. Я сорвал пучок травы, надо же почистить рукоять...
   Внезапно дракона качнуло вперед. Я уже потом  понял,  что  он  просто
падал, падал, как рушится башенный  кран.  Я  с  воплем  швырнул  молот,
отпрыгнул  в  сторону.  Меня  ударило  жестким,   тяжелым,   отшвырнуло,
покатило. По дороге саданулся мордой  о  камень,  губы  обожгло.  Провел
языком, там горячее и соленое. За спиной грохот,  рев,  земля  пару  раз
вздрогнула. Дракон колотился по  земле,  как  курица,  которой  отрубили
голову.
   Голова чудовища в самом деле разворочена, в затылке огромная дыра.  Я
поднялся с молотом в руке,  не  знаю,  как  и  удержал  такую  скользкую
рукоять. На ней с полпуда слизи, что, наверное, мозги или ганглии,  если
дракон не принадлежит  к  хордовым.  Крылатый  земноводный  в  последней
судороге так трепыхнул  совсем  не  куриными  крыльями,  что  меня,  как
дистрофика, едва не унесло ветром в сторону Кернеля.
   Девушка уже перестала визжать, и хотя рот открыт, но  уже  в  великом
изумлении. Она задергалась, перехватив мой взгляд, закричала:
   - Сэр рыцарь, сэр рыцарь!.. Второй господин, что такой храбрый...  он
там, под этим чудищем!
   - Может, там его  и  оставить?  -  пробормотал  я.  Ноги  Гендельсона
торчали с другой стороны. Я постучал рукоятью  молота  по  его  коленной
чашечке, прислушался. Нога слабо дернулась.
   - Сэр Гендельсон, - позваля. - Вы как насчет того, чтобы вылезти? Нам
надо ехать.
   Нога снова слабо дернулась. Я  опять  постучал,  сперва  по  чашечке,
потом по колену, отряхивая комья слизи, потом тщательно вытер рукоять  о
край роскошнейшего плаща. Перехватил поудобнее, вытер и железо.
   Из-под дракона раздался придушенный голос:
   - Сэр Ричард... помогите... мне выбраться...
   - Но как? - осведомился я.
   - Не знаю... придумайте...
   - Вытащить вас не могу, -