.  До
меня даже донесся чей-то нервный голос скороговоркой:
   - Но как это... не нужны знания? Если ему не нужны женщины, не  нужно
золото, не нужна власть, то ему нужны знания! Другого быть не может.
   - Во многом знании, - сказал я  слабо,  -  много  горя.  Веет  ветер,
веет... словом, потом на круги своя.
   Наступило озадаченное молчание. От того, что я перепутал  слова,  моя
сентенция мне самому показалась мудрой и многозначительной.
   В тишине раздался незнакомый голос:
   - А вот тебе твой король!
   Шарлегайл в своей спальне выглядел еще старше, чем  в  тронном  зале.
Там он старался держаться прямо, орлинил взор, а здесь горбится, животик
ого-го какой животик, корсет носит, что ли, или же шарфом подтягивает...
Ага, раздевается, даже рубашку  снял.  Волосы  на  груди  уже  седые,  а
дряблые грудные мышцы обвисли, как у женщины. Животик  как  будто  арбуз
засунул  под  кожу,  аж  лоснится...  Лезет  под   одеяло,   изображение
сместилось, с другой стороны под одеяло юркнула Шартреза. Черные  волосы
распустила, красивой волной раскинулись по огромной подушке...
   Что хотят показать, непонятно... Что у короля  Шарлегайла  -  дряблые
мускулы? Или что не может ничего сделать с женой, прекрасной  Шартрезой,
вот усиленно акцентируют мое внимание  на  ее  настойчивых  усилиях  ему
помочь... Идиоты, не замечают глубокую нежность и любовь  в  ее  глазах,
как есть идиоты. Не понимают, что даже если она помешана на сексе, а это
не так, я ее видел и, надеюсь, понял,  то  она  с  легкостью  решит  эту
проблему,  если  знает,  где  у  нее  на  теле  эрогенные  зоны.   Такие
чувствительные женщины испытывают оргазм  только  от  ласкового  взгляда
мужчины, от его любящего голоса, прикосновения его рук, губ, его  тела..
Нет, в самом деле идиоты. Показывать такое и надеяться, что из-за  этого
я буду о короле думать  хуже?  Даже  отвернусь  от  него?  Еще  покажите
королевскую особь в туалете!.. Я сам, сидя на унитазе,  тужусь,  кряхчу,
ковыряюсь в носу и чешу между большими пальцами ног ведь меня  никто  не
видит, а заняться чем-то приятным надо. И ничего, вовсе себя  не  считаю
самым распоследним засранцем. И мои друзья не считают.
   Так и есть, в самом деле возникла картинка королевской  сральни!  Вот
Шарлегайл развязывает пояс, заменяющий у него ремень... Я  не  выдержал,
хихикнул. Изображение застыло, подергалось, медленно  растаяло.  Похоже,
мои   киношники   сообразили,   что   такая    киноколлекция    шедевров
дискредитирует в моих глазах не короля, а тех, кто такое хранит у  себя,
да еще и показывает другим.
   Видения истончились, серый  занавес  растаял  без  следа.  Зал  виден
четко, я снова полулежу в том же кресле. Железные скобы  охватывают  мои
ноги и руки, но шея свободна. Воздух теплый,  насыщенный  запахами  еды,
кислого вина, крепкого пота, неумело забитого душистыми  маслами,  из-за
чего запах немытых тел стал насыщеннее,  тяжелее,  влезает  в  ноздри  и
обволакивает там носоглотку, не давая ощутить другие запахи.
   Зал стал еще ярче, в дополнение  к  факелам  зажгли  светильники.  За
дальними столами веселится народ, очень яркий, просто картинно яркий,  а
за ближайшим ко мне столом всего трое - двое мужчин и женщина.  Беседуют
друг с другом, все трое сдвинули головы настолько  заинтересованно,  что
почти соприкасаются лбами.  Слуга  с  каменной  мордой  держится  сзади,
заученными движениями подливает вино в высокие изящные кубки из серебра.
   Я услышал за своей спиной тонкий мужской голос:
   - Он очнулся, ваша светлость!
   Двое  из  разговаривающих  мужчин  подняли  головы.  Одного  я  сразу
определил, как ?его светлость?, сильное и волевое лицо, здесь ведь  мир,
где титулы чаще всего достаются сильным и жестоким, а  не  переходят  по
наследству от одного ничтожества к другому. Вот второй,  но  этот  имеет
право на титул, то явно заработанный предками... Хотя резню и сражения с
натяжкой можно назвать работой или менеджментом.
   Мужчина, которого назвали светлостью, выбрался из-за  стола,  за  ним
тут же угодливо понесли легкое кресло. Он сел передо мной в трех  шагах,
в отставленную руку ему вложили бокал с вином. Именно бокал, а не  кубок
из металла, пусть даже из золота, как в Зорре и других  королевствах,  в
которых я побывал. Бокал из тонкого стекла, стекло бесцветное,  так  что
вся красота темно-красного вина видна полностью.
   Мужчина рассматривал меня с любопытством. У него было  крупное  лицо,
угловатое, не лишенное грубой мужской  привлекательности.  Глаза  умные,
насмешливые.
   - Я герцог Арлингский, - назвался он. - Полновластный владетель  этих
земель... и не только этих. А ты - тот самый загадочный воин, что  сумел
заставить о себе говорить. Твой молот, кстати, так и не могли взять.  Он
покалечил моих лучших воинов, я  велел  его  просто  засыпать  землей  и
завалить камнями. А меч... меч плоховат!  Может  быть,  в  нем  какие-то
скрытые возможности? Во всяком случае, двое  моих  контов  из-за  твоего
меча чуть не подрались... Пришлось отдать третьему, чтоб никому не  было
обидно.
   Он умолк, ждал ответа. Я молчал, он отхлебнул вина, посмотрел  сквозь
бокал на дальний светильник, явно намекая, что ему спешить некуда.
   - Разумно, - буркнул я. Он вскинул бровь.
   - Вы находите? Впрочем, я сам тоже считаю себя умным. Или  достаточно
умным. А как вы находите свое положение?
   Я попытался пожать  плечами,  получилось,  хотя  под  левой  лопаткой
кольнуло. На груди лопнула корочка  крови,  проступила  бледно-оранжевая
жидкость. Странно, самая глубокая рана, как я помнил, была в плече,  где
засела стрела... Впрочем, плечо онемело, я его не чувствую.
   - Бывало и хуже.
   Он вскинул другую бровь.
   - В самом деле? Простите мое удивление. Вы не производите впечатления
воина. У вас нет шрамов руки ваши по-королевски  нежны,  на  ладонях  ни
следа от мозолей, а это просто немыслимо... Не  только  у  крестьян  или
рыцарей, даже у королей - твердые, как копыта, мозоли! Даже у  магов  от
их вечного растирания целебных корешков... Что вы за человек,  сэр  Дик?
Мой верховный маг в унынии, ведь все его изысканные и  могучие  соблазны
на вас не оказали никакого действия! Что у вас за запросы?
   Я покосился на металлические зажимы на запястьях.
   - Чтобы это спросить, не обязательно заковывать меня вот так.
   - Что вы, что вы, -  сказал  он  с  веселым  оживлением.  -  Вы  себя
недооцениваете!  Вас  заковали...  во-первых,  потому,  что  боятся,   а
во-вторых, вас отсюда не выпустят живым, разве что...
   - Ну-ну, - сказал я, - что у вас в рукаве?
   Он засмеялся:
   - Ага, заинтересовались? Еще бы!.. Словом, вы привлекли внимание, сэр
Ричард. Известно, что вы общались с гномами  и  эльфами,  что  строжайше
запрещено церковью... кстати, в церковь вы тоже не  ходите,  известно  и
то, что вы одобряете ломку сословных  делений.  Но  в  то  же  время  вы
отвергли руку противников церкви, а это, знаете ли... В  этом  мире  так
нельзя. Вы либо на стороне Бога, либо на стороне Дьявола.  Ваше  желание
идти посредине - это уже вызов. Это оскорбление  воюющим  сторонам!  Это
выглядит как трусость: мол, вы воюйте, а я подберу трофеи.
   - Еще в мародеры меня запишите, - сказал я грубо. -  А  не  подумали,
что мне по фигу ваши мелочные разборки?
   Он присвистнул.
   - Борьба Сатаны с Богом - это мелкая разборка?  Ну  и  масштабы,  сэр
Ричард! Да только за подобную гордыню вас церковники превратят в  пепел,
да и тот развеют над морем! Отплывут подальше на корабле, чтоб над самой
серединой моря, и развеют. Это же надо такое брякнуть... Ладно, не  буду
вдаваться в детали. Вы  уже  поняли,  что  на  попытку  сопротивления  и
церковь, и мы реагируем абсолютно одинаково.  Несогласных  -  сокрушить!
Согласных - вести к счастью! Сейчас вам предлагается нехитрый выбор.  Вы
должны принести присягу верности нашему Верховному Сюзерену. Имя его вам
известно. Всего лишь принести присягу. Вам  это  сделать  совсем  легко,
ибо, насколько мы знаем,  с  Богом  вы  не  в  ладах.  У  вас  даже  нет
ангела-хранителя, что просто... просто немыслимо!..  Ведь  даже  у  нас,
слуг Сатаны, и то у каждого есть. И они с нами до самого последнего часа
нашей жизни. И даже в момент смерти они все еще пытаются  нас  ?спасти?,
ха-ха, а потом над трупом вступают в борьбу с духом ада, все еще надеясь
нас вызволить, не дать... А вот вы, сэр Ричард, вы просто... я  даже  не
представляю, кто вы. Говорят, что вы - Антихрист! Верно? Ну скажите же!
   Я покачал головой.
   - Вы произнесли слово ?выбор?. Пусть даже нехитрый. А какова антитеза
присяге вашему повелителю?
   Герцог развел руками.
   - Я человек очень мягкий и чувствительный, мне бы не  хотелось  этого
даже говорить.
   - Понятно, - опять кивнул я. - Смерть настолько дикая и страшная, что
ни словом сказать, ни пером описать.
   Он добавил тихо:
   - Но сперва пытки... Такие пытки, до которых в Церковном  мире  Зорра
никогда не додумаются.  Там  всего  лишь  дыбы,  костоломы,  раскаленное
железо да прочие  грубости.  Жертва  теряет  много  крови,  а  с  нею  и
чувствительность к боли. А у нас вы испытаете настоящие муки... А  потом
все равно умрете. Таков мир, сэр Ричард! Кто не с нами, тот против нас.
   - Если враг не сдается, - сказал я, - его уничтожают.
   Он воскликнул:
   - Золотые слова! Кто это сказал?
   - О, - сказал я,  -  у  меня  таких  сокровищ  много.  Как  и  старых
анекдотов. Для вас они самый свежак...
   Его взгляд скользнул поверх моей  головы.  Кто-то  подошел  сзади,  я
чувствовал,  как  грубые  сильные  пальцы  ухватили  за  спинку  кресла,
прищемив мне кожу.  Кресло  качнуло,  щелкнуло,  я  ощутил,  что  спинка
исчезла. Послышался грохот, кто-то театрально отшвырнул ее в сторону.
   Король сказал почти ласково:
   - Горанг, приступай.
   Мою спину ожег острый удар. Я содрогнулся от боли и  унижения,  кровь
бросилась мне в лицо. Уши запылали, словно  к  ним  поднесли  факелы.  В
воздухе послышался свист бича. Второй удар рассек кожу, я  почувствовал,
как потекли теплые капли крови. Боль была  неожиданно  острой,  но  хуже
того - унизительной, оскорбительной.
   Герцог смотрел с холодным любопытством.
   - Это же пустяк, - сказал он почти благожелательно, - это же не пытки
вовсе! А пытки - это боль. Это настоящая боль...
   - Не знаю, - прохрипел я пересохшим ртом.
   - Что не знаешь?
   - Не знаю, - ответил я честно, - смогу ли  терпеть  боль.  Раньше  не
приходилось.
   Они  переглянулись.  Мне  показалось,  что  в  глазах   черноголового
промелькнуло удивление, а белоглазый пренебрежительно рассмеялся.
   - Это уже что-то, - заявил он. - А то попадаются герои, что  уверяют,
будто им наплевать на любые пытки! А на  первой  же  ломаются,  начинают
молить о  пощаде.  Так  что,  может  быть,  сразу  встанете  на  колени?
Попросите милосердия... ха-ха! и хотя наши боги не милосердны, но все же
хоть какой-то шанс, верно?
   - Верно, - признал я. - Но я все же попробую терпеть.
   - Ого!
   - Сколько смогу, - добавил я.
   - Это не продлится долго, - пообещал он.
   Он сам зажал мне руки в тиски.  Я  увидел,  как  он  подносит  тонкую
длинную иглу, инстинктивно сжал пальцы в кулак. Он  расхохотался,  грубо
схватил за кисть, заставил разжать пальцы, прижал ладонь к поверхности и
с силой загнал иглу под ноготь.
   Боль была  ослепляющая,  я  закричал,  срывая  голос.  Перед  глазами
запрыгали огненные линии, запылало все тело.
   Герцог сказал с пренебрежением:
   - Да, со стойкостью у вас слабовато. Тут был на прошлой  неделе  один
герой... Три дня под самыми жестокими пытками улыбался  и  пел  походную
песнь своего рода! В самом деле крепкий... Ну а вы  не  продержитесь  до
вечера.
   До вечера я  охрип  от  крика,  а  к  полночи  сорвал  голос.  Палачи
сменялись. Иглы загнали уже под все пальцы, а когда они  распухли,  иглы
выдернули, пригодятся для другой жертвы, а мне пальцы просто  раздробили
молотком. Я терял сознание с трудом, мне хотелось  умереть,  но  умереть
было невозможно, а в те редкие минуты, когда наступало  черное  забытье,
меня либо поливали холодной водой, либо совали под нос едкую гадость.  В
голове сразу все прояснялось, а боль становилась ощутимее.
   Утром герцог явился свеженький, выспавшийся. Посмотрел с сочувствием,
переговорил с палачами, ему подали стул, он уселся со вкусом, тут же  на
столике придвинули кувшин и стеклянный фужер. Один из  палачей  довольно
умело наполнил, герцог отпил, пошлепал губами.
   - Хорошо, - сказал он, - с утра почему-то понимаю только кислое вино.
А вот  к  вечеру  идет  и  сладкое...  Странно,  да?  Впрочем,  вам  это
неинтересно. Так что вы хотите сказать?
   Я пытался сказать, что я о нем думаю, но из горла  вырывались  только
хрипы. Он наклонился ближе, чтобы расслышать.  Я  плюнул  ему  в  морду,
прохрипел:
   - Я сам тебя убью, сволочь...
   Он отшатнулся, глаза его выпучились.  Кровавый  плевок  попал  ему  в
глаз, залепил глазную впадину и пополз вниз по щеке. Палачи  застыли,  у
одного даже выпали из руки раскаленные  клещи.  Герцог  наконец  вытащил
дрожащими руками платок, вытер  как  можно  тщательнее  лицо.  Губы  его
тряслись, лицо побелело.
   - Нет, - сказал он  ненавидяще.  -  Нет,  я  не  убью  тебя,  как  ты
надеешься... Ты будешь умирать долго...
   Один из палачей что-то шепнул ему на ухо. Герцог  поморщился,  взгляд
его метнулся в мою сторону. Он покачал головой, палач повторил умоляющим
голосом. Я услышал:
   - ... перекос... необходимость...
   Герцог зло посмотрел на него, на меня, выдавил люто:
   - В последний раз спрашиваю: принесешь присягу моему Повелителю?
   - Я убью тебя, сволочь, - повторил я сипло. Он покачал головой.
   - Да, я недооценил  тебя...  Здоровяки  ломаются  быстрее.  Даже  тот
герой, что три дня улыбался и пел песни, на четвертый  день  сломался  и
принес присягу. А ведь он в самом деле был почти нечувствителен к  боли!
А ты чувствуешь, еще как чувствуешь... Вопишь так,  что  все  мои  гости
сходят с ума от восторга.  И  все-таки  держишься...  Какая-то  защитная
магия?
   - Да, - прохрипел я.
   Он наклонился ко мне, но тут же, вспомнив о плевке, отпрянул в  таком
испуге, что  едва  не  свалился  с  кресла.  Палачи  переглянулись.  Мне
почудилось, что от одного донесся смешок.

Глава 26

   Боль всплыла из глубины сознания, я ощутил ее и понял, что  еще  жив.
Все тело горело, как  в  огне.  Я  поднял  тяжелые  веки,  одним  глазом
смотрел, как через смятое молотом забрало, а другим видел только розовую
слегка просвечивающую мякоть опухоли.
   Я вишу на столбе, привязанный за  руки  толстой  измазанной  в  крови
веревкой. В зале вяло переговариваются пятеро богато одетых мужчин. Нет,
четверо,  пятой  оказалась  женщина,  с  холодным,  высокомерным  лицом,
брезгливая, с красиво очерченными, но чересчур тонкими губами.
   - Ты оказался крепче, - обронила она холодно, - чем эти предполагали.
Я всегда утверждала, что мужчины -  грубые  существа.  Ты  это  доказал,
когда тебя не сломила тонкая, изысканная боль.  Но,  возможно,  на  тебя
лучше подействует простая боль? Более понятная! Сейчас  тебе  отрубят...
нет, оторвут уши,  вырвут  язык,  глаза...  нет,  сперва  отрубят  руки,
ноги... не сразу, а начиная со ступни...
   Она остановилась, глаза ее пытливо исследовали мое распухшее лицо.  Я
молчал, ибо я и тогда не мог сказать заранее, что выдержу  пытки.  Я  не
выношу боли, я буду орать и дергаться, как  уже  орал  и  дергался,  но,
чтобы я сказал не то, что хочу сказать, надо нечто  большее,  чем  боль.
Они этого не знают. Правда, я тоже не знаю, что это за ?нечто?.
   - Ты все слышал?
   - Мыться вам надо, - прошептал  я  сипло.  -  От  вас  плохо  пахнет,
миледи...
   Она отшатнулась, по бледному лицу пошли красные пятна.  По  ее  знаку
подошел палач. Я взглянул на его жуткую рожу, содрогнулся и отвел голову
в сторону. Он тут же с силой ударил меня в живот.
   - Смотри на меня, тварь!
   - Да, - ответил я, - ты  ведь  красивше,  чем  твоя  хозяйка...  Хотя
пахнете одинаково.
   Палач  кивнул,  для   него   это   комплимент,   начал   раскладывать
инструменты. Щипцы и клещи опустил в горящий горн на  угли,  разворошил,
оттуда стрельнуло, с искрами, пошла волна жара.
   Ко мне  подошел  герцог,  уставился  снизу  вверх  холодными  рыбьими
глазами. Лицо было бледным, а в глазах мелькала трусливая неуверенность.
Трусливая и какая-то загнанная, словно это я его пытал и в конце  концов
заставил сломаться.
   - Скажи, - спросил он зло, - из-за чего это все?
   - Что...
   - Терпишь все из-за чего?
   Я прошептал:
   - Не знаю....
   - Тогда... - он длинно и грязно выругался, - зачем это все?
   - Не знаю, - ответил  я  еще  тише.  -  Захотелось,  чтоб  было...  А
насколько сильно захотелось, теперь даже я вижу...
   - Идиот! - заорал он. - Нет ничего на свете такого, из-за чего  стоит
терпеть! Нет! Нет!
   - Теперь есть, - прошептал я.
   На какое время я провалился в  забытье  или  не  проваливался,  но  в
помещение повеяло жаром, прежний злой голос сказал люто:
   - Все!.. Он ваш!
   И звук удаляющихся шагов. Перед  глазами  поплыло,  затем  был  серый
туман, чернота. Снова серый туман, что  сменился  оранжевым,  истончился
под жарким солнцем. Я чувствовал, что по-прежнему  вишу  на  столбе,  но
здесь я  присел  на  зеленую  траву,  где  ползают  красноспинные  божьи
коровки,  прыгают  крошечные  кузнечики,  а  деловитый   муравей   тащит
засушенную лапу богомола.
   Он присел рядом со мной на  траву.  Солнце  светило  в  лицо,  но  не
обжигало, по коже пробежали приятные мурашки.
   - А ты помнишь, - спросил он, - из-за чего все началось?
   Я подумал, спросил:
   - Из-за яблока?
   - Точно, - подтвердил он. -  Был  богатый  цветущий  сад.  Он  сказал
человеку: от всякого дерева в саду ты будешь есть, ?а от дерева познания
добра и зла не ешь?. До сих пор помню, хотя это  говорилось  не  мне,  а
тебе. Да, это я совратил, чтобы ты съел то яблоко и  стал...  человеком.
До этого ты, как коровы и остальные  звери,  был...  хе-хе!..  абсолютно
невинным. Съев яблоко, ты уподобился самому Творцу,  который,  кстати  о
птичках, сам же заявлял, что сделал тебя по  своему  образу  и  подобию.
Брехня, ?по образу и подобию? ты стал только тогда,  когда  съел  первое
яблоко. Надо бы и второе, дающее бессмертие,  но  не  успел...  услышали
голос Творца, тому вздумалось прогуляться по саду, спрятались... Дальше,
сам знаешь. Вас обоих выгнали из рая, где жили, бездельничая.  Вы  стали
пахать землю, создали земледелие, скотоводство, научились добывать руду,
построили корабли, переплыли моря и океаны,  заселили  землю...  Словом,
весь прогресс, вся цивилизация - это моих рук дело.
   - Не спорю, - прошептал я.
   - В тебе чувствуется неземная мощь, - сказал он, - но разве это  мощь
церкви?
   - Нет, - ответил я.
   - Это мощь прогресса? Цивилизации? Так ведь? Но  и  церковь,  как  ты
понимаешь, тоже создана мною. Нет, Христос, конечно, не я, но  это  я  с
ним спорил там на горе, это я соблазнял броситься  с  вершины,  испытать
своего божественного Отца... Он так и не решился. Его распяли, на  этом,
как ты понимаешь, его учение и заглохло  бы  -  в  нем  ничего  не  было
жизнеспособного...  ты  можешь  себе   представить   человека,   который
подставит левую щеку, если ему влупят по правой?  Нет,  человека  такого
представить можно, даже отыскать такого  можно,  но  возможно  ли  целое
общество, где живут по такой морали?.. То-то. Я взял все  в  свои  руки,
упорядочил, дописал нужное, истолковал уже сказанное, выстроил иерархию,
создал могущественную организацию, что теперь называется церковью...
   Я закрыл глаза, изо всех сил стиснул челюсти. Однако в мозгу блеснула
ослепительная по здравости мысль: а почему нет? Он мог... или не мог?
   Огромным усилием  взял  себя  в  руки,  вскинул  голову  и  застыл  с
закрытыми глазами,  подставив  лицо  нежимому  солнцу.