И никому в этих
землях не показывайте! И то  диво,  что  нас  еще  нигде  ни  в  чем  не
заподозрили, не обыскали...
   Он молча сопел, торопливо одевался. Я спросил с подозрением:
   - А вы куда?
   - Помогу искать монеты, - ответил он. - У вас руки будут заняты,  сэр
Ричард. А я буду прикрывать вас своим мечом.
   При всей злости я не смог сдержаться от смеха.
   - Сэр Гендельсон!.. Я кончусь от хохота. Лучше храпите дальше.  Когда
размахиваете своим мечом, признаю - длинным и острым, я  удивляюсь,  как
вы еще не обрубили себе ноги и даже голову.
   Я бродил остаток ночи за городской стеной  вдоль  дороги.  Гендельсон
все-таки таскался за мной следом. Я не спорил:  доставляет  удовольствие
смотреть, как бледнеет при виде амулета, шепчет  очистительные  молитвы.
Урожай ноль, ни одной  монеты,  но  когда  я,  злой  и  раздосадованный,
возвращался к воротам напрямик, прямо среди пашни зашевелилась земля. Из
серых комьев вылетел целый  рой  кусочков  желтого  металла.  Я  повесил
амулет на цепочку, свойств магнита в  нем  нет,  вместе  с  Гендельсоном
ползали по вспаханной земле, луна вдобавок спряталась за облачко, искали
почти на ощупь.
   Гендельсон  громко  бормотал  молитвы.  Когда  собрали  до  последней
моменты, он объявил торжественно:
   - Пресвятая Дева  Мария  позволила  этой  нечестивой  вещи  послужить
доброму делу! Отныне у нас золота хватит, чтобы купить  любой  табун.  И
половину этого города в придачу.
   - Зачем нам город, - ответил я, и тоска стиснула сердце, - у  каждого
из нас есть настоящее сокровище.
   - Да, - ответил Гендельсон гордо. - Меня ждет моя милая жена Лавиния,
а что еще надо рыцарю?
   Моя ладонь сама по себе метнулась к рукояти молота, в  череп  ударила
горячая волна. Я переждал приступ, перед глазами только красная  пелена,
сказал хрипло:
   - Возвращаемся. Скоро рассвет!
   Луна опускалась за горизонт, небо очень медленно  начинало  светлеть.
Показалось высокое здание постоялого двора,  Гендельсон  предостерегающе
дернул за рукав.
   Впереди по ночной улице пробиралась хорошо и добротно одетая женщина.
Похоже, внимания старалась не привлекать, ибо держалась в тени, опускала
голову. Голова то ли повязана плотным кожаным платком, то ли это капюшон
такого покроя. Я успел мельком увидеть только  миловидное  лицо,  платок
опускается справа и слева, укрывая шею и горло. На  ней  короткий  плащ,
вообще одета плотно, по-зимнему, а на широком кожаном поясе два ножа.
   Гендельсон зашипел и указал взглядом на тень, что пробиралась следом,
но по другой стороне улицы. Женщина время от  времени  оглядывалась,  но
преследователь успевал либо  пригнуться  за  каменными  выступами,  либо
скрыться в тени.
   Я видел, как он достал из-за спины лук, вытащил  из  колчана  стрелу.
Гендельсон занервничал, я успокаивающе похлопал его по  плечу.  Не  наше
дело  вмешиваться.  Возможно,   она   шпионка,   а   он   -   доблестный
контрразведчик, блюдет интересы страны.
   - Сэр Ричард, он готовится выстрелить!..
   - Тс-с-с-с!.. - сказал я. - Хрен он пробьет ее шубку, это не доспехи.
   - А если в шею?
   - Это еще попасть надо, - пробурчал я.
   - Да, - согласился он, - шея у нее лебединая.
   Мужчина дважды изготавливался для стрельбы,  но  женщина  непрестанно
двигалась, а под ним то рыхлая земля, то ли  вовсе  разлитое  масло,  он
скользил, злился, наконец плюнул на все предосторожности и почти  догнал
ее.  Между  ними  оставалось  не  больше   двадцати   щагов,   с   этого
расстояния...
   Не помню, как это у меня получилось, но я  сорвал  с  пояса  молот  и
метнул. Видно, во мне что-то еще живет от той дури,  что  женщина  якобы
слабее, ее надо оберегать. И что в спину стрелять, ах-ах, нехорошо.
   Молот ударил его в голову. Он рухнул без  звука,  женщина  ничего  не
заметила, продолжала свое тайное  путешествие.  Я  поймал  молот,  вытер
окровавленную рукоять о  плащ  Гендельсона,  это  же  по  его  настоянию
испачкал, женщина прошла еще дом и юркнула в приоткрытую калитку.
   - Знаете, сэр Гендельсон, - сказал я, - я вообще-то беру  свои  слова
назад.
   - Какие?
   - Насчет женщин, что сидят дома. Теперь я вижу, что и  здесь  они  не
сидят, не сидят...
   - Да ладно, - отмахнулся Гендельсон. - Я не  помню,  когда  вы  такое
говорили. Но у нас в Зорре сидят. Это здесь,  где  Тьма  простерла  свои
черные крыла, женщины уже и не женщины!
   - Или чересчур женщины, - пробормотал  я.  -  Интересно,  кого  утром
обнаружат... Вдруг это выслеживающий ее муж?
   - Сэр Ричард, - сказал Гендельсон негодующе,  -  что  вы  о  каких-то
женщинах? Мы ведь идем покупать коней!
   Я посмотрел на светлеющее небо, вздохнул.
   - Да, самое время. Где этот конезаводчик?
   - На постоялом дворе нашего  конкурента.  Но  городок  невелик,  идти
недалеко.
   Посреди двора стояли  тяжело  груженные  телеги.  Коней  выводили  из
конюшни, задом подавали их между растопыренных оглобель, дальше  хомуты,
шлея, сонный народ, суетится бестолково, покрикивает без  необходимости,
Гендельсон вертел головой, отыскивая хозяина.
   Из отдельной пристройки, высокой, каменной, вышла женщина, что  сразу
приковала мое внимание. На ней черный плащ из тончайшей  ткани,  капюшон
наброшен на голову. Я успел увидеть  прядь  золотых  волос,  но  тут  же
капюшон  их  скрыл,  я  видел  только  бледное  лицо,  очень   красивое,
аристократически безупречное, большими внимательными, глядящими прямо  в
душу глазами. Я  ощутил,  что  эта  женщина  одинока,  ибо  сразу  видит
насквозь каждого, а это нелегко как ей самой, так и остальным.
   За  нею  черный  конь,  на  диво   стройный,   элегантный,   какой-то
неестественно красивый, словно  выточенный  из  темного  дерева  лучшими
мастерами... Я не сразу уловил, что же еще не так, пока не  уловил,  что
коня из середины лба торчит рог,  длинный  острый  рог,  даже  вроде  бы
закрученный по спирали, длиной почти полметра, толстый у основания, а на
кончике острый как шило.
   - Единорог? - прошептал я. Гендельсон кивнул.
   - Но... - прошептал я громче, - как же можно... у нее наряд вдовы!
   - Это и есть вдова, - ответил он. - Черная Вдова.
   Плечи мои передернулись, все знаем, что такое  Черная  Вдова,  однако
облик этой женщины совсем не  вяжется  с  обликом  убийцы  мужчин  после
коитуса, я переспросил:
   - А единорог тогда почему? Он же...
   - Да, - ответил Гендельсон. - Но это же Черная Вдова!
   - Ага, - пробормотал я, - Черная Вдова... ну и что?
   - Вы не знаете, что такое Черная Вдова? - удивился  он.  -  Из  каких
диких  стран  вы,  милорд,  уж  простите  за  откровенность!..  Это   же
владетельная сеньора Маргарита, что была обещана принцу фон Дейлу. Обряд
венчания совершили, но его тут же убили подосланные враги.  Она  жестоко
отомстила, но с той поры не  снимает  вдовьего  наряда.  А  ее  единорог
по-прежнему с нею, только теперь он стал черным.
   - И что, она его продает?
   Гендельсон бросился навстречу высокому худому человеку, тот шел через
двор быстрыми шагами, к нему тут же метнулись слуги.
   - Уважаемый Занзир, - почти пропел Гендельсон слащавым голосом, -  я,
как и обещал, явился на этот раз с деньгами!
   Занзир оглядел меня исподлобья, явно чувствуя, что я не совсем  слуга
и что барон привел меня неспроста. Был он не  просто  высокий,  а  очень
высокий, из-за чего сильно сутулился. Мне понравилось его  выразительное
лицо, веселое, с такой же веселой злостью в глазах. И в то же  время  он
был весь серый, словно осыпанный пылью, даже лицо и волосы  серые,  хотя
он еще был молод, а седина еще не тронула волосы. Одежда, обувь и плащ -
тоже серые, а когда он заговорил, я уже не сомневался, чтo и голос будет
серым, бесцветным.
   - Достаточно ли будет тех денег?
   - Назови цену, - потребовал Гендельсон. Дальше был бесстыдный торг  с
обеих сторон, от которого оба, казалось, получали немалое  удовольствие.
Гендельсону бы жить в мое время, а я, стыдно признаться, чувствовал к их
торгу нескрываемое презрение, будто и впрямь рожден в этом  времени,  да
еще и в знатной богатой семье, где к деньгам учили относиться свысока.
   Возвращались мы к своему постоялому  двору  на  двух  великолепнейших
конях, а за нами шло еще по коню.  Гендельсон  остановился  возле  одной
лавки, еще крытой, на дверях огромный замок. Постучал, не слезая с коня,
потом  все-таки  слез,  начал  колотиться,   словно   пьяный   в   двери
трансформаторной будки.
   - Что там? - спросил я нетерпеливо.
   -  Здесь  кое-что  для  дороги,  -  объяснил  он.  -  Я   еще   вчера
присмотрел...
   Он оборвал себя на полуслове, глаза медленно стекленели. Щеки  обрели
желтый цвет, а нижняя челюсть отвисла. Опомнившись, Гендельсон подхватил
ее с такой поспешностью, что  зубы  лязгнули,  как  стальной  капкан  на
медведя.
   Обе руки  схватились  за  сердце,  я  уж  подумал  на  кондрашку,  но
Гендельсон  выхватил  крест  и  с  такой  силой  прижал  к  груди,   что
металлический панцирь заскрежетал.
   - Что случилось? - спросил я с  тревогой.  Мои  пальцы  уже  привычно
опустились на рукоять молота.  Я  огляделся.  Нигде  никакого  чудовища,
дракона, вампира, дьявола. Чистое утро,  уже  поднимается  солнце,  свет
такой ласковый для нас и губительный для вампиров, зеленая травка  вдоль
домов. Впереди показалась молодая девушка, идет вприпрыжку,  донесся  ее
тоненький голосок, что-то напевает беззаботное. Солнце весело играет  ее
рыжими волосами цвета осенних листьев.
   - Сатана! - прохрипел Гендельсон. - Сатана!
   Я быстро огляделся:
   - Где?
   - Да вот же... вон там!
   Сам   он   страшился   посмотреть   в   ту   сторону,   зажмуривался,
отворачивался, будто сам был Сатаной, а  ему  предлагали  посмотреть  на
святое  распятие.  Я  снова  посмотрел,  стараясь  видеть  в  очертаниях
воздушных  масс  недобрые  тела,  уловить  нечто  иное  помимо  льющихся
солнечных лучей...
   - Да ни фига там нет.
   - Есть, - прошептал он. - Да не туда смотрите, сэр Ричард! Вон там...
   Девушка приближалась к  нам,  веселая  и  беспечная.  По  моде  этого
города, в плотной кофте с  длинными  рукавами  до  самых  кистей,  грудь
целомудренно скрыта целиком, но животик - голый, нежный,  девичий,  хотя
уже с милыми складочками. Из них пара валиков  по  бокам,  так  и  тянет
взяться за них, а то и укусить...
   Широкий кожаный пояс, шортики - так бы я это назвал,  очень  короткие
шортики, до предела  короткие,  но  все  же  шортики,  а  не  прозрачные
трусики. Длинные стройные ноги, очень красивые, не  ноги  фотомодели,  в
которых  только  отточенная  красота  математики,  а  девичьи   ноги   с
полноватыми бедрами, мягкой плотью, что укрывает мышцы, очень милые ноги
молодой женщины, на которые так приятно смотреть...  да,  очень  приятно
смотреть... а еще бы и ухватиться за них...
   Гендельсон застонал, отвернулся. На лбу выступили мелкие капли  пота.
Глаза стали отчаянные. Губы задвигались, творя беззвучную молитву.
   - Э-э, - сказал я ошарашенно, - ты ее считаешь ведьмой?
   Он судорожно кивнул, забормотал громче. Девушка  уже  проходила  мимо
нас, видя нас,  но  не  обращая  внимания,  я  медленно  подал  коня  ей
наперерез, улыбаясь во весь рот, но она все же  испугалась,  вздрогнула.
Песенка оборвалась.
   - Не пугайся, - сказал я дружелюбно. - Мы ничего плохого не  сделаем.
Впрочем, и хорошего - тоже... Идем себе мимо. Скажи... ну, какую  погоду
старики обещали на сегодня? А то нам сейчас ехать целый день...
   Она слабо улыбнулась, я сидел смирно, чтобы не  пугать,  она  поняла,
улыбнулась шире. Солнце светило ей в спину, копна рыжих волос  сияет  по
краям, как будто вокруг ее головы возник сверкающий нимб. Часть  искорок
сумела протиснуться глубже, блистают оттуда, как крохотные алмазы.
   Гендельсон забормотал молитву. Она прислушалась, сказала  с  приятной
улыбкой:
   - Мне эти заклятия незнакомы. Но я, кажется, поняла, что вы хотите...
   Я окинул ее взглядом с головы до ног, пробормотал:
   - Да это нетрудно... Но  вы  не  обращайте  внимания.  Мы,  в  целом,
хорошие.
   - Не то, - ответила она тихо. - Ваш друг прав... он маг?.. Он  увидел
меня иной, верно?
   Гендельсон судорожно кивнул. В его руке был зажат крест.
   - Он прав, - повторила она.  -  А  его  магия  чересчур  сильна...  Я
сделаю, как вы хотите, - приму свой истинный облик. Но потом вы  уберете
крест, хорошо?
   В ее глазах были боль, стыд и глубокая тоска. Не знаю  почему,  но  я
сказал:
   - Он уберет. Сэр Гендельсон...
   С великой неохотой он понес крест обратно к груди, и  тут  лицо  юной
девушки расплылось, затрепетало, словно ветерок нагнал  внезапные  волны
на  тихую  воду.  Тут  же  они  медленно  успокоились...   Мы   застыли,
потрясенные. Перед нами стояла женщина лет пятидесяти. Или чуть  старше.
Гордое красивое лицо в мелких морщинах,  небольшие  мешки  под  глазами,
морщинки  на  переносице,  коричневая  от  солнца  кожа.  Шея  в  грубых
морщинах, седые волосы гладко зачесаны назад. Красивое аристократическое
лицо.
   Я сказал охрипшим голосом:
   - Но... зачем?
   - Разве вам еще не понятно? -  спросила  она  низким  голосом  зрелой
женщины. - Ваши жены меня бы поняли сразу.
   - Но зачем?  -  повторил  я.  -  Вы  -  прекрасны!  Именно  сейчас  -
прекрасны.
   Она перевела взгляд на  Гендельсона.  Тот  молча  поклонился.  Она  с
удивлением смотрела то  на  него,  то  на  меня,  потом,  спохватившись,
сказала пару слов, лицо задрожало, через  мгновение  перед  нами  на  ее
месте возникла прежняя юная красотка с шаловливыми глазами. Но сейчас  в
ее взгляде была неуверенность, даже страх.
   Рука Гендельсона метнулась было к нательному кресту, но  остановилась
на полдороге. Женщина улыбнулась, руки у груди  в  жесте  благодарности,
пошла мимо, все убыстряя и убыстряя шаг.
   Я чувствовал горечь утраты. С ее силой, умом  и  настойчивостью,  что
так  ясно  читаются  в  ее   лице,   могла   бы   стать   Гипатией   или
Склодовской-Кюри, но все силы и талант  употребила  на...  на  что?  Да,
наверное, мужчинам это не понять.
   - Странно, - сказал я с тоской, - странно...
   - Что?
   - Это первая, что решилась показать свое лицо... Неужели  они  все...
старые? И некрасивые?
   - Уродливые! - воскликнул он.
   - Уродливые, - согласился я.
   - А вы что, не знали?
   - Нет, - признался я.
   Он оглядел меня с жалостью.
   - Из далекой страны вы  прибыли,  сэр...  Ведьмы  перво-наперво,  как
только продают душу дьяволу, получают молодость и красоту.  А  уж  потом
осматриваются по сторонам и думают, как напакостить христианам еще...
   Да уж, подумал я, достаточно и той пакости, что  получена  молодость.
Ведь за молодость и красоту любая женщина почему-то готова продать  свою
душу дьяволу и служить  ему  дальше.  В  моем  мире  это  означает,  что
косметика, подтяжки, шейпинг и всякие фитнесы полностью заслоняют  собой
всякие кюризмы. Самое большее, что такая  женщина  может,  -  это  стать
депутатом. Но для этого еще никому не требовалось ни ума, ни таланта, ни
занятий искусством или наукой. А бронебойный аргумент,  что  продавшиеся
дьяволу получают молодость, способен пошатнуть даже самых стойких в вере
женщин.
   - Понятно, - сказал я. - А вы заметили, что они все...
   - Голые?
   - И как вы это заметили? - спросил я язвительно. - Сэр Гендельсон, вы
же всегда потупливаете глазки!
   Он в самом деле потупил глаза. Голос его прозвучал сухо:
   - Просто знаю. Мне смотреть на их бесстыжие прелести  незачем.  Когда
они голые, то их сила растет, а вот наша...
   Он со злостью сжал кулаки. Из-за двери послышался сонный голос:
   - Ну кто там в такую рань?
   - Какая рань? - прокричал  Гендельсон.  -  Открывай,  а  то  уйдем  к
другому торговцу!

***

   Гендельсон в самом деле подобрал отличных коней. Мы мчались почти два
часа, потом пересели на заводных и ехали быстрым шагом  до  полудня  без
остановок. Можно бы и дольше, но Гендельсон все-таки в доспехах, а этого
и боевой слон долго не выдержит.
   Дорога шла по плоскогорью, земля зеленая,  но  иногда  встречались  и
горы.  К  счастью,  не  горные  хребты,  через   которые   пришлось   бы
перебираться, а просто,  как  говорится,  отдельно  стоящие  горы.  Одна
показалась несколько странной, но, когда мы приблизились, мурашки уже  в
который раз побежали по моей исцарапанной их  когтистыми  лапами  спине.
Трехглавая гора на самом деле не трехглавая, древние неведомые строители
или архитекторы ухитрились обтесать целую гору, теперь  на  нас  смотрит
вздыбленный дракон,  угловатые  крылья  растопырены,  это  они  выглядят
соседними горами поменьше.
   Я смотрел с суеверным ужасом. Нас, людей двадцатого века, до сих  пор
удивляют и поражают египетские пирамиды, чудовищный  Сфинкс,  высеченный
из целой горы, но эта гора... это сотня пирамид, это увеличенный  в  сто
раз Сфинкс... к тому же его  высекали  не  в  плодородной  долине  Нила,
откуда продукты подвезут со всех сторон  на  телегах,  а  в  этом  диком
месте. Кому, зачем понадобилось? Что за дурь? Искусство или  религиозное
рвение?
   Гендельсон смотрел с  отвращением.  Он,  как  правоверный  талиб  или
ранний христианин, уничтожил бы этого гнусного идола,  будь  это  в  его
власти.
   - Я слышал о Великом Драконе, - сказал он резко. - Какой-то из  магов
произнес страшное заклинание, и дракон превратился в гору.
   - Из магов? - переспросил я. - Тогда уж  лучше  называть  его  святым
апостолом.
   Гендельсон врубился не сразу, подумал, сказал с сомнением:
   - Но это было давно...
   - Да  кто  помнит  даты?  -  возразил  я.  -  В  интересах  торжества
христианства мага лучше заменить на  апостола.  Зато  сразу  видна  мощь
христианского учения.
   Гендельсон подумал, поколебался, потом вытащил  крест  из-за  пазухи,
поцеловал и сказал с чувством:
   - Избави, господь, меня от искушения солгать!..  Даже  во  имя  славы
Твоего Сына. Да будем мы правы по своей чистоте и праведности, а  не  по
хитрости!.. А вы, сэр Ричард, по своей ли воле или по наущению  дьявола,
но... роль у вас гнусненькая.
   Я хотел расхохотаться, но внезапный жар прокатился по лицу.  В  самом
деле я, дурачась и прикалываясь, брякнул не совсем, не совсем... В  моем
заскорузлом и циничном мире  это  норма,  но  здесь  это  в  самом  деле
расценивается как подлость. Здесь народ чище и честнее... в  целом,  они
все как дети. В своем мире, кстати о птичках, я бы тоже не сказал  такое
ребенку, детям принято говорить  правду,  к  подлости  и  лживости  мира
приучаем постепенно...
   - Простите, сэр Гендельсон, - проговорил я искренне.  -  Это  у  меня
одна из моих  дурацкие  шуточек.  Только  и  всего!  Примите  мои  самые
искренние извинения.
   Он пробормотал пару слов на латыни, приложился  к  кресту  и  ответил
ровным голосом, не встречаясь со мной взглядом:
   - Принимаю, ибо нам еще ехать. Но я буду знать, что в этих краях, где
Зло сильно, кроме всех бед, придется одолевать еще и искушения дьявола с
собой рядом.
   Я сказал примирительно:
   - А что еще говорят про этого Каменного  дракона?..  Окаменил  его  и
все?
   Гендельсон ответил, все еще настороженно, ведь рядом с ним едет  чуть
ли не прямой слуга дьявола:
   - Придет час, чары ослабеют... и Великий Дракон вернется к жизни!  О,
горе тогда настанет людям,  ибо  нет  на  свете  героя,  который  сумеет
остановить его снова!
   Я кивнул.
   - Все понятно, стандартный набор.
   - Стандартный? - переспросил он невольно. - Набор?
   - Да, - пояснил я.  -  Благочестивый  христианский  король  Артур,  о
котором вы слыхали, спит в Авалоне и вот-вот  проснется,  Мгер  Младший,
это тоже такой христианский герой, почти святой, готов выйти из скалы...
кстати, Илья Муромец с сотней богатырей тоже в скале ждет своего часа, а
он еще какой  христианин,  все  знают  про  луковые  маковки  церквей!..
Христианнейшая королева Ядвига со своим  войском  спит  под  костелом  и
прислушивается  к  зову   трубы,   а   еще   пару