е  лицо
старого воина. Горькие складки у твердых губ стали еще глубже, а морщины
на лбу сдвинулись и застыли.
   - Вот тебе и Алексис, - сказал  Бернард  с  ненавистью.  -  Он  не  в
состоянии защитить даже свой монастырь!
   Ланзерот внимательно осматривал  чужой  лагерь,  монастырские  стены,
расстояние до леса.
   - Это еще не наступление, - сказал он наконец. -  Кто-то  из  местных
властелинов Тьмы пробует силы.
   - Да, - сказал Бернард сурово, - силы Тьмы растут. Нас  всех  застали
врасплох. Но мы ж держимся?
   Я оглянулся на  повозку.  Принцесса  стояла  с  арбалетом,  священник
обеими руками сжимал крест. Оба своими телами закрывали повозку.
   - Что будем делать? - спросил я. - Объедем?  Оба  рыцаря  посмотрели,
словно это я привел сюда войска и осаждаю  монастырь.  Ланзерот  холодно
отвернулся, Бернард буркнул:
   - Мы собирались заночевать в монастыре.
   - Но...
   - Вот и заночуем, - отрубил Бернард.
   Мы неслись к воротам во весь опор. Со стен  заметили,  закричали.  Мы
прорубались через вражеское войско, как  через  заросли  камыша.  Войско
оказалось жидкое, пестрое,  я  ожидал  сопротивления  покруче.  Со  стен
взвилась туча стрел.
   Совсем близко от меня один воин с  перекошенным  лицом  вздрогнул  от
сухого короткого удара, а в его  шлеме  появился  кончик  металлического
прута. Он еще заносил  топор,  но  рукоять  выскользнула  из  ослабевших
пальцев.
   Со стен раздались подбадривающие крики. Арбалетные  стрелы  перестали
бить по доспехам и щитам, подобно граду,  арбалеты  перезаряжать  долго,
зато над головами засвистали стрелы.
   Створки начали раздвигаться. В стороны разбежались вооруженные  люди,
галопом мы влетели во двор монастыря. За спиной крики, звон железа, стук
мечей и уже привычный грохот топоров по щитам и доспехам.
   Я попробовал развернуть коня, он повиновался с охотой и сам без нужды
ринулся к воротам. Их наполовину задвинули, но десятка два орков успели.
Их зеленые морды показались мне знакомыми, но я, не  раздумывая,  метнул
молот в эту толпу черепашек-ниндзя, поймал, метнул снова. Кривые  топоры
жутко сверкали на солнце, в орков стреляли из арбалетов, луков. Ланзерот
и Бернард раньше меня  повернули  коней  и  рубились  в  передних  рядах
защитников.
   Последние орки пали, створки сомкнули и  успели  вложить  в  огромные
железные петли целое бревно из ясеня. С той стороны раздался жуткий  вой
разочарования,  ворота  дрогнули  от  набежавших.  С  ворот  и  со  стен
часто-часто защелкали арбалеты.
   Я вертел головой по сторонам,  конь  уже  успокоился  -  некого  бить
копытами, - с интересом рассматривал монахов-воинов. Я  их  рассматривал
тоже. Выглядят чересчур суровыми и мрачными. Для поездки в Гослинию,  за
мощами,  наверняка  отбирали  по  всему  Зорру   самых   приветливых   и
улыбающихся, вроде Ланзерота да Бернарда.  Теперь,  среди  этих  мрачных
суровых   лиц,   оба    выглядят    пацифистами    и    политкорректными
правозащитниками.
   Я услышал вскрик, тут же рядом со мной Асмер вскинул лук.  Я  услышал
частые щелчки тетивы по  кожаным  рукавицам.  Волна  зловонного  дыхания
ударила, как дубиной. Сильный толчок в плечо, небо  и  земля  поменялись
местами. Земля с такой силой  ударила  в  грудь  и  живот,  что  дыхание
вырвалось с жалобным всхлипом.Я успел увидеть горящие  свирепой  яростью
круглые глаза, распахнутый длинный клюв с тремя рядами острейших  зубов,
чудовищные лапы с острыми когтями.
   Три стрелы пробили зверю толстую чешую и вонзились в грудь  и  живот.
Еще две прорвали крылья, а ветер под  сильным  напором  проделал  в  них
широкие дыры. Одна стрела угодила  в  горло,  и,  когда  крылатый  зверь
ударился о землю, древко с хрустом переломилось.
   Я с трудом поднялся. В голове  звенело,  а  чудовище  то  становилось
больше,  то  уменьшалось.  -  Что  это?  Бернард  оглянулся,  гаркнул  с
отвращением:
   - Червяк! Ты решил умереть?
   Я некоторое время тупо смотрел на него, потом сообразил, что это рука
Бернарда швырнула меня с седла. И еще понял, что  крылатый  зверь  несся
тогда прямо на меня, а Бернард меня спас в очередной раз.
   - На башне! - раздался крик. - На левой башне! Бернард прорычал:
   - Ну, Дик, это тебе уже почти... Зорр!
   Вокруг лязг оружия, крики, грохот копыт. Со стороны башни по каменным
ступеням сбегали во двор закованные в железо рослые воины с топорами  на
длинных рукоятях. Навстречу  ринулись  монахи.  Я  ухватился  за  молот,
побежал, даже не подумав вернуться к  коню,  тоже  закричал,  с  разбега
метнул молот, поймал и снова метнул. Сдуру я влетел в  самую  гущу,  где
молот бесполезен, ухватился за меч. По мне колотили со всех сторон,  как
по наковальне. Я тоже рубил, принимал удары и снова рубил,  пока  передо
мной не оказался закованный в железо воин почти такого же роста.
   Меня уже шатало от усталости. Из последних сил я  закричал,  шарахнул
противника железным лбом в  его  железную  переносицу.  Тот  отшатнулся,
оглушенный, я обрушил меч, держа обеими руками. Воин завалился навзничь.
Удар был слаб, но меч у меня тоже непрост, лезвие раскроило череп вместе
со шлемом до нижней челюсти.
   Я слышал только страшный  свист:  хрипели  и  сипели  легкие.  Сквозь
застилающий глаза пот вдруг полыхнуло красным огнем. Лицо опалило жаром,
в ноздри ударил запах горящей смолы и серы. Послышались крики.
   Посреди двора возник огромный уродливый демон. Весь  красный,  словно
раскаленный слиток металла, с  горящими  глазами,  он  распахнул  жуткую
пасть. Я обомлел: зубы, как острые ножи, а глотка - вход в  адские  печи
Освенцима.
   - Смертные! - взревел он трубно. -  Сладкое  мясо!  Бернард  и  Асмер
попятились. На Бернарде затлела одежда от невыносимого жара, он принялся
сбивать  огонь  ладонями.  Пламя  сразу  разгорелось  ярче.  Бернард   с
проклятиями отбежал, там  монахи  набросились  толпой,  гасили,  бросали
песок и плескали воду.
   Надо уходить, даже убегать, не мне драться с бессмертным демоном,  но
не свойственное моему миру чувство заставило стоять. Жар  обжигал  лицо,
слышно было, как тлеют ресницы. Обожженная кожа пошла  волдырями,  но  я
лишь крепче сжал рукоять меча, с усилием выпрямился.
   Демон повел жуткими красными глазами в мою сторону.  Они  сузились  в
ярости, он прохрипел злобно, из пасти вырвались  языки  огня  с  клубами
черного дыма:
   - Смертный? Беги, букашка.
   - Да пошел бы...
   - Беги, - проревел демон, - ты не такой, как они.
   - Ты не пройдешь, - сказал я зло, - трансформер проклятый.
   - Мне убивать тебя не обязательно, - рыкнул демон уже совсем люто.  -
Мне та дщерь... и та повозка... Но если будешь... заберу и тебя.
   Он сделал шаг, держа глазами нечто поверх моего плеча.  Я  знал,  что
там телега,  священник  с  молитвенником  и...  принцесса  с  заряженным
арбалетом. Лужа крови под распластанным телом сраженного мною  воина  от
страшного жара превратилась в коричневую корочку,  свернулась  в  мелкие
трубочки, словно сухие листья, где в паутине укрылись черви.
   Я с усилием  поднял  меч  и  загородил  дорогу.  Демон  взревел,  его
огромная когтистая лапа потянулась к  моему  лицу.  Я  вскинул  меч  для
удара, но обреченно понимал, что легче перерубить двутавровую балку.
   От приземистой часовенки бежал, истошно  вопя,  монах.  Седые  водосы
струились за ним, как живое  серебро,  сутана  развевалась,  как  крылья
нетопыря. Он на ходу вскинул крест, завопил тонким, срывающимся голосом:
   - Посланец ада! Заклинаю, изыди туда, откуда явился!
   Демон дернулся,  мне  показалось  -  в  сильнейшем  раздражении,  что
помешали, а  сами  слова  на  его  дубленую  кожу  не  оказали  никакого
воздействия. Голос его прогремел, как раскаты грома.  Земля  вздрогнула,
пронесся порыв сильного ветра. Я не расслышал слов, но  понял:  демон  в
ярости. Он не испугался, даже когда  священник  приблизился  вплотную  и
брызнул из бутылочки прозрачной жидкостью. Кожа не задымилась,  мясо  не
вспыхнуло. Священник отступил на шаг, словно в удивлении.  Глаза  демона
налились багровым огнем.  Оттуда  полился  зловещий  пурпурный  свет,  я
видел, как сузились зрачки. Внезапно из глаз демона полыхнула  ветвистая
молния толщиной в ствол дерева  и  ударила  в  крест,  зажатый  в  худом
кулачке монаха.
   Я ждал,  что  священника  отшвырнет,  как  футбольный  мяч  от  бутсы
футболиста, но  сухонький  сверчок  в  рясе  даже  не  пошатнулся.  Лицо
светилось праведным гневом, волосы трепал невидимый ветер. Глаза  горели
чистым светом, только голос все испортил, прозвучал визгливо:
   -  Повелеваю!  Изыди!  Иначе   исчезнешь,   яко   дым   перед   лицом
всевышнего...
   Демон завизжал, но теперь это был визг смертельно испуганного  зверя.
Я потрясение наблюдал, как весь  он  стал  намного  меньше,  а  свирепое
адское пламя исчезло вовсе. Под ногами вспыхнуло огненное облако,  демон
разом исчез... Остался только запах гари и серы.  Сраженный  воин  лежал
весь почерневший, кровь застыла, как черная смола.
   Я все еще держал меч перед собой, пальцами другой руки коснулся лица.
Кожа чистая, никаких волдырей. Даже ресницы на месте.
   Священник посмотрел неприязненно. Я уже открыл было рот  благодарить,
но священник повернулся и пошел осматривать раненых.
   Подошел Бернард, он шумно дышал, отдувался, проревел: .
   - Молодец! Хорошо дрался. Ты не простолюдин, Дик. Я хоть и не рыцарь,
но мне можно иметь оруженосца. Понял? Я беру тебя.
   Я поклонился, еще не зная, надо  ли  брякаться  на  колени.  Конечно,
оруженосец - это повышает мой статус, но в походе значит лишь, что  коня
Бернарда я должен чистить чаще и лучше  других.  Выше  статус  -  больше
обязанностей. Странный мир...
   - Спасибо, Бернард.
   - Хорошо дрался, - повторил  он.  -  Эти  твари,  раз  уж  не  смогли
ворваться за нами, совсем взбесились! Пока мы  тут  обнимались,  бросили
отборные силы на захват левой башни. Почти удалось, почти...
   Я прервал:
   - Бернард, ты видел? Он вскинул брови:
   - Кого? А, демона? Ну конечно. Все видели.
   - А почему он так... Ну, меня не утащил в ад, других не стал? У  него
же силы,  как  у  сотни  воинов!  Но  священник  погнал,  как  какого-то
шелудивого пса...
   Бернард посмотрел с великим удивлением:
   - А ты не знал?
   - Чего?
   - Что на силах ада запрет убивать людей. Или тащить в ад.
   Я начал догадываться, спросил:
   - А... почему? Бернард пожал плечами.
   - Наверное, договор. Что, значит, можно брать только  "своих".  А  за
остальных людей идет ежечасная борьба. Да-да, между силами Тьмы и Света.
Добра и Зла, Правды и Кривды, Порядка и Хаоса... Как ни назови,  но  это
так. И господь наш то ли не так уж  всемогущ,  то  ли  у  него  какие-то
соображения, раз не уничтожит дьявола  раз  и  навсегда.  Ты  ж  знаешь,
дьявол в любое время вхож на небеса, разговаривает с господом, спорит  с
ним, скотина, клевещет на человека... Может быть, в этот самый момент на
меня возводит напраслину,  гад!  Словом,  для  меня,  простого  честного
воина, это чересчур сложно. Да только ли для меня? Церковники друг другу
волосы рвут, никак не договорятся. А я, простой  солдат,  вот  что  тебе
скажу: еще больше, чем самого дьявола, берегись людей, что  отдали  души
дьяволу! Вот они-то опаснее самого дьявола. Они в ад утащить  не  могут,
но вот туда отправить - за милую душу. Над ними  нет  запрета  разрубить
тебя на куски, содрать шкуру с живого, посадить на кол.  Ты  никогда  не
сидел на колу? Правда? Ну тогда вообрази хорошенько, что  тебя  поймали,
связали и сажают на острый длинный кол...
   Он говорил настолько  смачно  и  красочно,  что  я  в  самом  деле...
вообразил. Стало дурно, а Бернард зычно захохотал, довольный.
   - А если бы все-таки утащил в ад? - спросил я. - Ну взял бы и утащил?
Он подумал, кивнул.
   - Ну,  злость  может  затуманить  башку  даже  демону.  Ну  тогда  за
нарушение как-то накажут, уж точно. Выпорют или заставят свиней пасти.
   - Спасибо, - ответил я зло. - Мне как-то все будет  равно,  сорвут  с
него лычки или не сорвут.
   Нам отвели просторную  келью,  но  Асмер  и  Совна-рол  остались  при
повозке. Принцессу местный пастор увел в исповедальню, я быстро выяснил,
что при монастыре есть и огромная  библиотека,  отпросился  у  Бернарда,
ныне своего непосредственного хозяина, и отправился туда.
   Именно здесь, во дворе монастыря, я ощутил  дух  средневековья.  Дома
крестьян, которые мы проезжали, мало чем отличаются от домов современных
колхозников или фермеров, а коровы и гуси  везде  одинаковы,  сады  тоже
сады,  даже  рыцарские  замки  при  известной  фантазии  смотрятся   как
причудливые особняки "новых русских", но вот монастырь...
   Я шел через двор, вымощенный  плитами,  сразу  присмиревший,  ставший
меньше  ростом.  Здесь  все  из  камня,  грубого,   неотделанного,   как
напоминание о вечности. Эти камни будут  такими  же,  когда  исчезнет  и
память об этих монахах, о королевствах,  так  что  надо  жить,  помня  о
вечности, отбрасывая мелкое, никчемное, суетное, сиюминутное...
   Каменные стены, каменные здания, а посреди двора колодец,  выложенный
по кругу массивными гранитными  плитами.  Единственное  дерево,  тоже  у
колодца, старое, с потрескавшейся корой, ветви простерты во все стороны,
как благословляющие длани.
   Возле колодца в глубокой задумчивости сидит монах.  По  здешней  моде
капюшон надвинут на  глаза  так,  что  я  видел  только  чисто  выбритый
подбородок да скорбно сжатые губы.
   - Добрый день, - сказал я. - Не подскажете ли, святой отец,  как  мне
побеседовать с настоятелем монастыря?
   Монах чуть приподнял голову, некоторое время изучал  мои  ноги,  а  я
смотрел на его отливающие синевой щеки и  думал,  что  католицизм  лучше
православия уже тем, что эти монахи бреются, хоть слыхом не слышали  про
Old Spice, а наши зарастают, как орангутанги. Хотя, по большому счету, и
те и другие... гм...
   - Отец-настоятель, - ответил он наконец  медленно,  -  уже  далек  от
мирских забот. Он готовится к встрече со всевышним...
   Я посочувствовал:
   - Умирает?
   - Нет, - ответил монах, -  но  он...  очень  стар.  Если  тебе  нужно
что-либо, сын мой, скажи мне.
   - Отец, - ответил я ему  в  тон,  -  взгляни  на  меня.  Если  ты  не
послушник, ты можешь понять, сможешь ли ответить на мои вопросы.
   Он поднял голову. Лицо худое, изможденное постами и  бдениями,  глаза
запавшие, но  в  них  светится  ум  и  твердая  воля,  взгляд  прямой  и
пронизывающий, но я  видел,  как  этот  взгляд  сломался,  как  ломается
сосулька, столкнувшись с асфальтом. Лицо дрогнуло, чисто  выбритые  щеки
побледнели.
   - Кто ты? - спросил он наконец.
   Он не добавил на этот раз "сын мой", а во взгляде проступил страх.
   - Это я и хочу спросить у отца-настоятеля, - ответил я.
   Он поклонился.
   - Прости, теперь я вижу, меня обуяла гордыня.  И  тут  же  я  получил
жестокий урок. Позволь, я смиренно проведу тебя к нашему  наставнику,  а
сам удалюсь замаливать свой грех.
   Мы двинулись через двор, мимо нас  вооруженные  монахи  протащили  на
тележке булыжники, другие несли охапки копий, алебард,  от  двух  кузниц
доносился неумолчный  стук  молотов,  пахло  горящим  железом,  углем  и
березовыми листьями, их добавляют для... словом, для крепости металла.
   Монах  оставил  меня  у  двери  со  словами  "жди",  ушел,  долго  не
показывался, я чуть было не вернулся, но дверь все же распахнулась.  Тот
же монах кивком пригласил войти, повел по широкому коридору из камня, на
самом конце дверь, монах осторожно отворил, сказал просительно:
   - Пожалуйста, пожалуйста, не утомляй его слишком.
   - Постараюсь, - ответил я.
   Дверь за мной тихо закрылась. Я стоял в просторном зале, свет падал в
окна с цветными стеклами, на полу и стенах радостный узор. На том  конце
зала  блистала  золотом  высокая  спинка  кресла.  В  самом   кресле   -
белоснежная гора из взбитых волн не  то  "Тайда",  не  то  еще  чего-то,
отмывающего до такой же белизны. Лишь приблизившись, я различил в кресле
крупного старика в белой одежде, с  длинными  белыми  волосами  и  седой
бородой до пояса. Белые подушки с  боков,  под  спиной,  а  ноги  укрыты
теплым одеялом. Тоже белым, как сугроб. Лицо у него бледное, восковое, а
глаза - выцветшие от старости.
   Кисти его рук на подлокотниках высунулись из широких рукавов  халата,
я увидел настолько прозрачную восковую кожу, что различил  все  суставы,
жилы и даже жидкую кровь, уже почти замершую в этих жилах.
   Глаза белые, почти слепые, похожие на бельма. Меня  передернуло,  нос
настоятеля заострился, как у  покойника,  тонкие  кости  натянули  кожу.
Только эти выцветшие  глаза  под  седыми  мохнатыми  бровями  еще  живы,
покрасневшие, старческие, с красными веками.
   Я  поклонился,  сказал,  чувствуя  себя  абсолютно  лишним   в   этом
торжественном великолепии:
   - Приветствую, отец мой...
   Впервые я выговорил эти  слова  без  натуги,  ибо  старик  годится  в
прапрадеды, а мы даже в моем мире к старикам в транспорте или  на  улице
обращаемся с этим словом, чтобы избегать "товарищ", "господин" или  того
гаже - "гражданин".
   Тяжелые, набрякшие веки поднялись. Глаза взглянули  осмысленно,  даже
как - то странно понимающе.
   - Да, сын мой.
   - Отец, - повторил  я,  но  плечи  все  же  передернулись  от  такого
подобострастного обращения, - я чужак в этих землях. Потому прости, если
что не так... Я слышал, что в монастыре много  книг.  Дозволено  ли  мне
взглянуть на них? Можно одним глазом. Можно даже в полглаза.
   Священник посмотрел удивленно и даже настороженно.
   - Сын мой, - ответил он осторожно, - ты умеешь читать?..
   - Да вот как-то случайно, - ответил я.
   - Но зачем тебе? - спросил священник. - На все вопросы есть  ответ  в
Библии. Что непонятно, спрашивай.  На  то  мы  и  есть,  дабы  толковать
неясные для простого ума словесы.
   Спасибо, подумал я, слишком много посредников, что толкуют  только  в
свою пользу. . - Да я такой странный, - ответил я, - люблю  допытываться
сам. Когда свободен от работы, люблю думать о всяком разном.
   - Думать надо о боге, - возразил священник сурово. - На  то  и  даден
господом отдых! Даже свободный день в  неделе  даден,  чтобы  помыслить,
прильнуть сердцем к вере, перебрать свои поступки за неделю,  покаяться,
наметить правильный путь  на  следующую  неделю.  Но  господь  запрещает
тащить в царство небесное силой. Сын  мой,  таких  книг  в  монастырской
библиотеке нет. У нас только жизнеописания апостолов, святых, мучеников,
подвижников. А также их поучения, наставления, указания.
   Я вздохнул, усталость навалилась, как будто  кто-то  положил  Мне  на
плечи мешок с песком.
   - Жаль... Прости, что потревожил.
   - Иди с миром, сын мой, - ответил он участливо. - Пусть господь будет
к тебе милосерден.
   - Спасибо, отец.
   Я поклонился, медленно пошел к двери. Пальцы коснулись медной  ручки,
когда за спиной раздался дряхлый старческий голос:
   - Погоди...
   Я обернулся. Старый настоятель слабо дернул  за  веревочку  слева  от
подлокотника. Из-за портьеры выступил  худощавый  монах  ростом  мне  до
середины груди, лицо скрыто капюшоном, голова наклонена,  руки  смиренно
сложены в районе гениталий, словно у футболиста в ожидании штрафного.
   - Отец Теодор, - прошелестел тихий голос настоятеля,  -  проведи  эту
заблудшую душу к отцу Иезекилю. Пусть этот несчастный получит то, к чему
стремится...
   Человек  в  сутане  быстро  поклонился,  но  голос  из-под   капюшона
прозвучал чересчур резко:
   - Отец? Мы лишили его сана!
   - Но еще не получили подтверждения от архиепископа.
   Отец Теодор с явной неохотой поклонился, быстро догнал меня. Движения
его были суетливые, порывистые, я  подумал  с  сочувствием,  что  такому
приходится смирять себя чаще, чем другим сонным овцам.
   Солнце ударило на выходе в глаза. Двор залит оранжевым светом, Теодор
наклонился еще больше, пряча глаза и все лицо. Я  успел  увидеть  толь