не можем без грешков, важно  лишь,  чтобы  ночь  не  тащили  в  день,
понимаешь?
   Он смотрел обалдело, помотал головой.
   - Нет.
   - Скота надо выдавливать из себя постепенно, - терпеливо объяснил  я.
- В смысле грехи. А то были одни наивные души, что  хотели  сразу  целую
страну, да еще такую огромную, разом в царство небесное... Теперь заново
капитализм строят.
   Мы позавтракали, как обычно, холодным мясом с хлебом, закусили  сыром
и запили холодной ключевой водой. Кони вроде бы не голодные, Сигизмундов
всю ночь хрустел сочной травой, а мой прибежал  на  свист,  облизываясь,
как волк. На морде кровь, похоже, охотился.
   Сигизмунд поехал впереди,  угрожающе  выставив  копье,  длинное,  как
бревно шлагбаума. Доспехи блестят тускло, над головой Балтийское море  -
серое, свинцовое, огромные волны неторопливо  двигаются,  догоняют  одна
другую  и  не  могут  догнать,  северная  часть  неба   вообще   черная,
непроницаемая, как туманность Угольный Мешок,  дальше  переходит  в  эту
свинцовость. Я представил себе, как происходит всемирный  потоп:  просто
стоит этой массе воды обрушиться вниз. Что только ее удерживает?..
   Так двигались до полудня, уже  подумывали  о  привале,  кони  устали,
Сигизмунд вздернул голову, словно просыпаясь от сна, сказал с  радостным
удивлением:
   - Замок...
   Далеко, в трех-четырех милях  от  нас,  на  небольшом  плоском  холме
возвышался замок.  Зеленовато-серый,  словно  заплесневел,  а  может,  и
правда заплесневел, сегодня с утра воздух влажный и неподвижный. Холм  и
нижняя часть замка освещены странным желтоватым светом, но крыши  и  все
башни чернеют на фоне разбушевавшихся свинцовых волн. На наших глазах из
этих волн в башню ударила изогнутая молния, похожая на светящийся корень
мандрагоры.  Даже  на  таком  расстоянии  мы  услышали  злобное  шипение
электрического разряда. Молния озарила мир  призрачным  мертвым  светом,
неровным  и  трепещущим,  словно  перед  источником  света   часто-часто
взмахивала крыльями гигантская стрекоза. Разряд длился непривычно долго,
Сигизмунд громко призывал имя божье, его конь храпел и прядал ушами,  но
опасливо  шел,  мой  двигался  ровно  и  спокойно,  словно  сам   привык
подзаряжаться от молний и высоковольтных столбецов.
   Не успели наши кони пройти и полмили, как  молния  ударила  снова,  и
опять в ту же башенку, не самую высокую, другие  повыше  и  поближе,  но
молния с тупостью бледнолицего ломилась в ту же дверь. Наши кони,  видя,
что ничего не случается, двигались  уже  без  понуканий,  и  тут  молния
ударила опять, я рассмотрел, что эта башенка хоть  и  не  отличается  от
других башен, но только в ней окно, а не бойница, именно туда  и  уходит
изогнутый ствол светящегося дерева, толщиной в бедро.
   Молния трепетала, шипела,  бешено  дергалась,  колыхалась  в  верхней
части, где острие как шпиль вспахивает небесные волны, заставляя их тоже
светиться, но внизу дуга уходила именно в окно, только в окно,  даже  не
задевала оконную раму.
   - Странный замок, - проговорил Сигизмунд дрогнувшим голосом.
   - Да, - согласился я с интересом. - Не отставай.
   - Сэр Ричард, вам не кажется, что в этом замке могут оказаться...  не
совсем христианские сеньоры?
   - Наверняка,  -  подтвердил  я.  -  Трудно  в  таком  непростом  мире
оказаться наверху  холма.  Сэр  Сигизмунд,  самые  добродетельные  люди,
которых мы встречали, - это  козопасы.  Они  воистину  безгрешные...  Ну
разве что с козами балуются. Но с пастухами как-то  общаться  не  совсем
интересно, верно?
   Он посмотрел на меня странно, не понял, но переспрашивать не решился.
Кони с рыси перешли на галоп, учуяли  близкий  отдых.  Замок  как  будто
вырастал из зеленых зарослей карликовых деревьев, цветущего  кустарника.
В воздухе плыл сильный густой запах множества  цветов.  Я  подумал,  что
здесь живут либо слишком  беспечные,  либо  слишком  уверенные  в  своем
могуществе: в таких зарослях можно спрятать целую армию, обычно  хозяева
замков вырубают и выжигают кусты по крайней  мере  на  два  выстрела  из
дальнобойного лука, а то и больше.
   Замок, как стало видно вблизи, это комплекс  зданий,  башен,  чего-то
куполообразного, похожего  не  то  на  мечеть,  не  то  на  храм  Христа
Спасителя, снова башни и башенки, тонкие и толстые, но все башни и  весь
замок выстроены в едином стиле и явно  одним  архитектором,  чувствуется
вкус и странное изящество.
   Мы объезжали замок по широкой дуге, Сигизмунд первый заметил и указал
пальцем:
   - Дорога!
   Хорошо укатанная дорога поднималась  полого  на  холм,  там  в  глаза
бросились массивные ворота, но вели они не по ту стороны стены, а словно
бы в гигантский храм. Мой конь,  чувствуя  мое  инстинктивное  нежелание
заезжать в замок,  поднимался  на  холм,  но  пугающе  красными  глазами
смотрел вдаль, а когда я оторвался от созерцания замка  и  проследил  за
его взглядом,  увидел  в  глубине  долины  коричневые  домики,  простые,
незатейливые, а коричневые не из-за  придумки  дизайнера,  а  просто  из
коричневого камня, что сам лезет под руку.
   Мы съехали вниз, там шумела и грохотала довольно бурная река, прыгала
через  камни.  Дальше,  ниже  по  течению,  становилась  намного   тише,
разливалась вширь, воды несла намного спокойнее. Я начал присматриваться
к воде, где бы перейти реку вброд,  Сигизмунд  по  обыкновению  молился,
воздевал взгляды к небу, бормотал, вдруг воскликнул:
   - Проклятые язычники! Что творят?
   Впереди к краю высокого обрывистого берега два дюжих  мужика  подвели
обнаженную женщину, конечно же - блондинку, хоть и с  темными  как  ночь
волосами. Один быстро и умело связал ей руки, другой что-то  привязал  к
ее  ногам.  Мне  показалось,  что  камень,  здесь  еще  не   разработали
технологию утапливать ноги в быстросхватывающий цемент.
   В сторонке стояли и переговаривались богато и  пышно  одетые  люди  с
разрисованными лицами. Отсюда их не рассмотреть, мы проезжали почти  под
самым обрывом, задирали головы, только и видели, что  женщину  повернули
лицом к шумевшей внизу реке. Если  просто  спихнуть,  упадет  на  острые
камни, а высота каменного берега не меньше, чем  пятиэтажного  дома.  Но
камень...
   Додумать я не успел, мужчины подхватили женщину, один взял  за  руки,
другой за ноги, подбежал третий и ухватил камень. Раскачав, они швырнули
ее с такой силой, что она описала крутую дугу,  прежде  чем  ее  понесло
вертикально вниз.
   - Язычники! - выругался Сигизмунд как истинный сын церкви.  Он  начал
неуклюже слезать с коня. - Мы не можем допустить...
   Камень, а затем и женщина перелетели через  наши  головы  и  с  силой
ударились о воду. Я крикнул:
   - Куда, дурак? Утонешь!
   - Я не позволю...
   Я выругался куда злее, соскочил с коня, сделал  два  быстрых  шага  и
нырнул вниз головой, ибо уже видел, что вода чистая, а дна так  и  вовсе
не видно. Холодная вода обожгла, как огнем. Я поспешно заработал  руками
и ногами, поймал взглядом жертву.
   Женщина опускалась быстро, ее несло вниз вдоль  каменной  стены,  изо
рта сразу  потянулась  струйка  серебристых  пузырьков.  Тяжелый  камень
наконец ударился о дно, замедленно взметнулся  серый  песок.  Из  темной
пещеры высунулась  огромная  рыба,  похожая  на  мутировавшего  сома.  Я
поспешно ринулся к камню, девушка увидела меня, глаза безумные от ужаса,
открыла рот, оттуда вырвались серебристые пузыри, величиной с кулак.
   Я показал ей знаками, чтоб закрыла рот, дура,  блондинка  чертова,  а
сам, как блондин, попытался ударить мечом по веревке. Вода  затормозила,
лезвие лишь коснулось натянутой как струна веревки. Рыба  высунулась  до
половины, пасть приоткрылась,  я  с  холодком  внутри  увидел  три  ряда
острейших, как иглы, зубов.
   Еще дважды попробовал перерубить веревку, пока не догадался просунуть
меч под веревку и пилить снизу к себе. Веревка лопнула нехотя, тоже  как
в замедленной съемке. Я ухватил женщину, с силой оттолкнулся от  дна,  и
мы понеслись вверх. От удушья уже темнело в глазах. Дура-рыба выплыла из
норы, я видел ее серое блестящее тело совсем  близко,  выставил  меч,  а
когда приблизилась, уперся острием.
   Чешуя рыбу защитила, но потом острие погрузилось  по  самую  рукоять.
Свет вверху разросся, мне показалось, что мы догоняем серебристые шарики
воздуха, и когда грудь моя  взорвалась  в  неистовом  желании  хватануть
воздуха, мы вылетели на поверхность, я успел сделать  глубокий  выдох  и
даже полувдох, снова погрузился под воду, с усилием выдернул меч, но  на
этот раз высунулся уже умело, задышал, в два гребка подтащил  женщину  к
берегу.
   Сигизмунд орал и швырял в воду камнями.
   - Рыба!.. Морской дракон!
   - Не попади в глаз, - прохрипел я.
   Женщина лежала на спине, я перевернул ее лицом вниз, подложив  колено
под живот, несколько  раз  нажал,  хлынула  вода  вперемешку  с  мелкими
рачками и водорослями. Тут же я переложил жертву на  песок  снова  лицом
вверх, начал делать искусственное дыхание рот в рот.
   Сигизмунд перестал  бросаться  камнями,  ибо  морской  дракон  всплыл
кверху брюхом, вокруг  него  расплылась,  как  нефтяная  пленка,  темная
маслянистая жидкость.  Женщина  вздохнула  и  открыла  глаза.  Я  замер,
никогда еще не видел таких лучистых глаз. Даже не обратил внимания,  что
она обнаженная, а то и вовсе голая, ибо женщину не одежда красит,  а  ее
отсутствие...
   - Теперь я понимаю, - сказал я, жадно хватая воздух широко раскрытым,
как у той рыбы, ртом, - в чем замысел дьявола...
   - В чем?
   - А вот в этих бабах, - сообщил я.
   - Соблазны?
   Я перевел дух, объяснил:
   - Еще какие! В моем мире... гм, в  моем  королевстве  женщины  весьма
свободные особи. Чуть что не так - в рыло, а то и ногой в зубы. Нет,  не
мы им - они нам! Да сразу в рыло, ногой! Задней. У нас нет таких,  чтобы
вот так спасти, а она за тобой, как щенок - преданно  и  счастливо...  А
что еще мужчине надо? Только чтобы женщина восхищалась,  смотрела  снизу
вверх.
   Сигизмунд глядел на меня  в  задумчивости  и  печали.  Потом  перевел
взгляд на спасенную.  Она  медленно  приходила  в  себя,  лицо  все  еще
оставалось бледным, но молодость быстро берет верх, повернулась, окинула
взглядом Сига, снова посмотрела на меня. Я увидел, что вот-вот это будет
что-то вроде имплантинга, или как его  там,  когда  цыпленок  или  щенок
считает мамой то, что увидит, когда впервые откроет глаза. Когда девушка
обнаженная - это эротика, когда голая - уже порнография, но в этой  есть
то и другое плюс еще нечто такое, что я тоже  готов  был  разделить  мир
всего лишь на две категории: вот таких хорошеньких девушек  и  остальных
уродов.
   Я поднялся, холодный ветер пронизывал насквозь. Дрожь пробрала  тело,
я задрал голову, посмотрел на высокий обрыв. Так уже  собралась  чертова
тьма народу, все жестикулировали, верещали тонкими обезьяньими  голосами
и, подобно бандерлогам, суетливо указывали в нашу сторону.
   - Надо подниматься наверх, - сказал я. - Но,  сэр  Сигизмунд,  берите
женщину на свое седло. Если сейчас же не въедем в город,  меня  разобьет
насморк.
   Он сказал с беспокойством:
   - Почему я? Спасли вы...
   - Я просто вместо тебя нырнул. В твоих бы  доспехах...  Словом,  твоя
идея, сам и расхлебывай!
   Я свистнул,  послышался  грохот  копыт,  конь  возник  перед  мной  с
горящими глазами и взлохмаченной гривой. Зубы, понятно, оскалены, у него
шкура, как я уже  понял,  плотная,  непроницаемая  для  воздуха,  как  у
собаки, потому приходится раскрывать пасть, чтобы охладиться.
   - Умница ты мой, - сказал я нежно и поцеловал в его нежные и  мягкие,
как  протекторы  "КамАЗа",  ноздри.  -  Я  тебя   люблю,   золотце   мое
эпоксидное...
   Конь жадно подышал мне в ухо, прежний хозяин не баловал его лаской, а
ласку все животные любят, вон как спасенная жмется к Сигизмунду...
   Я взлетел в седло, по  очень  крутому  подъему  поднялся  наверх,  не
думал, что такое вообще возможно,  но  конь  то  ли  выдвигал  из  копыт
стальные клинья, то ли еще как,  но  мы  поднялись  наверх  с  такой  же
скоростью, как будто неслись по ровной степи.
   Народу собралось не меньше трех десятков, но только человек  пять  из
них крепкие мужики и при оружии, остальные же те, кого  называют  отцами
города.
   Они уставились на меня со страхом и возмущением,  а  я  выпрямился  в
седле и сказал громко:
   - Паладин Ричард Длинные Руки!.. Что был за обряд?
   Они смотрели на меня так, как будто я  показал  им  звезду  шерифа  и
назвался агентом НКВД. Заговорил  крупный  дородный  мужчина  с  сильным
властным лицом, одетый тепло, несмотря на теплую погоду.
   - Ежегодное приношение водяному богу! Чтобы река не пересыхала...  Но
как ты, дерзкий, осмелился...
   Я вскинул руку, останавливая, сказал еще жестче:
   - Ваш водяной бог убит. Спуститесь, он там кверху брюхом плавает. Что
значит сила господня одержала верх и победила Зло его же оружием. Отныне
рекомендую прекратить эти непотребства. По крайней мере до тех пор, пока
не заведется в  тех  норах  что-то  еще.  Или  же  сбрасывать  таким  же
зрелищным   образом   рецидивистов,   уголовников,   клятвопреступников,
гомосексуалистов, любителей  кошек  и  других  асоциальных...  Рыбе  все
равно... Есть в вашем селе постоялый двор?
   Они смотрели на меня обалдело, наконец один,  посмышленее,  указал  в
сторону домиков:
   - Доблестный паладин, у нас не село, а  город,  которому  три  тысячи
лет. Он даже был однажды  столицей  неведомого  государства,  а  сейчас,
конечно... но постоялый  двор  есть,  вон  тот  дом  с  красной  крышей!
Видите?
   - Отыщу, - заверил я. - Спасибо за сотрудничество!
   Я повернул коня  и  послал  рысью  вдоль  домиков,  где  краснокрыший
выглядел выше всех. Хотелось галопом,  но  сдерживался,  хотя  зубы  уже
начали  выбивать  дробь.  У  самых  домов  Сигизмунд  нагнал,  спасенная
впереди, как Аленушка на Сером Волке, склонив голову на рыцарскую грудь.
Рыцарский плащ Сигизмунда, вернее, тот, который он  именовал  рыцарским,
старый, поношенный и без креста, купленный на постоялом дворе,  укутывал
ее с головы до ног.
 
*** 
 
   Постоялый двор почти пуст, только у колодца женщина с натугой  крутит
ворот, а у коновязи мужик подвязывает к морде коня торбу с зерном. Никто
не вышел встречать, Сигизмунд разрывался между долгом соскочить  первым,
принять моего коня, помочь мне сойти и всячески заботиться,  ибо  в  его
ранге он должен выполнять и обязанности оруженосца, и в то же  время  не
знал, что делать со спасенной.
   Я соскочил, набросил повод на крюк коновязи. Если  мой  конь  захочет
есть, сгрызет и  столб,  за  спиной  послышался  вздох  облегчения,  это
Сигизмунд спрыгнул и принимал на руки девушку. Я не стал  смотреть,  как
она к нему прилепится и как он ее будет отдирать, толкнул дверь, в  лицо
приглашающе пахнуло смесью  жареного  лука  с  рыбой,  наваристой  ухой,
хорошо прожаренным сомом. Похоже, сегодня рыбный  день,  водяной  бог  в
ожидании невесты расщедрился на богатый улов.
   Всего четыре стола, пусто, запахи  идут  со  стороны  кухни.  Пока  я
раздумывал,  сзади  затопало,  вошел  мужик,  кормивший   коня,   сказал
почтительно:
   - Чего изволите, сэр? Я хозяин этого двора.
   - Прекрасно, - ответил я. - Сумеешь  накормить  двух  мужчин  и  одну
женщину?
   - Конечно, сэр, - ответил он с некоторой задетостью. - Иначе зачем бы
наш двор... Будь вас даже сто человек...
   Он  бросил  взгляд  на  входящего  следом  Сигизмунда,   поперхнулся,
прикусил язык. Грудь молодого рыцаря украшал могучий красный  крест,  на
сгибе левой руки шлем с красным крестом, и вообще крестоносность из сэра
Сигизмунда буквально перла, а на лбу  было  написано  крупными  буквами,
хоть и с ошибками, что он - верный слуга церкви.
   - Ладно-ладно, - сказал я, - старший здесь я, а мне  по  фигу,  какой
магией разводишь огонь под котлами. Понял? Выполняй.
   Он исчез, Сигизмунд взглядом указал на  девушку,  что  пряталась  под
плащом и едва ли не залезала молодому рыцарю под мышку.
   - Сэр Ричард...
   - В комнату, - отмахнулся я. - Если ей идти  некуда.  Негоже  молодой
даме сидеть в корчме с двумя мужчинами. Хотя, мне кажется, как только ее
родители дознаются...
   Запахи пошли  еще  сильнее,  теперь  добавился  аромат  мяса.  Пришла
женщина,  которая  доставала  воду  из  колодца,  вытерла  насухо  стол,
поставила крохотный кувшинчик с цветами, застенчиво улыбнулась, исчезла,
уводя с собой девушку.  Мы  кое-как  расселись,  устраиваясь  с  мечами,
топорами и молотом, и тут же хозяин вышел с кухни с  подносом  в  руках.
Еще издали посмотрел в сторону Сигизмунда с  настороженностью,  потом  с
надеждой на меня.
   Пока он приближался - на подносе, как  я  заметил,  в  двух  огромных
мисках уха, - я рассматривал  само  помещение.  Вообще-то  странная  эта
корчма, все приметы христианской атрибутики: зеркала и свечи, даже вроде
бы просвирки, но в то же время вон у противоположной стены вырезанная из
цельного столба фигура не то кобольда,  не  то  огра.  Добро  бы  только
фигура, но у подножия колода, забрызганная кровью. Конечно  же,  на  ней
режут кур да гусей, как  обычно,  но  все  же  подозрительно  похоже  на
жертвоприношение...
   Хозяин поставил поднос, начал перегружать миски на стол, я  кивнул  в
сторону столба, поинтересовался:
   - И богу свечка, и черту кочерга?
   Он не смутился, ответил просто:
   - Я не воин, ваша милость. Я, как лекарь, обязан обслуживать всех, не
так ли? Потому мне нельзя принимать чью-то сторону.
   - Дешевле, - сказал я резонно, - если ни тому, ни другому.
   Он покачал головой, вздохнул.
   - В нашем мире так: как ты к кому, так и он  к  нам.  Старые  мудрецы
говорят, что с людьми и богами поступать надо так, как хотел  бы,  чтобы
эти сволочи поступали с тобой. Не угадаешь, к кому попадешь! Да и  зачем
вообще с кем-то ссориться?
   - Тоже верно, - одобрил я. - А чего ты только рыбу принес?
   Он сказал нерешительно:
   - Так ведь... пост же... а вы - рыцари...
   - А, - сказал я, - вот ты  о  чем!  Тогда  неси-ка  что-нибудь  из...
чего-то другого, понимаешь? Я ведь не  простой  рыцарь,  а  паладин,  не
видишь? А паладины умеют творить чудеса. Не очень большие, но  и  мелочи
могут скрасить жизнь.
   Он сказал еще в большей нерешительности:
   - Да, но...
   - Неси, - велел я. - Все, что у тебя есть наготове. Если ты был готов
накормить хоть сто человек, то нас накормить обязан. Все понятно?
   Он ушел, Сигизмунд был уверен, что надолго, но хозяин  тут  же  снова
показался из кухни, словно его там ждали и сунули в руки  поднос  с  уже
заготовленными тарелками, мисками. Хозяин нес его, побагровев от  натуги
и сильно откинувшись всем корпусом назад.
   Я проследил, как он ставит на стол огромный поднос,  на  нем  плоское
медное блюдо с огромной коричневой тушей раскормленного гуся,  оранжевая
корочка покрыта бисеринками пота, под ней чувствуется  давление  горячих
недр. Мои ноздри сразу задергались, жадно  улавливая  дурманящий  запах.
Рядом такое же точно блюдо с  аппетитно  зажаренным  поросенком.  Кожица
блестит, как покрытая лаком, подрагивает от напора ароматного пара.
   Хозяин с поклоном замер, ожидая, что же  будет,  ибо  молодой  рыцарь
побагровел, напрягся, готовый то ли выскочить из-за стола, то  ли  вовсе
перевернуть его с нечестивыми в постные  дни  блюдами,  а  я,  вспоминая
запорожцев, сказал громко:
   - Именем господа перекрещаю порося в карася!.. А  гуся  -  в  форель.
Все, сэр Сигизмунд,  вы  тоже  можете  есть!  Как  видите,  это  уже  не
поросенок, а большой и хорошо прожаренный карась.  А  карась  -  постная
пища.
   Сигизмунд  всмотрелся  в  поросенка,  на  лице   появилось   жалобное
выражение, он даже побледнел, сказал дрогнувшим голосом:
   - Но я... все еще зрю поросенка...
   - Как? - изумился я. - Сэр Сигизмунд, это на нас наводят морок, чтобы
сбить с пути христианина! Или у вас недостаточно веры? Вон  даже  хозяин
подтвердит, ч