елые   крылья
изысканной строгой формы, я рассмотрел крупные длинные перья.
   Снова тронула струны,  в  моей  груди  разлились  нежность  и  тоска,
настолько нежен и робок звук, деликатен, над нею тут же  закружились  не
то большие полупрозрачные бабочки, не то птички,  сотканные  из  лунного
света, потом мне почудилось, что это  крохотные  человечки  с  крыльями.
Дальше, шагах в пяти,  небольшое  озеро,  выплыли  два  белых  лебедя  и
остановились у берега, слушают,  время  от  времени  трогая  друг  друга
красными носами.
   Откуда озеро, я не понимал, днем же не было,  а  тихие  нежные  звуки
струились сквозь ночь. Девушка перебирала  струны  тонкими,  удивительно
красивыми "музыкальными" пальцами. Покосилась в мою сторону, я уже  стою
возле дерева и пялюсь на нее, но не испугалась, даже не удивилась, что я
не отрубился, как другой, улыбка тронула ее полные нежные губы.
   Я стоял и смотрел на эту лиру, что есть прабабушка арфы, а сама  арфа
- это рояль без штанов и вообще  без  одежды,  все  знакомо,  но  сердце
щемило, даже не думал, что и вот такая простенькая  музыка,  без  всяких
синтезаторов и компьютерной обработки, может тронуть, исторгнуть если не
слезы - я не такой, - но все же задеть, заставить ощутить то, чего я  не
ощущал и не собирался.
   Оглянулся, между деревьями  видно  далекую  поляну,  Сигизмунд  спит,
прислонившись к дереву. Белокурые волосы  в  свете  костра  поблескивают
алым, так и кажется, что по ним струится кровь.
   Вздохнув, я вернулся в багровый круг света. Костер  уже  догорает,  я
ногой придвинул охапку толстых сучьев, лег на расстеленный плащ.
 
Глава 4 
 
   Рядом весело потрескивало, лицо лизали теплые волны, но в спину дуло.
Запах жареного мяса щекотал ноздри. Я кое-как продрал глаза,  Сигизмунд,
бодрый и выспавшийся, разогревал на углях завтрак.  По  земле  двигались
ажурные  тени,  ствол  дерева  уже  коричневый,   что   значит,   солнце
поднимается над лесом.
   Заметив мое шевеление, молодой рыцарь сказал противным голосом ранней
пташки:
   - Кто рано встает, тому бог дает!
   - Кто рано встает, - буркнул я, - тому ночью не... гм... нечего  было
делать.
   Он насторожился, глаза бросили быстрый взгляд по обширной поляне,  не
видно ли трупов гоблинов, сраженных великанов, драконов, разбитых  щитов
и сломанных мечей.
   - Скажите, сэр Ричард, только честно...
   Я прервал:
   -  Знаю,  что  когда  обращаются  с  просьбой  "Скажи   мне,   только
честно...", с ужасом понимаешь, что сейчас, скорее всего, придется много
врать. Сиг, на фиг тебе это?
   Он помялся, кивнул, сказал со вздохом:
   - Просто вы сами, сэр Ричард, как-то сказали, что я для вас не только
вассал, но и друг...
   - Понимаю, друг - это человек, который знает о тебе все, но при  этом
все еще не считает тебя сволочью! Но кое-что лучше оставить за кадром...
У тебя мясо не подгорело?
   Мы ели сыр и мясо, неловкость быстро испарялась, далеко за  деревьями
просвечивала та удивительная дорога, там с неба падали прямые  солнечные
лучи, очень яркие, словно с неба били лазерные прожекторы.
   - В жизни всегда есть место подвигу, - сказал я  с  набитым  ртом.  -
Надо только быть подальше от этого...
   Сигизмунд слушал меня внимательно, в глазах ни капли сомнения, что  я
изреку мудрость, и я, крякнув, закончил:
   - ... надо быть поближе к этому месту.
   Черный Вихрь подбежал на свист и замер, не конь, а статуя. Я нарочито
взопрыгнул с разбега, но коняра  даже  не  шелохнулся,  словно  копытами
впаян в каменную плиту, как  жертвы  Аль  Капоне  в  тазик  с  цементом.
Сигизмунд легко и красиво  взобрался  в  седло,  утреннее  солнце  бодро
заблестело на доспехах, на вскинутом к небу рыцарском копье.
   - В дорогу, сэр Ричард?
   - Да, - ответил я. - И слава тебя найдет!
   Копыта  снова  застучали  весело  и  звонко  на  странном   покрытии.
Сигизмунд подивился искусству, с которым строители отполировали  гранит,
а  я  подумал  о  странной  прихоти  этих  чудаков,  что   замаскировали
керамические плиты под серый невзрачный гранит. Могли бы  и  разрисовать
дивными цветами, узорами... Или вынуждены были таиться?
   В  полумиле  медленно  проплыл   на   высоком   холме   массивный   и
величественный замок.  Над  ним  кружила  стая  угольно-черных  на  фоне
голубого неба ворон. В полной тишине слышалось  их  злобно-торжествующее
карканье. Ясно, замок пуст, давно пуст, такого засилья ворон никто бы не
потерпел. У каждого феодала  есть  ловчие  соколы,  а  для  соколов  нет
любимей дела, чем бить обнаглевших  ворон,  заставлять  летать  у  самой
земли.
   Под солнцем блеснули искры, я привычно подумал, что солнечные зайчики
пляшут на чьих-то доспехах,  обычно  выдают  приближающегося  врага,  но
затем взгляд вычленил вдали крыши домов, обнесенные высокой  стеной.  До
городка несколько  миль,  я  посмотрел  на  солнце:  еще  высоко,  можно
проехать мимо, ибо чем дальше к югу, тем более вызывающе смотрится яркое
одеяние рыцаря-крестоносца, что на Сигизмунде.
   Я заметил, что он неотрывно смотрит в сторону. В двух  сотнях  метров
от дороги невысокий холм, на вершине каменный столб, ничего  особенного,
грубый, вытесанный без всякого изящества.  Даже  без  привычных  узоров,
которые я оптом называю рунами. Но под столбом...
   ... под столбом прямо на  земле  сидит  девушка.  Сигизмунд,  яростно
вскрикнув, повернул коня, тот очень  неохотно  сошел  с  дороги,  дальше
потрусил гадкой вихляющей рысью. Мой Вихрь, повинуясь  движению  колена,
пошел следом, ему, как вездеходу, все равно,  по  какой  дороге  стучать
копытами.
   Девушка испуганно  вскинула  голову,  потом  в  ее  глазах  появилась
смутная надежда. Пышная грива пепельных  волос,  здоровых  и  волнистых,
падала ей на спину. Из одежды на девушке только затейливого вида кожаные
штанишки, очень короткие, больше похожие на шорты. Рядом с нею - крупная
цепь,  я  не  сразу  врубился,  что  одним  концом  цепь  прикреплена  к
массивному каменному столбу, другим - к металлическому ошейнику. Девушка
как раз попыталась просунуть пальцы  под  широкое  кольцо,  подтащила  к
подбородку.  Крупная  грудь  тоже  приподнялась  при  этом  движении,  я
определил, что беда постигла эту деревню немалая,  не  только  в  России
простой народ хитровато старается отделаться подешевле: языческим  богам
- красной ленточкой  на  веточку,  христианскому  -  копеечной  свечкой,
президенту - аплодисментами, что вообще  ничего  не  стоят,  но  раз  уж
отдали молодую женщину, да еще такую лакомую, от  сердца,  так  сказать,
оторвали, то...
   - Дикари! - вскрикнул Сигизмунд. - Сатанисты!
   - Вряд ли, - возразил я. - Скорее всего, язычники.
   - Да какая разница...
   Он соскочил с коня и начал бегать вокруг каменного  столба,  стучать,
колотить, вскрикивать, обращаясь то к господу, то совсем другим тоном...
уже не к господу. Девушка следила за ним полными надежды глазами. У  нее
оказалось широкое, очень милое лицо, грубоватое и в то же время красивое
той простонародной красотой,  как  бывают  красивы  молодые  безупречные
коровы, овцы, козы. Я сказал, не слезая с коня:
   - Ты не прав.
   Он обернулся.
   - В чем?
   - Услышали бы тебя наши неоязычники... ладно, отыди.
   Он не понял, но, когда я снял  с  петли  молот,  поспешно  отпрыгнул,
заслонил собой девушку. Молот вылетел из моей ладони с силой, фырканьем,
хотя я бросил легонько, видно, застоялся, вернее,  зависелся  без  дела.
Сигизмунд наклонился над девушкой, почти навалился, закрывая ее грудью и
не только грудью, раздался грохот, треск, столб  рассыпался  на  крупные
глыбы.
   Сигизмунд снял с гранитного пенька широкое кольцо, похожее  на  обруч
для бочки, только потолще, оглянулся в  беспомощности.  Я  выразительным
жестом указал на девушку, потом  на  седло  его  коня.  Взгляд  молодого
рыцаря заметался, я сделал вид,  что  не  вижу  попыток  выкрутиться,  и
Сигизмунд спросил с некоторой надеждой:
   - А что, не подождем чудовище?
   - Какое?
   - Ну, которому эту прекрасную леди в жертву...
   Я пожал плечами.
   - Зачем? Может быть, чудовище уже разучилось само добывать пищу.  Так
бывает, когда выращенных в зоопарке  выпускают  на  волю...  Кто  знает,
вдруг это редкий вымирающий вид? Впрочем, не так это важно, как то,  что
для простонародья необходимо... гм... чудовище,  налоговая  полиция  или
призыв в армию. Чтоб жизнь медом не казалась,  а  то  совсем  обленятся!
Обязательно нужен внешний враг, это сплачивает, дает чувство плеча.  Так
что пусть с этим пришлым  лицом  кавказской  национальности  разбираются
сами. А то нам еще и достанется, что лишили  их...  цирка.  Кого  пиара,
кого смысла жизни.
   Сигизмунд краснел, бледнел, вздрагивал и смотрел на меня так, будто я
произносил  заклинания  на  украинском   языке,   что   прямой   потомок
арийско-халдейского, то в беспомощности - на девушку. Она уже  поднялась
на ноги, ниже его на голову, но крепенькая, с широкими плечами и могучей
грудью, что смотрит прямо, бесстыдно  и  красиво,  небольшие  валики  на
поясе, но талия хороша, к тому же широкие бедра только  подчеркивают  ее
узость. И крепкие спортивные ноги с хорошими мышцами совсем не  выглядят
коротенькими.
   Когда  он  поднял  ее  к  себе  на  седло   и   усадил   впереди,   я
поинтересовался:
   - Ну что, жениться будешь?
   Девушка посмотрела на него с надеждой, прильнула всем телом, стараясь
сделать его как можно более нежным и обволакивающим. Сигизмунд покраснел
отчаянно, сказал умоляющим голосом:
   - Сэр Ричард, как можно!..
   - А почему нет? Все рыцари так делают.
   Он отчаянно помотал головой.
   - То не рыцари. Или не совсем рыцари.  То  просто  мужики  в  железе.
Нельзя так... нельзя извлекать корысть из благородных деяний!
   - Нельзя? - спросил я в сомнении.
   - Нельзя! - отрезал он сердито. Добавил:
   - Тем более и деяние не так уж и  благородное,  просто  обычное!  Как
будто можно было проехать мимо!
   Я смолчал, насмешничать над такими чувствами язык не  поворачивается.
Сигизмунд в самом деле тянет на паладина,  но  никак  не  я.  Я  слишком
заражен  тотальным  безверием  и  оплевыванием  всех  и   вся.   Скажем,
непорочная и праведная жизнь, бывшая  нормой  в  средние  века,  ставшая
редкостью  во  время  молодости  моих  родителей,  в   мое   время   уже
подвергается нещадному осмеянию. Если бы  выяснилось,  что  какая-то  из
моего класса или школы вышла замуж девственницей, ей до конца  жизни  не
отмыться от насмешек, глумливого хохота и указывания пальцами. Так что я
свинья, свинья,  свинья,  а  Сигизмунд  -  сама  чистота.  И  нефиг  мне
оправдываться, что я вот такой богатый и разносторонний: могу и  свиньей
быть, и благородным, все это дешевая отмазка.  Как  преподлейшие  фильмы
про благородных киллеров, проституток с моралью или домушников,  что  на
ворованное жертвуют сиротке конфетку, как и оправдания сетевых  пиратов,
что они вовсе не воруют чужое, а живут по принципу "отнять и поделить".
   Он ехал  впереди,  девушка  прижималась  к  нему  так,  что  ее  тело
расплывалась на нем, как медуза. Ее пальчик время  от  времени  указывал
дорогу, мы  съехали  с  шоссе,  а  городишко,  который  я  предпочел  бы
объехать,  все  приближался.  Земля  поросла  привычным  бурьяном,   все
запущено, хотя я бы сказал, что здесь  редкостный  чернозем,  о  котором
говорят, что вечером воткни оглоблю - к утру вырастет телега.
   Показалась красивая каменная  арка  моста,  дивной  красоты  башенки,
узоры и барельефы, конь Сигизмунда уже вступил на каменный пол, я поехал
на расстоянии. Странные ощущения переполняли грудь, когда поднимался  по
дуге на этот стариннейший мост, под которым давным-давно уже  нет  реки.
Мимо потянулись каменистые холмы, чахлая трава и голые  кустарники.  Мир
одновременно и стар, предельно стар, и в то же время юн, как если бы  мы
ехали по  меловому  периоду  или  кайнозойской  эре,  вокруг  диплодоки,
стегоцефалы и буцефалы с бицефалами,  но  в  то  же  время  видны  руины
космодромов, откуда в древности стартовали наши предки.
   Понятно, что никаких буцефалов или ацефалов не  увидим,  как  и  руин
древних  космодромов,  но  ощущение  древности  этих  мест   оставалось,
заползало под шкуру, пробиралось в кости.
   Сигизмунд обернулся, крикнул:
   - Это город называется Ленгойтом!
   - Да хоть Нью-Липцами, - ответил я. - Ты уже придумал, как  провезешь
через ворота эту голосистую?
   Он остановился, в глазах тревога.
   - Голо, простите, как? Ах да...
   - Прикрой, - посоветовал я, - хотя бы плащом. Да и сам не будешь  так
в глаза бросаться своим крестоносительством.
 
*** 
 
   Город огражден деревянным частоколом, коза перескочит, тем  более  те
козы, которых мы только что встретили, поджарые,  как  бегуны-марафонцы,
без капли жира, зато рога, как отточенные острия рыцарских копий. Ворота
тоже деревянные, на  ночь,  похоже,  запираются,  но  сейчас  распахнуты
настежь. Воздух распарывают резкие крики  овец,  целое  стадо  теснится,
мохнатые тушки стараются пропихнуться раньше других, будто в  городе  не
бойня, а молодая трава на халяву.
   По  обе  стороны  ворот  по  трое  молодцеватых  стражей,  немолодые,
уверенные, отборные. Их цепкие взгляды обшаривают даже овец, ни одна  не
пронесет в город контрабанду или  неучтенную  валюту,  вслед  за  овцами
медленно двигались две подводы, трое купцов с навьюченными лошадьми.
   Нас заметили и прощупали взглядами еще до того, как мы приблизились к
воротам. Мы двигались медленно, блеющие овцы наконец втянулись в слишком
узкий для них проем, ближайший к нам страж,  крупный  и  вообще  поперек
себя шире дядя в толстой коже доспеха, сказал властно:
   - Остановитесь, гости дорогие! С какой целью, откуда? Зачем?
   Второй добавил почти весело:
   - С какой целью? Правда ли, что шпионы?
   Я кивнул, сказал в том же тоне:
   - И собираемся совершить вдвоем переворот в городе.  Кстати,  эта  не
ваша? Сэр Сигизмунд, покажи.
   Сизизмунд откинул край плаща, страж посмотрел, звучно причмокнул:
   - Нет, но можете оставить нам.
   - Как пошлину? - спросил я.
   Сигизмунд воззрился на меня в великом негодовании.
   Страж сказал весело:
   - Нет, пошлину отдельно.
   Я покачал головой.
   - Разве по нам не видно, что такие вот олухи, что  спасают  девиц  от
дракона... или не дракона, не ездят с мешками, полными золота?  Впрочем,
пара серебряных монет у меня где-то завалялась. Но самим  придется  идти
по городу с протянутой рукой. Авось кто-то накормит.
   Я вытащил две серебряные монеты, страж поймал обе  на  лету.  Старший
тут же смахнул деньги с его ладони, словно взлетевших  мух,  рассмотрел,
попробовал на зуб. Я сделал скорбное лицо. Старшой махнул:
   - Поезжайте! По этой же улице, в самом конце, хороший постоялый двор.
Если у вас завалялась еще одна такая же, хорошо накормят и спать уложат.
   - Спасибо, - сказал я и добавил вежливо:
   - Добрые люди.
   Они  захохотали,  словно  я  отмочил  крутейшую  шутку  юмора,   прям
прикололся, а мы с Сигизмундом въехали  в  город.  Народ  останавливался
поглазеть на нас, рыцари везде - штучный товар, я сказал настойчиво:
   - Сэр Сигизмунд, если не дадите свободу милой девушке,  я  вас  начну
подозревать.
   - Сэр Ричард!
   - Да-да, - сказал я твердо. - Почему не отпускаете?
   - Да она же... не одета!
   - Тем более, - сказал я  неумолимо.  -  Эй,  у  тебя  в  городе  есть
какая-то родня? Ты сама откуда?
   Из-под плаща показалось разрумянившееся лицо, глаза блестят, до  чего
же эти женщины, как и козы, быстро осваиваются в любой  обстановке,  про
себя в качестве жертвы  уже  забыла,  как  забыла  бы  любая  коза,  уже
устроилась жить здесь под рыцарским плащом.
   - Я из Горелых Пней, - пискнула она звонким, почти детским  голоском.
- Это такое село.
   - Где оно?
   - Мы его проехали, - сообщила она невинным голосом.
   Сигизмунд открыл и закрыл рот, я сказал строго:
   - Чадо, ты умеешь устраиваться, вижу. Ты бы и у дракона устроилась. А
здесь в городе родня есть? Хоть какая-то?
   Она заколебалась, но я смотрел строго, она сказала тихо:
   - Есть, двоюродная тетя... Такая противная.
   Я кивнул Сигизмунду:
   - Отпусти ребенка. Плащом придется пожертвовать, но ты,  надеюсь,  не
очень жадный?
   - Сэр Ричард, - воскликнул он возмущенно. - Как вы можете?
   - Не дашь? - спросил я. - Да, плащ больно красивый...
   По лицу Сигизмунда видно, что плаща и в самом  деле  жаль,  роскошный
плащ, великолепный, чьи-то девичьи ручки вышивали,  кто-то  мечтал,  что
будет укрываться и вспоминать  ее  ясные  очи,  румяные  щечки  и  милые
ямочки.
   Девушка  осталась  посреди  улицы,  кутаясь  в  плащ,   я   подмигнул
ободряюще, схватил коня Сигизмунда за повод  и  пустил  своего  галопом.
Дома замелькали по обе стороны,  кто-то  испуганно  вскрикнул,  а  через
несколько минут кони оказались перед  распахнутыми  воротами  постоялого
двора.
   Сигизмунд пропустил  меня  первым,  я  передал  поводья  слугам,  что
заверили насчет отборного овса и ключевой воды, отряхнул на крыльце пыль
и толкнул дверь.
   Запахи не сшибли с ног, как бывало раньше, здесь даже  не  запахи,  а
скорее ароматы,  пахло  жареным  мясом,  но  хорошо  прожаренным,  прямо
чувствовалась его нежность, мягкость, в воздухе  плыло  слабое  ощущение
изысканных специй. А если и не изысканных, я их все равно не  отличу  от
неизысканных, то хотя бы не грубых.
   Я  сел  за  свободный  стол,  быстро   оглядел   помещение.   Чистое,
просторное, большие  окна,  столы  тоже  чистые,  ни  одной  собаки  под
столами, хотя я ничего  против  собак  не  имею.  Даже  посетители  тоже
сравнительно чистые, хотя народ с виду достаточно простой.
   Подошел человек в белом фартуке, похожий на официанта  и  на  хозяина
разом.
   - Обедать? Или только пить?
   - И пиво тоже, - ответил я. - В смысле кроме  всего,  что  полагается
двум усталым рыцарям с дальней дороги... Сэр Сигизмунд, идите сюда!  Нам
понадобится еще и просторная комната. Кровати, пожалуйста, раздельные.
   Он посмотрел на Сигизмунда, тот опустился за  стол  напротив,  взгляд
оценивающе скользнул по шлему с  красным  крестом  на  коленях  молодого
рыцаря.
   - Комнату? Да еще просторную?
   Я бросил на стол две серебряных монеты.
   - Если не поторопишься с едой, начнем грызть стол.
   Он взял монеты спокойно, с достоинством, все-таки хозяин,  не  слуга,
осмотрел, на губах появилась скупая улыбка.
   - Все будет. У нас хорошо готовят.
   - Верю, - ответил я. - Пахнет здорово.
   Он ушел, я посматривал на людей, Сигизмунд сидел угрюмый,  бросал  по
сторонам недоверчивые взгляды.
   - Нехорошее место, - сообщил он хмуро.
   - В чем?
   - Нехорошее, -  повторил  он  убежденно.  -  Нигде  не  вижу  святого
распятия!
   - Возможно, - предположил я, - чтобы не портить аппетит? Все-таки вид
распятого на кресте человека, истекающего кровью, как зарезанный  баран,
напоминает кухню,  а  за  столом  о  кухне  не  то  что  говорить,  даже
вспоминать  неприлично.  Не  спеши,  в  комнате  увидишь  даже  свечи  и
просвирки.
   - Пока не увижу Библию, - сказал он так же угрюмо, - я не поверю, что
здесь живут достойные люди.
   - Сэр Сигизмунд, - ответил я, - нам придется не только идти бок о бок
с не самыми достойными людьми на свете, но и делить хлеб. Не гордыня  ли
в тебе глаголет?
   Он испуганно перекрестился, губы задвигались,  шепча  молитву.  Когда
принесли две глубокие миски с горячим супом, он все еще молился.  Просил
избавить от искушения, от соблазнов, укрепить дух и  волю.  Я  торопливо
хлебал, с каждым глотком вливалась сила,  усталое  тело  оживало.  Потом
хорошо приготовленный бифштекс, есть приправы, да не вонючий  чеснок,  а
благородный перец...  Хотя,  возможно,  чеснок  убрали  потому,  что  он
отпугивает всякую  нечисть,  а  это  бесхозяйственно,  у  нечисти  злата
больше, чем у невинных душ, которым уготовано место  в  раю.  Правда,  я
чуточку ближе к чисти, чем к нечис