что  помогающие
рассыпались, я слышал сухие щелчки, вскрики. Дважды  на  каменные  плиты
рушились грузные тела крылатых, зверей.
   У  пролома  заканчивался  короткий  бой.  Двое   оттаскивали   тяжело
раненного, еще один, прыгая на одной ноге, ушел  от  стены  и  прилег  в
тени. К  нему  подбежали  женщины  с  белыми  тряпицами.  Я  затормозил,
выставив вперед ноги и упираясь  в  камень.  Тяжело  нагруженная  телега
толкала с такой силой, что ударилась оглоблями в стену.
   - Вовремя! - крикнул один из мужчин. - Давайте раствор!
   Сам он, поднатужившись, схватил самую большую глыбу, побагровел, руки
едва не разжались, но удержал, перевалил  глыбу  через  борт  и,  тяжело
ступая, отнес в самый пролом. У меня в голове  стучали  молоты,  горячее
дыхание обжигало горло. Пот струился ручьями,  я  почти  на  ощупь  взял
другую  глыбу,  справа  и  слева  множество  рук   расхватывало   камни,
булыжники, а когда я вернулся за  другой  глыбой,  оттуда  уже  вытащили
последние.
   Кто-то крикнул на бегу одобрительно:
   - А ты здоровый, парень!
   Я все еще тяжело дышал, удивлялся, что не восторгаются моим подвигом,
как тяжелый удар в грудь сбил  с  ног.  Немыслимая  тяжесть  расплющила,
дыхание вылетело, как брошенный  из  пращи  камень.  Прямо  перед  лицом
щелкнули  страшные  зубы.  Я  застыл,  но  тварь   почему-то   перестала
дергаться, и я с невероятным трудом свалил ее с себя.
   Рядом звенело железо, страшно рычали звери и кричали люди. Пролом уже
заделали, а твари, что успели пробраться раньше, в  бешенстве  бросались
на людей. Зверь, что подмял меня, был пронзен двумя  стрелами,  вдобавок
череп от затылка был разрублен топором почти пополам.
   Я лежал, на глаза навернулись слезы. Какого черта, я никогда  не  был
тем идиотом, что в железе и с  мечом  в  руках  носится  с  толпой  себе
подобных  в  лесах  Подмосковья,  сражаясь  с  толкинистами  и   прочими
гномо-эльфами, а тут это выпало именно мне! Наяву.

Глава 34

   Ноги дрожали, я поднялся и потащился по направлению к центру  города,
уж там-то не дерутся, как на Васильевском спуске. Каменная  стена  стала
неузнаваемой из-за черного пятна копоти, что почти от земли и  достигает
крыши. Я с содроганием видел, что в середине пятна  камень  расплавился,
как воск на солнце и даже потек сосульками, тут же, впрочем, застывая.
   Недалеко от ворот  зияла  огромная  яма.  Народ  толпился,  снизу  им
подавали ведра и бадьи с землей, люди бегом несли к воротам и  высыпали,
устраивая защитный вал. Что поразило: при  эдакой  спешке  все  работают
молча, быстро, сосредоточенно, ни одного лишнего движения, хотя вряд  ли
такие ямы среди улицы выкапывают часто.
   Со стороны замка послышался  грохот  копыт.  На  двух  телегах  везли
огромные бочки, поднимался сизый дымок.
   - Расступись, расступись!
   Я отпрыгнул, кони  едва  не  стоптали,  несколько  мужчин  влезли  на
телеги. Кто - то швырнул в  обе  бочки  по  факелу,  и  тут  же  мужчины
уперлись в бочки, опрокинули. Горящая струя  хлынула  в  яму,  а  следом
рухнули одна за другой бочки.
   Один из мужчин подбежал к краю и швырнул вдогонку горящий факел.  Как
я понял, на случай, если струя  горячей  смолы  погасит  пламя.  Из  ямы
вырвался ревущий столб красного огня. Не столб,  а  целая  колонна.  Мне
почудились в гуле пламени крики сжигаемых заживо людей.
   Земля дрогнула, дернулась с такой силой, что я взмахнул  руками,  как
взлетающий журавль крыльями. Из  воронки  раздался  жуткий  рев,  сперва
басовитый, потом верещащий, перешел в истошный визг, но не оборвался,  а
из  ямы  выметнулось  нечто  горящее,  огромное,  как  если  бы  медведь
выпрыгнул из берлоги и разом вырос до размеров  дракона.  Этот  пылающий
факел одним прыжком оказался от ямы в пяти шагах, со второго врезался  в
стену. Стена треснула, по ней пробежала извилистая щель.
   Чудовище, ошеломленное ударом, мгновение лежало под  стеной  огромным
пылающим факелом, но боль от огня заставила  зашевелиться.  Я  с  ужасом
видел, как оно заковыляло в мою сторону. Несколько стрел  просвистели  в
воздухе и пропали в пламени, зверь вряд ли их заметил.
   Мои пальцы наконец-то сорвали с пояса молот.
   - Держи, гад!
   Ярость выплеснулась, как удар грома. Молот пронесся почти  беззвучно,
в таком реве не услышать, но удар, ломающий толстые,  как  броня  танка,
кости, я уловил. Пылающий зверь  остановился,  рухнул  от  меня  в  трех
шагах.  Запах  горящего  мяса  и  паленой  шерсти  забивал  дыхание.   Я
закашлялся, ухватился за горло, желудок норовил выпрыгнуть. К счастью, в
суматохе никто не  заметил  моей  интеллигентности,  вокруг  крик,  звон
железа, кто-то с кем-то все же сражался...
   - Сеньор, вы ранены?
   Хорошенькая девушка с корзиной в руках  смотрела  на  меня  с  жадным
любопытством снизу вверх. Я вспомнил, что в доспехах, да еще  при  своем
росте в самом деле тяну хотя бы с виду на большее, чем  простолюдин  или
оруженосец.
   - Нет, - ответил я. - Но лучше б я был  ранен.  Откуда  такие  твари?
Никогда не видел.
   Она взглянула с симпатией, но и с некой презрительной жалостью.
   - Вы из Срединных королевств? Вы похожи на срединника.
   - Чем? - спросил я задетый.
   - Вы такой мягкий, - объяснила  она.  -  У  вас  даже  голос  мягкий.
Подкрепитесь пока, а то они могут попытаться снова. Вот мясо, сыр, хлеб.
   В корзинке отыскались еще и ломти  пахучей  ветчины,  бутыль  теплого
эля. Я нехотя жевал ветчину,  потягивал  кислое  пиво.  На  душе  гадко,
никогда еще не чувствовал себя таким ненужным  и  никчемным.  За  спиной
слышались мужские голоса, грубый смех.  Взвизгнула  женщина,  явно  тоже
разносит еду и питье защитникам, дабы не отлучались от стены.
   - Хорошо в Срединных королевствах, - произнесла  она  мечтательно.  -
Ничего, кроме кур и свиней.
   - Ну, знаешь. Что это была за тварь?
   - Огры, - объяснила она, не замечая моей обиды. -  Но  только  горные
огры. Если честно, то так близко никогда не подходили.  Живут  далеко  в
пещерах, всегда поодиночке. Враждуют со всем миром, даже друг с  другом.
Просто непонятно, откуда они вообще.
   Я сказал осторожно:
   - Но там было больше, чем один.
   - Трое, - ответила она несчастным голосом. - Наши ломают головы.
   - Как они соединились? Она отмахнулась.
   - Как прокопали такой глубокий ход! Хотя огры  рождены  камнем,  дети
пещер, но с чего вот так... Как остановить, если повторится.
   А  ведь  повторится,  подумал  я  угрюмо,  но  смолчал,  устрашившись
грозного блеска в ее глазах.  Они  рады  каждому  отвоеванному  дню,  но
Бернард правильно говорил, что защищающийся в конце  концов  проигрывает
всегда. Атаки будут учащаться, становиться сильнее, и оборона  рано  или
поздно будет разрушена вся.
   - Огры - страшные великаны, - сказала она устало, - но хуже  то,  что
за ними двигались твари пострашнее.
   - Кто? - спросил я.
   - Люди, - ответила она сердито. - Или думаете, что  огры  или  гарпии
хуже воинов Тьмы? Огры просто сожрут, а  не  будут  пытать  неделями,  а
потом на кол. Ограм наш город и наша земля не нужны, а вот  рыцари  Тьмы
установили бы здесь свою черную власть.  Снова  людей  в  жертву,  снова
черные мессы.
   Ее плечи зябко  передернулись.  Мимо  проходил  приземистый  конюх  с
худым, изможденным лицом. На ходу взял из корзины ломоть  хлеба  и  сыр,
остановился, ел, глаза шарили по верху стены. Девушка подала ему кувшин.
Не отрывая взгляда от стены, схватил обеими  руками,  кадык  задергался,
пиво хлынуло в раскрытый рот  водопадом.  Конюх  отнял  кувшин  от  губ,
только чтобы перевести дух,  снова  припал  с  жадностью,  а  в  корзину
опустил уже пустым.
   И все равно от него несло  жаром,  словно  сутки  пробыл  в  кузнице.
Причем в самом горне. Такому и  кислое  теплое  пиво  покажется  райским
напитком.
   Я встретил его слегка затуманенный взгляд, кивнул в сторону корзины с
уцелевшим ломтем говядины.
   - Подкрепись. Там еще осталось.
   - Благодарю, - ответил он хрипло. - Благодарю.
   - На здоровье, - сказал я вежливо.
   -  Ты  это...  новенький?  Видел  я  тебя,  растяпу.   Из   Срединных
королевств? Не пора ли тебе сматываться в безопасные земли?
   - Еще не решил, - ответил я вежливо. - Вы мне поможете выяснить  один
вопрос? Кто такие оборотники?
   Конюх  на  мгновение  застыл.  Затем  я  увидел,  с  какой  скоростью
человеческое лицо может превратиться в звериное. Я инстинктивно дернулся
в сторону, но брошенный кувшин задел голову,  в  ушах  зазвенело.  Конюх
взвился, как подброшенный  вздыбившимся  конем.  Я  отшатнулся,  упал  и
ударился  позвоночником  о  булыжную  мостовую.  Сам  не  понимая   как,
перекатился через голову, а  на  то  место,  где  только  что  лежал,  с
грохотом обрушился тяжелый камень и разлетелся вдребезги.
   В страхе, ничего не понимая, я подхватился и понесся со всех ног.  В.
спину слышались как злые выкрики, так и довольный хохот, в котором злобы
не было. Но было нечто худшее, чем злоба.
   Я с размаху ударился, как  о  дерево,  о  высокого  человека.  Любого
другого, даже могучего  Бернарда,  я  бы  смел  с  пути,  этот  даже  не
шатнулся, придержал за плечи. Меня шатало, а в голове звенели колокола и
работала камнедробилка.
   - Асмер, - послышался надо мной зычный голос, - этот?
   - Спасибо, ваше высочество, - услышал я знакомый голос.
   Асмер  принял  меня  из  рук  Беольдра,  тряхнул.   В   голове   чуть
прояснилось. Плечом я упирался  в  дубовые  ворота  с  широкими  медными
крестами на створках.  Сверху  приколочено  распятие,  над  ним  порхают
розовотелые ангелочки.
   Асмер похлопал меня по спине, Беольдр удалился, даже без коня  топая,
как  медный  всадник  по  ночному  Петербургу.  Асмер  толкнул  створки.
Распахнулся  огромный  зал.  Сразу,  без  всякого  холла,  коридора  или
предбанника в стороны пошли широкие массивные скамьи из темного  дерева.
Надежные и добротные.
   Я двигался тупо, а в голове копошилось: надо  драпать.  Сегодня  день
прибытия, суматоха, как-нибудь отбрешусь, но завтра предстоит свидание с
инквизицией. А инквизиция - это в  лучшем  случае  Галилей  на  коленях.
Стандарт же - участь Бруно  и  десяти  тысяч  человек,  лично  сожженных
Торквемадой. И миллионы - его учениками.
   Массивные дубовые скамьи отступали по обе стороны  широкого  прохода,
мы прошли к ризнице, или  как  ее  там.  Как  будто  из  воздуха  возник
неприметный священник, в хламиде с капюшоном, скрывающим лицо,  как  они
это любят, спросил куда и зачем.  Асмер  объяснил,  священник  остановил
его, а меня подвел к такой же неприметной двери, с поклоном открыл.
   Приемная, как я понял, высокопоставленных особ. Епископа.  На  стенах
зеркала, явно в этом мире они еще диковинка, так что зеркал чересчур, на
мой взгляд, если епископ не манекенщица. Огромные зеркала,  массивные  в
толстенных дорогих рамах из темного дерева.  Два-три  вообще  в  золоте.
Почти все в рост человека, только одно выбивается  из  ряда:  в  простой
раме, размером мне до пояса.
   Не смотри, предупредил внутренний голос. Смотри в любые, только не  в
это. Но я не мог одолеть искушения, я ведь из того мира,  где  искушение
уже даже не считается искушением. Где любое насилие над  собой  вызывает
не  только  внутренний  протест,  но  и  насмешки  окружающих,  насмешки
наставников, политиков, философов.
   Из зеркала на меня взглянула Тьма. В ушах у меня зашумело, но  я  все
же видел в матовой поверхности себя, хоть и сильно искаженного,  но  еще
яснее и отчетливее я видел тьму, мрак, бездну отчаяния, беспросветность,
полную безысходность, гибель, распад, ничто...
   - Нет, - прохрипел я мысленно, - нет... Нет! Тьма не отпускала,  я  с
ужасом ощутил, что она не в зеркале, а во мне. Целая вселенная  тьмы,  я
весь из тьмы, я ношу с собой тьму, распространяю, повергаю все в тьму...
   - Нет, - вскрикнуло во мне нечто гаснущее, - нет! Не верю!
   В черепе раздался оглушительный звон. Вспыхнул яркий свет, по затылку
ударило твердым. Сверху обрушились потоки ледяной воды.  Я  захлебнулся,
перекатился вбок, уходя от водопада, привстал на  колени  и  лишь  тогда
открыл глаза.
   Я все еще стоял перед зеркалом, только смотрел на  пол.  Весь  покрыт
гусиной  кожей,  сердце  трепещет,  стучит  мелко-мелко,  словно  и   не
человечье вовсе, а мышье или тараканье.
   Послышались мелкие шаркающие шаги. Молодой священник  ввел  под  руку
седого сгорбленного старика, как две капли  воды  похожего  на  епископа
Войтыллу, ныне известного как папа римский. Кажется,  Павел  с  каким-то
номером.
   Священник подвел старика к креслу, усадил, поправил подушки по бокам,
за спиной. Все это время старик тяжело дышал, на меня не смотрел, голова
вздрагивала.
   - Присядь... - произнес он наконец дребезжащим голосом.  -  Веланкер,
дай страннику стул...
   Молодой священник принес мне стул. Я  осторожно  опустился  на  самый
краешек. Священник ушел и встал за спиной епископа. Лицо оставалось  под
капюшоном, но я постоянно чувствовал на себе его пристальный взгляд.
   Епископ некоторое время отдыхал от долгой прогулки через комнату. Для
него это явно покруче, чем для меня подняться пешком на  двадцатый  этаж
при поломанном лифте.
   Лицо было коричневое, как у побывавшего в  огне  яблока,  сморщенное.
Беззубый рот постоянно двигался.
   - Мне уже сказали о тебе, сын мой, - произнес  он,  причем  это  "сын
мой" явно далось с некоторым усилием. - Но я хочу составить свое мнение.
   Голос звучал почти без дребезжания, а выцветшие глаза смотрели из-под
красных набрякших век в упор. Этот старик повидал жизнь, и...  стоит  ли
ему врать?
   - Моя история удивительна, отец, - сказал я осторожно, -  и  поверить
ей будет трудно. Я жил в далекой-далекой стране, настолько далекой,  что
там  не  знают  о  вашем  мире,  как  у  вас  не  догадываются  о  нашем
существовании. Я жил не скажу чтобы счастливо, не скажу  чтобы  праведно
или не праведно. Я жид, как живут все! У нас это очень важно:  быть  как
все.  Мы   все   говорим   об   индивидуальности,   оригинальности,   но
оригинальность наша не идет дальше новой прически или кольца в  носу.  А
вот говорим и мыслим все одинаково, тем и  счастливы.  Но  вот  какая-то
сила вырвала меня из моего мира и перебросила в этот. Для меня  это  тем
более невероятно, что у нас, вы не поверите, не  существует  магии,  сил
Тьмы, сил Добра, а церковь, не обижайтесь, но церковь давно уже не ведет
с пылающим факелом во вскинутой руке народы через  Тьму,  а  напротив  -
двигается  позади  за  человечеством  и  подбирает  калек,  сумасшедших,
умирающих старух и всяких чокнутых...
   Он слушал, внимательно следил за моим лицом, смотрел,  как  двигаются
мои губы, брови, как и когда к щекам приливает или отливает кровь.
   Когда я умолк, он долго молчал, я чувствовал на себе только сверлящий
взгляд молодого священника.
   - Что было, - продребезжал внезапно голос,  -  что  было  перед  тем,
когда ты попал к нам? Какие знаки? Какие видения?
   Я вздрогнул,  кровь  отхлынула  с  периферии  вовнутрь.  Даже  сейчас
страшно вспомнить, представить, что я тогда увидел.  Я  видел  настоящий
ад... современного человека.  Я  умирал  в  том  мире,  который  увидел,
который есть, который на самом  деле.  Я  ухватился  за...  за  что?  За
иллюзию? В страшный миг  умирания  я  закричал  мысленно:  не  верю!  НЕ
ВЕРЮ!.. Да, я не  воззвал  к  богу,  не  призвал  его  в  жуткую  минуту
отчаяния, это недостойно мыслящего интеллигентного человека, но я  своим
отчаянным "Не верю!" трусливо отверг и противника бога, который  показал
мне мир таким, каков он есть...
   - Мне страшно, - прошептал я. - Мне даже сейчас страшно...  Я  отверг
бога, но я отверг  и  дьявола.  У  нас  все  так  живут,  но  как-то  не
задумываются... А я вот, дурак, пытался докопаться, проникнуть мыслью...
   Он медленно сказал:
   - Сердцем...
   - Что?
   - Ты не мыслью... Ты пытался ощутить сердцем... Это достойнее, но...
   - Вот это "но" меня и тряхнуло, - ответил я. - Что мне делать,  отец?
Скажу вам то, что никому никогда не говорил. Я хотел бы вернуться в свой
мир. Но никакие быстрые кони туда не домчат. Туда  можно  только  так...
как и оттуда. Магия... или чудо!
   Священник за спинкой кресла переступил с ноги на ногу.  Я  чувствовал
его ненавидящий взгляд.
   Епископ снова молчал долго, а когда заговорил,  голос  был  слабым  и
задумчивым:
   - Я уже стар. Могу позволить себе просто поразмышлять о разном. В том
числе и о таких кощунственных вещах,  как  суть  магии.  Да-да,  простым
монахам или рядовым священникам нельзя касаться этих  тем.  Даже  думать
запрещено. Воля простых людей недостаточно сильна, но мы, высшие иерархи
церкви, словом, как ни страшно это звучит, но вера и магия творят чудеса
одинаково.
   Священник  за  креслом  дернулся,  торопливо  осенил  себя   крестным
знамением.
   - Как? - воскликнул я. - Но если такое возможно... Если это  в  самом
деле так...
   Епископ чуть приподнял ладонь, я послушно умолк.
   - Но есть большая разница, - сказал он негромко, однако каждое  слово
падало, словно гиря на чашу весов.  -  Магия  -  это  набор  заклинаний,
послушно срабатывающих в любых руках. Как в подлых, так и не  подлых.  В
то же время чудеса, сотворенные сильной верой, доступны только чистым  и
честным людям. Заметил, в чем разница?
   Я подумал, пробормотал:
   - Магия проще, доступнее. Магами и колдунами можно населить весь мир.
А вот насчет веры... Он слабо кивнул.
   - Ты уловил суть, хотя и смутно. Ты говорил, что магия не может  быть
плохой или хорошей, все зависит от рук, в которых находится.
   Я кивнул в ответ, хотя что-то не помнил, чтобы я  говорил  эти  слова
именно ему.
   - Магия в плохих руках опасна слишком для многих,  -  произнес  он  с
усилием. Из-за  дальней  портьеры  появился  еще  один  монах,  подал  в
серебряном  кубке  красноватую  жидкость.  Епископ  отпил,  сказал  чуть
окрепшим голосом:
   - В то время как чудеса,  совершаемые  верой,  никогда  не  причиняют
вреда.  Такой  человек  никогда  даже  не  подумает,  к  примеру,  стать
властелином мира... Сама мысль  о  таком  -  смертный  грех!  Никогда  с
помощью чуда не совратит жену ближнего,  не  обидит  соседа.  Понимаешь?
Если даже такая мысль мелькнет в голове праведника, он тут  же  потеряет
способность творить чудеса!
   Я молчал, это  было  ошеломляюще  сложно  и  в  то  же  время  щемяще
правильно, но только  слишком  правильно,  нежизненно  правильно,  будто
здесь прошли через такие  ужасы,  что  теперь  идет  полное  искоренение
магии, магов, колдунов, всего  волшебного  лишь  из  страха,  что  среди
великого   множества   чародеев   может   оказаться   один   с   дурными
наклонностями.
   - Есть прямая пропорциональная зависимость, - предположил я, -  между
степенью святости и радиусом действия чуда? Или его мощи?
   Он подумал, сказал осторожно:
   - Слова твои странны и темны. Но,  кажется,  я  улавливаю  суть.  Да,
подвижник обретает возможность творить чудеса. Святой  человек  способен
совершать великие чудеса! И чем он святее...
   Он умолк, глаза закрылись. Я терпеливо ждал. Этот мудрый старик стар,
очень стар. Во время нашего разговора два-три раза  забывался,  а  то  и
вовсе терял сознание. Я терпеливо ждал, ибо передо  мной  был  настоящий
титан, а такие так просто из жизни не уходят.  И  ни  один  разговор  не
оставляют незавершенным.
   Он очнулся, сказал слабо:
   - Надо добыть доспехи.
   - Чьи?
   Епископ  пожевал  губами,  глаза  все  еще  оставались  закрытыми.  Я
подумал, что он уже забыл, с кем говорит, продолжает разговор  с  кем-то
другим, кому не  успел  сказать  что-то  важное.  Хотел  попятиться,  но
епископ проговорил, не поднимая красных век, что стали  еще  толще,  как
наполненные кровью подушки:
   - Доспехи Георгия.
   - Кого-кого? - переспросил я. Еще не понял, о ком речь, но  по  всему
телу пробежала дрожь, а волосы встали дыбом, как в разгар великой грозы.