объяснил я, - дракон еще толще,  чем  вы...
не в обиду вам это сказано, ибо я понимаю, что дородность и  величавость
- великое дело. Остается только  разрубить  эту  корову  с  крыльями  на
части... Сам я это  не  осилю,  придется  созывать  народ  из  окрестных
деревень... Эй, девушка, тебя как звать?
   - Дафния, мой господин!
   - Дафния, деревня здесь далеко?
   - Нет, мой господин! - закричала она.  -  Сегодня  же  можно  созвать
людей. Этого дракона можно будет разделать всего за неделю!
   -  Слышите,  сэр  Гендельсон,  -  сказал   я,   нарочито   подчеркнув
почтительнейшее ?сэр?. - Всего неделю вам подождать... Это недолго. Ведь
лежать - не сидеть...
   Он простонал:
   - Я столько не выживу... И перестаньте меня стучать по ногам! Что  вы
делаете?
   - Оставляю следы героического боя,  -  ответил  я.  -  Что-то  весьма
однообразно это... Дракон летит, раскрывает пасть, я ему - молот в зубы.
Уже в который раз. С другой стороны, зачем отказываться  от  работающего
приема?
   Гендельсона я тащил двумя конями, да и сам  упирался  так,  что  ноги
тряслись. Дафния смотрела полными сострадания глазами.  Она  оставалась,
как Барбос на цепи, но ей это даже шло, а Гендельсон, шутки шутками,  но
задохнется, если мордой в  грязь.  Я  совсем  не  против,  чтобы  дракон
устроил  ему  красивую  гибель,  но  мордой  в  грязи,  при  моем  явном
попустительстве - это, пожалуй, чересчур...
   За Гендельсоном оставалась канава,  где  можно  бы  разместить  часть
нефтепровода. Когда  он,  мужественно  и  благородно  постанывая,  начал
снимать шлем, я сказал с чувством:
   - И что за оружейник ковал вам такие прочные доспехи?
   И, не дожидаясь ответа, поспешил к голому  Барбосу.  Она  следила  за
мной большими испуганными глазами. В нашем мире, где и феодалы вынуждены
есть всякую дрянь, простолюдины вечно недоедают, почти все они  худые  и
жилистые - как мужчины, так и женщины, - а эта просто  чудо  какая  юная
пышечка, пончик, нежная, сочная, уже созревшая, но еще...
   - Тебе сколько лет? - спросил я.
   - Четырнадцать, господин.
   - Всего-то?.. Неужели акселерация началась еще тогда?..
   Я отошел, примерился, легонько ударил молотом по широкому кольцу.  На
металле не осталось даже пятнышка. Ударил сильнее.  Дафния  вздрагивала,
поглядывала на меня глазами, полными отчаянной надежды. Сейчас  она  уже
вспомнила, что голая перед двумя мужчинами, пыталась закрываться пухлыми
детскими ладонями, но такие мощные  сиськи  не  закроешь,  и  снизу  еще
по-детски все голо, без шерсти...
   - Ни фига, - сказался. - Придется рискнуть. Надеюсь... черт,  хреново
я изучал геометрию.
   Гендельсон, постанывая и сильно хромая, доковылял. Как  же,  без  его
вельможных советов я прям щас сгину или уроню  молот  себе  на  ногу.  Я
отошел  на  пять  шагов,  взвесил  молот  в  ладони.  Гендельсон  сказал
встревоженно:
   -  Сэр  Ричард,  если  вы  задумали  то,  что...  что  я  боюсь  даже
выговорить...
   - Малышка, - сказал я девушке, - следи за столбом. Если будет  падать
в твою сторону, беги на другую. У тебя длинная цепь...
   Молот вылетел с привычным хлопаньем рукояти  по  воздуху.  Гендельсон
зажмурился. Железная голова молота ударила в  камень  с  сухим  треском.
Брызнули камешки, столб качнулся, начал  заваливаться.  Дафния  в  ужасе
метнулась в сторону, я заорал:
   - Стой, дура!.. Падает мимо!
   Столб  грохнулся,  как  огромное  дерево.  Земля  подпрыгнула,   конь
расставил все четыре ноги пошире и посмотрел на  меня  с  вопросом:  еще
будет? Дафния зябко  вздрагивала,  цепь  все  так  же  соединяла  ее  со
столбом. Теперь Дафния обеими руками натянула цепь, будто  надеялась  ее
порвать. Фигура ее напряглась, сочная, цветущая,  абсолютно  здоровая  и
крепенькая. У таких подростков, что цветут особенно пышно, ярко,  раньше
всех одногодков выпячиваются выпуклости, выступают женские округлости, а
пышные бедра наводят на грешные мысли даже стойких аскетов.  Таких  надо
не дракону отдавать, а пускать на размножение.  А  то  поотдавали  таких
драконам, а теперь одни хиляки да панки...
   Огрызок столба все еще торчит из земли, как гнилой зуб. Металл кольца
отозвался глухим недовольным звоном. Я снова постучал снизу, переходя по
кругу. Кольцо нехотя начало сдвигаться  выше.  Еще  пару  ударов  -  оно
слетело, я подхватил и сунул девушке в руки.
   - Держи! У тебя есть куда идти?
   Она вздрагивала, косилась то на огромную тушу  дракона,  то  на  двух
крупных мужчин так близко, часто-часто кивала.
   - У меня есть родители, - сказала она. - Есть даже жених.
   - Что же он не пытался тебя освободить? - спросил я.
   Ее глаза расширились в изумлении.
   - Как можно, ваша милость!.. Он сам и приковывал  меня,  он  в  нашем
городе лучший кузнец. Так приказали старейшины.
   Я окинул ее оценивающим взглядом.
   -  М-дя...  Хорош  у  тебя  жених.  Что  же  с  тобой  делать?..  Сэр
Гендельсон, возьмете ее к себе на седло?
   Гендельсон вздрогнул, едва не упал с коня.
   - Я?
   - Вы, милорд. А что, боитесь, что спихнет?
   - Сэр Ричард, но как можно... А если она в самом деле ведьма?
   - Вот и проверим, насколько вы правоверный вовд Христа,  -  сказал  я
сурово. - Устоите  -  значит  вы  стойкий  воин,  я  так  и  расскажу  в
инквизиции, куда вы побежите с доносом. Нет - значит с вами нельзя  идти
в разведку... в  смысле  на  благородные  подвиги...  Не  трусьте,  сэр.
Довезем до ближайшего села,  с  нее  собьют  этот  ошейник.  А  там  она
свободна.
   Он вспыхнул, протянул ей руку, стараясь не смотреть на ее  обнаженную
фигуру. Девушка робко подняла руку, он перехватил ее за кисть и с  такой
силой дернул к себе, что она тут же оказалась вниз лицом прямо перед ним
на коне, поперек  луки  седла.  Встревоженный  конь  быстро  переступил,
сделал шаг, и  Гендельсон,  чтобы  удержать  сползающую  на  ту  сторону
девушку, поспешно опустил руку.
   Я видел, как его растопыренная пятерня прижала ее  пышный  вздернутый
зад, такой белоснежный и нежный,  особенно  пикантный  под  его  грубыми
пальцами. Гендельсон вскрикнул, отдернул  было  руку,  словно  угодил  в
кипяток, но девушка снова начала сползать с коня, и  он  опять  с  силой
прижал ее пятерней к седлу.
   Лицо его было, как у грешника, с  которого  живьем  сдирают  кожу.  Я
злорадно хохотнул, сказал успокаивающе:
   - Пусть пересядет к вам, дорогой барон, за спину. Меньше соблазнов.
   Он застонал сквозь зубы, когда девушка начала перебираться к нему  за
спину, наваливаясь на него сперва спереди, цепляясь за плечи и шлемастую
голову, накрывая грудью лицо, я даже видел, как  красные  соски  мазнули
его по губам, она вскрикивала от страха, а конь тоже не стоял на  месте,
переступал с ноги на ногу, помогая им удерживать равновесие.
   Наконец она села позади, обхватила его руками за  пояс  таким  чистым
целомудренным жестом, что я умилился - ребенок, чистый ребенок.
   Порывшись в седельном мешке, я выудил плащ, бросил ей.
   - Накинь на  себя.  Не  стоит  на  людях  показывать  твои  прелести,
передерутся. Да и нас зарежут, чтобы завладеть тобой.
   Она слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но в каждой шутке
есть доля шутки, эту малышку не зря определили в  жертву:  кого  боятся,
тому отдают лучшее.
   Кони уже успокоились, шли ровным  шагом,  переговаривались  на  своем
конячьем языке о драке с драконом,  перемывали  нам  кости,  злословили,
мол, как себя дураки вели, а надо было правильно вот так и  вот  так,  я
уехал вперед, высматривая дорогу.
   Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз
нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь,  дабы  искали  для
него короткий путь, удобные броды, а на  постоялый  двор  неслись  сломя
голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но  сейчас
догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:
   - Вы уверены, что деревня там поблизости?
   - Не уверен, - ответил я. - Но вы можете спросить у дамы, что  у  вас
за спиной.
   Он буркнул:
   - Какая она дама... Но воде бы деревня поблизости...
   - Это ее родная деревня, - объяснил я.
   - Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям...
   Я поинтересовался ядовито:
   - А если снова ее в жертву? Тут еще те родители... Да и жених  просто
прелесть!
   - Но дракон, божьими молитвами, убит, - сказал он нерешительно.
   - А засуха?.. - ответил я сердито  невольно  пощупал  на  поясе  свою
увесистую  божью  молитву.  -  Или  напротив,  проливные  дожди?  Прилет
саранчи?
   Он возразил строго:
   - И засуху, и прилет саранчи господь посылает нам как  испытание.  Мы
должны все принимать со смирением, не  роптать,  а  трудиться  больше  и
лучше. И ни в  коем  случае  не  пытаться  откупиться,  как  делают  эти
погрязшие в невежестве  дикие  люди,  заблудшие  души...  Откупиться  от
демона, порождения ада!
   - Бог далеко, - ответил я. - А демон вот он. Бог не защитил их, когда
дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод.  Вот  и  пытаются,
как могут...
   Он сказал, возвысив голос:
   - Наш господь своего сына послал на  крест,  на  мучительную  смерть!
Сказал тем самым, что Христос искупает все  грехи  и  что  этой  великой
жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!..  Отныне  никто  и
нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был  последней
жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению  и  моему  стойкому
удивлению, в чем-то и как-то краем несколько  правы.  Нельзя  возвращать
этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн
принести ее в жертву снова... уже по другому поводу. Лучше оставим ее  в
ближайшем городе, поручив заботу о  ней  чистой  благочестивой  женщине,
набожной и опрятной...
   - Аминь, - сказал я. - Но пусть едет на вашем коне,  сэр  Гендельсон.
Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.
   Но, протрезвев, я начал посматривать  на  девчушку  уже  без  прежней
ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если  честно,  и  так
слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали  опасности,
но сейчас сами идем навстречу немалому риску.  В  городке  вполне  могут
быть отряды Тьмы.
   К счастью, господь, по мнению Гендельсона, не  стал  испытывать  нашу
волю и стойкость в долгом путешествии  втроем.  Ведь  ночевка  в  душной
летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать
серьезным испытанием  нашей  добродетели.  Я  уже  представил,  как  она
голая... ну, пусть не голая, а в моем плаще начинает помогать с костром.
Встает на четвереньки и старательно раздувает  огонь,  плащ  обязательно
соскользнет...
   Часа через три-четыре непрерывной езды я начал подумывать о  привале.
Небо уже окрасилось в кровавый цвет, багровый шар  быстро  опускался  за
лес, а в  мозгу  чередой  проносились  скабрезные  картинки  на  предмет
ночевки. Но очень вовремя вдали  показался  небольшой  городок.  Он  был
огорожен высоким частоколом из добротных бревен,  что  говорило  либо  о
нехватке камня, либо о молодости самого городка.
   - Успеем до темноты? - спросил я Гендельсона.
   - Должны успеть, - ответил он замученным голосом.
   - Если коню тяжело, - сказал я заботливо, - то  переночуем  здесь,  а
уже утром...
   - Нет, - отрезал он, словно уже горел в аду. - Нет! Мы приедем  туда,
даже если будет полночь.

Глава 19

   К воротам вела свежеутоптанная дорога, по обе стороны паслись коровы,
овцы, козы, а чуть дальше чернели распаханные на  зиму  пашни.  Типичный
город тех времен, по нашим  понятиям  -  не  совсем  город,  ибо  жители
выходят работать сюда, на поля по эту сторону стен. Здесь пашут и  сеют,
пасут скот, заготавливают бревна, шарят по  окрестным  лесам  в  поисках
грибов, ягод, орехов, каштанов, птичьих гнезд...
   Но ворота массивные, из цельных бревен. Правда,  распахнуты  настежь,
сверху широкий навес для лучников, десятка два поместится, а это немалая
сила, по бокам башенки, где стража может укрыться в дoждь или вьюгу.
   Мы проехали под низкой аркой,  мне  пришлось  склонить  голову.  Дома
стоят вплотную, земля утоптана  до  твердости  камня.  Все  пространство
освещено. Как огромной круглой луной, так и оранжевым светом из окон.
   Масла в светильники не жалеют, подумал я.  А  вот  свет  от  восковых
свечей, их тоже немало. Город не спит, хот уже за полночь.
   Я в который раз напомнил Гендельсону, что  мы  двигаемся  по  занятой
противником территории. Потому здесь  ни  в  коем  случае  нельзя  орать
молитвы, а лучше их шептать про себя, нательный  крест  лучше  спрятать,
все равно он никуда не денется, а вынимать и показывать его всем  -  это
свойственно лишь дураку-вельможе, но недостойно благородного рыцаря.
   Однако едва только въехали в город, он тут же грубо заорал одному  из
прохожих:
   - Эй, морда!.. Здесь есть постоялый двор?
   Прохожий  остановился,  с  интересом  оглядел  закованного  в  железо
человека. Сплюнул его коню под ноги, подумал, ответил неспешно:
   - Есть... Как не быть? У нас хороший город.
   И ушел. Гендельсон вскипел, пустил коня вперед, ладонь начала  искать
плеть. Я перехватил его за руку.
   - Эй, милорд!.. Вы в чужом городе!
   - И что?  -  прорычал  он  злобно.  -  Простолюдины  всегда  и  везде
должны... да, должны!
   Я сказал с нажимом:
   - Да? Пусть только в моих владениях чужой барон посмеет обидеть моего
простолюдина!.. Ему придется прожить остаток  дней  калекой.  Чтобы  все
знали и видели.
   Он посмотрел на меня, его рык  перешел  в  ворчание.  Наши  кони  шли
рядом, горожане уступали дорогу, но без робости.  У  многих  из-за  плеч
выглядывали рукояти мечей, луки  и  стрелы,  на  поясах  кинжалы,  ножи.
Неожиданно он сказал:
   - А что, у вас есть простолюдины?
   - Есть, - ответил я. - Могу добавить, что я их всех не знаю  в  лицо.
Кто-то из них может быть и здесь...
   Эта идея пришла неожиданно. В самом  деле,  мог  бы  кто-то  из  моих
ганслегерных владений приехать сюда,  продавать,  скажем...  ну,  что-то
продавать, обменивать шило на мыло?
   -  Тогда,  -  сказал  Гендельсон  с  отвращением,  -  вы  кого-то  из
рыцарей... ограбили? Лишили рыцарских привилегий?
   - Не болтайте, - посоветовал я. Добавил многозначительно:
   - Да не болтаемы будете.
   Гендельсон умолк, хотя раздвигал грудь и бросал  на  меня  грозные  и
высокомерные взгляды. Этот городок разительно отличался от Зорра и  даже
от владений Нэша пестротой  и  каким-то  подчеркнутым  весельем.  Что-то
типа: гуляй, Вася, все одно помрем. Во всех окнах свет,  это  ж  сколько
свечей надо зажечь, неужто завтра уже зажигать не  надеются,  на  улицах
полно пьяных, а крепко вооруженные всадники нам  встречались  на  каждом
шагу, и никто не собирался уступать дороги. Я  всякий  раз  дергал  коня
Гендельсона за повод, по мне так дорогу уступает тот, кто умнее,  и  мне
плевать, что обо мне подумает высунувшийся из окна мордастый лавочник...
как и тот лавочник, коня которого сейчас держу за повод.
   Все дома, как я с удивлением заметил, не просто четыре стены и крыша.
Строили с выдумкой, размахом, состязались в затейливости. Общегородского
архитектора нет, полная свобода застройки, барокко на рококе, коринфский
стиль на корбюзном, дорический вперемешку с авангардным, нет церкви, что
назвала бы все это  поползновениями  дьявола,  запретила  и  указала  бы
пылающим факелом единственно верный путь...
   Когда мы добрались до постоялого двора, на темно-синем зловещем  небе
уже поднималась луна. Страшно вырисовывалась черная  громада  массивного
здания. На обоих этажах  светятся  окна,  неприятно  светятся,  чересчур
багрово. Конечно, здесь масляные светильники, а то и  вовсе  факелы,  но
чувство  опасности  усилилось  когда   мы   подъехали   к   гостеприимно
распахнутой двери.
   Изнутри на улицу падал все тот же красноватый  свет.  Наши  кони  все
замедляли шаг,  я  подъехал  к  самому  входу,  натянул  повод.  Впервые
встречаю постоялый двор, где вот так гостеприимно распахнуты двери прямо
в саму харчевню. Обычно распахнуты ворота во двор, да и то не ночью, как
сейчас, так что сперва оставляешь коней либо у коновязи, либо отдаешь  в
конюшню,  а  сам  под  надзором  многих  глаз  пешком  идешь  к  дверям,
распахиваешь их, еще не зная, что  встретишь...  и  потому  держишься...
смирненько.
   Мы оставили коней у коновязи, слуги бегом принесли мешки с ячменем. Я
подвязал их к мордам, мордам коней, не слуг, каждый насыщается по  своей
табели о рангах и привилегиях.
   Дафния соскочила на землю, железное кольцо спрятала под плащ. Там  же
держала и руки. Гендельсон слезал медленно, словно его разбил радикулит.
Из харчевного зала потекли запахи жареного  мяса,  рыбы,  кислого  вина,
крепкого пота и горящего масла из  множества  светильников.  В  зале  за
десятком широких столов пьют и веселятся мужчины, хотя я сразу заметил и
трех женщин. Полуголые, вульгарные, накрашенные ярко и широко,  их  роль
понятна, хотя одна из них показалась мне именно той хищницей, что  умеет
прыгать на голову, рубить, душить и вообще делать  самое  непотребное  в
этом патриархальном мире.
   Гендельсон и Дафния вошли следом. Я выбрал свободный стол, бросил  на
середину столешницы золотую  монету.  Хозяин  сглотнул  голодную  слюну,
глаза его не отрывались от желтого кружка.
   - Самого лучшего, - велел я коротко.
   Хозяин угодливо поклонился.
   - Сейчас будет. А вина?
   - Тоже лучшего, - бросил я:
   - Кстати, видишь эту девушку?
   Он повернул голову, Дафния застенчиво улыбнулась.
   - Да, что с нею?
   - Она потеряла родителей, - сказал я. - Ей некуда идти. Если  отыщешь
ей место... или сам возьмешь, я добавлю еще две монеты. Такие же.
   Гендельсон недовольно хрюкнул. Хозяин оглядел  Дафнию  снова,  уже  с
головы до ног. Она краснела и отводила взор.
   - Я вижу, - проворчал он, - когда вижу хорошую девушку. Она не такая,
как вот те... Хорошо, я возьму ее подавать на стол, мыть  посуду.  Спать
будет в общей людской, у меня там пять человек. Если это устроит...
   - Устроит, - сказал я и бросил на стол три монеты. -  Бери.  На  одну
больше за то, что решил быстро... и правильно. Она тебе расскажет, что с
ней приключилось. Словом, теперь она на твоем попечении.
   Он вскинул руку, к нему подбежал молодой бойкий парень.
   - Все лучшее - на этот стол, - сказал хозяин. Он повернулся к Дафнии.
- Полагаю, тебе не стоит сидеть за столом с  этими  господами.  Красивая
женщина  должна  быть  вдвойне  осмотрительна,  ибо  ее  красота   будет
соблазнять другого, а если она бедна, то соблазнять  ее  саму.  Так  что
отправляйся сразу на кухню.  Там  тебя  и  покормят...  и  сразу  можешь
приступить к работе.
   Я покачал головой.
   - Не видишь, она в моем плаще? И босая? Дафния, иди с  ним,  расскажи
все, что случилось.
   Мы проводили их взглядами. Гендельеон с облегчением перевел дух.
   - Вот мы и пристроили  одну  заблудшую  душу.  Нам  это  зачтется  на
Страшном суде.
   - Это было нетрудно, - заметил я. - А что нетрудно, то  недорого.  За
такое большие грехи не скостят.
   - Да, - согласился он важным голосом. - Ее пристроить было  нетрудно.
Она красивая, а красота есть открытое рекомендательное письмо...
   - Красота... - повторил я. - Красивой быть хорошо... но опасно.
   - Да, - согласился он. - Но это в диких землях.
   - А в христианских, - сказал я елейным голосом, -  красивых  сжигают,
ибо... ведьмы.
   Он нахмурился, тяжелые брови нависли, как  грозовые  тучи.  В  глазах
промелькнули огоньки и погасли.
   - Есть христианская красота, - изрек он наконец голосом прокурора.  -
А есть - нечестивая. Нехристианская. Вот ее надо на костер.
   - За что?
   - За то, - отрезал он. - За то самое!
   - Ну вот теперь понятно, - сказал я.
   На стол таскали жареное мясо, рыбу, сыр,  хозяин  сам  принес  кувшин
вина, сообщив, что это лучшее в городе, поставил перед нами  два  медных
кубка, удалился.