й жутко  и  одиноко  разносился  всего  на  десяток
шагов, а там странно глох, словно упирался в невидимые стены.
   - Ну,  -  сказал  я  коню  дрожащим  голосом,  -  тогда  надо  как-то
перекоротать ночь...
   Одно место показалось выше других, я пустил туда  копытное,  соскочил
на землю, оказавшись на вершине. Это выглядело, как бывший холм, что  от
старости расползся в коровью лепешку. Дурость с моей стороны,  надо  бы,
напротив, выбрать место пониже да забиться в норку, ложбинку,  затаиться
в ямке, но я чересчур  дитя  благополучного  и  безопасного  века.  Зато
отсюда все хорошо видно.
   Вблизи отыскалось бревно, достаточно сухое, но такое огромное, что  я
засомневался, что сумею поджечь.  Однако  костер  вспыхнул  таким  ярким
пламенем, что стало ясно: если я и не найду никого больше,  то  уж  меня
найти проще простого. Этот светящийся цилиндр света вытянулся до  самого
неба, там уперся в небосвод, а  звезды  погасли.  За  освещенным  кругом
абсолютная чернота, настоящий холодный и мертвый космос. Да ладно, пусть
видят, где я, друзья и враги, все равно хуже уже не будет.
   Вытянулся возле костра, ноги гудят. Из мешка  выдвинулась  толстенная
пухлая книга. Я раскрыл из любопытства, раз уж такие в букинистике стоят
бешеные деньги, надо хотя бы посмотреть, что в них такое.
   Полистал,  убедился,   что   ценится   разве   что   старая   бумага,
смануфактуренная без всяких добавок, по старым рецептам, очень дорогим и
непродуктивным, да еще сам шрифт, нестандартный, каждая заглавная  буква
в киновари, а начальная буква главы и вовсе изображает сценки  из  жизни
святых. Или угодников, не знаю.
   Ага,  после  всех  описаний  жития  идут  практические  советы.  Типа
справочника  молодой  хозяйки:  что  варить  в  постные   дни,   что   в
разгрузочные, что надевать, как украшать дома в праздники, какие молитвы
творить в  дороге  супротив  Темных  сил,  а  вот  -  какими  средствами
ограждаться, когда ночуешь в темном чужом лесу.
   Это я прочел с жадным интересом. Я не в лесу, но  в  мире  достаточно
темном, к тому же в дороге, к тому же  дитя  урбанизации,  вся  жизнь  в
помещениях, над головой всегда крыша, будь это потолок квартиры,  офиса,
метрополитена или автобуса.
   Запинаясь, я прочел молитву вслух, все равно никто из  знакомых  меня
не увидит и не расхохочется в  лицо,  повернулся  и  поклонился  на  все
четыре стороны света. По-моему, последнее  уже  лишнее,  явно  языческое
проникло в чисто христианское  логово,  как  православие  почти  целиком
вобрало языческие обряды и праздники.
   Веки отяжелели, я  отчаянно  зевал,  выворачивая  челюсть.  Спать  на
открытом месте страшновато, но если просижу у костра всю  ночь,  то  все
равно засну утром, что намного  хуже.  Похоже,  я  заснул,  как  бревно,
крепкое, мореное, пролежавшее в песке лет сто, потому что, когда  сквозь
сон услышал голоса, ощутил одновременно, что поспать успел,  не  совсем,
но все-таки...
   Костер  наполовину  прогорел,  бревно  уже  рассыпалось  на   крупные
багровые уголья. Те, что ближе к краям, покрылись  толстым  слоем  серой
золы. Багровеет только россыпь посредине,  похожая  на  крупные  рубины.
Освещенный круг сузился, я опасливо подтянул ноги, а то подошвы тонут во
тьме. Вдруг что-то страшное цапнет и потянет в темноту... А там в  самом
деле слышатся веселые голоса, смех, хихиканье.
   Я сунул конец толстой палки в угли,  дождался,  пока  вспыхнет  ярким
пламенем, поднял над  головой,  сам  встал  и  сделал  шажок  в  сторону
голосов.
   На фоне звездного  неба  три  молодые  девушки.  Все  три  смотрят  с
живейшим интересом. Одна толкнула подругу локтем.
   - Смотри-смотри, - услышал я быстрый шепот, - молодой какой!
   - И красивый, - добавила  вторая  игриво.  Третья  посмотрела  мне  в
глаза, отблески пламени играли на ее удлиненном лице.  Глаз  рассмотреть
не удавалось, но свет красиво выхватывал из  полутьмы  аристократические
скулы, белые зубы, высокие брови, тонкую  шею.  Из  одежды  на  девушках
настолько свободные одеяния, что я принял их  за  наброшенные  прямо  на
голые тела легкие одеяла.
   - Незнакомец, - сказала третья, голос ее был чист  и  нежен,  -  нам,
странствующему  народу,  нечасто  приходится  встречать  в   путешествии
героев.
   Я кашлянул, спросил осторожно:
   - Это я герой?
   Она раздвинула губы в улыбке.
   - А кто еще осмелится ночевать  в  Заклятой  степи?  Даже  храбрейшие
рыцари проезжают только днем, да и то в  сопровождении  больших  отрядов
воинов!.. А ты - один. Приди к нам, в наши шатры. Мы  разделим  с  тобой
нашу  скромную  трапезу.  Ты  расскажешь  о   своих   подвигах,   а   мы
предостережем тебя о ловушках, что лежат на твоем пути.
   Я поднял факел выше. В полутьме угадывались очертания не  то  шатров,
не то кибиток, доносилось фырканье коней. Я сделал  пару  шагов  вперед,
теперь свет выхватил край ближайшего шатра.  Там  как  раз  двое  мужчин
разжигали костер, пожилая женщина свалила со спины вязанку хвороста и со
стоном разогнула натруженную поясницу.
   - Пусть там пока готовят скромную трапезу, -  предложил  я,  -  а  вы
давайте к моему костру. У меня есть сыр и хлеб, даже немного сладостей.
   Одна захлопала в ладоши.
   - Сладости! Как я их люблю!
   - Иди сюда, - предложил я. Она поколебалась, оглянулась на  мужчин  у
шатра. Плечи ее поникли.
   - Не могу, - донесся ее тихий жалобный голос. - Наша  вера  запрещает
принимать пищу у чужих костров. Иначе мы исчезнем как народ.
   - Ага, - сказал я понимающе, - цыгане. А вы обманите своих... мужей?
   Девушки расхохотались все трое. Третья, видимо старшая, объяснила:
   - Мы не замужем. У нас девушки  выходят  замуж  только  тогда,  когда
родят хотя бы одного ребенка. Желательно от чужака, чтобы  влить  свежую
кровь  в  наше  древнее  племя,  самое  древнее  на   земле.   Так   что
сейчас-каждая из нас будет очень стараться, чтобы ребенок родился именно
у нее.
   Вторая хихикнула:
   - Но ты можешь постараться, чтобы родился у каждой из  нас!..  Мы  же
сестры. И друг друга любим.
   В голове пронеслись красочные образы, как и что я с ними  проделываю,
все такие свеженькие и сочные, даже без привычной смуглости, ведь я  сам
слыхал,  что  в  ряде  племен  гостям  подкладывали  девственниц,  чтобы
разнообразить племя. А уж  к  ложу  героев  так  и  вовсе  выстраивается
очередь...
   Я нагнулся,  взял  с  земли  седельную  сумку,  сделал  шаг.  Девушки
смотрели на меня во все глаза с  жадным  ожиданием.  Одна  в  нетерпении
шевельнула плечами, одеяло сползло на землю. Я все еще  держал  в  одной
руке факел, пламя осветило ее обнаженную фигуру,  стройную  и  в  то  же
время необыкновенно чувственную.
   Вторая вскрикнула ревниво:
   - Кенга, это нечестно! Мы должны  все  вместе...  Она  тоже  сбросила
одеяло, я ахнул - такой фигуры еще  не  видел,  и  тут  одеяло  сбросила
третья. Я прикусил губу, тяжелая кровь со  всей  периферии  сразу  пошла
густым тяжелым потоком по назначению,  я  еще  никогда  не  видел  такой
сексуальности, даже на порно-сайтах Интернета, где можно выставить  все,
что угодно, подрисовав в нужных местах...
   Чересчур красива и эротична, мелькнуло в голове острая  мысль.  Такие
из королевских спален руководят странами, затевают перевороты, объявляют
войны, сменяют самих королей и возводят в короли любовников.
   - Да сгинут перед лицом твоим ненавидящие его, - сказал я,  почти  не
двигая губами. - Да исчезнут яко дым...
   Торжественные старинные слова прозвучали в ночной  тишине  достаточно
отчетливо. Яркий трепещущий свет ударил по глазам. Я отшатнулся, тут  же
над головой сухо и страшно треснуло, раскололось, лопнуло, и лишь  потом
в стороны прокатились тяжелые раскаты грома.
   Вместо женщин на кратчайший  миг  возникли  серые  чешуйчатые  звери.
Пасти распахнуты, капают слюни, зубы блестят  -  затем  тьма,  я  слышал
только шипение, легкий треск, пощелкивание. Ослепленные  глаза  медленно
привыкали к прежнему лунному свету.
   Я вздрогнул, ноги ослабели. Слева всего в сотне шагов чернеет высокая
страшная башня. Как я ее не увидел, ума не приложу. Или мне кто-то умело
отвел глаза, так это называется. Я видел все, что угодно, только не  эту
башню, от которой так и  веет  злом,  ужасами,  предательством.  Правда,
вместо чудищ я тоже увидел не совсем то, что было, но тут,  видимо,  они
побаивались, что я пробуду в круге света всю ночь, а  их  сила,  видимо,
срабатывает только в ночи.
   Я добрался до коня, успокоил,  тот  дрожал,  почти  как  и  я,  но  я
человек, а не тварь  дрожащая,  взял  себя  в  руки,  хоть  и  противно,
поставил ногу в стремя, готовясь взлететь  в  седло  с  первой  попытки,
заставил себя опомниться.
   Зловещая башня смотрела черными провалами  окон.  Яркий  лунный  свет
увязал  в  той  тьме,  я  почти  физически  ощутил  этот  плотный,   как
протекторная шина, мрак.  Сердце  сжала  холодная  ладонь  страха.  Конь
дрожал, храпел и пятился.
   Очень хотелось  выругаться,  сказать  что-нибудь  злое,  и  я  сказал
громко, инстинктивно выбрав самые убийственные слова:
   - Во славу единого! Сгинь, яко дым!
   Отвернулся, похлопал коня по шее, поцеловал в умную морду. За  спиной
страшно грохнуло. Земля вздрогнула, словно  еще  один  испуганный  конь,
только побольше.
   Стены валились, исчезали в клубах черной  пыли.  Башня  оседала,  как
кусок сахара в кипятке, волны пыли и дыма расходились в стороны. На  нас
с конем надвинулась целая стена. Я ухватился покрепче за повод, глаза  и
рот захлопнуть не успел, закашлялся, стал тереть глаза,  а  из  пыльного
облака выкатился камень и больно ударил по ноге. Я поспешно отступил, но
тяжелая пыль оседала быстро, это не туман. Пока я успокаивал  дрожащего,
как тургеневская барышня коня, от башни не осталось даже руин,  как  при
пожаре или землетрясении - груда камней сперва превратилась в  песок,  а
тот развеяло незримым ветром.
   Я посмотрел под  ноги.  На  месте  булыжника,  шарахнувшего  меня  по
голени, таяла, почему-то пуская пузыри, горстка песка.
   - Велика сила господня, - сказал я коню, повторяя часто  звучавшие  в
походе  слова  священника,   Лан-зерота,   даже   Бернард   ихупотреблял
частенько, иногда вместо мата. - Бог долго терпит, но больно бьет.
   Конь фыркнул, не понимая, почему ж тогда бог ждал,  когда  я  попрошу
разрушить эту колдовскую башню. Даже ему, коню, понятно, что надо бы  ее
сразу, как только заприметил, он же всевидящий...
   Костер разгорелся, яркий  оранжевый  свет  накрыл  нас,  как  золотой
полусферой, и за ее пределами на месте привычного  обжитого  мира  снова
разлилась чернота, словно гигантский  осьминог  пустил  защитное  облако
чернил: Между лопатками проползла сосулька.  Свет  костра  подобно  богу
разделил мир на свет и тьму, а я,  устрашенный,  без  нужды  побросал  в
огонь крупных сучьев, притащил пару  сухих  стволов.  Да  еще  массивный
обломок ствола, на котором сижу, чуть отсырел, но в таком жаре тоже даст
хорошее пламя.
   Снова лег, накрылся плащом, чувствуя себя маленьким  и  потерянным  в
огромном страшном мире. Зато в мечтах уже держал турку за длинное  ушко,
коричневая шапка кофе  поднимается  к  поверхности...  и  тут  далеко  в
темноте послышался неясный стон. Я насторожился, одной рукой лапнул меч,
завертел головой, но что можно увидеть ослепленными глазами в темноте?
   Стон повторился, потом низкий гортанный голос произнес из тьмы  всего
в десятке шагов:
   - Дик! Оруженосец Дик...
   Я собрался с храбростью, ответил громко:
   - Ну?
   Голос повторил снова:
   - Оруженосец Дик...
   - Это я! - крикнул я. - Иди к костру, не трону. В темноте  послышался
смех, почти тут же голос раздался с другой стороны костра:
   - Дик... Оруженосец Дик!
   Мороз пробежал по .моей  шкуре.  Чтобы  с  такой  скоростью  обогнуть
костер, даже не костер, а освещенное светом пятно  по  диагонали  метров
десять, надо иметь очень быстрые ноги. Настолько быстрые, что я даже  не
представляю. Может быть, там еще один?
   - Не боись, - повторил я. - Выходи, подлый трус. Мне почудился  топот
убегающих ног. Выждав, я позвал еще дважды, не дождался  ответа,  лег  у
самого костра, снова накрылся плащом. Конечно, здесь я слеп, но и чужак,
судя по всему, огня побаивается. Но даже если  и  выйдет,  то  я  увижу,
увижу...
   Но перепуганное сердце колотилось, как у мазаева  зайца.  Я  закрывал
глаза, считал выходящих из домика.  леммингов,  мысленно  вел  их  через
препятствия, загонял в норку,  но  сон  трусливо  держался  в  сторонке,
опасаясь голоса в ночи. А еще больше того, в ком этот голос поселился.
   Ноги приятно грело, искры сперва поднимались к небу красивым столбом,
потом поредели, а сейчас я слышал только редкое пощелкивание  в  толстых
поленьях. Происходил какой-то процесс, связанный то ли с горением, то ли
с охлаждением, поленья рассыпались на горсти  багровых  углей,  уже  без
огня, но жару давали больше, чем самое большое пламя...
   Веки отяжелели, я едва расслышал почти мурлыкающий голос:
   - Дик! Оруженосец Дик!
   Я вздрогнул, рука нащупала меч.
   - Я здесь, - ответил я из-под плаща. - Подходи, не бойся!
   Голос ответил громче, я уловил в нем некоторые изменения,  добавилась
жестокость, уверенность, даже насмешка:
   - Я не боюсь, оруженосец Дик. Оруженосец Дик!
   - Трус, - выговорил  я  сердито,  хотя  губы  мои  сводило  судорогой
страха. Даже днем страшновато встречать неведомое, а вот так ночью...  -
Если ты хочешь подраться, то иди сюда. Померяемся силой!
   Я сбросил плащ, сел, меч в руке. Багровый свет освещал на три шага от
костра, а дальше черный космос, тьма, даже, может быть, Тьма.
   В тишине снова послышался топот убегающих ног. Вслушивался я так, что
уши вытянулись на полметра. Шаги были странно  человеческие:  ни  топота
копыт, ни шлепанья перепончатых лап, ни царапанья  птичьих  когтей.  Вот
только слишком уж грузноваты. Словно убегал Карелин, набравший  в  глуши
пару сот килограммов мускулистого мяса.
   - Свинья, - сказал я громко. - Хулиган! Бомж! Дурило!
   Лег, укрылся, но сон не шел. Через некоторое время в ночи  послышался
тот же голос:
   - Дик! Оруженосец Дик!
   - Вылезай, подлый трус! - заорал я. Трусость  невидимого  собеседника
придала отваги. - Вылезай, я разорву тебя голыми руками!
   Но сперва разрублю на  части,  добавил  мысленно.  Топот  босых  ног,
мозоли там плотненькие. Еще не совсем копыта, но близко, близко...
   Я торопливо подтащил к костру обломок бревна, накрыл  плащом,  а  сам
откатился в темноту. Ноги попали в ямку, ту самую, в  которой  собирался
зажечь костер, поспешно умостился там весь, затих.
   Ждать пришлось долго, потом в тиши, опасно близко, раздался голос:
   - Дик! Оруженосец Дик!
   Жажда повернуть голову и  постараться  увидеть  в  темноте  была  так
велика, что занемела шея. Пальцы правой руки вцепились в кинжал, левой -
в меч. Для дальнего боя и для ближнего.
   - Дик! Оруженосец Дик!
   Ноздри уловили запах огромного немытого тела. Я задержал  дыхание.  К
счастью, ветер ко мне, неизвестный меня не  должен  учуять,  я  ж  после
скачки на коне пахну не слабее.
   - Дик! Оруженосец Дик!
   Голос отдалился. Когда он позвал снова, я рискнул поднять  голову.  И
едва не опоздал: массивный зверь уже был в освещенном круге и наклонился
над бревном, укрытым плащом.  Я  успел  увидеть,  как  в  мохнатой  лапе
блеснул металл. Послышался глухой удар  по  дереву.  Зверь  торжествующе
взревел, дубина в его руке замелькала, как веер мадам Баттерфляй,  удары
слились в частую дробь.
   Я выскочил на цыпочках. С мечом в обеих  руках  пробежал  в  темноте,
страшась споткнуться, замахнулся изо всех сил.  Зверь  в  последний  миг
уловил неладное, начал  распрямляться.  Я  метил  в  голову,  но  лезвие
ударило по шее. Руки болезненно тряхнуло,  будто  я  пытался  перерубить
бревно. Зверь рыкнул страшно, горловой звук оглушил, тут  же  перешел  в
клокотанье, затем я услышал свист, будто под давлением вырывалась  струя
воздуха.
   Голова  отделилась  от  туловища,   кончик   меча   коснулся   земли.
Обезглавленное туловище качнулось и рухнуло навзничь.  Из  шеи  хлестали
темные струи, легкие охлопывались, воздушная струя подхватывала капли  и
разбрызгивала в мелкую пыль.
   Затем тишина. Первое, что бросилось в глаза: от великолепного плаща -
лохмотья. В дубине неизвестного то ли  гвозди,  то  ли  сама  дубина  из
дерева потверже, но мое бревно рассыпалось  на  обломки,  как  в  костре
рассыпаются на угли поленья. Сам обезглавленный зверь в  двух  шагах  за
бревном, огромный и  толстый,  как  горилла,  такими  становятся  бывшие
тяжелоатлеты: огромные длинные руки, могучая грудь, но еще более могучий
вислый живот, серая шерсть по всему телу.
   Голова подкатилась к моим  ногам,  глаза  смотрели  с  нечеловеческой
злобой и немым изумлением. Страшная пасть приоткрылась то ли укусить, то
ли проклясть, но говорящие головы пусть показывают в  цирке  лохам,  для
говорения нужны легкие. На морду смотреть страшно: низкий лобик, тяжелая
нижняя челюсть и выступающие клыки, а расплющенный, как у  боксера,  нос
напомнил мне, что хоть этот зверочеловек и  двигается,  как  молния,  но
кто-то все же успевал давать в эту морду сильно и точно. Может быть, тот
самый легендарный Галахад, о котором с таким почтением говорил Бернард.
   Лезвие срубило голову чисто, повезло,  ведь  шеи  почти  нет,  голова
прямо на плечах, вон торчат жилы и вены. Темные  в  свете  костра  струи
текут широко из головы и туловища, соревнуясь, откуда  выхлещет  больше,
под зверочеловеком уже широкая и  темная,  как  свежеуложенный  асфальт,
лужа. Голова смотрит с бессильной яростью, крошечный мозг  еще  жив,  но
кровь не поступает, значитца, нет притока кислорода...
   Я постоял над умирающей головой, не зная, что делать, исповедовать  и
отпускать грехи не обучен, а закрыть глаза  такому  вот  страшновато,  в
последнем   движении   может   отхватить   пальцы,   как    взбесившийся
газонокосилыцик.
   Толстые губы дрогнули. Мне почудилось, что услышал шепот:
   - Ты... победил...
   - Ага, - ответил  я  угрюмо.  -  Это  аксиома...  А  ты  давай  слова
мудрости.
   - Провались ты... - донеслось неслышимое.
   - Мудро, - согласился я. - Я бы послал туда  же,  а  я  ж  не  дурак,
точно.
   Туловище подергало правой  задней  лапой,  вытянулось  и  затихло.  А
голова даже  веки  сумела  опустить  в  последнем  усилии,  как  великий
Берлиоз, который умирал в такой нищете и  одиночестве,  что  ему  некому
было закрыть глаза, и он эту неприятную процедуру проделал сам.
   Я взял плащ и вернулся к костру. Сон не шел, а под таким плащом - что
под  рыболовной  сетью,  но  тепло  костра   подкрадывается   незаметнее
инфляции, я увидел синее небо, дальние оранжевые облака, а потом уже сам
на коне,  превышал  скорость,  пер  на  красный  свет,  опасно  проходил
перекрестки...

Глава 18

   Проснулся внезапно,  сразу  напрягся,  пальцы  инстинктивно  стиснули
что-то твердое. Серая глыба из металла оказалась перед  глазами  раньше,
чем я сообразил, что это ножны моего меча. Как  быстро  из  разнеженного
интеллигента компьютерного века перетекаю в  настороженного  бойца!  Еще
шажок - и сперва буду стрелять, то бишь мечом в лоб, а потом "Хто там?".
Поскреби интеля - отроешь такого зверюгу, какого под шкурой  слесаря  не
вырастить...
   Восточный край неба посветлел, запад нехотя  уступал,  звезды  теряли
блеск. Темный край неба на востоке начал алеть, но мир все еще  остается
серым, даже облака в небе застыли серые, как намокшая вата.
   Я поднялся, обошел вокруг остатков потухшего костра. В самом деле,  с
меня ссыпается некая шелуха.
   Странно и тревожно, ибо хоть так душа  и  открыта  всему  новому,  но
прежняя  чешуя  защищала,  берегла,  хранила,  пропуская  добро  и   зло
крохотными порциями, чтобы мог переварить. Потом даже чешуя  уплотняется
до крепости роговых пластин, как у черепахи, что  совсем