ти, но мне тоже очень не хотелось  бы,
чтобы на меня дышала чесноком вот та красотка, что веселится в  компании
мужчин в дорожных плащах. Или слышать запах чеснока вон от той  женщины,
пусть уж лучше будет нечистью...
   Она сидела за небольшим столом у окна, свет падал на ее чистое  милое
лицо. Взгляд больших темных глаз устремлен на нечто там на  улице,  явно
такое же спокойное, мирное, теплое и ласковое, как она сама. Я  подумал,
что ее трудно вообразить в соседстве с  чем-то  нетеплым  и  неласковым.
Изобилие черных  волос  падает  на  плечи  и  спину,  волосы  блестящие,
здоровые,  вся  женщина  налита  спокойным  здоровьем,  такая  чеховская
душечка,  пышненькая  даже,  с  крупной  налитой  грудью,  что   вызвала
ассоциации с тонкой пленкой, заполненной горячим густым молоком, розовые
девичьи ареолы сосков, совсем не осиная талия, да на фиг она нужна,  так
здорово хвататься за сочный живот  и  кусать  за  нежненькие  валики  на
боках.
   Руки чуть скрещены, свисают свободно, давая возможность  полюбоваться
их нежностью,  чистой  кожей,  которой  не  коснулось  солнце,  я  сразу
представил эти руки на своей шее, а  потом  не  только  на  шее,  но  не
застеснялся, посмотрел на нее  взглядом  пользующегося  собственника,  и
она, перехватив мой взгляд, ответила  спокойным,  понимающим  мои  нужды
взглядом и легкой материнской улыбкой.
   Сигизмунд тоже посмотрел в ее сторону, вздрогнул, прошептал:
   - Ведьма...
   - Точно? - спросил я с интересом.
   - Вы что, - спросил он возбужденно, - прямо здесь ее рубить будете?
   - Нет, - ответил я,  -  что  ты,  Сиг...  Зачем  народ  отвлекать  от
хорошего обеда?  Да  и  клиентуру  распугаем  хозяину,  а  у  него  дело
поставлено хорошо,  вон  как  жрешь,  словно  язычник.  Попробую  увести
куда-нибудь.
   Он спросил испуганно:
   - Я в самом деле... жру?
   - Как язычник? Мне показалось, что ты получаешь удовольствие от  еды,
а это грешно.  Благочестивый  человек  должен  получать  радости  только
светлые, чистые, незамутненные, а какие высшие радости  от  жратвы,  что
переварится и поступит в кишечник?
   Он с отвращением отодвинул недоеденное мясо, насупился, лоб напрягся,
пытаясь наморщиться.
   - Пойду посмотрю на коней, - сказал он и поднялся. - Что-то здесь  уж
очень хорошо все.
   Я доел мясо, посматривал на женщину, пытаясь понять, в самом ли  деле
увести ее куда-нибудь, кто она, возможно,  у  нее  у  самой  есть  место
поблизости или даже на этом постоялом дворе, попробовал  вино,  терпкое,
хмельное.
   Громко хлопнула дверь, это Сигизмунд вышел, выразив ударом  двери  по
косяку неодобрение высокой культуре обслуживания.  Я  проследил  за  ним
взглядом, а когда повернул голову обратно, на его месте за столом  сидел
человек. Я узнал его сразу, а он смотрел на меня через стол  с  вежливым
любопытством, чуть наклонив набок голову. Смуглое лицо,  черные  волосы,
непривычно коротко подрезанные, а когда  улыбнулся,  два  ряда  белых  и
безукоризненных зубов сверкнули как жемчужины. В этом  мире,  где  белые
здоровые зубы  редкость,  он  выглядел  преуспевающим  бизнесменом,  что
заботится об  улыбке  как  доказательстве  своего  прибыльного  бизнеса.
Красивые зубы и ровный загар молча говорят, что с этим господином  можно
иметь дело...
   И фигура свежая, подтянутая, без животика,  такое  же  свежее,  чисто
выбритое лицо без всяких дурацких усов или бороды, скромная и со  вкусом
подобранная теплая рубашка, вообще одет скромно, но с достоинством, я бы
такого не слишком выделил взглядом из толпы на Тверской, в то время  как
я в этом железе - как сбежавшая с карнавала обезьяна.
   Глаза только  странные,  меня  взяла  оторопь,  когда  я  увидел  эти
расширенные зрачки... нет, не расширенные,  напротив  -  как  булавочные
острия, однако в них сгустки мрака, тьмы, чернота, даже не  космическая,
там все упорядочено, а  как  бы  докосмичность,  досозданность,  холодок
ужаса забрался в мои внутренности.
   За соседними столами все  так  же  пили  и  ели,  смачно  шлепали  по
толстому заду единственную служанку, но поднос с пивом  в  ее  руках  не
вздрагивал,  могучий  зад  похож  на  тот  айсберг,  что  перетопит  все
"Титаники", а женщина у окна светло и чисто смотрит во двор.
   Он сказал  с  излишней  почтительностью,  за  которой  нетрудно  было
рассмотреть насмешку, да он ее и не скрывал, тонкий расчет, что когда не
скрывают, это уже не насмешка, а дружеское подтрунивание:
   - Сэр Ричард, поздравляю вас! Да и себя, кстати.
   Я поинтересовался с подозрением:
   - Меня - еще могу догадываться, а себя за какие заслуги? Или со  мной
не связано?
   Он воскликнул с энтузиазмом:
   -  Как  же?  Думаете,  просто  было   задумать   такую   многоходовую
комбинацию, чтобы вам вручили пояс паладина? А потом провести так, чтобы
комар носа не подточил? В этом мире столько случайностей!
   Холод охватил меня с головы до ног. Я все еще отказывался верить,  но
он смотрел уверенно, в глазах победное выражение.
   - Хорошо, - сказал я с усилием, - чем же паладин...  то  есть  рыцарь
церкви, так угоден врагу церкви? Паладины всегда на стороне Добра.
   Он покачал головой.
   - А вы не знаете? Как все плохо... При чем тут  паладины  и  Церковь?
При чем тут вообще Добро и Зло? Дорогой сэр Ричард, паладины  вообще  не
знают Добра и Зла, как им приписывают неграмотные  люди,  ибо  они  выше
этого...
   Я расхохотался.
   - Ну, знаете!.. Это уже ни в какие ворота не  лезет.  Как  это  может
быть выше?
   Его глаза насмешливо мерцали. Я запнулся, он сказал  тоном  школьного
учителя:
   - Добро и  Зло  -  понятия  простолюдинов,  а  вы  уже  поднялись  из
простолюдинов,  чему  и   я   поспособствовал,   признаюсь,   признаюсь!
Простолюдины - вне зависимости от богатства,  знатности  и  родовитости,
оценивают как добро лишь то, что для них хорошо: дождик в засуху, корова
родила двух телят, сосед на день рождения подарил золотой кубок,  молния
ударила  в  дом  другого  соседа,  чья  крыша  заслоняла  солнце  вашему
огороду... Верно? Верно-верно, по  глазам  вижу.  А  зло  это  все,  что
вредит, верно? Ну там наводнение  смыло  корову,  молния  ударила  не  в
соседский дом, а в ваш... Простолюдин будет храбро и честно сражаться  с
врагом, который нападет на его страну, он понимает, что враг может дойти
и до его дома, надо остановить его как можно дальше от  своего  огорода,
но простолюдин никогда по своей воле не пойдет сражаться в чужую страну,
чтобы...
   ... чтобы землю в Гренаде крестьянам отдать, мелькнуло в моей голове.
Он прав, нам уже непонятны и смешны  Боливар,  Че  Гевара,  Хоттаб,  все
объясняем в понятных нашей простолюдинности терминах выгоды,  интересами
олигархов.
   - И все равно непонятно, - ответил  я  чужим  голосом,  -  почему  вы
решили, что, будучи паладином, обязательно окажусь в вашем лагере?
   Он всплеснул руками.
   - Как же? Паладины сражаются не за Добро и Зло, верно? Мы уже  видим,
что это для одних добро, для других зло, как с молнией в дом соседа...
   Да ладно, молния, подумал я зло. Среди немецких псов-рыцарей, как  мы
их называли, были и паладины, но для нас они все - гады, потому что  шли
не с нами, а против нас. Уж мы точно называли добром разное...
   - И что же?
   - Паладины, - договорил он,  -  сражаются  храбро  и  мужественно  на
стороне Правды! На стороне правого дела. Если их родина  или  их  страна
оказывается не правой, они с болью в  сердце...  или  без  боли,  по  их
мужественным мордам не разберешь,  сражаются  против.  Для  них  Правда,
Истина дороже  таких  простеньких  понятий  простолюдинов,  как  родина,
отчизна, свои, чужие...
   Я подумал, потом еще подумал, ответил осторожно:
   - Хорошо, я подумаю еще над вашими... далекоидущими. Даже если это  в
теории... верно, живем мы не в мире  идей.  В  обыденности  без  понятий
Добра и Зла не обойтись. Только слышим... иногда о высшей математике, но
довольствуемся простой арифметикой. Я понимаю настоящий смысл сентенции:
"Если ударили  по  правой  щеке,  подставь  левую",  но  народ  разумеет
буквально, ржет, как сытые кони! Так и  с  этими  понятиями:  быть  выше
Добра и Зла... гм... можно залететь в обоих смыслах.
   - Но вы же паладин?
   Голос был коварным, насмешливым, я насупился и сказал зло:
   - Да.
   - Будете действовать, как паладин?
   - Да, - ответил я зло, ничего другого не оставалось,  как  стоять  на
своем. - Да!
   - Тогда вы придете ко  мне,  -  сказал  он  весело,  глаза  светились
победным огнем. - Ох, сэр Ричард, вы ведь антихрист, слышали?
   Я сказал раздраженно:
   - Вы постарались?
   Он хохотнул:
   - Не поверите, но это сами церковники додумались.
   Я стиснул челюсти, в помещении все казалось застывшим, словно  только
мы были реальными, а все остальное - картина.  Даже  с  улицы  перестали
доноситься стук колес, конское ржание, мычание скота.
   - Ладно, - ответил  я,  -  посмотрим.  Мне  сама  самоуверенность  не
нравится.
   - Я знаю, - ответил  он.  -  Но  под  нею  более  прочное  основание,
признайтесь!
   - Да, - согласился я, - но я все еще не выбрал дорогу.
   Он покосился в сторону женщины у окна, легкая  улыбка  скользнула  по
его тонким, красиво очерченным губам.
   - Тогда не буду вам мешать!
   Снова хлопнула дверь, это вернулся Сигизмунд, еще более хмурый. Когда
я повернул голову от него к столу, там снова пусто,  а  женщина  у  окна
повернулась и посмотрела на меня.
   - Хорошо покормили, -  сказал  Сигизмунд  в  раздражении.  -  И  вода
ключевая, сам напился, проверил. Что-то хорошо здесь слишком, не верю  я
в этот постоялый двор. Правда, молитва не  помогает,  но  я,  видимо,  с
недостаточной верой читал... Вот если вы, сэр Ричард, попробуете, вы  же
паладин, почти святой человек...
   Я поднялся, сказал с достоинством  гладиатора,  идущего  на  смертный
бой:
   - Попробую. Начну сразу с ведьмы. А там посмотрим.
 
Глава 5 
 
   Окна в доме напротив светятся красноватым трепещущим огоньком, словно
там горит лучина, между домами темень, прошла ночная стража, громыхая по
утоптанной земле древками копий. Снизу донесся смех, дурашливый  взвизг,
тут же все затихло.
   Из распахнутого настежь окна видно, как во дворе  пробежала,  опустив
хвост, лохматая собака с непривычно узким  рылом.  В  комнату  вливаются
запахи зелени,  конских  каштанов,  ветерок  донес  аромат  выделываемых
начисто шкур, нет, уже кож.
   В полумраке комнаты хорошо видны черные загадочные  глаза,  а  темные
волосы, разметавшиеся на белой подушке, выглядят сказочно. Я вернулся от
окна, лег, она тут же положила голову мне на  грудь,  закинула  ногу.  Я
почувствовал, как длинные ресницы пощекотали мне кожу.
   - Ты в самом деле паладин? - спросила она очень тихо.
   - Как и ты - ведьма, - ответил я.
   - Но я в самом деле ведьма, - возразила она осторожно.
   - А я в самом деле паладин, - сказал я. -  Но  что  нам  сейчас  этот
пятый параграф? Нет человека праведного на земле, который делал бы добро
и не грешил бы вовсе. Да и грех ли, когда ты...
   Я запнулся, не зная,  как  сказать,  что  она  подлечила  даже  душу,
израненную разлукой с леди Лавинией.
   - Не объясняй, - произнесла она тихо. - Я же  ведьма,  сразу  ощутила
твою рану. Ты в самом деле паладин, если поступил так... Только  за  это
уже паладин. Я только не верила, что решишься подойти.
   - А я правильный паладин, - ответил я.  -  Чувствую,  где  палкой  по
голове не стукнут.
   Она сказала тихо:
   - Но хотел ты сказать совсем другое...
   - Что?
   Она сказала медленно, словно бы с трудом выговаривая чужие слова:
   - Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том,
чтобы властвовать над ними, не  подчиняясь  им...  Это  значит,  что  на
рассвете, который близок, сядешь на коня и даже не обернешься...
   - Вот это уже брехня, - возразил я. - Обернусь. Но  ты  права,  утром
двинемся дальше.
   Мы  лежали  притихшие,  я   чувствовал   прилив   странного,   просто
нестерпимого счастья, смотрел поверх ее головы в  окно,  там  светлеющая
чернота неба, медленно плывущая луна, облака мертвенно-бледные, а  возле
луны - до странности голубоватые, непривычные.
   - Как жаль, - вырвалось у меня, - что всегда что-то теряем! Всегда от
чего-то  приходится  отказываться!  Человек,  который   остается   дома,
отказывается от дальних стран и чудес в них,  а  тот,  который  уезжает,
отказывается от счастья, что рядом с ним...
   Она молча поцеловала в  губы,  обняла,  теплая,  пышная,  ласковая  и
женственная, настоящая женщина, в  то  время  как  я  еще  не  настоящий
мужчина, а то, что я умею с женщиной, и бродячие собаки умеют.
 
*** 
 
   Утром Сигизмунд ничего не спрашивал, возможно, не хотел слышать,  как
я пытал и расчленял ведьму, спасая ее душу,  только  скользнул  пытливым
взглядом по моему бледному лицу. Впрочем, вряд ли бледному, я как  будто
прекрасно выспался, набрался сил, в теле перекатывается сила, а бодрость
прет из ушей.
   Город, затем и  зеленая  равнина  остались  позади,  пошли  холмы,  а
впереди начали медленно вырастать горы. Правда, не те, что  со  снежными
вершинами, пониже и потеплее, но все равно суровые, коричневые и с  виду
-  безжизненные.  Даже  не  коричневые,  а  неприятно   ржавого   цвета.
Неприятного тем, что даже в самых суровых заснеженных горах  чувствуется
жизнь, а эти  почему-то  кажутся  лунными  горами,  абсолютно  мертвыми,
выжженными.
   Когда подъехали ближе, одиноко стоящая гора оказалась не горой вовсе,
а высокой, очень высокой и массивной каменной башней. Внизу ее  окружает
зубчатая стена, видны ворота и две  крохотные  башенки  по  обе  стороны
ворот, но я не мог  оторвать  взгляда  от  исполинской  башни.  Страшная
зловещая красота чувствуется в этом дизайне. Башня  сложена  из  тех  же
камней, что и горы,  потому  таков  цвет,  это  понятно,  но  я  не  мог
отделаться   от   впечатления,   что   строитель   нарочито   делал   ее
неотличимой... нет, отличается, но он как бы церетелил эту башню в общий
дизайн, в общую картину...
   Хорошая протоптанная дорожка вела  прямо,  почти  не  виляла,  я  уже
видел,  что  нацелена  как  раз  между  двумя  горами.  Если  бы  дорога
рудокопов, то вела бы прямо в гору или на гору, а раз между,  то  кто-то
этот дорогой пользовался сравнительно недавно.
   Сигизмунд вскрикнул, пришпорил коня. Я покачал головой,  догонять  не
стал, мне положено держаться солидно, я же сеньор,  подъезжал  медленно,
во все глаза рассматривал чудо, преградившее дорогу.
   Отвесные горы поднимаются, как две стены  в  узком  коридоре,  проход
между ними загородил огромный, в три человеческих роста, каменный  крест
из белого с примесью малахитового  цвета  мрамора.  Массивный  крестище,
основание втрое толще моего туловища. Края уперлись в стены. Конечно, мы
без особого труда протиснемся хоть справа, хоть слева, только что голову
наклонить да сэру Сигизмунду копье  опустить,  но  ощущение,  что  крест
именно загораживает проход.
   - Велика сила господня, -  промолвил  Сигизмунд  с  благоговением.  -
Животворный крест господень закрыл дорогу нечисти!
   - Но не войскам Карла, - заметил я.
   - Да, - согласился Сигизмунд упавшим голосом, - да, к сожалению... Но
у Карла люди, а им господь дает возможность покаяться,  грехи  искупить,
обратив оружие против нечисти...
   - Да и нечисть где-то проникает, - добавил я. - Это нам  повезло,  не
встретили, что просто дивно.
   - И мне, - признался он.
   - Все впереди, - предостерег я. - Вдруг да придется прорубаться через
их ряды? A "BFG" у нас  нет,  одни  мечи.  Драконы  так  и  вовсе  могут
перелететь через гору.
   Он задрал голову, лицо стало задумчивым.
   - Я слышал о горах, которые не может перелететь ни зверь,  ни  птица,
ни комар. Возможно, это те самые... Правда, те горы на самом краю земли.
   - А мы и есть на самом крае, - ответил я.
   Он в испуге оглянулся.
   - Какой же это край?
   - Обыкновенный, - буркнул я и подосадовал,  что  брякнул  лишнее.  Не
хватает еще объяснять, что Земля круглая и край у шара в любом месте.
   Мы разговаривали, не отрывая глаз от креста, я все больше видел в нем
величественной простоты, что говорит о  гениальности  строителя,  дивной
соразмерности пропорций, мощи и вместе с тем изящества, что  торжествует
над грубой животной силой и темной магией. Крест не просто  очень  умело
вытесан из камня, еще и украшен лепестками роз,  все  еще  не  стерлись,
даже сейчас, если хорошо потаращить глаза, на уровне  моего  лица  четко
проступают письмена.
   - Руны, - сказал я уверенно. Сигизмунд посмотрел на меня с почтением.
   - И это вы знаете, ваша милость, - сказал он.
   - А что тут знать? - отмахнулся я. - Если картинки,  то  пиктограммы.
Наверное, потому, что их пикты пиктили.  По  граммам.  А  все  остальное
непонятное - руны. Как все нехристианские народы - язычники, верно?
   Он выпрямился, сказал воодушевленно:
   - А мы принесем туда свет истинной веры!
   - Вот-вот, - поддержал я и добавил угрожающим голосом:
   - А кто осмелится остаться незрячим...
   Пустил коня вперед, наклонился, над головой  прошла  каменная  балка,
неясная прохлада струилась  от  креста,  конь  ступал  дальше,  ощущение
исчезло. Я оглянулся, крест чуть  ли  не  светится,  загораживая  дорогу
крупным монстрам, с  которыми  людям  еще  не  справиться,  и  пропуская
мелочь, чтобы порубежники не спали, всегда были готовы принимать удары и
наносить в ответ.
   Сигизмунд  ехал  рядом,  на  лице  почтение.  Встретившись  со   мной
взглядом, прошептал:
   - Это же крест самого Тертуллиана! Вы  знаете  историю,  как  он  его
поставил?
   -  Как-нибудь  расскажешь,  -  ответил  я  как  можно  спокойнее,  но
появилось ощущение, что некто огромный и недружелюбный наблюдает за нами
из-под приспущенных век. - Значит, мы перешли границу, за которую еще не
переступали христианские рыцари... Сэр Сигизмунд!
   - Да, сэр Ричард?
   - Расслабьтесь, - посоветовал я.
   Он вздрогнул, на лице проступило смущение, но тут же спросил почти  с
вызовом:
   - Но почему?
   - Нечисть не поджидает нас прямо здесь, - сказал я, тут же подумал, а
верно ли говорю, но уже по инерции договорил:
   - Как-то я сам, помню, ехал в другую страну... Все  ожидал,  что  как
только перелечу... гм... в смысле миную границу, то и деревья не  такие,
и земля не такая, и как был разочарован, когда все те же березки, та  же
трава, такая же вода в реке...
   Он вертел головой по сторонам, почти не слушал, ответил невпопад:
   - За легкое дело берись как за трудное, а за трудное - как за легкое.
Так мне говаривал отец... Как за трудное, это чтоб уверенность не  стала
беспечностью, а как за легкое, чтоб неуверенность не стала робостью...
   - Смертелен каждый путь, - сказал я, - каким бы ты ни шел, но путнику
прямой особенно тяжел. Так говорили наши  мудрецы.  А  мы,  дорогой  сэр
Сигизмунд, на пути к этому... разуму!
   Он так удивился, что даже пошатнулся в седле.
   - Мы? К разуму?
   - Да. Другой великий мудрец сказал, что к высшему  разуму  ведут  три
пути: путь размышлений - самый  благородный,  путь  подражаний  -  самый
легкий, и путь опыта на своей шее -  самый  тяжелый.  Мы,  понятно,  как
рыцари и мужчины выбрали самый трудный путь, легким путем идут  обезьяны
и женщины.
   Сигизмунд встревожился, я видел, какие складки пытаются появиться  на
его чистом лбу.
   - Сэр Ричард... это что же... мы можем стать умными?
   - Что, уже готов вернуться? Нет, это случится очень не скоро.  И  то,
если человек будет учиться на собственных ошибках. Но мы  же  не  будем,
верно? Иначе начнем избегать неприятностей,  как  эти,  тьфу,  умные.  А
какие же мы рыцари, если без приключений?
   Его лицо просветлело, глаза зажглись задором.
   - Как вы правильно говорите, сэр Ричард!.. Да и вообще  я  подумал...
представляете?.. что тот, кого привели к цели, не имеет  права  считать,
что он ее достиг. А так как меня ведете вы, то э