вала  крылышками,  то  ли  утренняя
гимнастика, то ли бедолага старается  удержаться  на  качающейся  ветке.
Нет, синички вроде бы не чирикают...
   Растопырив просвечивающиеся крылышки, на ветку спланировал дракончик,
толстенький и мохнатенький, похожий на  игрушку  из  замши.  Он  раскрыл
крошечную пасть, сладко зевнул, во рту  блеснуло,  наверное  -  зубешки.
Крепкие коготки обхватили  тонкую  ветку.  Он  втянул  голову  в  плечи,
собрался в ком и, похоже, решил вздремнуть до тех пор, пока с  кухни  не
потянет вкусными запахами.
   Могут и синички чирикать, решил я. Если дракон может прыгать по столу
и воровать пирожки, то почему  синичка  не  может  чирикать?  Здесь  она
вообще может оказаться с тремя головами. Второй  день  в  замке,  а  как
будто целая жизнь прошла!
   Сходить бы, мелькнула  мысль,  да  посмотреть  сейчас,  где  ночью  с
Саней... Хотя бы на ту стену! Увы,  там  все  новое.  Ну,  сравнительно,
сравнительно. Здесь  новым  иной  раз  называют  такое,  что  египетские
пирамиды кажутся поставленными вчера.
   Слуга  внес  большой  медный  таз.  Я  наскоро  помылся.  Из-за  окна
доносились глухие удары, слышались голоса. Солнце  уже  освещало  косыми
утренними лучами двор, суетился народ, со стороны  ворот  упряжка  волов
тащила волоком огромную каменную глыбу. Еще одна уже лежала возле  стены
церкви, двери были распахнуты, там размахивал  руками  человек  в  серой
сутане, подпоясанной веревкой. Сперва я  принял  его  за  странствующего
монаха,   такие   вроде   бы   давали   обет   бедности,   потом   узнал
толстяка-священника  из  деревни,  где  я  приказал   повесить   главаря
дебоширов.  Похожий  на  перезимовавший  стог  сена,  неопрятный,  очень
усердный, настойчивый, настоящий профи своего дела, он  суетился  вокруг
глыбы, что под стеной, указывал на нее  пухлым  пальчиком,  одной  рукой
прижимал к груди толстенную книгу, явно с иллюстрациями Дорэ  на  каждой
странице, такую и я не прочь поставить на  полку,  неважно,  Библия  или
"Божественная комедия".
   Двое бородатых крепкоплечих каменщиков, поместному дикарщиков, сидели
на глыбе и стучали молотками, врубаясь зубилами в твердый камень.  Ближе
к замку полыхал большой костер, в языках огня висел огромный закопченный
котел. Вокруг костра расселись десятка два оборванных изможденных людей.
Один показался невероятно громадным,  но  я  смотрел  сверху,  а  он  на
корточках помешивал палкой угли, и я решил, что почудилось.
   Слуга стоял неподвижно, а когда я, вытершись, швырнул ему  полотенце,
спросил почтительно:
   - Изволите позавтракать?
   - Да, - сказал я, - изволю.
   Он поклонился.
   - Там за дверью господин Гунтер.
   Я удивился:
   - А чего он там?
   - Ждет вашего пробуждения, ваша милость,  -  ответил  слуга  с  новым
почтительным поклоном.
   - А-а-а... ну да, еще бы, понятно. Зови!
   Гунтер вошел чуть ли не строевым шагом, грудь вперед, плечи назад,  в
лице твердость, а в глазах решительность, даже решимость. Я тоже  сделал
лицо решительным, но посматривал с опаской. Гунтеру лет под  сорок,  что
вообще-то расцвет, но здесь уже чуть не дряхлость, хотя все  еще  силен,
широкий  в  плечах,  массивный,  объемистый  живот  скрыт   пластинчатым
доспехом, намного более дешевым, чем рыцарский,  но  по  мне  так  более
функциональным. Голова как котел, на  коричневой  от  солнца  коже  ярко
поблескивают глаза - светлые, с  голубизной,  чуть  раскосые,  массивная
челюсть, короткие, торчащие в стороны усы. На лице мучительное раздумье:
правильно ли поступил,  что  дал  себя  обвести  вокруг  пальца,  принес
присягу.
   - Доброго утра, ваша милость! - сказал он громко.
   - Доброе, - ответил я. - Раз еще целы, то уже доброе, верно?
   Он улыбнулся самым краешком рта,  показывая,  что  заметил  и  оценил
шутку хозяина замка. Мол, хорошо смеется тот, кто смеется после хозяина.
А  то,  что  последний  смеюн  приобретает  репутацию  дурака,  неважно.
Поклонился чуть, не как слуга, а как подчиненный, строго дозируя поклон,
чтобы не слишком низко и не слишком высоко, спросил осторожно:
   - Ваша милость, что делать с... узниками? Они во  дворе,  ждут  ваших
распоряжений.
   Я спросил с недоумением:
   - А какие еще распоряжения? Все свободны. Как  птицы  вольныя.  Могут
идти или даже лететь по домам. Может, ждут  компенсацию  за  причиненный
ущерб? Ну, в некоторых разумных  пределах  можно,  но  не  чересчур,  не
чересчур. Я не принял на себя все  обязательства  прежнего  владельца  в
полном объеме, ибо он передал замок не  совсем  добровольно...  Впрочем,
пойдем, поглядим.
   В котле на треноге кипело, булькало, выбрызгивалось в огонь. Я уловил
запах ухи, Гунтер сварил то, что подешевле,  ведь  все  равно  эти  люди
сейчас уйдут, неча на них тратиться.
   Завидев нас на крыльце, все торопливо поднимались. Я сделал несколько
шагов, запнулся, едва не упал, ибо голову  задирал  все  выше.  Один  из
узников возвышался над остальными настолько, что я  открыл  рот,  головы
мужчин едва достигали ему до  пояса.  Помимо  громадного  роста  он  сам
громаден,  широк  в  плечах,  и  хотя  исхудал  до  невозможности,  кожа
обтягивает кости, зато кости толстые, массивные, а сухожилия  похожи  на
канаты. До пояса обнажен, вместо набедренной повязки куски  шкур,  грудь
заросла черными густыми волосами. Волосы покрывают плечи, руки - длинные
и толстые, перевитые не сколько мышцами, сколько жилами.
   Он  поклонился,  я  благосклонно  кивнул,  мол,   изволю   соизволить
выслушать, и гигант, ободренный, сказал густым объемным голосом:
   - Ваша милость, я не знаю, куда идти. Если дозволите хоть на какое-то
время остаться, я не буду в тягость. Могу сторожить ворота,  как  делают
ваши люди...
   - Прекрасно! - оборвал я. - Гунтер, проследи,  чтобы  его  одели  как
следует. Он уже наш, значит - и кормят  пусть,  как  реестрового,  а  не
запорожца. Те сами себе добывают...
   Остальные  узники  смотрели  на  меня  молча,  исхудавшие,  покорные,
изможденные, в лохмотьях. Я помолчал,  выдерживая  паузу,  выпрямился  и
сказал голосом руководителя правящей партии:
   -  Здравствуйте,  дорогие  товарищи!  Вы  уже  знаете,  что   Великая
революция, о которой мечтало все  человечество,  свершилась,  а  прежний
владелец отошел. Совсем. В связи с его кончиной мною объявлена  всеобщая
амнистия. Я не хочу разбираться, кто из вас пострадал безвинно,  а  кого
надо бы сразу на виселицу за душегубство. Надеюсь,  будете  вести  жизнь
праведную и безгрешную. Говорят, справедливость - превыше всего, но  тут
я вчера услышал одну дикую идею... обдумал  и  решил,  что  в  некоторых
отдельно  взятых  случаях  в  самом   деле   бывает   нечто   и   повыше
справедливости... Это нечто зовется милосердием. Я ныне  отпущаю  вас  с
кроткими и смиренными словесами: идите на... гм...  и  не  грешите.  Или
хотя бы не попадайтесь. Ибо все мы грешны, но не  надо,  чтобы  об  этом
знали и брали с нас пример. Если все не будем  попадаться,  то  общество
вроде бы совсем безгрешное, верно?.. Если  кто  болен,  наш  лекарь  вас
осмотрит... если у нас есть лекарь, конечно.
   Гунтер кашлянул, сказал осторожно:
   - Ваша милость, можно мне слово?
   - Говори, - сказал я милостиво и посмотрел поверх голов, хотя  поверх
великана смотреть было непросто.
   - Ваша милость, ваша страшная слава  убивателя  Галантлара  заставила
этих людей сейчас втянуть языки в дальнее место, но  у  костра  говорили
всякое...  Многим  просто  некуда  идти.  Хотели  бы  остаться,  просили
похлопотать за них. А что хлопотать, когда в  замке  не  хватает  людей?
Дураку видно, что вон тот здоровый еще как понадобится, а  ваша  милость
не последний дурак...  наверное,  хоть  больше  дерется  молотом,  а  не
благородным мечом. Женщинам тоже найдется работа, ваша милость!
   Я смерил его подозрительным взглядом, еще  бы  не  нашел  работы  для
женщин, а вот насчет мужчин прав, мы с Сигизмундом и Зигфридом уменьшили
численность гарнизона наполовину, надо восполнить. Да если еще  сосед  с
родней вздумает мстить за своего ублюдка, то народу потребуется  немало.
К тому же эти должны чувствовать ко мне хоть какую-то благодарность.
   - Хорошая идея, - признался я. - Мне в  голову  не  пришла.  Молодец,
Гунтер! Хорошо, менеджментствуй  и  дальше.  Все,  кто  хочет  остаться,
может. Да, может. Всем найдется  работа,  всем  будут  предоставлены  не
только кров и еда, но и жалованье, а также некоторые права, но только из
числа общечеловеческих.  Я  твердо  стою  на  принципе  товарно-денежных
отношений, так жить проще, если что - сами виноваты, так  что  жалованье
будет,  обещаю.  Гунтер,  выясни,  кто  что   умеет   лучше...   словом,
хозяйствуй. А я займусь стратегическим планированием.
   На крыльцо  вышла  молодая  женщина,  волосы  заплетены  в  косу,  не
замужем, спросила громким чистым голосом:
   - Ваша милость, на стол подавать? А то все остынет.
   В желудке голодно квакнуло, одна  из  кишок  безобразно  расталкивала
других, протискиваясь поближе  к  желудку.  Квакнуло  громче,  я  ощутил
пустоту не только в самом желудке, но и  в  кишечнике,  после  вчерашней
драки много сил и калорий истрачено на заживление ран, своих и чужих.
   - Подавай, - сказал я. - Сейчас иду.
   - А куда подавать? - спросила она.
   Я помедлил, замок для меня все еще загадка, наконец сказал мудро:
   - Сама реши. Знаешь, раз проявила инициативу, то давай распоряжайся и
дальше...
   Она смерила меня оценивающим взглядом, я ощутил себя,  как  бычок  на
предпродажной подготовке, сообщила:
   - Если вы не один, то лучше в общем зале.
   - Хорошо, - ответил я легкомысленно. - Это где?
   - Да в левом крыле, внизу.
   В левом крыле на первом этаже тоже зал, просторный,  неопрятный,  все
грубо   и   неотесанно,   будто   пещера   каменного   века,   едва-едва
приспособленная  для  жилья.  Даже  длинный   стол,   человек   двадцать
поместится с легкостью, на толстых обрубках,  чуть  ли  не  на  пеньках,
заменяющих ножки.
   Я повернулся к Гунтеру, он послушно шел за мной.
   - Иди за стол, обсудим, что делать  дальше.  Позови  еще  этого,  как
его...
   - Марка? - подсказал Гунтер.
   - Да, сенешаля. Он вроде бы неплохо знает замок, да и  человек  он  с
виду не самый худший на свете. Ульмана позови, надежный малый.
   Гунтер не сдвинулся с места, глаза его изучали мое благородное  лицо,
что  временами  становилось  то  вовсе  надменным,  как  у  герцога,  то
лоховитым, как у пастуха. Кто еще согласится завтракать в нижнем зале за
столом, предназначенным для челяди!
   - А... священника?
   Я задумался, поинтересовался:
   - Священника? Ах да, тот  толстячок,  что  распоряжается,  как  будто
хозяин, а я так, не пришей кобыле хвост? Впрочем, вся церковь  такова...
мир для нее - строительная площадка  для  построения  комму...  царствия
божьего на земле,  что,  собственно,  правильно.  Что  он  вообще  здесь
делает?
   Гунтер развел руками.
   - Восстанавливает церковь.
   - С нею все в порядке?
   Гунтер слегка смутился.
   -  Церковь  очень  старинная,  ваша  милость.  Но  службы  в  ней  не
проводились уже столетия. А этот священник раз уж пришел...
   Я поморщился.
   - Вижу. Пришел самовольно, распоряжается... Нет чтобы прийти ко  мне,
представиться, предложить услуги. Он, конечно, не парикмахер, но и я,  в
конце концов, не просто так зашел по  дороге...  Пока  оставим  все  как
есть. Время покажет. Для священника  и  то  немало,  что  допустили,  не
повесили сразу. Похоже, он выбрал для себя роль оппозиции, очень удобно,
признаю! Ни за что не отвечать, всех винить, прямо русский  интеллигент.
Надо спросить, кто, по его мнению, совесть нации?  Но  в  любом  случае,
пусть оппозиция будет во дворе, а не за столом. Все  равно  не  угодишь,
так чего стараться?
   Гунтер поклонился, исчез. На стол начали таскать еду, посуда простая,
медная, а то и вовсе глиняная.
   Итак, второй день начинается очень демократично, с общего завтрака  с
электоратом. Потом, понятно, все завернем на круги своя,  буду  обедать,
как и положено феодалу... еще не знаю, как положено, да и что мне как  и
кем положено, я имею право на самодурь, я  же  феодал  с  правом  первой
брачной ночи, да что она ко мне  так  привязалась,  эта  первая  брачная
ночь, это мне  надо  для  чего?  Чтобы  поверить,  что  я  взаправдашний
феодал?
   Я остановился у  простого  кресла  посредине,  никакой  тебе  высокой
спинки и герба в виде орла  с  развернутыми  крыльями,  кивком  подозвал
смирного сенешаля.
   - Марк?
   - Да, ваша милость! Марк, Марк Форстер.
   - Слушай, Марк, твоя очередь  бегать  за  новыми  гостями.  Посчитай,
сколько здесь мест, выбери из солдат наиболее достойных сидеть  с  нами,
такими вот замечательными. Это не значит,  конечно,  что  такое  действо
будет каждый день, но сегодня день особый.
   Ошеломленная обилием народа, служанка тем не менее сразу организовала
процесс,  помощники  потянулись  гуськом,  на  столе  появились  караваи
свежеиспеченного хлеба,  с  подрумяненной  коркой,  посыпанные  зернами,
орешками, тяжелые круги сыра, чаши с вином и водой, солонки и  блюдца  с
растертыми жгучими травами и зернами.
   Зигфрид довольно потирал руки, не бедно живем.  Перед  ним  поставили
широкое блюдо с речными перловицами, садовыми улитками, но бравый рыцарь
не смутился, бывалый, перед солдатами появились глубокие глиняные  миски
с похлебкой из бобов, пшена,  затем  только  со  стороны  кухни  пахнуло
ароматными запахами горячего мяса, принесли целиком зажаренного  кабана,
на блюдах подавали  печеных  гусей,  уток,  фазанов,  а  мелкие  птички,
зажаренные в сухарях, вообще подавались  в  больших  котлах,  откуда  их
доставали без счета.
   Да, кормят здесь совсем неплохо. Если и  не  платил  жалованье  своим
людям скупой хозяин замка, то кормить кормил.
   Солдаты ели, сдерживая себя,  ведь  за  одним  столом  с  правителем,
робели, только Гунтер, изо всех сил показывая им, что он теперь входит в
круг друзей нового повелителя, громко разговаривал то с Зигфридом, то  с
Сигизмундом, дважды обращался ко мне с пустяковыми вопросами, и  солдаты
потихоньку смелели, пробовали и диковинные блюда, переговаривались между
собой, тянулись через стол к чашам с вином.
   В зал влетела, как мне показалось, летучая мышь, зверек  сделал  круг
над нашими головами и плюхнулся  на  середину  стола,  торопливо  сложил
крылья. Я застыл с вилкой у рта. Дракончик, совсем крохотный, но не тот,
что я видел у леди... - как ее там, симпатичная такая, - хотя такого  же
размера, а толстенький, неуклюжий,  с  мохнатыми  крыльями,  похожий  на
упитанную мышь. По-моему, это  он  сидел  на  дереве  перед  окном  моей
спальни. Лапки тоже толстенькие, вдвое короче, чем  у  того,  что  тогда
сидел на бокале. Мордочка широкая, глаза почти по  бокам,  но  выпуклые,
как у лягушки, хитрые и веселые.
   Если  тот,  что  у  леди,  как  же  ее   имя,   выглядел   изящнейшим
произведением искусства, то этот простой и веселый жрун, по морде видно.
   Наша главная повариха сказала сердито:
   - А ну кыш, стервец!
   - Да пусть, - сказал я небрежно, - много ли сожрет? Не жадничай...
   Она тут же умолкла, даже вздохнула с облегчением. Судя по  тому,  как
этот летающий  хомячок  безбоязненно  садится  на  стол,  его  здесь  не
очень-то гоняют, и сейчас стряпуха боится, чтобы новый хозяин  не  зашиб
ее любимца.
   - Ребята, - сказал я решительно, - человек я здесь  новый,  мягкий  и
добрый. Зазря никого не обижу и не хочу, чтобы у меня так  получилось...
ну, чтобы кого-то зашиб нечаянно. Потому, чтобы такого не случилось,  вы
мне все должны помогать. Просто обязаны, если вы  патриоты.  Я,  хоть  и
Рюрик или Рарог, неважно, но чтоб за таким столом да не стать  патриотом
этой новой Ладоги?  Вы  не  просто  стая  олухов,  что  выполняет  любые
приказы, любую дурь, но я жду от вас подсказок, поправок...  Вон  Гунтер
уже поправляет меня, и все еще голова на его плечах цела. Верно, Гунтер?
   Гунтер потрогал обеими руками  голову,  словно  удивляясь,  сказал  с
сомнением:
   - Да пока еще... вроде бы...
   Солдаты сдержанно засмеялись, но смотрели  настороженно,  от  старших
ласки  мало,  неприятностей  много.  Зигфрид  ревниво   хмурился,   даже
Сигизмунд взглянул укоризненно: ну кто же опускается до бесед с простыми
солдатами? Им и так на всю жизнь хватит хвастливых рассказов, как сидели
за одним столом с великим паладином!
   - У меня куча вопросов, - сказал я, - ибо в этом замке слишком  много
магии, слишком много таинственного,  а  я  паладин  простой,  наивный  и
доверчивый. Как все паладины. Или не как все,  неважно.  Но  вы,  как  я
понимаю, вовнутрь захаживали не часто, девки к  вам  сами  бегали...  Но
если что знаете, говорите! Не потому, что я такой вот  замечательный,  я
за информацию плачу, к  тому  же  смышленых  запоминаю,  буду  выдвигать
дальше. В замке будет пополнение из числа освобожденных, из сел придется
нанять, от вас зависит - оставаться простыми солдатами или стать  сперва
хотя бы десятниками, у  которых  жалованье  больше,  кусок  мяса  слаще,
кружка с вином глыбже, а морда ширше!
   Начали переговариваться, я уловил  нарастающее  возбуждение.  Ножи  и
вилки звякали реже, даже вино уже не лилось в  раскрытые  пасти,  каждый
ловил шанс, ведь он есть в жизни у любого, главное -  не  пропустить,  я
выждал чуть и добавил:
   - Важна любая информация по замку, мосту, окрестным  селам,  даже  по
моим соседям... с которыми я уже ухитрился испортить отношения, признаю.
Кто что знает полезного для обороны  замка,  для  нашего  процветания  -
выкладывайте.
   Информация полилась сперва тонким ручейком, потом  хлынула  рекой,  а
дальше разлилась таким  половодьем,  что  даже  я,  привыкший  к  лавине
информационного мусора, слегка ошалел. Дома мозг все-таки  автоматически
отсеивает большую часть,  а  здесь  все  новое,  странное,  непривычное,
обмыслить бы, подобрать ячейку и уложить, но следом  валится  еще  более
чудесное, надо хватать, а то сотрет новым файлом...
   Я узнал о замке, об обитателях, о близлежащих  землях,  о  чудовищах,
что населяли эти  земли  в  старые  времена,  но  не  все  еще  ушли,  о
призраках, расширил представления об истории мира, географии,  зоологии,
это оказались весьма интересные представления, но я так и не понял,  был
ли у Адама пуп и сколько все-таки ангелов на острие иглы.
   Гигант сидел в самом дальнем углу, ел скромно,  стесняясь,  я  встал,
обошел стол, гигант поспешно вскочил, я жестом велел сесть, он торопливо
сел, понимает, что мужчинам неприятно смотреть на него снизу вверх.
   - Ты кто? - спросил я. - И за какие жуткие преступления в цепях?
   Он  жалко  вздохнул,  огромное  лицо  искривилось,  прогудел   густым
голосом, похожим на дальнее громыхание грома:
   - Ваша милость, я посидел там, послушал, и уже начал  стыдиться,  что
среди настоящих злодеев я какой-то дурак совсем... Зовут меня Вернигора,
а как звали в детстве, не упомню... Попал в  темницу  за  самое  большое
злодейство, какое только может узреть хозяин: ко мне бегала его жена.
   Я кивнул:
   - Да, это не какие-то там пустяковые  грабежи,  поджоги,  истребление
жителей захваченных городов... А что жена?
   - Даже ничего не узнала. Меня  схватили  тайком,  забили  в  колодки,
увезли, потом долго пытали в  каком-то  лесу.  А  затем  долго  везли  с
завязанными глазами. Тряпку сняли только здесь,  в  этом  подземелье.  Я
даже не знаю, в какой стороне моя деревня, мой край...
   Я смерил его взглядом, он все порывался почтительно  встать,  тут  же
дергался обратно.
   - Оставайся пока здесь, - сказал я.  -  Нет,  ты  свободный  человек,
свободный!.. Когда захочешь, тогда и уйдешь. Но пока будешь здесь, как и
другие стражи, охраняй ворота, стены.  За  это,  помимо  еды  и  одежды,
положено жалованье. Куда потратить, твоя забота. Согласен?
   Он вскочил, принялся  целовать  руки.  Я  отечески  погладил  его  по