ромко, - рассказывала, что  черная  магия
на самих черных не действует.
   Бернард фыркнул, но я видел,  как  его  сильные  руки  двигаются  все
медленнее и медленнее, лицо потемнело, а  на  лбу  углубились  морщинки.
Ланзерот, напротив, задвигался быстрее, через пару минут вывел  коня  на
залитый солнцем двор, слышно было, как вскочил в седло.
   Когда я вывел коня, Ланзерот беседовал с  принцессой  и  священником.
Принцесса посмотрела на меня с испугом. Священник выставил  перед  собой
крест и скороговоркой забормотал молитву. От усердия он трясся,  брызгал
слюной, двигал руками с крестом, видимо рисуя в  воздухе  крест,  и  еще
оглядывался на повозку с его мудрыми книгами.
   Рудольф за  моей  спиной  споткнулся.  Я  нервно  оглянулся,  Рудольф
поспешно отвел в сторону испуганный  взгляд.  Бернард  двигался  за  ним
тяжело, как робот в тонну весом, глаза  его  как  поймали  меня,  так  и
держали на прицеле.
   Асмер присвистнул, принцесса сказала звонким голосом:
   - Это еще ничего не значит!
   Ланзерот сказал до жути ледяным голосом:
   - Ваше высочество! То, что он бросился к вам на помощь, могло быть...
могло быть частью некоего плана. Могло быть простой несогласованностью в
действиях. Ведь за нами охотятся разные  группы.  Одни  лично  за  вами,
другие... другие за нашим грузом.
   Бернард возразил:
   -  Ланзерот,  ты  умеешь  заглядывать  вперед,  чего   я   со   своим
неповоротливым умом не умею. Но сейчас он, скажем честно, всех нас спас!
Ишь, гад, в кучу песка... Дик меня от этого песка спас, а мне большего и
не надо. Да, колдун его не смог... но, может быть, у  Дика  просто  кожа
толстая. А ты, Дик, что молчишь? Я развел руками.
   - Не знаю, - ответил я искренне. - Просто ничего не знаю.
   Бернард вдруг потребовал:
   - А ну перекрестись!
   Я перекрестился. Довольно  неумело,  но  перекрестился,  и  на  лицах
Рудольфа и  самого  Бернарда  увидел  облегчение.  Даже  лица  Асмера  и
принцессы просветлели, только Ланзерот смотрел с прежним подозрением.
   - Пусть лучше прочтет молитву,  -  предложил  он  Бернарду.  Меня  он
игнорировал. - Лаудетор Езус Кристос!
   - Я почти не знаю молитв, - сказал я и поспешно добавил:
   - Но кто их знает целиком? В  моем  медвежьем  краю  даже  священники
знают только пару первых слов, да и то все по книжечке, да  под  фанеру.
Вы можете сказать любую молитву, а я повторю ее за вами! Не знаю, почему
на меня не подействовало заклятие колдуна. Не знаю. Но  я  точно  не  на
стороне Тьмы...
   Про себя добавил, что уж точно и не на стороне бога, меня  тошнит  от
этого средневековья в век компьютеров и Интернета, и все эти  священники
в их шаманских одеждах вызывают только брезгливость.
   Бернард звучно хлопнул ладонью на рукояти топора.
   - Ладно, - заявил он громко. - Мы в походе!  Здесь  нет  судей.  Зато
есть топор и веревки. Пока что все исходящее от Дика было нам в  пользу.
Я знаю, что лучше утонуть, чем ухватиться за руку, протянутую  дьяволом,
но пока никто не доказал, что Дик служит дьяволу, я принимаю его руку.
   - И я принимаю,  -  сказала  принцесса  пылко.  Рудольф  поколебался,
взглянул на Ланзерота, на Бернарда, сказал уклончиво:
   - Я пока не тону, так что от хватания воздержусь. Но  все-таки,  если
бы не стрела Дика, - простите, ваша милость, то бишь ваш арбалет, - меня
сейчас клевала бы  какая-нибудь  паршивая  ворона.  Вас,  без  сомнения,
долбили  бы  благородные  вороны,  баронских  кровей,  а   меня   так...
простолюдная, с выдранным хвостом. Так что  я  не  прочь,  чтобы  Дик  и
дальше ехал с нами. Лучше, ко мне поближе. Это я на случай, ежели вы  им
брезгуете.
   Теперь я понимал, почему Бернард внезапно бледнеет, начинает  шептать
молитву, а его  невидящие  глаза  устремляются  поверх  конских  ушей  к
незримым градам. Рудольф иногда дергается и хватается за топор, Асмер ни
с того  ни  с  сего  вздрагивает,  глаза  становятся  дикими,  а  взгляд
провожает в чистом поле нечто незримое для меня. Все они тут же  творили
молитвы  -  кто  шепотом,  кто  во  весь  голос,  хватались  за  кресты,
крестились сами и перечеркивали крестообразными движениями пространство.
Если бы эти кресты становились видимыми, мир выглядел бы,  как  окна  во
время ленинградской блокады, когда  для  защиты  от  взрывной  волны  их
обклеивали полосами крест-накрест.
   Я сам два-три раза ощущал  странное  чувство,  словно  на  меня  дует
прохладный ветерок. Это было именно  чувство,  а  не  сам  ветерок,  ибо
охватывал он меня и при полном безветрии, и при жарком ветерке в  спину,
и даже ночью у костра под одеялом.
   Похоже, что нас стараются выловить и всякими колдовскими сетями.  Или
неводами. Тонкими, тоньше любых нитей паутины, которую рвут  даже  мухи,
но колдуну это неважно, ему главное, что сеть дрогнет в каком-то  месте,
подаст сигнал, и туда  можно  тут  же  направить  своих  убийц,  нанятых
разбойников, степные банды, натравить местных разбойничающих феодалов.
   Они это чувствуют, мелькнуло в голове. Они все, даже скалообразный  и
толстокожий Бернард, чувствуют эти колдовские сети гораздо сильнее,  чем
я!
   Я  ехал,  раздумывая  о  странностях  этого  мира,  снова   и   снова
возвращался к разговору с незнакомцем, угостившим меня вином. Он сказал,
что есть королевства, где живут умом. Где живут намного справедливее, Не
там ли разгадка, как я сюда попал? И как вернуться?
   Однако он сказал, что те страны на юге. Но ведь там  земли  захвачены
войсками Тьмы...
   Внезапно в глазах стало темно.  Темно,  хотя  я  чувствовал  на  коже
жаркое  прикосновение  солнца.  Распахнулось  звездное  небо,  усыпанное
сверкающими бриллиантами, огромными  и  яркими.  Их  было  столько,  что
роились, как пчелы. Я не успел ахнуть, среди  звезд  возник  исполинский
храм, надвинулся, я оказался внутри, душа ушла в пятки, сжалась в точку,
в атом, страшась нечеловеческой мощи и великолепия...
   Свет ударил по глазам, я невольно сощурился,  хотя  видение  посетило
меня на кратчайшую долю секунды. Я за свою  жизнь  дважды  видел  молнию
сравнительно близко, так вот в ее свете почему-то все застывало прохожие
с поднятыми ногами, деревья - согнувшиеся от ветра, останавливался  даже
стремительно  проносящийся  мимо  автомобиль,  а   грязно-серые   брызги
повисали в воздухе разорванными кружевами старой половой тряпки.
   Потом я узнал, что вспышка молнии как бы  фотографирует  на  сетчатке
глаза изображение, и я в течение секунд видел картину,  что  длилась  на
самом деле стотысячную долю секунды, а вообще-то  простым  глазом  такое
узреть невозможно...
   И вот сейчас все вернулось, мир залит ярким солнечным светом,  солнце
обжигает плечи и затылок, в ветках поют  птицы,  но  мое  сердце  бешено
стучит,  захлебывается  от  ужаса,  а  душа   скукожилась,   подавленная
астрономическим великолепием увиденного...
   На развилке дороги Ланзерот молча свернул на ту, что вела  в  лес.  Я
так же молча показал Бернарду на Другую. Он кивнул.
   - Да, эта в город. Мирный городок, я там дважды  бывал.  И  постоялый
двор хорош, и кормят хорошо, и служанки податливые.
   Я со злостью посмотрел в прямую спину рыцаря.
   - Так чего же он?
   - Ценный груз везем, - сказал Бернард  так,  будто  я  только  сейчас
увидел повозку, а не тащил ее последние полдня наравне  с  волами.  -  В
городе и не заметишь, кто тебя окружит в таверне. А в лесу издали видишь
хоть конного, хоть пешего.
   - Но раньше...
   - Пора начинать избегать городов и больших сел.
   - Почему?
   - Они все опаснее. Я пожал плечами.
   - В городе есть стража, а в лесу... Ладно, я все понял. От брошенного
в спину ножа или арбалетной стрелы никакая стража не спасет.
   Бернард кивнул, дальше ехали  молча.  Деревья  надвигались  вроде  бы
сплошной стеной, но потом рассредоточивались и неслышно  скользили  мимо
по обе стороны узкой тропинки.  Ехать  пришлось  по  одному,  волы  едва
тащили повозку, колеса подпрыгивали на выпирающих корнях, переваливались
с трудом. Повозка  натужно  скрипела,  раскачивалась,  внутри  явственно
постукивало, будто каменные валуны терлись друг о Друга.
   Потемнело. В небе прогремело, будто повозка раз в сто покрупнее нашей
катила  по  булыжной  мостовой  там,  наверху.  С  западной  части  неба
двигалась плотная темная масса с разлохмаченным краем.  Солнце  пыталось
просвечивать желтым пятном, но от  края  горизонта  на  смену  двигались
настоящие горы, и на землю пали сумерки.
   Ливень  хлынул  неожиданно  резкий,  холодный.  По  голове  и  плечам
застучали мелкие осколки льда. Конь нервно дергался, прядал ушами и  все
порывался пойти вскачь, словно на скачущего попадет капель  меньше,  чем
на бредущего шагом.
   Но волы тащили повозку тем же ровным шагом, ливня с градом  почти  не
замечая.  Я  стиснул  челюсти,  терпел,  превозмогал  инстинкт   каждого
горожанина при первых же упавших каплях в смертельной панике броситься в
любой подъезд, под любое укрытие, будто это не простой дождь, а огненный
ливень Содома и Гоморры.
   Ливень оборвался так же внезапно, как  и  начался.  Впереди,  обгоняя
нас, пошла по дороге стена падающей с  неба  воды.  Земля  кипела,  пыль
взметывалась на высоту человеческого роста. Я посмотрел на своего  коня,
на себя: не только конские ноги и брюхо в грязи, но и мои ноги до  колен
покрыты серыми полосами жидкой грязи.
   В воздухе послышался низкий басовитый звук. Звук раздался не  то  под
землей, не то в небесах, но отозвался весь воздух, завибрировал, а потом
звук медленно истаял, словно уходящая в песок волна.
   Я насторожился, еще не поняв, в чем дело. Сверкающая на солнце  глыба
серебра исчезла вместе с конем,  что  ее  нес  на  спине.  Бернард  тоже
помрачнел, конь под ним рванулся вперед. Я слышал, как сзади  заскрипели
седла под Рудольфом и Асмером, я уже узнаю по характерному скрипу, когда
снимают с крючьев топоры, достают из-за спин щиты.
   Конь меня еще не понимал с полуслова, но со второго пинка затрусил по
тропке. Заросли расступились, я почти на галопе  выметнулся  на  широкую
поляну. Могучие деревья стояли ровным строем, как гвардейцы, оттесйяющие
толпу  простолюдинов,  мечтающих  прорваться  на  военный  парад   перед
Мавзолеем. Посреди идеально круглой, словно обведенной  циркулем  поляны
поднимался довольно высокий домик с остроконечной черепичной крышей.  Из
трубы шел дым. Рядом с  ней,  в  огромном  гнезде  из  прутьев,  длинная
сутулая птица, стоя на одной ноге,  с  неодобрением  рассматривала  нас,
непрошеных гостей.
   Ланзерот уже соскочил на землю с мечом в руке, его голова в  шлеме  с
опущенным забралом поворачивалась из стороны в сторону, словно  башня  с
радаром.  Бернард  настороженно  осматривался  с  высоты  седла.  Я  сам
чувствовал себя не в своей тарелке. Домик в  густом  лесу,  но  даже  не
огорожен забором, звери могут влезть ночью в окна, странно широкие... Да
и дверь не выглядит  прочной.  Хуже  того,  вокруг  дома  до  странности
высокая сочная трава, ни один стебелек не примят, откуда же хозяин берет
хотя бы дрова, не говоря уже о пропитании...
   Повозка остановилась на краю  поляны.  Асмер  взял  в  руки  лук,  из
повозки  выглянула  принцесса:  арбалет  взведен,  на  лице  -  испуг  и
решительность.
   Я подъехал к самому крыльцу, слез, по  ногам  пробежали  мурашки.  Не
оглядываясь, толкнул дверь. Ни сеней, ни холла, ни прихожей с  ковриком,
о  который  надо  обязательно  пошаркать  ногами.  Я  сразу  очутился  в
просторной, жарко натопленной комнате.
   У очага, протянув руки  к  огню,  сидел  высокий  сутулый  человек  в
дорожном плаще и с капюшоном на голове. Отсветы багрового пламени играли
по лицу, делая его еще острее, чем оно на самом деле. Я увидел  запавшие
внимательные глаза, выступающие скулы, сухой волевой рот. Нижняя челюсть
выступала вперед, но не  так  вызывающе,  как  у  Ланзерота.  Упрямо,  с
достоинством, но не вызывала желания двинуть кулаком.
   - Доброго здоровья, - сказал я вежливо. - Принимаете путников?
   Он коротко усмехнулся.
   - Я не хозяин. Тоже... как и вы. Зашел, тут пусто. Присел  погреться,
а тут вы... Честно говоря, я не очень люблю вооруженных людей. Не то что
боюсь мечей или топоров, просто полагаю, что оружием ничего не докажешь.
Садись вон на лавку, если хочешь. Или возьми стул.
   Я ощутил симпатию. У встречного было  некрасивое  лицо,  но,  как  бы
сказали, честное, искреннее, исполненное  открытости.  Такой  же  прямой
взгляд выдает человека, который умеет отстаивать свои взгляды.
   - Трудно прожить без оружия, - заметил я. Он кивнул.
   - Но я... всего лишь проповедник. Я  просто  не  хочу  брать  в  руки
оружие. Ибо тогда победу одерживает не правый, а тот, кто лучше  владеет
мечом или топором.
   Я подсел ближе, от огня вкусно пахло  березовыми  дровами,  древесной
смолой. На миг почудилось, что от незнакомца пахнет смолой и  серой,  но
когда скосил глаза и увидел суровое сосредоточенное лицо, стало неловко.
   - Увы, это верно, - сказал я. - Но как хочется решить  иную  проблему
одним ударом. Еще и распишут как гениальное  решение!  Один  меднолобый,
когда не смог развязать сложный узел, попросту  разрубил  его  мечом.  И
это, как бы сказали в моем... моей деревне, силовое решение прославили в
веках!
   Он повернул голову, некоторое время всматривался в меня с  непонятным
интересом.  Глаза  блеснули,  как  осколки  слюды.  На  миг  мне   стало
неприятно, словно я смотрел в лицо высокотехнологичного киборга.
   - Ты очень странный человек, - сказал незнакомец. - Даже  очень.  Как
ты оказался с этими меднолобыми? Ты послушай их!
   Со двора, как мерный шум  неумолкающего  прибоя,  доносились  сильные
грубые голоса. Бернард покрикивал, похожий на сержанта-контрактника, ему
отвечали так же грубо, с солеными шуточками,  Ланзерот  уже  расседлывал
коня, Асмер и священник распрягали волов. Один вол  наступил  Асмеру  на
ногу, и Асмер, не стесняясь  в  выражениях,  рассказывал  волу  всю  его
родословную.
   Принцесса тщательно вытирала сухой тряпкой  бока  своей  лошадки.  Ее
вели среди запасных лошадей, но принцесса ухаживала  за  ней  сама.  Она
слышала их всех - и не слышала, как не слышим постоянный  шум  прибоя  и
уже отвыкаем  слышать  неумолчный  рев  и  грохот  со  стороны  забитого
автомобилями шоссе.
   - Слышу, - ответил я. - Что делать... Это их мир. Хотя я понимал, что
этот человек не может быть из моего мира, но я  чувствовал  себя  с  ним
свободно, раскованно. Незнакомец наклонил голову.  Мне  почудилось,  что
его фигура, и особенно лицо, на кратчайшее мгновение изменились,  словно
переплавились в другую форму, на  долю  пикосекунды  на  меня  взглянуло
совсем другое лицо, но тут же все вернулось,  человек  усталыми  глазами
смотрел в огонь, узкие ладони слегка подрагивали, жадно ловя тепло.
   - Не люблю меднолобых, - сказал он зло. - Не  люблю!  Человек  должен
жить умом, понимаешь? В этом и  есть  его  предначертание.  Или,  скажем
иначе, Высшая Цель. Только животные бросаются бездумно на помощь  своему
собрату, но человек выше животного, на него возложено намного больше,  и
он просто обязан сперва подумать: а так ли уж прав  мой  собрат?  Скажи,
Дик, только ответь  честно,  разве  это  справедливо,  что,  когда  твой
соотечественник незаслуженно оскорбит и унизит человека другого племени,
ты все равно на стороне "своего"?
   Я подумал, сказал неуверенно:
   - Ну, это не совсем так. Я стараюсь быть объективным.
   - Но это ты, - воскликнул незнакомец. - Да и то - только  стараешься!
А  вот  абсолютное   большинство   твоих   соотечественников   даже   не
задумывается. Для них главное: свой или чужой. А кто прав - неважно.
   Я поморщился, каждое слово бьет в цель.
   - Мы всего лишь грешные люди, - ответил я угрюмо. - Но  мы  стараемся
стать лучше. Незнакомец воскликнул:
   - Так я это же проповедую! Если люди начнут жить умом, то прекратится
эта нелепость, когда человек поступает якобы по зову сердца или по долгу
души, а на самом деле громоздит одну глупость  на  другую.  Подумай  над
этим!
   За окном раздались  сильные  грубые  голоса.  Я  обернулся,  к  двери
подходили Бернард и Ланзерот, за ними двигался с двумя седлами на плечах
Рудольф.
   - Не люблю, -  повторил  за  спиной  голос.  Он  напомнил  мне  моего
любимого преподавателя, тот военных просто ненавидел, не выносил.  -  Уж
извини, Дик...
   Все трое ввалились, блестящие, как тюлени. Бернард горстями  стряхнул
воду с волос, сказал одобрительно:
   - Огонь? Молодец, Дик! Быстро .ты его разжег. Это как раз то, что нам
надо.
   - Это не я, - ответил я и начал поворачиваться, - это...
   По ту сторону очага было пусто. Я один, от незнакомца не  осталось  и
следа, только в воздухе витает едва ощутимый запах серы и горящей смолы.
Но уже не древесной, а асфальтовой.
   - Не ты? - удивился Бернард. Ланзерот остановился и смотрел на  меня,
как верховный инквизитор на пьяного монаха. Я пролепетал:
   - Честно... Когда я пришел, огонь уже горел...  Все  верно,  огонь  в
самом деле уже горел, так что  я  не  соврал,  но  краешком  сознания  я
отметил, что для меня теперь почему-то важно, что не соврал... просто не
сказал всю правду. А ведь раньше бы и соврал не моргнув глазом.
   - Горел? - удивился Бернард. - А где же  хозяин?  Ланзерот  притопнул
ногой, шпоры зазвенели. Я вздрогнул, быстро взглянул в  его  беспощадное
лицо, уронил взор.
   - Это может быть ловушкой, - сказал он. - Всем выйти!
   Сам он остался с обнаженным мечом. Бернард и Рудольф попятились, а  в
дверь выскочили, едва не задавив друг друга. Я стиснул челюсти, но вышел
за ними во двор. Рудольф жалобно спросил:
   - Но хоть в сарае-то можно?
   Воздух пропитался  сыростью,  промозглый,  гадкий.  Удивительно,  как
быстро меняется погода в середине лета.
   Ланзерот остановил меня повелительным жестом. Все  смотрели  на  меня
настороженно, принцесса взглянула с испугом и надеждой.
   - Кто там был? - спросил Ланзерот беспощадно. Он в самом деле мог  бы
стать великим инквизитором, мелькнуло  у  меня  в  голове.  Или  великим
чекистом.
   - Огонь там был, - ответил я. - Разожженный очаг. И можно бы...
   - Что можно, у тебя не спрашивают, - оборвал Ланзерот.  -  Знай  свое
место!..
   Бернард чуть опустил веки. Я понял -  мне  сочувствуют,  но  Ланзерот
прав. Я должен выложить все факты. А с советами и предположениями  меня,
может быть, и допустят. После того как благородные обсудят эти факты.
   - Я зашел, -  ответил  я  послушно,  -  увидел  горящий  очаг...  сел
посушиться. Бернард сказал хмуро:
   - Ланзерот, чего ты хочешь? Парень из глухой деревни. У  него  голова
такая. Круглая. Увидел огонь - сел греться.  Увидел  бы  кусок  сыра  на
столе - тут же его в пасть. Он что,  должен  окропить  все  углы  святой
водой? Да он и молитв не знает! Они там просто живут и радуются жизни.
   Ланзерот окинул меня подозрительным взглядом, но  сказать  ничего  не
успел, из повозки вылез священник. Я увидел  бледное  разъяренное  лицо,
что надвинулось, как ураган,  в  ушах  зазвенели  колокола,  я  поспешно
сбежал с крыльца. На бегу увидел, как оттуда как ветром сдуло Бернарда и
Рудольфа,  даже  Ланзерот  вернулся  к  повозке,  морщась  и  недовольно
покачивая головой.
   Удерживая коней, - что-то уж слишком трясутся и пытаются удрать, - мы
смотрели, как священник на  крыльце  расплескивает  освященную  воду  из
чаши. Капли тускло сверкали, словно брызги расплавленного олова. Сильный
визгливый голос доносился сквозь фырканье коней,  ржание  и  громыхающие
голоса мужчин. Я уловил знакомые  слова  "Езус  Кристос",  "Домини",  но
догадался, что "Аминь" услышу не скоро.
   Простолюдин в этом мире безголос как при  выборах  короля,  так  и  в
выборе стоянки. Священник  заклинал  долго,  громко,  страстно.  По  его
настоянию от загадочного домика отошли как  можно  дальше,  чтобы  и  не
видеть вовсе, остановились на привал  среди  деревьев,  на  полянке  без
ручья, дал