то перед вами карась!
   Хозяин взглянул на меня изумленными глазами, потом на бедного  рыцаря
и сказал очень честным голосом:
   - Карась, еще какой дивный карась! Отродясь такого карасистого карася
не видел! Чудо, просто чудо! Кушайте, доблестный рыцарь, никакого  греха
на вас не будет! Какой же грех - есть такого карасевого карася?
   Сигизмунд нерешительно отрезал заднюю лапу, начал  жевать,  лицо  все
еще напряженное, внушает себе, что  обсасывает  плавничок,  а  я  сказал
хозяину:
   - А теперь вина! Сам понимаешь, под рыбу надо красное вино.  Красное,
понял?
   Он поклонился, глаза его были, как  океаны  после  потепления,  полны
глубочайшего уважения.
   - Понял, доблестный сэр! Все понял.
   Он исчез, отсутствовал долго, но когда принес кувшин, я сразу  ощутил
по его температуре, что хранился в самом  глубоком  погребе.  Хозяин  на
моих глазах смел паутину с засохшими  тельцами  паучков  со  скрюченными
лапками, сломал сургучную пробку.
   - Как хорошо, - сказал я хозяину громко, - что ты пожертвовал  бедным
путникам этого гуся и поросенка... э-э... карася и форель, хотя  готовил
для себя... Вот возьми эту монету. Я,  паладин,  подтверждаю,  что  все,
могущее накормить или обогреть усталых путников,  -  во  благо  и  славу
господа.
   - Аминь, - сказал Сигизмунд благочестиво, он явно принял мои слова за
молитву.
   - Ага, - подтвердил я.
   Хозяин кивнул, что значило и "ага", и "аминь", но глаза  расширились,
а челюсть отвисла, когда рассмотрел, а потом и распробовал на  зуб,  что
монета из золота.
   - Да, - выдавил  он  с  трудом,  -  во  славу...  гм...  Вы  надолго,
благодетели?
   - На ночь, - сообщил я с набитым ртом. - Не забудь  покормить  коней.
Мы постояльцы мирные, хлопот не доставим. Переночуем и уедем.
   Корочка хрустела,  из  разломов  вырывались  струйки  горячего  пара,
обжигая пальцы. Я рвал мясо, сок стекал  до  локтей,  мы  с  Сигизмундом
пожирали поросенка молча и как на  ристалище:  кто  управится  со  своим
противником быстрее, чтобы прийти на помощь другу. Горячее мясо обжигало
язык и пасти, сразу проваливалось в пищевод, а там желудок подпрыгивал и
хватал, как пес, на лету,  мгновенно  проглатывал  и  смотрел  в  жадном
нетерпении: ну где же еще, почему так долго, что там за ленивец засыпает
на ходу?
   Отяжелевшие, мы время  от  времени  прикладывались  к  кувшину,  пока
хозяйка не догадалась принести по  медной  чаше.  Сигизмунд  спросил  ее
сипло, неуспев проглотить очередной кусок:
   - Как там... леди?
   - В комнате, - ответила хозяйка. - Чистенькая такая комната... Я сама
принесла ей поесть. Хорошая девушка. Я ее знаю, она младшая дочь шорника
с третьей улицы. У него их шестеро, вот младшую и определили...
   Я отпустил ее кивком, Сигизмунд задумался, я сказал с облегчением:
   - Ну вот и эту пристроили! Не фиг ей здесь рассиживаться, могла бы  и
сразу  домой.  Впрочем,  понимаю,   нужна   некоторая   реабилитационная
программа для  жертв  насилия.  Ладно,  пусть  поест,  помоется...  хотя
последнее - лишнее, как думаешь?
   Сигизмунд сказал с упреком:
   - Сэр Ричард, я слышу в вашем голосе как  бы  шуточки  в  адрес  этой
несчастной, а это нехорошо!
   - Да. Но это только типа шуточки,  -  согласился  я,  -  но  не  сама
шуточка. Я в самом деле ей глубоко сочувствую. Она еще молодец, никакого
визга! Приняла все достойно. Как и то, что в жертву, так и освобождение.
   Он просиял, как будто я расхваливал долго и самозабвенно его самого.
   - Она превосходный человек, превосходный!
   - Согласен, - сказал я, - вообще, у женщины нет недостатков, пока  не
похвалишь ее перед подругами. Но ее подруг здесь нет, а мы с тобой видим
только милашку с хорошенькой мордочкой. Да еще и блондинку!
   Сигизмунд заподозрил подвох, спросил подозрительно:
   - Да, волосы просто золотые... И что?
   - Когда же ты поймешь, что блондинка - это не цвет волос?
 
Глава 7 
 
   Мы разливали остатки вина по чашам, когда хлопнула  дверь,  ввалились
трое поджарых мужчин, покрытых пылью, усталых. Они  заняли  ближайший  к
выходу стол, сразу же потребовали вина промочить  пересохшие  глотки,  а
еду потом, потом. Хозяин и хозяйка  засуетились,  а  мы  допили  свое  и
отправились наверх, провожаемые  заинтересованными  взглядами.  Судя  по
плотному загару, эти трое с юга, с очень далекого юга.
   В просторной комнате на втором этаже, что  отвели  нам  для  ночлега,
крупнозадая служанка стелила нам  постели.  У  нее  оказалась  настолько
пышная подпрыгивающая  грудь,  что  едва  не  выскакивала  из  глубокого
выреза. Я совершенно не запомнил ни лица, ни фигуры,  вообще  ничего  не
запомнил, а она, быстро управившись, хотела проскользнуть к выходу, но я
ухватил за руку и, глядя в низкий вырез платья, спросил:
   - А где девушка, что была с нами?
   - Она... - ответило  там,  немного  выше  груди,  хотя  голос  звучал
низкий, грудной. - Ее уже увели... Хозяйка тут же сообщила родне. Пришли
родители, сестры. Она плакала и не хотела уходить, но утащили...
   Я сказал с облегчением:
   - Вот видишь, Сигизмунд, а ты уже собирался жениться!
   - Да я, - пробормотал он,  -  не  совсем  так  уж,  чтоб...  Но  если
родители ее приняли обратно, то...
   Я отпустил руку служанки, такую же пухленькую и горячую, словно я уже
держался за ее грудь, служанка благодарно пискнула и ускользнула,  унося
роскошные полушария. Я  краем  глаза  заметил,  как  смотрит  Сигизмунд,
подумал, что да, женское платье  должно  так  плотно  обтягивать  грудь,
чтобы дыхание перехватывало  у  мужчины,  ибо  мужчина  больше  всего  в
женщинах ценит три достоинства: лицо и грудь,  ведь  грудь  -  это  лицо
женщины!
   Я со вздохом облегчения опустился на ложе, что поближе к окну.
   - Ты прав, Сиг, не в грудях счастье, а в их количестве...
   Сигизмунд явно хотел возразить, что  он  такого  не  говорил,  но  из
почтительности не рискнул, покряхтел и подтащил лежанку ближе  к  двери,
он очень серьезен в роли вассала, который обязан жизнью защищать  своего
господина. Я раскинул руки и ноги, распустил  мышцы,  отдаваясь  отдыху,
рассеянный взгляд зацепился за крохотного паука, тот пробежал по  стене,
устроился на подоконнике. Я начал присматриваться к  нему  внимательнее,
что-то царапнуло изнутри, по спине пробежал предостерегающий холодок.
   - Сэр Ричард, - донесся  встревоженный  голос  Сигизмунда,  -  что-то
случилось?
   - Полагаю, да, - ответил я.
   Он в мгновение ока оказался посреди  комнаты  с  обнаженным  мечом  в
руке, пригнулся, развел руки, глазами шарил по комнате,  бросал  быстрые
взгляды на окно и дверь.
   - Опасность?
   - Еще не знаю, - ответил я, - но была... и была очень большая.
   Паучок сидел смирно, видимо, происходил из таких засадников,  что  не
плетут сети, а либо прыгают из засады, либо бросают лассо, а то и  метко
швыряются каплей клея на длинной нити. Обычный  такой  паучок,  если  на
взгляд Сигизмунда или хозяина корчмы, но я-то вижу, что у  этого  паучка
всего  шесть  ног!  Я  нарочито  присматривался  внимательно,  чтобы  не
попасться, как Пантагрюэль, тьфу, Паганини, когда тот потерял очки и  не
заметил, что неуклюжий негр попросту оторвал пару  лап  у  пойманного  в
дебрях Африки паука...
   Сигизмунд проследил взглядом за мной, спросил шепотом:
   - Этот паук... что с ним?
   - Не бывает шестиногих, - ответил я. - Это не жук и не  муравей.  Это
паук!
   - Сэр Ричард... полагаете, он не настоящий? Волшебство?
   - Ага...
   - Злое?
   - Еще какое, - ответил я и  зябко  повел  плечами,  словно  над  ухом
затрещал счетчик радиации. - Но оно было... раньше. Паук... просто попал
под удар.
   Паучок внезапно подобрался, приник брюшком  к  струганому  дереву.  Я
увидел на той стороне оконного косяка  толстую  жирную  муху,  наглую  и
сытую, с белым раскормленным брюхом,  такими  становятся  осенью,  когда
приходит пора откладывать яйца, а сейчас еще тощие...
   Сигизмунд тихонько ахнул. Паучок исчез, просто исчез,  а  не  прыгнул
или скакнул, но в то же самое время муха  свалилась,  дрыгая  лапами,  а
паучок уже у нее на загривке,  холицеры  вонзились  ей  в  раскормленный
загривок, разом перекусив хорду.
   - Чудо? - прошептал он и перекрестился.
   Я молчал в затруднении.  Пауки  прыгают  не  силой  мышц,  они  умеют
нагнетать кровяное давление в лапах в десятки раз, благодаря чему прыжок
такой стремительный, но все равно чересчур быстро. То  ли  паучок  умеет
замедлять время, то ли овладел телепортацией на ограниченные расстояния.
Скорее всего, телепортация.
   - Не совсем, - ответил я тоже шепотом. - Но  мы  вторгаемся  в  южные
земли, сэр Сигизмунд...
 
*** 
 
   Сон долго не шел, а ночь, как назло, оказалась жаркая, душная, словно
мы не вступили на краешек южных земель, а уже забрались на самый что  ни
на есть южный полюс. Заснули оба, как отрубились, чуть ли не  под  утро,
но очнулись посвежевшие, бодрые, выспавшиеся. Рассвет  едва  брезжил  за
окном, я вскочил, быстро оделся.
   Сигизмунд проснулся на мгновение позже,  но  сразу  такой  виноватый,
словно это он поджег рейхстаг или плюнул на святые реликвии.
   - Сэр Ричард...
   - Нам осталось ехать пару  суток,  -  ответил  я,  -  если  не  будем
засиживаться по злачным местам. Одевайтесь, сэр Сигизмунд! Тише едешь  -
хрен приедешь!
   Я говорил зычно, уверенно, сам собой залюбовался, хоть щас в  майоры,
именно в майоры, это ж майоры везде зычные и наглые, хоть  и  туповатые,
зато популярные, слово-то какое-то поганое - популярные, почему-то сразу
задница перед глазами, нет - в паладинах лучше...
   Сигизмунд долго и  мучительно  облачался  в  доспехи,  я  даже  хотел
помочь, но он отчаянно взмолился, я ж его позорю, это он обязан помогать
мне в  одоспешивании.  В  корчме  за  столами  пусто,  только  вчерашняя
служанка, повернувшись к нам крупногабаритным  задом,  вытирает  большой
цветной тряпкой столы. Пахнет  кислым,  запах  ухи  уже  выветрился,  со
стороны кухни громко булькает.
   Заслышав звяканье металла, служанка подпрыгнула,  схватила  со  стола
две  палки,  так  мне  показалось,  поспешно  загородилась  ими,   держа
крест-накрест. Я не понял, были это какие-то священные предметы  или  же
просто первые попавшиеся палки, но  она  изображала  ими  именно  крест.
Белейшая грудь двумя полушариями выступала над тонким  краем  платья,  а
снизу платье настолько туго перетянуто поясом, что  я  подумал,  как  бы
заставить ее кашлянуть или хотя бы чихнуть.
   Сигизмунд сказал поспешно:
   - Мы не тролли! Вот смотри!
   Он быстро перекрестился. Девушка перевела испуганный взгляд на  меня.
Я хоть и смотрел на ее грудь, дивное творение природы,  но  понял  немой
вопрос.
   - Тебе одного недостаточно?
   Она поколебалась, медленно опустила свой  крест  на  стол.  Теперь  я
рассмотрел,  что  это  обыкновенные  скалки  для  раскатывания  теста  в
лепешки. Когда наклонилась, я увидел  в  узкую  щель  между  ее  грудями
нежный и белейший, как у придонной рыбы, живот, соблазнительные  валики,
даже впадинку пупка.
   - И что? - спросил я с недоверием. - Это помогает?
   Она все еще смотрела исподлобья, пробормотала с неохотой:
   - Говорят, что если с верой, то помогает...
   - Но ты не очень-то уверена в своей вере, -  сказал  я  понимающе.  -
Верно? Чего ты такая испуганная? На постоялом дворе что-то не так?
   Она отступила на шаг, в глазах появился страх.
   - Вы тоже из таких...
   - Именно я? - спросил я. - А он?
   Она бросила короткий взгляд на Сигизмунда, потрясла головой, груди  с
готовностью заколыхались из стороны в сторону.
   - Он - нет. А вы, ваша милость, весь в невидимой броне. Только она  у
вас там... внутри.
   - Кто?
   - Вера.
   Я кивнул Сигизмунду.
   - Смотри, независимый свидетель  подтверждает,  .  что  вера  у  меня
все-таки есть, хоть ты и сомневаешься. Молчи, молчи! Я же по морде  лица
вижу...  А  ты,  дорогуша,   ведьмочка...   если   брать   мерку   отцов
инквизиторов. У паучка шесть лап, а у тебя вот такое умение пробудилось.
А кто еще из... закрытых на постоялом дворе?
   Она снова потрясла головой.
   - Ни одного. Только вы закрытый, я других не  встречала.  Странные  -
да...
   - А это что такое - странные?
   Она пожала плечами.
   - Странные - просто странные. Они отличаются от других, но они  тоже,
как все.
   Я сказал внятно, рассматривая ее пристально:
   - Ну, если брать шире, то кобольды, гномы, эльфы,  огры  -  тоже  как
все. В смысле как все люди. Только и того, что чуть более странные.
   Сигизмунд переводил отчаянный взгляд с меня на девушку и обратно,  не
мог понять, как я такое говорю, это же не всерьез, это военная хитрость,
а служанка  в  свою  очередь  смотрела  на  меня  пытливо,  не  понимая,
насколько я говорю то, что думаю.
   - Да, - сказала она нерешительно, - я не могу сказать, где начинаются
не люди. Это пусть решают другие, умные. Они решают, кто правильные  или
не правильные, а я решаю, кто хороший,  а  кто  нет.  Для  нас,  простых
людей, это важнее. Так что я  только  смотрю,  к  кому  можно  подходить
близко, к кому нельзя... Некоторых ночью  подпускать  нельзя  и  близко.
Нехорошие они. И совсем уже не люди. Днем люди, а ночью... ночью - нет.
   Я улыбнулся как можно доброжелательнее.
   - А к нам?
   Она  оглядела  нас  исподлобья,  неожиданно  усмехнулась,  на   щеках
появились милые ямочки.
   - Вы тоже, ваша милость, ночью меняетесь... как все  мужчины.  Но  не
больше. А вот те, кто приехал после вас...
   Она осеклась, побледнела. Рука Сигизмунда метнулась к рукояти меча. Я
перехватил его за кисть.
   - Сиг, оно нам надо? Если останавливаться,  чтобы  бросить  камень  в
каждую лающую на тебя собаку, никогда не доберешься до цели. А эти  трое
ни разу даже не гавкнули!
 
*** 
 
   Кони пошли споро, сразу рысью, застучали копыта, в лицо пахнуло почти
еще ночной прохладой. Некоторое время мы ехали  навстречу  разгорающейся
заре, потом обогнули холм и понеслись на юг.  Кони  охотно  сорвались  в
галоп.
   Одинокие  деревья-великаны,  что  встречались  даже  среди  вроде  бы
безжизненной степи, начали  собираться  в  группки.  К  полудню  мы  уже
двигались между крупными рощами, деревья все как на подбор, таких  бы  в
гвардию к  их  лесному  королю.  Я  почти  не  удивился,  когда  впереди
замаячила зеленая гора, я так и считал, что гора, пока не подъехали  еще
на пару миль и я сообразил, что зеленая гора покоится  на  очень  тонком
основании. Правда, тонком с расстояния миль в  пять,  но  чем  ближе  мы
подъезжали, тем сильнее мурашки вгоняли коготки в загривок. Сперва ствол
показался мне с основание Останкинской телебашни, но когда подъехали еще
на две-три мили, я сообразил, что рекорд будет  побит  по  крайней  мере
вдвое.
   Сигизмунд повернулся в седле,  гремя  железом,  правая  рука  красиво
указала чуть в сторону.
   - Не лучше ли сперва вон туда?
   Домик показался самым обыкновенным, но чем ближе мы  подъезжали,  тем
тревожнее мне становилось. Вокруг домика заросли цветов, самых разных, я
не очень в них  разбираюсь,  отличаю  только  по  цвету  и  размеру,  но
показались слишком уж ухоженными, породистыми.
   Кони остановились  перед  окнами.  В  глубине  за  чистой  занавеской
мелькнуло,  словно   крупная   птица   взмахнула   крыльями.   Занавеска
колыхнулась, мы ждали, наконец Сигизмунд по моему кивку громко  постучал
в оконную раму.
   - Есть кто-нибудь?
   Дверь  отворилась,  на  пороге  показался  немолодой  человек,   одет
опрятно, седые волосы не распущены, как у всех колдунов и отшельников, а
подрезаны коротко и довольно аккуратно. Он  с  любопытством  смотрел  на
гостей, наконец развел руками.
   - Простите, - сказал он дружески, - я людей не  видел  уже  несколько
лет... Отвык, знаете ли. Слезайте, будьте гостями.
   Он не выказывал ни страха, ни особого интереса, что меня насторожило,
я соскочил с коня, сказал любезно:
   - Спасибо за приглашение. С удовольствием воспользуемся. Мы захватили
с собой кое-что для ужина, так что охотно с вами поделимся...
   Пауза была нарочитая, он сразу уловил ее смысл, отмахнулся.
   - Вы насчет огородов? Да кому они нужны?
   - Но вы не похожи на охотника, - заметил я. Наши взгляды встретились,
в его глазах не было ни страха, ни смятения.
   - Мне пропитания хватает, -  ответил  он  коротко.  -  Вы  можете  не
вытаскивать ваш сыр... ого, целых три круга?.. мясо, рыбу... правда,  от
хлеба не откажусь, у вас, как погляжу, ржаной?
   Сигизмунду  передалась  моя  подозрительность,  он  слезал   с   коня
медленно, старался не поворачиваться к странному отшельнику спиной.  Тот
сдержанно улыбался, пригласил жестом в дом. Сигизмунд поискал, к чему бы
привязать коня, но ближайшие деревья далековато, просто  стреножил.  Мой
конь  равнодушно  взглянул  на  цветы,  я   перехватил   острый   взгляд
отшельника, внимательный и оценивающий.
   - Как насчет моего коня? - поинтересовался я. - Вы, как  погляжу,  не
только в цветах разбираетесь?
   Он кивнул, глаза стали серьезными.
   - Жизнь учит, - ответил он. - Вот  с  вами  столкнула,  тоже  чему-то
научусь. А конь у вас особый...  Такие  были  выведены  еще  до  Седьмой
Великой войны. Некоторые говорят даже, что не выведены, а созданы,  хотя
мне такое слово непонятно... в отношении живых существ.
   - Седьмой войны магов?
   Он покачал головой.
   - Их для доступности всех  называют  магами,  -  ответил  он  просто,
сердце мое екнуло. - Но только последняя из войн велась уже магами.
   - А кто воевал раньше?
   Мы вошли в дом, но я не видел  помещения,  сердце  стучало  так,  что
кровь бросилась в лицо, а в глазах  появился  розовый  туман.  Отшельник
внимательно смотрел мне в лицо.
   - Ну...  как  вам  сказать...  предпоследняя  шла  между  гендеями  и
ацентами. Маги, правда,  уже  появились,  но  были  чересчур  слабыми  и
мелкими. Но когда гендеи и аценты почти  уничтожили  весь  мир,  а  друг
друга истребили начисто, маги быстро захватили освободившиеся места  под
солнцем. Гендеи и аценты, как говорится в хрониках, владели  могуществом
земли, могли вызывать из Котла неслыханные силы...
   - Из Котла?
   Он пожал плечами, улыбка была извиняющаяся.
   - Так сказано в древних хрониках.  Якобы  в  центре  земли  находится
Котел, где заперты силы, с которыми ничто не сравнится... Бред, конечно,
но, возможно, это иносказание... Вообще история между Шестой  и  Седьмой
войнами очень туманная, от той  эпохи  дошли  самые  невнятные  легенды.
Странно, больше известно о Пятой эпохе, когда миром  правили  озируэллы.
Те вообще брезговали ступать на землю, вся их сила была от звезд, жили в
летающих городах, были бессмертными и неуничтожимыми...
   - Но что-то их уничтожило?
   Он развел руками.
   - Это лишь говорит, что ничего вечного нет. Правда, есть  слухи,  что
не все погибли, часть сумела уйти обратно к звездам...
   На столе появился туго свернутый рулон белой материи,  развернулся  в
скатерть из тончайшего полотна. Отшельник, поглядывая на меня испытующе,
произнес несколько отрывистых резких слов. Над столом сгустился  воздух,
начали возникать  узорные  блюда,  запахло  печеным,  жареным,  вяленым,
тушеным, очень красиво и гармонично начали возникать.
   Сигизмунд смотрел с отвращением, хватался за крест,  шептал  молитву,
но перекрестить не осмеливался, я еще в дороге запретил вмешиваться: все
решаю  я,  паладин,  как  ближе  стоящий  к  богу  и  церкви.  Отшельник
посматривал с интересом, то на Сига, то на меня, губы  двигались,  слова
вылетали с разными интонациями, разной тональности, пальцы  тоже  вязали
непонятные мне узоры.
   - Мы неплохо позавтракали, - сообщил я, - но сейчас уже время  обеда,
а стол у вас загляденье.
   - Я рад, что вам понравилось. Вы в самом деле... христиане?
   - В самом прямом, - заверил я. - Но  мы  в  Великом  Искусе.  Идем  к
Великой цели, преодолевая соблазны, а  слава  нас  потом  найдет.  Может
быть, посмертно.
   Он сказал с сомнением: