олод, я это знаю.
   Он  оседлал  коня,  взгромоздился  в  седло,  очень  серьезный,  даже
чересчур, так что Сигизмунд, у которого с юмором  туго,  принял  все  за
чистую  монету,  начал  посматривать  на  нового  боевого   товарища   с
отвращением.
   А Зигфрид перехватил мой взгляд, захохотал и сказал громко:
   -  Что  ж  поделаешь,  придется  приспосабливаться  жить  на  большие
деньги... Как думаете, сэр Ричард, сумею?
   - Если как мы, то легко, - заверил я.
   - Легко приходит, - добавил Сигизмунд с укором, - легко уходит.
   - Святая церковь учит презирать богатство, - сказал я наставительно.
   А вообще-то Зигфрид хорош, мелькнуло в голове. Вроде  бы  увалень,  а
соображает быстро. И понимает, почему я  осторожно  подбирал  слова  для
дипломатичной учтивости. Дипломат - это человек, который  может  послать
таким образом, что с предвкушением будете ждать путешествия.  А  если  и
нагадит кому в душу, у  того  во  рту  остается  легкий  привкус  лесных
ягод...
   Но если он это понимает, то  и  сам,  как  истинный  дипломат,  может
умильным голосом произносить "хороший песик" до тех пор, пока  под  руку
не попадется хороший булыжник.
   Отдохнувшие кони несли нас легко, деревушка  приближалась,  не  очень
зажиточная с виду, но домов не меньше трех десятков, уже не  деревня,  а
почти село. Сразу от околицы встретила детвора с  собаками,  женщины  на
всякий случай юркнули в дома, я видел блестящие от любопытства  глаза  в
дверных проемах,  мужчины  прижимались  к  заборам,  давая  нам  дорогу,
взгляды у всех настороженные, тревожные.
   Дома расступились, широкое вытоптанное место, словно танцевали слоны,
могучий дуб, под ним четыре толстенных дерева с  ободранной  корой,  под
копытами сухо затрещали скорлупки орехов.
   Я остановил коня  на  этом  месте  привычных  деревенских  посиделок,
спросил громко, ни к кому не обращаясь:
   - Есть здесь дом, где мы можем перевести дух, напоить коней?  За  все
заплатим!
   На нас смотрели опасливо, молчали. Из-за каждого забора  высовывались
серьезные детские  мордочки.  Зигфрид  подозвал  одного  мужичка  ближе,
сказал доверительно:
   - Если здесь негде остановиться, то заночуем у тебя. Как, жена у тебя
красивая? И посуды много? Я страсть как люблю посуду бить. И палить  все
люблю, когда напьюсь...
   Мужик вздрогнул, сказал умоляюще:
   - У меня тесный дом, господин!.. Самый просторный дом у нашего войта,
вон тот, с черепичной крышей. А через два дома, видите две вербы?..  там
Иволинна, у нее две дочери взрослые, да и сама в теле...
   Зигфрид повернулся по мне, рот до ушей, я пробормотал:
   - В самом деле, трудная задача нравственного выбора... Что скажет мой
боевой отряд?
   - К Иволинне, - воскликнули Сигизмунд и  Зигфрид  в  один  голос,  по
глазам видно, кто нацелился на дочку, а кто на тело.
   - Ладно, - согласился я, - раз уж демократия... а к  старосте  зайдем
пообщаться.
   Я повернул коня, на ходу поинтересовался у мужика:
   - А что, эта Иволинна вдова?
   - Нет, но ее муж с братом погнали скот на продажу в город...
   Когда мы подъехали к двум вербам, я слышал, как Зигфрид  втолковывает
юному рыцарю:
   - Никогда не спрашивай у женщины, сколько ей лет. Спроси лучше, когда
муж возвращается из города.
   Сигизмунд пробормотал:
   - Да зачем это тебе?
   - О, любовь замужней женщины - великая вещь. Женатым мужчинам такое и
не снилось.
   Я постучал в ворота, толкнул,  створки  распахнулись,  мы  въехали  в
довольно просторный двор. Собственный колодец, сверху навес, три  сарая,
дорожка ведет к  дому.  На  крыльцо  вышла  женщина  в  длинном  платье,
открывающем руки и плечи, в теле, как сказал мужичок, очень в теле,  но,
как всякие постепенно полнеющие женщины, очень  свежая  и  румяная,  без
единой морщинки на лице, пышущая здоровьем.
   - Хозяюшка, - сказал я скромно, - мы путники из дальних мест. Дозволь
у тебя перевести дух, накормить и напоить коней. Да и сами мы что-нибудь
попили бы и съели. За все будет заплачено, не беспокойся.
   Она внимательно осмотрела нас, только я остался в седле, Зигфрид слез
первым, по-хозяйски уже привязывал коня, Сигизмунд тоже сполз на  землю.
Женщина поинтересовалась:
   - Если я скажу, что не принимаю гостей, то вы, конечно же, прям так и
повернете взад?
   - Ты угадала,  -  признался  я,  -  хоть  и  красивая...  даже  очень
красивая, но еще и умная! Где же в тебе кроется порок для равновесия?
   Она довольно заулыбалась, на комплименты  даже  женщины  ловятся,  не
только мужчины, подбоченилась, осмотрела нас снова уже с головы до ног.
   - Порок?.. Как-нибудь попозже... Ладно, коней вон в  тот  сарай,  там
стойла и даже ясли. Помыться можете в той бочке, там  дождевая  вода.  С
ужином придется подождать, пошлю к соседям, чтобы прислали еще мяса.
   - Ты умная женщина, - сказал я честно. -  Я  вижу,  умеешь  принимать
гостей.
   Она пожала плечами, полными и округлыми, как головки сыра.
   - Муж занимается торговлей, у него часто бывают гости. Привыкла.
   Сигизмунд перехватил повод моего коня и увел в сарай, а я поднялся на
крыльцо. От женщины вкусно пахло  потом,  ветчиной,  сеном,  под  глазом
вроде бы вчерашний синяк, уже рассасывается, я  смолчал,  что  говорить,
уже наверняка все сказали до меня. Ростом мне до подбородка, что  значит
- высокая женщина, на меня посмотрела  с  удовольствием,  любой  женщине
приятно ощутить себя Дюймовочкой.
   В большой комнате чисто и опрятно, пусто, а когда пересек и  выглянул
на задний двор, там молодая женщина кормила кур,  а  далеко  на  огороде
между грядками удалялся от  дома  мощный  зад  на  довольно  мускулистых
загорелых и крепких крестьянских ногах.
   - Мои дочери, - сказала за спиной Иволинна. - Знаю, что у вас на уме.
Так лучше эти мысли выбросьте.
   - Хорошо, - согласился я, -  у  меня  вообще  период  целибата,  я  ж
паладин... хоть не уверен, что это обязательно. А что с ними не так? Изо
рта сильно пахнет?
   -  У  меня  самые  красивые  дочери  в  деревне,  -  ответила  она  с
достоинством. - А у вас сколько длится этот период? Пока обедаете?
   - Не приведи господь так оголодать, - ответил я с испугом. - Зачем же
так долго?
   - Ладно, я предупредила. Они постоять за себя могут.  А  на  то,  что
ведьмы, можете не обращать внимания. Можете!
   Я выложил на стол золотую монету.
   - Мы пробудем недолго. Надеюсь, это покроет все расходы.
   Она долго смотрела на золото, перевела взгляд на меня. Брови поползли
вверх.
   - Сэр паладин, - произнесла она с чувством, -  в  нашем  селе  золота
отродясь не видели! Даже если останетесь здесь до конца жизни, все равно
это будет много! Золото надо тратить с умом...
   - Зачем? - удивился я. - Ум еще может пригодиться.
   Она врубилась не сразу, улыбнулась, лицо осветилось, помолодело.
   - Вы правы, сэр паладин. Женщина встречает по одежке, а провожает...
   - ... по утру, - подсказал я.
   Она засмеялась громче, запрокидывая голову, шея чистая,  нежная,  без
морщин,  кожа  здоровая,  загорелая,  только  в  низком  вырезе   платья
колышутся  нежные   горы   молочного   цвета.   И   зубы   все   ровные,
жемчужно-белые, чистые, явно не только дочери ведьмы, но и  сама  что-то
да умеет, вон кромки остренькие, несточенные, словно у юной девушки.
   Уже без колебаний она взяла монету, вышла на задний двор. Я слышал ее
звучный низкий голос, дочери примчались послушно, снова унеслись, уже  к
соседям.
 
*** 
 
   Мы отдыхали, нам таскали лучших гусей, сыр, мясо, рыбу из  ближайшего
озера. Кузнец и шорник осматривали коней и  упряжь,  перековывали  коней
Зигфрида и Сигизмунда, на моего посматривали с  опаской  и  обходили  по
большому кругу. Уже все знали,  что  мы  платим  щедро,  но  ведем  себя
смирно,  не  поджигаем  дом  и  не  рубим  мебель,  никого  все  еще  не
изнасиловали, я уже видел сожаление в глазах приносящих  гусей,  что  не
догадались пригласить заночевать у них.
   Мы с Сигизмундом  ели,  соблюдая  приличия,  но  оголодавший  Зигфрид
набрасывался на еду, как отощавший волк, смотреть  любо-дорого,  у  него
трещало за ушами, тяжелые челюсти  двигались,  как  мельничные  жернова,
кадык то и дело проталкивал вниз новые порции жареного мяса.
   - Гусь свинье, - сообщил он, - на один раз пожрать, верно? Скромность
украшает, но оставляет голодным. Как вам  наша  хозяйка?  Ничто  так  не
украшает женщину, как временное отсутствие мужа... вы, друзья, займитесь
дочками, а хозяйка мне уже улыбнулась, понятно?.. И кормит  меня  лучше,
чем вас, морды.
   - Женщина, - заметил я, - считающая, что путь к сердцу мужчины  лежит
через желудок, метит слишком высоко.
   Сигизмунд спросил наивно:
   - А какой самый короткий путь к мужскому сердцу?
   - Через его желудок, - ответил Зигфрид твердо, - причем дорогу  нужно
протоптать  жареными  гусями,  печеными  поросятами,  ветчиной,  шейкой,
грудинкой, карасями, тремя-четырьмя бочками вина...
   Сигизмунд посмотрел на меня, я подтвердил:
   - Да, верно, через его желудок. Если только женщина не зашла сзади.
   - Как это? - переспросил Сигизмунд.
   - Путь к сердцу мужчины лежит через его левый желудочек, - пояснил я.
- Через грудную клетку при помощи острого ножа... Вы уже знаете, что они
все трое - ведьмы? Мне ничо, я паладин.  Меня  защитит  моя  святость...
наверное, а вот вы, гм...
   Они переглянулись, Сигизмунд даже  недоглоданную  кость  опустил,  но
Зигфрид сказал бодро:
   -  Умение  летать  на  метле  -  это  то,  что  отличает  ведьму   от
обыкновенной женщины! Ну и пусть себе летает... в  свободное  время.  Но
свободного времени не будет, я сумею ее занять чем-нибудь.
   Он подмигнул нам обоим, не  переставая  жевать,  мол,  чтобы  женщина
стала прекрасной царевной, мягкой и пушистой, надо просто спустить с нее
шкуру, лягушка она или ведьма - неважно.
   Сигизмунд сказал дрогнувшим голосом:
   - Вы как хотите, я лучше проведу ночь в молитвах и бдении.
   - Правильно, - обрадовался Зигфрид. - Святость - великое дело!
   - На что вы надеетесь, сэр Зигфрид?
   Он ответил бодро:
   - Женщины изменяют в двух случаях: по  необходимости  и  просто  так,
верно? Необходимость в том, что ни одна разумная женщина не пройдет мимо
такого героя, как я, без того, чтобы у нее не  сбилось  дыхание.  А  эта
Иволинна, уверен, уже спилила не одно дерево, разрушила не  один  дом  и
вырастила,  как  видите,  двух  дочерей!  Настоящая  женщина,  а   я   -
настоящий...
   Скрипнула дверь, Иволинна вошла с улыбкой  на  румяном  полном  лице,
большой кувшин прижимала к груди. Мы все трое засмотрелись не на кувшин,
а на полные, налитые жизнью груди, от которых шел жар и мощный зов.
   - Вот, - сказала она низким голосом и поставила  кувшин  на  середину
стола. Когда наклонилась, груди оттянули тонкую рубашку,  прорисовавшись
очень даже отчетливо. - Это  лучшее  вино,  за  ним  бегали  в  соседнюю
деревню!..
   - Да стоило ли так... - сказал я почему-то хрипловатым голосом.
   - Стоило, - заверила она. - О вас тут долго будут вспоминать.
   - Мы уж постараемся, - заверил Зигфрид.  Она  неторопливо  удалилась,
ступая красиво и царственно, слегка двигая из стороны в сторону  мощными
и приподнятыми, как конский круп, бедрами.
   - Королева! - сказал  Зигфрид  восторженно.  -  И  знает  себе  цену,
заметили? Женщина, которая ценит себя слишком низко, сбивает  цену  всех
остальных женщин.
   - Да-да, общие интересы блюдет, - согласился я. - Надеюсь, мы  блюдем
тоже общие интересы нашего боевого отряда?
 
Глава 10 
 
   Вечер, прохлада, я вышел на крыльцо, небо чистое и ясное. Все  звезды
как на ладони или как в атласе по астрономии. Знать бы, как  они  должны
стоять, вдруг бы заметил какую разницу... Впрочем, даже заметил бы,  что
с того?.. Стой лучше, дыши свежим воздухом. Здесь уж точно нет выхлопных
газов, химикатов,  а  хорошо  пахнет  свежим  навозом,  таким  теплым  и
домашним,  доносится  аромат  конских  каштанов,  оттуда   слышно   злое
чириканье воробьев, дерутся за непереваренные зернышки ячменя  и  проса.
По улице шли двое подростков, оборванные, босые, с  грязными  нечесаными
головами. Один что-то доказывал другому, тот скептически отмахивался.  Я
не двигался, они меня не видели, я в тени, прошли неподалеку, я услышал,
как тот, что отмахивался, спросил скептически:
   - А тролли?
   - Что тролли, - ответил второй мальчишка с жаром, - тролли  посильнее
гоблинов, но им тоже с рыцарями не  драться,  дело  гиблое.  Пусть  даже
двигаются огромной стаей, но рыцари умеют сражаться и в строю!  Их  кони
идут в полный галоп так, что земля дрожит и грохот такой,  что  стон  на
земле, под землей и в небесах! Ты же  видел  этих  троих,  что  у  тетки
Иволинны? Такие строй не теряют, а их копья не колыхнутся. Все в  железе
так, что только глаза видны через прорезь в  шлеме,  все  храбрецы,  все
жаждут славы и потому готовы на любые подвиги...
   - На подвиги?
   - А что тебе не так?
   - Да просто пограбить едут, - сказал голос.
   Они прошли мимо, а я  молча  смотрел  в  их  удаляющиеся  спины.  Мне
почудилось, что я узнал этот голос. Именно он доказывал мне в  школе,  в
институте, на тусовках, что в основе любых деяний лежит экономика. Князь
Игорь пошел на половцев не ради славы, а ради грабежа, Крестовые  походы
только ради грабежей, Америку открыли только для  грабежей,  и  Коперник
сообщил миру, что Земля круглая, чтобы легче было ее грабить...
   Хорошо, подумал я, хоть о Фрейде пока ни слова. Все еще впереди.  Еще
будут доказывать, что в основе всех деяний  нереализованные  сексуальные
извращения. А доказывать будут,  обязательно  будут.  Простолюдины  есть
простолюдины... Но здесь они на правильном месте, на нужном месте. Никто
с их мнением не считается, перед ними  не  заискивают,  никакой  они  не
электорат, их голоса не важны. Здесь эти люди, которые выращивают  зерно
и скот, пекут хлеб и добывают руду, доставляют в  замки  продовольствие,
железо и прочее, необходимое для жизни. А высшие ценности определяют  не
они.  Потому  здесь  "плюй  на  все  и   береги   здоровье"   не   стало
общечеловеческой Ценностью, а  осталось  ценностью  простолюдинов,  или,
если уж совсем откровенно, чего лукавить, быдла.
   За окном громко и настойчиво кричали петухи. А еще  дальше  отвечали,
как часовые, что дают друг другу знать, мол, все в порядке, враг еще  не
пробрался. Клич идет по цепочке, по кругу, возвращается  к  закричавшему
первым. Это, понятно, майор, или мэр, что одно и то же.
   Полусонный, я слез с лежанки и потащился до бочки с водой. Там, как в
зеркале, отразился крепкий молодой парень, все  достоинство  которого  в
первые дни было только в росте и длине  рук,  кстати,  довольно  среднем
росте в моем времени, но здесь еще не  знают  акселерации.  От  нелегкой
жизни мои мускулы уже не помещаются в старых  доспехах,  молот  перестал
казаться тяжелым, а конем могу управлять любым, сдавливая бока коленями.
   Из лука стреляю, правда, хреново, если не сказать крепче, но в  целом
я стал шире в плечах, мускулистее. Как говорят, армия  сделала  из  меня
мужчину, хотя я предпочел бы для этой  цели  просто  сходить  в  женское
общежитие.
   Из соседней комнаты доносились мужские голоса,  мне  показалось,  что
слышу игривый женский смех.
   Вытираясь на ходу, я вышел,  споткнулся  о  Сигизмунда.  Он  вскочил,
сказал с готовностью:
   - Ночью было  много  дивного...  Но  я  крестом  и  молитвой  отгонял
нечисть!
   - А соблазны? - спросил я.
   Он ответил, глядя в глаза преданно и честно, только  покраснел  самую
малость:
   - Было. Много. Но я устоял!
   - Верю, -  ответил  я.  -  Несправедливо,  верно?  Возможность  может
постучать в твою дверь  раз  в  жизни,  а  искушение  барабанит  годами,
заглядывает во все окна, скребется под двери, визжит и машет  хвостиком,
трясет выменем... Вы с Зигфридом пока займитесь завтраком, а я загляну к
старосте.
   Он крикнул мне вдогонку:
   -  Сэр  Ричард,  а  что  вы  делаете,  когда  испытываете  такое  вот
мучительное искушение?
   - Стараюсь испытать его подольше, - ответил я.
   Он смотрел мне вслед, я видел  на  чистом  юном  лице  совсем  другую
трактовку моей  глупости,  мол,  святой  паладин  длит  искушение,  дабы
заметнее была победа.
   Дом  старосты  самый  высокий,  более  того,   стены   каменные,   из
пощербленных глыб, не поленился разобрать  какую-то  древнюю  постройку.
Что им памятники старины, здесь куда ни плюнь  -  памятник.  Живым  хоть
ложись и мри. В доме мрачно,  повеяло  темницей,  но  староста,  видимо,
находит его сносным. Каменные стены не прикрыты коврами или  гобеленами,
как было бы в замке, здесь это просто камень, я  прислушался  к  звукам,
доносящимся с той стороны дома: унылый скрип дерева,  что  раскачивается
под окном... кстати, ветра нет, издалека донесся унылый волчий вой, тоже
странно, кто же воет днем, когда ночи еще не отменили...
   Хлопнула дверь, вошел довольно крепкий и довольно  молодой  мужик.  Я
почему-то ожидал  старца  с  длинной  седой  бородой,  но  этот  поджар,
быстроглаз, окинул меня цепким взглядом, что мне не понравился, никто не
любит, когда о нем понимают слишком много, потому я бесцеремонно сел  за
стол, кивнул ему, словно это мой дом, а он гость:
   - Можешь сесть. У меня к тебе пара вопросов.
   - Да, ваша милость, - ответил он смиренно  и  послушно  опустился  на
краешек  табуретки.  Что-то  уловил,  сразу  подпустил   уважительности,
почтительности, кашу маслом не испортишь.  -  Все,  что  знаю,  к  вашим
услугам.
   - Это уже земли доблестного воителя,  славнейшего  из  рыцарей,  сэра
Галантлара?
   Что-то промелькнуло на его лице, но  в  следующее  мгновение  он  уже
отвечал, глядя мне в лицо прямо и честно, даже чересчур прямо и честно:
   - Да, ваша милость. Вы правы, ваша милость.
   Я нахмурился, побуравил его взглядом, прорычал:
   - А где сам замок?
   - Близко, ваша милость, - ответил он послушно. - Мы в низине, а  если
чуть подняться, то замок сразу же и откроется во всей красе.
   Я помолчал, делая вид, что о  чем-то  раздумываю,  пусть  видит,  что
человек я серьезный и основательный, поинтересовался вроде бы невзначай:
   - А каков он, этот Галантлар?
   Он взглянул осторожно, но из норки себя не выпустил, ответил оттуда:
   - Могучий господин. Очень могучий.
   - Это я знаю, - сказал я нетерпеливо. - Как бы иначе  захватил  такой
замок? Но что он сам за человек? Добр или зол? Дает ли какие-то  свободы
или за каждую провинность вешает? Да не просто вешает, а за горло?
   Староста помолчал, ответил еще осторожнее:
   - Не наше это дело, судить дела господина. Он поступает,  как...  как
господин. Он могуч и силен, соседи нас обижать не осмеливаются...
   Он умолк, я кивнул.
   - Хорошо сказал. Верно, каждый должен знать свое  место.  Простолюдин
свое, сеньор - свое. А король - тоже  свое.  Значит,  сам  вас  все-таки
обижает...
   - Я этого не говорил, - запротестовал он.
   - Не в лоб, - заметил я, - но все-таки сказал... В чем эти обиды?
   Он помолчал, глядя исподлобья, сказал очень осторожно:
   - На господина обид нет. Но сам он  почти  перестал  показываться  из
замка. Раньше его видели  часто...  Да  что  там  почти,  в  самом  деле
последние два года его не видели. Мне довелось в прошлом году побывать в
замке, отчет давал, так он, скажу вам, ваша милость, настолько стар, что
я  просто  не  знаю...  Всеми  делами  уже  давно  заправляют  Цеппер  и
Шваргельд, да еще Етлинг, это они берут молодых женщин на поругание,  на
первую брачную ночь...
   Я прервал:
   - Первая брачная - это ж освященное право сеньора, это можно,  а  вот
как эти Цеппер да Шваргельд, они что, тоже господа?
   Староста покачал головой.
   - Нет, господин один - Галантлар. А они - слуги.
   - Может быть, колдовство какое? -  предположил  я.  -  Слыхивал,  что
Галантлар приехал в эти земли не так уж и давно, ну лет  пять  от  силы!
Что же он так вдруг постарел... Или какое-то колдовство?