полудню увидели  далеко  впереди  телегу,  запряженную  двумя
конями. Ее сопровождали трое хорошо вооруженных мужчин, четвертый правил
телегой. Я издали увидел у него под  рукой  короткий  меч,  а  с  другой
стороны сиденья - круглый удобный щит.
   В телеге на сене, покрытом шкурами, лежал пятый.  В  глаза  бросилось
крупное бледное лицо, огромные черные усы,  перевязанная  окровавленными
повязками голова и грудь. Мужчина был настоящим великаном,  я  боялся  и
представить себе, какой он в сражении.
   Ланзерот  остановил  коня,   развернув   боком.   В   руке   арбалет,
направленный в переднего воина, ладонь левой руки на рукояти меча.
   - Кто вы? - спросил он громко. - И откуда? Передний воин  смерил  его
недружелюбным взглядом.  Второй  сплюнул  Ланзероту  под  ноги,  ответил
дерзко:
   - Не тебе спрашивать, ряженая ворона! Ланзерот даже  не  изменился  в
лице, но Бернард что-то ощутил, втиснулся между  Ланзеротом  и  воинами,
пробасил примиряюще:
   - Ребята, время нелегкое, мы все раздражены. Но если  перекреститесь,
то у нас не будет повода к вам цепляться.
   Передний воин поморщился, а второй ответил с дерзким весельем:
   - Я-то перекрещусь! А вот ты повтори за мной "богородица Дева..."
   Ланзерот  смолчал,  Бернард  перекрестился,  сказал  торжественно   и
громко:
   - Богородица Дева, радуйся...
   Он звучно и четко читал молитву, первый воин  дослушал  до  середины,
перекрестился и тоже подхватил, закончили уже вместе. Бернард кивнул  на
раненого:
   - Кого везете?
   Первый воин, измученный настолько, что едва держался в седле, ответил
слабым голосом:
   - Наш сеньор. Он дрался храбро. Первым вступил в бой, а  из  боя  его
едва вынесли.
   - Конечно, проиграли? Второй перебил первого:
   - Их переправилась через реку целая тьма. Такие твари, что не  только
свет не видывал, но и не слыхивал о таких. Но ты нам зубы не чеши. Что с
темя двумя?
   Я заметил, что третий воин и даже раненый держат  в  руках  арбалеты.
Стрелы блестят серебряными наконечниками.
   Ланзерот сказал громко:
   - Бернард, Асмер, Дик, перекреститесь. А  вы  разве  не  знаете,  что
достаточно одному прочесть молитву, чтобы у всей нечисти вблизи начались
корчи? Ладно, у нас в повозке  немного  еды,  есть  лечебные  травы.  Мы
поделимся с вами.
   Повозки сошлись боками. Принцесса и священник передали старшему воину
трихлебных каравая. Священник с требником в руках подступил к раненому.
   - Крепко ли веруешь, сын мой?
   - Отче, - простонал раненый. - Если бы не  верил  в  правоту  господа
нашего, пошел бы я с горсткой людей на такую силу?
   Священник кивнул,  в  запавших  глазах  промелькнуло  удовлетворение,
сказал с нажимом:
   - Верь и сейчас, сын мой!.. Ибо сейчас тебе вера понадобится  больше,
чем когда-либо.
   Принцесса подошла к раненому, ее  узкая  ладонь  легла  ему  на  лоб.
Бровки ее озабоченно взлетели вверх, на священника взглянула с испугом.
   - Отец, у него жар. Он держится из последних сил!
   - Настоящий воин Христа,  -  ответил  священник.  -  Да  поможет  нам
господь и все его светлые ангелы.
   Принцесса опустила ладони поверх окровавленных повязок  раненого.  Он
закрыл глаза, на губах  проступила  слабая  улыбка,  будто  из  кончиков
пальцев принцессы изливался анестезин.
   - Верь, - сказал священник настойчиво, - верь! Верь неистово! И снова
в твоих руках будет меч и встанешь ты на пути Зла...
   Он забормотал молитву на латыни. Я плохо понимал слова, рядом  рыцари
обнажили головы, тоже бормотали или хотя бы шевелили губами,  а  Рудольф
слез с коня и преклонил колени, что, по-моему, уже явный перебор.  Но  я
склонил  голову  и  тоже  шлепал  губами,  украдкой   присматриваясь   к
принцессе. Ее лицо стало строгим, отрешенным. На миг в глазах проступила
сильнейшая  боль,  руки  дрогнули.   Голос   священника   стал   громче,
настойчивее.
   Принцесса прикусила губу. Лицо стало белым, как мрамор, на чистом лбу
заблестели мелкие капельки пота. Она часто дышала. Мне  показалось,  что
она на грани  обморока.  Начал  придвигаться  в  ее  сторону,  священник
возвысил голос до крика, вскинул крест, обе руки воздеты к небу...
   Красиво, ничего не скажешь. Затем  в  наступившей  тишине  голос  его
прозвучал чересчур слабо и буднично:
   - Покажите его раны.
   Раненый уже сам,  что-то  почуяв,  с  выпученными  глазами  торопливо
срывал окровавленные тряпки, морщился, отдирал по живому.  Второй  воин,
который дерзкий, отодвинул его руки и сам осторожно снял бинты.
   Я вытянул шею. Этого гиганта вряд ли довезли бы  до  медпункта.  Даже
если там сам Пирогов делает операции, не спас бы со всем  своим  умением
первого полевого хирурга. Раны рваные, глубокие, инфекция уже закопалась
в кишки... Вернее, раны  были  рваные,  а  сейчас  на  их  месте  только
багровые вздутые шрамы, толстые, как веревки.
   Воин попытался сесть, со стоном завалился навзничь.  Ланзерот  сказал
торжественно:
   -  Благодари  ее  высочество  принцессу  Азаминду!  А  сейчас   лежи,
набирайся сил. Твои силы тоже до капли ушли на... заживление ран.
   Рудольф раньше меня успел подхватить теряющую сознание  принцессу.  С
другой стороны ее поддержал священник, вместе усадили в повозку.
   Воин смотрел на Ланзерота, на всех нас круглыми от изумления глазами.
Голос его дрогнул от ликования:
   - Друзья! Кто бы вы ни были - светлые ангелы или такие же сражалыцики
со Злом, - но отныне и навеки конт Белуни ваш вечный должник.
   Он закашлялся, затих. Бернард довольно  прогудел,  как  огромный  рой
пчел в огромном, как пещера, дупле:
   - Отоспись. Уже  завтра  сядешь  на  коня.  По  себе  знаю.  Меня  ее
высочество четыре раза, можно сказать, из когтей дьявола вырывала!
   Он захохотал, довольный. Вассалы Белуни  счастливо  хлопотали  вокруг
сеньора, смотрели благодарными глазами. Дерзкий воин  сказал  торопливо,
сразу растеряв заносчивость, теперь будь у него хвост, оббил бы себе  им
бока:
   - Вы направляетесь в самое пекло! Куда,  в  Зорр?  Я  думал,  он  уже
захвачен. Не знаю, что вас туда  несет.  Сражаться  можно  и  здесь.  Мы
видели в той стороне столбы черного дыма до самого неба. Говорят,  город
пал,  а  жители  распяты  на  дверях   собственных   домов.   Да,   хочу
предупредить, появилась нечисть, что не ме - няет облика. Сколько ее  ни
крести, рожи те же. И серебро на  нее  не  действует.  И  соль.  Бернард
сказал недоверчиво:
   - Нечисть? Может быть, просто гоблины или  тролли?  Ну,  какие-нибудь
дикие, которых не знаем.
   Конт Белуни все еще ощупывал себя, мял, проверяя сизые шрамы,  сказал
рассеянно:
   - Гоблины. Какие ж гоблины  нечисть?  Это  все  равно,  что  обозвать
нечистью оленей или медведей. А то и  вовсе  кабанов.  Нет,  благородный
сэр, то доподлинная нечисть. Добротная, новая.
   Первый воин сказал с раздраженной усталостью:
   - Какая новая? Это старую воскрешают! Ее наши деды побили, а  колдуны
нашли способ ее поднять.
   Бернард промолчал, но лицо его было  чересчур  серьезное.  Мне  стало
страшновато, ибо, судя по глазам Бернарда, деды таких зверей не знали. И
вряд ли прошли бы в эти земли, если бы эта нечисть еще там была.  Скорее
всего, ее побили намного раньше. А победители то ли  перемерли  от  кори
или свинки, то ли, как лемминги, ушли к морю и перетопли.
   В сторонке от дороги из земли торчал древний  массивный  камень.  Без
всяких знаков, до половины зарос серым, уже высохшим мхом.  Я  посмотрел
на воспрявших духом, но все равно измученных воинов, мои пальцы нащупали
на поясе молот.
   Бернард явно не понял, затем я швырнул его без всякого смысла в  этот
валун. Я сам не знал, просто поддался чувству, что сейчас это  почему-то
уместно.  Залопотал  воздух  -  это  руч-ка  молота,   вертясь,   творит
турбулентные завихрения. Грохнуло, раздался страшный  треск.  Я  ожидал,
что на камне возникнет белое звездообразное пятно, словно туда с размаха
вмазали крупным  снежком,  но  взметнулась  мелкая  каменная  крошка,  а
крупные куски унесло далеко в стороны.
   Я выставил мозолистую ладонь, хлопок, пальцы сомкнулись  на  рукояти.
На серой поверхности ни царапины от удара, в то же время видны следы  от
кузнечных молотов по  раскаленному  металлу:  древние  мастеpa  работали
грубовато  и  небрежно,  все  было  уже  привычно,  а  этот   молот   не
экспериментальный, работа шла на потоке.
   Воины смотрели, раскрыв рты. Даже конт Белуни сумел  приподняться  на
локте и тоже смотрел на меня с изумлением и недоверием.
   - Мы пройдем в Зорр! - сказал я громко. - Вот так будет  и  с  нашими
врагами. И силы Тьмы отступят-Верьте, ребята.
   Затылок сверлил, словно бурав, упорный  взгляд.  Я  оглянулся,  успел
увидеть, как священник поспешно втянул голову в повозку. Ланзерот  отдал
честь воинам, мы тронулись дальше на юг, а они  возобновили  движение  в
тыл.
   Не останавливаясь, я бросал молот во  все  встречные  камни,  валуны,
хорошо бы еще метнуть со всей дури в наковальню, но уже догадывался, что
в лучшем случае на наковальне будет вмятина,  не  разлетится  же  вдрызг
незакаленный вязкий металл, а на молоте  не  останется  даже  отметинки.
Хорошая металлургия у гномов, даже порошковую оставят далеко позади...
   Бернард ехал стремя в стремя с Рудольфом, я  слышал  его  озабоченный
голос:
   - Не  думаю,  что  это  воскрешают  уже  побитую.  С  той  знаем  как
справляться. Хуже другое...
   - Что?
   - Говорят, какой-то колдун открыл пещеры Заарота.
   - А что это?
   - Когда-то в  давние  времена,  от  которых  остались  только  слухи,
могучий колдун Заарот, а может, звался по-другому, это мы  решили  звать
Зааротом,  потому  что  на  каком-то  старом  языке  "заарот"  -  "самый
могучий"; так вот этот колдун сумел загнать или заманить в пещеру  целое
войско опасных демонов и запечатал выход заклятием. Прошли  тысячи  лет,
страхи забылись. Пару раз пытались отыскать ту пещеру и открыть ее...
   - Зачем?
   - Понятно, зачем. Каждый уверен, что демоны в  благодарность  тут  же
станут служить тому, кто их освободит! Как будто демоны могут испытывать
чувство благодарности!
   Мне от подслушанного стало не по себе. Я подъехал, спросил шепотом:
   - Думаете, кто-то сумел?..
   Рудольф смолчал, Асмер сказал язвительно:
   - Боишься, что твой молот окажется бессильным? Правильно боишься.
   Слева от дороги, всего в сотне-другой шагов от нее, по прямой  лошадь
тянула соху. За нею шел, налегая на высокие  рукояти,  худой  мужчина  в
рваной рубашке. Он горбился, старательно вел борозду, всадников  заметил
не раньше чем мы оказались прямо перед ним на дороге. Он мигом присел, а
когда выпрямился, в его руках были меч и щит.
   Бернард помахал ему, крикнул зычно:
   - Бог в помощь, добрый человек!
   Мы проехали мимо, землепашец долго провожал нас взглядом, но,  когдая
оглянулся от леса, он уже вел борозду дальше.
   - Что он так? - спросил я. - Безумству храбрых поем мы песню?
   - Боится - ответил Бернард с оттенком уважения. - Но, как видишь,  не
убежал. Храбр не тот, кто не боится, это просто дурак, а тот, кто сумеет
преодолеть страх.
   Рудольф услышал, пророкотал насмешливо:
   - Дурак и тот, кто не замечает наступления нечисти. Или  кто  думает,
что успеет уйти, собрав урожай. Здесь все-таки приволье...
   - В чем? - спросил я.
   - Нет сеньоров, - ответил Рудольф. Он посмотрел в спину Ланзерота.  -
Никто не берет налоги, никто не гоняет таскать камни для замка.  Сеньоры
убрались отсюда первыми! Так  что  тот,  кто  остался,  в  чем  то  даже
выгадал. Я имею в виду, выгадали простолюдины.
   Бернард нахмурился.
   - Рудольф, - сказал он предостерегающим тоном,  -  ты  говоришь  так,
словно оправдываешь это предательство.
   Рудольф смолчал, а я спросил:
   - Предательство? Почему предательство?
   - Никто из  нас  не  волен,  -  ответил  Бернард  твердо.  -  Человек
рождается грешным. Он обязан работать не потому, что надо  прокормиться,
вообще обязан работать! Даже если закрома полны. Обязан защищать страну,
даже если напали не на его огород, а на поле дальнего соседа. Он  обязан
подчиняться сеньору, ибо без подчинения и  порядка  любая  рать  гибнет,
любая страна рушится, любая семья гниет! Человек, который  живет  только
для себя, - предатель. Он предает  род  людской.  А  любой  предатель  -
находка для врага. Запомни, Дик:  нельзя  предавать!  Нельзя  предавать!
Предавать нельзя!
   Он говорил с таким неистовством и  убеждением,  словно  я  вот  прямо
сейчас колебался: предать или не предать Родину за бутылку пепси.
   Горы  придвинулись  настолько,  что  в  чистом   прозрачном   воздухе
различались трещины в снежных покровах,  отдельные  скалы,  черные  дыры
пещер, ибо сами горы очень старые, древние, как Карпаты или Уральские, в
сравнении с юными Гималаями.
   - Еще пару суток пути, - объявил Ланзерот, -  и  мы  на  перевале.  А
оттуда всего сутки до Зорра.
   Вечером на  стоянке  Асмер  вынес  из  повозки  лютню.  Играл  и  пел
старинную, как мне казалось, балладу о верной и вечной любви.  Я  слушал
вполуха, перед глазами то  и  дело  вставали  страшные  сцены  появления
огненного ангела. Если такой же и за левым плечом,  только  черный  и  с
рогами, то на такого дядю не поплюешь. Я  как-то  привык  полагать,  что
если на правом плече сидит ангел и нашептывает в ухо доброе, а на  левом
- бес и шепчет непристойности, то оба размером с канареек, путь  даже  с
попугаев среднего размера. Ну, чтобы дотягивались до ушной раковины,  не
подпрыгивая. Но чтоб такие быки...
   Плечи зябко передернулись. Я заставил себя слушать балладу, тем более
что все слушали с  печальными  и  торжественными  лицами.  В  прекрасных
глазах принцессы блестели  слезинки.  Одна  выкатилась  и  понеслась  по
нежной коже, оставляя мокрую дорожку, будто там проползла улитка.
   Сердце  внезапно  дрогнуло.  Баллада  непроходимо  тупая,  глупая   и
нелогичная: он уходит в  крестовый  поход  нести  веру  Христа  в  дикие
страны, а она остается ждать в высокой башне. И вот годы идут, он бьется
с разными гадами, захватывает целые гаремы красавиц, но ни одна не может
поколебать его верность. Более того, что совсем дико, он даже ни с одной
красоткой не разделил ложе, хотя  к  нему  под  походный  плащ  пытались
забраться и крестьянки, и принцессы, и волшебницы, и жены королей.
   Асмер пел тихо и проникновенно. Перед  глазами  появлялась  то  белая
башня, где невеста ждет и ждет, отвергает знатных женихов, хотя на  лицо
ложатся первые морщинки, то возникала  раскаленная  пустыня  и  одинокий
всадник в полных рыцарских доспехах, что двигается вперед и вперед, неся
нелепую веру Христа в страну такой же нелепой веры в Мухаммеда...
   Небо было звездное, чистое,  полная  луна  медленно  выползала  из-за
темных деревьев. Пока что ее не видно, но  вершины  сосен  засеребрились
странным волшебным светом. Рудольф коротко взглянул,  опустил  голову  с
такой скоростью, что клацнули  зубы.  Ланзерот  взял  одеяло  и  ушел  в
темноту, но сперва бросил Бернарду:
   - Первую стражу Рудольф. Сменит Дик.
   Он исчез, никто из нас не знает, где он спит, да и  спит  ли  вообще.
Бернард подмигнул  мне.  Ланзерот  по  прежнему  меня  не  жалует,  даже
подозревает в  чем-то,  но  доверил  же  сторожить!  Признал  переход  в
оруженосность из простолюдства.
   Полная луна выплыла из-за деревьев,  круглая  и  хищная,  завтра  уже
пойдет  на  убыль,  но  сегодня  еще  полнолуние.  Я  в  астрономии   не
Копенгаген, вроде бы все эти фазы: полнолуние, новолуние и  половинки  -
длятся по неделе, сегодня последний день  полнолуния,  но  все-таки  еще
полнолуние, и, движимый понятной тревогой, я поднялся от костра,  волоча
за собой одеяло, двинулся в темноту.
   Потом одеяло осталось на траве, а  я,  пригибаясь  и  скрадываясь  за
кустами, приблизился к тому месту, где должен  был  затаиться  на  посту
Рудольф. Стояла подлая тишина, но легкий ветерок пахнул в мою сторону, я
уловил едва ощутимый запах сильного крупного зверя.  На  левом  локте  у
меня щит, ладонь правой руки сжимает короткую  рукоять  молота.  Бросать
некуда, вершины деревьев и кустов залиты  светом,  видна  каждая  ночная
букашка, но ниже сплошная чернота, однако с могучим  молотом  в  руке  я
чувствую себя суперменом, как придурок с пистолетом на улице Москвы, что
и пользоваться еще не умеет толком, но смотрит  по  сторонам  в  поисках
повода продемонстрировать свое сокровище.
   Запах донесся сильнее. Я застыл, в трех шагах должен лежать  Рудольф,
высматривать, не крадется ли враг...
   Огромный зверь ринулся из темноты так внезапно,  что  я  не  успел  и
шевельнуть молотом. К счастью, зверь пересекал в прыжке  залитую  лунным
светом полянку. Я сумел его увидеть и  закрыться  щитом.  Страшный  удар
швырнул меня на землю. Зверь, оттолкнувшись от щита, приземлился в  трех
шагах, молниеносно развернулся и ринулся снова.  Мой  щит  тоже  в  трех
шагах, но рука сжимала молот, и я метнул его навстречу оборотню.
   - Не убивай... - шепнул я умоляюще.
   Молот и зверь сшиблись в воздухе. Оборотень рухнул, земля дрогнула от
удара. Я хрипло и тяжело дышал, а сердце  выламывало  ребра.  Чудовищный
волк медленно превращался в человека,  но  я  через  пелену  выжигающего
глаза пота видел только расплывающуюся фигуру.
   С земли донесся стон.  Человек  медленно  поднял  голову,  лицо  было
искажено неимоверной мукой. Рудольф, сразу потеряв нечеловеческую силу и
живучесть оборотня, пытался подползти к вороху своей одежды и  доспехов.
Его пальцы уже сомкнулись на рукояти  меча,  когда  я,  догадавшись  про
ужасный замысел, с силой ударил по его пальцам ногой. Меч вылетел, исчез
в темном кустарнике.
   - Не... смей... - послышался рыдающий голос. - Я должен...  должен...
умереть...
   - Нет, - прохрипел я, горло от жара стало,  как  покрытое  жестью.  -
Самоубийство - грех...
   - Дурак... Мои грехи выше этих гор.
   - Но все равно, - возразил я и сам удивился, почему не убил  оборотня
раньше, - теперь нельзя! Это значит, одним грехом больше.
   - Тогда ты убей меня!
   Он зарыдал, уткнувшись  лицом  в  землю.  Голые  плечи  тряслись,  он
всхлипывал, как ребенок, но этот горький плач могучего мужчины был самым
горьким, что я в жизни видел. Снова защипало глаза, но уже не от пота.
   - Нет, - ответил я с трудом, в памяти  всплыли  слова  священника,  я
начал произносить их сперва как чужие, но смутно ощутил в них некую силу
и мудрость. - Господь возлагает на  нас  ровно  столько,  сколько  можем
нести! И кто жалуется на тяжесть, тот ропщет на самого  господа.  А  кто
отказывается нести бремя жизни, тот предает самого господа! И  весь  род
людской.
   Я сам удивился, как сильно и  торжественно  это  прозвучало.  Рудольф
рыдал безутешно и горько. Огромные руки захватили целые пригоршни земли,
мороз прошел по коже, ибо земля здесь утоптанная копытами, тверже камня.
   - Я не могу... - донеслось сквозь рыдания. - Я не смогу!
   - Надо смочь, - ответил я.  -  Разве  ты  виноват,  что  тебя  успели
покусать? Ты закрывал всех, честь тебе и огромное спасибо.
   Я чувствовал себя глупо, ибо кто я,  а  кто  могучий  Рудольф,  но  я
вынужден говорить  ободряющие  слова,  и  единственное  оправдание,  что
говорю не свои слова, а через меня как  бы  говорят  священники  и  отцы
церкви, которых Рудольф так почитает.
   - Убей меня! - воскликнул Рудольф с яростью. - Или я убью себя сам! И
моя душа отправится в ад. Хотя она отправится туда и так...
   - Нет, - ответил я, торопливо перебирая  изречения  отцов  церкви,  и
выпалил:
   - Тебе выпала великая и славная доля, которой могут только завидовать
все рыцари христианского мира и все короли!
   Рудольф прорычал в землю:
   - Мне?
   Мышцы его напряглись. Мне почудилось, что он сейчас взметнется  вверх
и разорвет меня  голыми  руками,  заподозрив  насмешку.  Слова  полились
торопливо, потоком:
   - Господь взваливает на слабых слабую ношу,  на  сильных  -  великую!
Тебе дал эти страшные и