ей спины, молодец, прятался,  с  разбега
влетел в темную дыру. Я вернулся к светильнику и так, с  теплой  тяжелой
чашей и оранжевым огоньком в ней, заглянул в дыру, кое-как протиснулся.
   Комната...  кто  такие  громадные  ангары  называет  комнатами,  даже
залами,  нужен  прожектор,  чтобы  осветить  противоположную  стену.   Я
прошелся вдоль стены, отыскал  крупную  чашу  светильника,  в  три  раза
больше, чем мой. К стене прикреплено намертво, металлический штырь прямо
из каменной глыбы, кто-то показал уровень своей колдовской мощи,  хорошо
показал, вроде бы пустяк, а показал.
   Никто из темноты не бросился с оскаленной пастью  и  криком:  я  тебя
съем, но во внутренностях  стало  тяжело  и  холодно,  словно  проглотил
пролежавшую ночь на морозе наковальню.
   Светлячок нетерпеливо танцевал в воздухе, рисовал  фигуры,  я  поднес
огонек моего светильника к фитилю стационарного, тот  загорелся  нехотя,
но затем дал высокий и яркий столб  пламени,  осветивший  немалую  часть
этого... помещения, чтобы сказать литературно.
   - Господи, - вырвалось у меня, - что за кунсткамера?
   Светлячок ликующе пискнул:
   - Как всего много!
   - Нужно не многое, - сказал я наставительно, детей надо  учить,  -  а
нужное. Ты не вздумай стать  коллекционером!  Нестоящее  дело.  Это  для
слабых - собирать вещи, пусть даже прекрасные. Ты должен их делать.
   Светлячок пискнул:
   - Делать? Делать я не умею!
   - Тогда ломать, - сказал я твердо. - Ах, и ломать  не  обучен...  Ну,
может быть, со временем сумеешь? Хотя бы ломать, это тоже дело. Весь мир
до основанья мы... ну а потом, когда поспим, покурим, пообедаем,  забьем
козла, сходим к Нюрке... Тебе мама не сказала про какие-нибудь  приметы?
А то все перерыть - это же борода до пола отрастет...
   Он перестал порхать над массивными сундуками, метнулся в темноту.
   - Я помню, мама показывала!
   Я повертел  головой  в  поисках  факела,  не  увидел,  глаза  чуточку
привыкли, а светлячок вроде бы дает света пусть немного, но видно, чтобы
не наступить на змею или прыгающую мину.
   Я  пробирался  между  сундуками,  узлами,  странными   конструкциями,
похожими  на  двигатели  внутреннего  сгорания,   только   огромными   и
украшенными по металлу тиснеными монограммами и  вензелями.  Под  стеной
огромные стеллажи с разного вида тиглями, ретортами, кувшинами медными и
глиняными, а также хрустальными шарами  размером  от  лесного  ореха  до
крупного арбуза.
   Светлячок, надо бы дать ему имя, завис  над  массивной  металлической
шкатулкой. Она дремала посредине  металлического  стола,  но  не  просто
обшитого жестью, как слесарный, а на столешнице толщиной в  три  пальца.
Металл холодно поблескивал. Светлячок от усердия  раздулся,  светил  изо
всей мочи, но края стола я  не  видел,  только  середину  и  только  эту
шкатулку. Сердце колотилось часто-часто, шкатулок я уже насмотрелся,  но
это единственная, что  словно  бы  попала  сюда  из  другой  эпохи:  без
старательно нанесенных гербов, вензелей, без выдавленных  львиных  морд,
без парящих корон и вздыбленных коней, без орлов с гордо  распростертыми
крыльями...
   И что еще заставило перехватить дыхание: ни висячего замка,  ни  даже
дырочки  для  замочной  скважины.  Как  будто  шкатулка  открывается  по
секретному слову или же срабатывает прибор, считывающий узор на  пальце.
Или сетчатку глаза.
   - А как ее открыть? - спросил я шепотом.
   - Мама сказала, что кольцо богов здесь, - ответил крылатый малыш.
   Он вздохнул, свечение сразу уменьшилось, но все равно хватало,  чтобы
освещать  шкатулку  и  середину  стола.  Я   оглянулся,   далеко-далеко,
отделенный тьмой, полыхал зажженный мною светильник. Края дыры  в  стене
щерились осколками, как оскаленные зубы огромного каменного  зверя.  Вот
полезу обратно, а оно ка-а-ак стиснет челюсти...
   Я тряхнул головой, повернулся к шкатулке. Может быть, прошлый  хозяин
поставил тут мину? Может быть, крышка от прикосновения откинется, а  мне
в морду ядовитый газ? Или даже крышка не откинется, но газ или  ядовитая
стрела меня достанет. Могут быть  тысячи  других  ловушек,  но  придется
рискнуть...
   Внезапная мысль пришла в голову, я спросил торопливо:
   - Ты можешь заглядывать вовнутрь?
   Он сказал в некотором затруднении:
   - Да, но...
   - Что?
   - Мама сказала, что это нехорошо.
   - Почему? Ах да, ты  еще  мал...  Впрочем,  взрослым  тоже  не  стоит
подсматривать, а  то  вуайеризм  разовьется.  Но  в  некоторых  случаях,
исключительных, подсматривать можно.
   Он спросил с жадным любопытством:
   - Каких?
   - Потом расскажу, - пообещал я. - Это очень долгий разговор, а сейчас
мы торопимся. В другой  раз.  Сейчас  скажу  только,  что  за  людьми  в
большинстве случаев подсматривать нельзя, это непристойно, хорошие  дети
себе такого не позволяют, а вот заглянуть в  шкатулку...  И  то  лишь  в
некоторых случаях, иначе получится, что и чужие письма читать  можно!  -
так вот в эту шкатулку и только сейчас - врубился? -  заглянуть  можешь.
Внимательно посмотри, нет ли  там  чего-то  помимо  кольца?  Чего-нибудь
такого, что при моем прикосновении к самой шкатулке  вдруг  шевельнется,
сдвинется, что-то  сделает...  Или,  когда  буду  поднимать  крышку,  не
сработает ли какая-то штукенция?.. В смысле  крышка  просто  поднимется,
или же там что-то рванет?
   Он внимательно исследовал, летал, протискивался, исчезал  в  шкатулке
полностью, наконец вылез с ликующим криком:
   - Понял!
   - Молодец, - одобрил я. - Умный ребенок. Весь в  меня!  Я  же  умный,
хоть и здоровый. И что ты понял?
   -  Там  есть  туго  взведенная  пружина.  И  еще   несколько...   Что
произойдет, не знаю, я еще слишком мало  жил...  но  могу  сказать,  что
сделать, чтобы... отключить, да?
   - Точное слово, - сказал я поощряюще. Детей надо поощрять,  тогда  не
только забор выкрасят. - И как это сделать?
   - Вот здесь и здесь  одновременно  нажать  на  эти  уголки.  Они  так
сцеплены, что если по очереди, то все равно не отключишь.  А  потом  еще
раз, но уже на все три сразу... Сумеешь?
   - Ты недооцениваешь своего папочку, - ответил я  уверенно.  -  Я  это
проделывал тысячи раз!
   Наивный ребенок воскликнул:
   - Я думал, такая шкатулка одна на всем свете!
   - Бывают и  похитрее  штуки,  -  ответил  я.  -  Я  знаю,  что  такое
трехпальцевое обезвреживание... Вот эти? Сперва две, а потом  эти  же  и
вот эту, третью?
   Он с удивлением следил, как я уверенно нажал две  и  чуть  придержал,
вдруг да сигнал запаздывает, потом самым  привычным  жестом  нажал  три,
крышка щелкнула и откинулась. Я постарался  не  отпрыгнуть,  хотя  нервы
вот-вот порвутся, перед ребенком надо играть все умеющего и всезнающего,
это потом у  него  начнется  период  сомнений,  а  потом  и  потрясающих
открытий и разоблачений, когда выяснится, что родитель тоже  срет,  тоже
ковыряется в носу и не все на свете знает!
   На дне шкатулки на черном бархате  тускло  поблескивало  кольцо.  Это
потом я разобрался, что вовсе не бархат, а нечто негорючее,  нервущееся,
несминающееся, не поддающееся мечу, даже мечу Арианта, а сейчас  во  все
глаза смотрел на колечко.  Из  серого  металла,  с  крохотным  сиреневым
камешком, выглядит простым, пугающе простым. Я-то  знаю,  что  подлинная
власть не нуждается в аффектации и те, кто на самом деле  правит  миром,
ходят в простых костюмах и не обвешивают себя золотыми цепями.
   Пальцы  дрожали,  я  коснулся  кольца  самыми  кончиками,  ничего  не
случилось, током не шарахнуло, даже электрическая искра не пробежала  по
телу. Слегка ковырнул ногтем, кольцо  как  кольцо.  Сдвинулось,  но  это
значит лишь, что не приклеено и не весит тонну.
   Ребенок вился вокруг, как будто целая стая светящейся мошкары,  хотя,
на мой взгляд,  с  одной  точки  рассматривать  удобнее,  но  просто  не
сидится, шило в заднице, зато свет дает со всех сторон, высвечивает все,
и когда я наконец решился и одел на палец, тут же сел на ноготь и свесил
ножки.
   - Устал? - спросил я сочувствующе. - Смотри,  а  то  вдруг  ка-а-а-ак
рванет! Или стрельнет.
   Он удивился:
   - Чем стрельнет?
   - Откуда я знаю, - ответил я  угрюмо.  -  Боевым  лазером,  например.
Прямо тебе в задницу...
   Он вспорхнул, поверил, хороший у меня ребенок, доверчивый, но  учится
чересчур быстро, беда с ним будет, не уследю,  попорхал,  но  ничего  не
происходило, я, как баран, смотрел на окольцованный палец, камешки самые
простые,  даже  уникальная   драгоценность   сомнительна,   а   если   и
драгоценные, то все равно мелковаты.  Металл  тоже  не  выглядит  чем-то
необыкновенным, сто двадцатым элементом, обычное  железо,  разве  что  с
какими-то примесями.
   Ребенку надоело сидеть  без  дела,  дети  и  собаки  не  могут  долго
сосредоточиваться на чем-то одном, пропищал над ухом:
   - Все, я полетел обратно! А то мама будет волноваться.
   - Лети, - ответил я рассеянно. Спохватился, сказал доброжелательно:
   - Скажи маме, что ты молодец. Я твоими успехами очень доволен.
   - Скажу! - раздался удаляющийся писк. - Все перескажу...
 
*** 
 
   Назад я тащился, отыскивая дорогу то на ощупь, рано чадо отпустил, то
нес,  прижимая  к  пузу,  коптящий,  как  подбитый   самолет   вермахта,
светильник. Добирался, казалось, всю ночь, ступеньки забодали, как лента
Мебиуса, пришел к себе чуть ли не  под  утро,  завалился  в  постель,  а
утром, разлепив глаза, не сразу понял, почему  я  весь  в  паутине,  как
заботливо упакованная пауком на черный день жирная осенняя муха.
   На  пальце  колечко,  сиротливое   такое,   обыденное,   единственное
подтверждение, кроме паутины, что не во сне бродил по закромам  феодала.
На всякий случай я попробовал тереть, как Аладдин лампу, дул на  ободок,
пытался в отражении увидеть будущее, так вроде  бы  гадают  ясновидящие,
даже лизнул - в детстве проверял, заряжены ли батарейки, но за  язык  не
пощипало, даже не примерз, как на  морозе,  никакой  реакции,  абсолютно
нейтральные камешки, нейтральный металл.
   Дверь приоткрылась, я вспомнил, что во сне  уже  слышал  этот  скрип,
заглянула лохматая голова, голос спросил робко:
   - Завтрак подавать?
   - Да, - сказал я. - А что, без меня так и останетесь голодные?
   Он ответил испуганно:
   - Но как же за стол без вас?
   - Ах да, я же отец народа... Распорядись, чтобы подали сразу горячее,
а я пока умоюсь, привычки у меня такие вот дикие.
   За столом в ожидании сидели Сигизмунд, Зигфрид, Гунтер с  Ульманом  и
Марк, который сенешаль. Едва я вошел, все начали переглядываться,  пошли
ухмылочки, я сказал предостерегающе:
   - Не надо про красные глаза и  поцарапанную  спину!  Я  же  признался
честно, как на исповеди, у меня причуда такая: всю ночь не  сплю,  спину
себе царапаю... В следующий раз не ждите, а то суп остынет.
   Я сел, они дружно взяли ножи, и, едва я отрезал себе ломоть  мяса  от
зажаренной туши, сразу же  пошел  стук,  чавканье,  плямканье,  сопение,
хрюканье. Зигфрид поинтересовался с набитым ртом:
   - Какие будут делы на сегодня?
   - Посмотрим границу с владениями  Волка,  -  сказал  я.  -  Крестьяне
жалуются, что с той стороны часто являются  всякие  разбойники,  грабят,
обижают,  даже  насилуют.  Вроде  бы  не  столько  разбойники,   сколько
крестьяне самого Волка.
   Зигфрид вскинул брови.
   - А что мы можем сделать? Это почти полсуток  пути  отсюда.  Если  не
больше.
   - Посмотрим, - ответил я неопределенно. - На месте решим.
 
*** 
 
   Выехали втроем, я взял с собой только Гунтера и Ульмана, а Зигфриду и
Сигизмунду велел охранять замок. Оба и гордились  честью,  и  кривились,
что еду без них, но разорваться нельзя, а охранять замок  в  самом  деле
немалая честь.
   Мы миновали мост, выдвинулись из-за холма, и мне почудилось, что алая
заря упала на  землю:  сколько  глаз  хватает,  земля  яростно  красная,
пурпурная, огненная - это цветут маки, сочные, огромные, тесно  прижатые
друг к другу, не  видно  ни  земли,  ни  даже  зеленых  листьев,  только
огромные, распахнутые навстречу такому же красному небу лепестки.
   Я осматривался ошалело, в лицо ударил густой ароматный  ветер,  через
минуту уже чувствовал, что нажрался,  как  свинья,  до  отвала,  сладких
ароматов цветущих яблонь, груш,  вишен,  уловил  знакомый  густой  запах
цветущего клевера, вон сколько над ним пчел, а  чуть  поодаль  колышутся
зеленые хлеба, там тоже все цветет и пахнет...
   Дорогу перегородило огромное  стадо  гусей,  толстых,  важных,  идут,
гогоча, важнее, чем какие-то феодалы, Рим спасли, а феодалы шнурки  сами
не завяжут, оруженосцев держат...
   - Не бедно живете, ваша милость, - заметил Гунтер.
   - Это здесь, - ответил я, - а что в этой деревне, как ее...
   - Большие Печенеги, - подсказал Гунтер.
   - Да, Печенеги. Если там все разграбили, придется серьезно браться за
этого Волка...
   - У Волка впятеро больше  людей,  -  предостерег  за  нашими  спинами
Ульман. - И на сотни лиг у него родня на родне!
   Ехали через леса, луга, по широкой дуге обогнули озеро, лишь к  обеду
добрались до крохотного села, но это  оказалось  не  село,  а  хутор  от
Больших Печенегов.  Кони  у  Гунтера  и  Ульмана  притомились,  пришлось
спешиться, дать  отдохнуть,  покормить,  а  когда  выехали,  солнце  уже
клонилось к закату.
   Время  от  времени  я  спохватывался,  вспоминая  о   кольце   богов,
принимался тайком от  Гунтера  и  Ульмана  вертеть  на  пальце,  тереть,
постукивать по нему ногтем, ловить на него солнечные лучи или пускать им
зайчики.  Все  бесполезно,  похоже,  батарейки  истощились,  а  если   и
сохранилась капля энергии, то как заставить проявить  себя...  Почему  в
шкатулку не положили мануал  юзера?  Или  кольцо  взяли,  а  пухлый  том
инструкций оставили?
 
Глава 8 
 
   Далеко впереди виднеются хатки,  наберется  около  сотни,  большое  и
богатое село, на такое не  просто  напасть  и  ограбить.  По  дороге  мы
нагнали огромное стадо, возвращающееся с пастбища,  на  околице  женщины
разбирали коров, уводили, все показались мне дородными, как женщины, так
и коровы, но в то же время тревога поселилась на лицах, а  во  взглядах,
что бросали на меня, я видел откровенный испуг.
   Гунтер посматривал на солнце, а Ульман громыхнул за спиной:
   - Придется ночевать...
   Гунтер приподнялся в седле, прокричал зычно:
   - Где здесь дом старосты? Отвечать  быстро,  пока  его  милость,  сэр
Ричард Длинные Руки, которому принадлежит эта деревня со всеми  землями,
лугами, пашнями и народом с живностью, не рассердился и не начал  вешать
вас... деревья здесь, смотрю, высокие!
   Народ начал поспешно опускаться на  колени,  многие  указывали  через
головы на удаленный дом,  добротный,  с  хорошей  крышей,  где  вертелся
деревянный флюгер.
   Ульман первым погнал туда коня, мы с  Гунтером  подоспели,  когда  он
спешился и вошел в дом.
   Еще у крыльца мы ощутили сильный запах ладана, воска, горящих свечей.
В передней комнате слабо горят три свечи, из второй доносится монотонное
бормотание. Я остановился в дверном проеме - тяжелый застойный воздух не
пускает дальше, - в бормотании с трудом распознал молитву  о  здравии  и
выздоровлении. На широкой кровати лежит укрытый по грудь старец,  борода
поверх одеяла, седые волосы в красивом  беспорядке  падают  на  плечи  и
рассыпались по несвежей подушке.  Рядом  с  ложем  сгорбленный  парнишка
монотонно читает толстую-претолстую книгу.
   Ульман оглянулся, Гунтер шагнул мимо меня, сказал громко:
   - Доброго здоровья! Захворал или как?
   Мальчишка вздрогнул, умолк. Старец смотрел  просветленным  взором,  а
когда  заговорил,  голос  был  чистый,  сильный  и  тоже  просветленный,
исполненный светлой радости:
   - Хвала господу, здоров! Все в руке господа, он дает и отнимает... Да
продлится царствие его, да расточатся врази его, да бежит  от  лица  его
ненавидящий его, да исчезнет, яко дым...
   Я отступил,  кивнул  Гунтеру.  Ульман  выдвинулся  за  нами,  спросил
непонимающе:
   - А что с ним?
   Я отмахнулся.
   - Истину ищет. Пусть, тут уж ничего не сделаешь...
   Со стороны  озаренной  закатным  солнцем  околицы  брел  босой  мужик
средних лет,  длинный,  костлявый,  волосы  черные  с  проседью.  Солнце
светило ему в спину, голова и плечи казались  залитыми  кровью,  а  лицо
оставалось в тени, прямо исчадие зла.  На  меня  бросил  острый  взгляд,
помедлил, я не сводил с него  глаз,  еще  раз  посмотрел,  очень  нехотя
поклонился, но опять же  не  подобострастно,  а  с  ленцой,  с  чувством
собственного достоинства. Я спросил у Гунтера:
   - Это кто?
   - Разбойник, - ответил Гунтер нехотя. - Мигель Сорока.
   - Разбойник? А почему не на дереве?
   Гунтер буркнул:
   - Своих не грабит.
   - А, - сказал я понимающе, - двойные стандарты! Знакомо, знакомо... И
чем еще знаменит этот Робин Гуд хренов?
   Он пожал плечами.
   - Да так... Не влезает в дела деревни, но когда вмешивается,  то  его
слушают больше, чем старосту. К тому же помогает вдовам и сиротам.
   - Из награбленного? Легко приходит, легко уходит.
   Благородный разбойник уже прошел, я свистнул, он оглянулся, я поманил
пальцем. Он подошел с той  же  рассчитанной  медлительностью,  чтобы  не
уронить себя в глазах сельчан, все видят, но в то же  время  не  слишком
медленно, чтобы не вызвать  мой  феодальный  гнев.  Волосы  всклокочены,
морда опухшая, видать, неплохо погулял вчера, да и ночью продолжил, если
весь день еще  тот  видок,  но  даже  в  таком  виде  это  ястреб  среди
перепелок, вон как поводит по сторонам хищным крючковатым носом.
   - Слушаю, ваша милость, - проговорил он.
   - Ты мне не нравишься,  -  сказал  я,  -  как  и  я  тебе.  Но  здесь
освободилось место старосты. Придется тебе занять это место.
   Он поклонился, в серых холодных глазах  удивление,  крестьяне  вокруг
застыли. После паузы он спросил осторожно:
   - Ваша милость, вы, похоже, ошиблись... Староста жив, его почитают...
   - Я его тоже почитаю, - прервал я.
   - Вы, наверное, тогда хотели назначить Ганса Мюллера,  а  я...  я  не
совсем подхожу...
   - Мне подходишь, - сказал я еще резче. -  В  деревне  должен  править
человек, которого не только уважают, но и слушаются. Мне  не  так  уж  и
важно, кто как поклонится. Мне важно, чтобы налоги  собирались  вовремя,
чтобы был порядок, деревня была защищена от разбойников... а если  самим
будет трудно, чтобы вовремя просил помощь  из  замка.  К  сожалению,  мы
далеко, сразу помощь прислать не можем, так что  учитесь  отбиваться  на
месте...
   Гунтер напомнил:
   - Это  же  крестьяне,  ваша  милость!  Им  не  дозволено  дома  иметь
серьезное оружие.
   - Теперь дозволено, - отрубил я.
   Глаза Мигеля расширились, я сказал громче:
   - Делайте луки,  собирайте  отряды  для  самообороны.  Кому  позволит
достаток, пусть покупают мечи, доспехи. Меня не ущемит, если  у  кого-то
из вас доспехи окажутся лучше, чем у меня. И отнимать не  стану.  Потом,
когда я укреплюсь, смогу помогать вам больше, а сейчас защищайтесь сами.
А  ты,  Мигель,  сумей  организовать  народ  так,  чтобы   любую   шайку
разбойников сразу же  перебили,  как  хорьков,  что  лазают  за  курами!
Сколько у разбойников народу? Трое-пятеро? А здесь  сотни  две  мужиков,
верно?
   Гунтер отъехал на пару минут, вернулся сияющий, подмигнул Ульману,  а
мне сообщил очень почтительно:
   - Раз уж  придется  здесь  заночевать,  я  осмелился  взять  на  себя
решение, где разместиться...
   - Ну-ну, - сказал я с подозрением. - Конечно же, молодая вдова и  две
спелые дочки?
   - Три, - ответил Гунтер и добавил льстиво:
   - Все-то вы, ваша милость, знаете!
 
*** 
 
   Ночь  прошла  спокойно,  ибо  Гунтер  отрядил  десяток  крестьян   на
ближайший пруд, чтобы стегали длинными прутьями по воде,  а  то  лягушки
жутким кваканьем не дадут господину спать. Перед сном  я  позанимался  с
кольцом, пробовал показывать его луне, дул на него,  дышал,  даже  совал
палец в рот, но колечко даже не н