то на вас может  рухнуть
мудрость, после чего вы в монастырь или в симеоны-столпники...
   Я уж было  подумал,  что  это  он  острит,  но  юный  рыцарь  говорил
настолько серьезно, с  ясным  лицом,  что  я  только  принял  надлежащий
скорбный вид и кивнул.
   Трава поднималась сочная, зеленая, лето дружное, с  жаркими  днями  и
прохладными ночами, все идет в рост, я  буквально  слышал,  как  скрипит
земля, выпуская из себя молодые побеги. Конь Сигизмунда  то  и  дело  на
ходу срывал  верхушки  трав,  мой  шел  как  бронетранспортер  новейшего
поколения, который питается только обогащенным ураном.
   По этому зеленому полю брела в нашу сторону босоногая  и  в  коротком
платьице девчушка лет пяти, очень серьезная,  деловитая,  обеими  руками
прижимала к груди  большой  берестяной  туесок.  Рыжие  волосы  свободно
падали на спину, серьезный такой  деревенский  ребенок  с  поцарапанными
ногами и сбитыми в кровь  коленками,  с  засохшими  корочками  на  месте
старых ссадин.
   Сигизмунд поинтересовался:
   - Не тяжело, малышка?
   Она отрицательно помотала головой, обеими ручонками прижала  к  груди
сокровище,  глядя  на  огромных  людей,  что  на   конях,   недоверчиво,
исподлобья.
   - Что насобирала? - поинтересовался Сигизмунд. - Грибы?
   Она снова помотала головой.
   - Ягоды?
   Она ответила тихим детским голоском:
   - Мед...
   Я тронул коня, Сигизмунд поехал рядом, но я слышал, как  он  начинает
ерзать, железо звякает, оглядывается, наконец я услышал его  растерянный
голос:
   - Не понимаю...
   - Что, сэр Сигизмунд?
   - Как насобирала мед, ее же пчелы заедят! Такая маленькая, хрупкая! И
как мед не вытекает, сейчас же жарко... И  почему  не  видно  поблизости
жилья?
   Я сказал ему в тон:
   - И куда исчезла, как только мы проехали? Не стоит сушить голову, сэр
Сигизмунд, над умными вопросами, а  то,  не  дай  господи,  сами  умными
станем. Я думаю, что за поворотом нас ждет что-то поинтереснее.
   Он понял мои слова буквально, с лязгом опустил  забрало,  вытащил  из
ножен меч и поехал чуть впереди, чтобы принять удар на  себя,  а  я  тем
временем успею метнуть свой всесокрушающий молот. Я все косился  на  его
дурацкое копье, слишком длинное, огромное и тяжелое, удобное только  для
схватки с таким же точно  закованным  в  железо  рыцарем.  Сигизмунд  не
дурак, понимает его непригодность в таком походе, но в то же  время  как
это оставить или потерять копье, символ рыцарства?
   За весь день мы так ни с кем и не подрались, то есть не совершили  во
славу господа никаких подвигов, не прославили копьем и мечом его славное
и  кроткое  имя,  хотя  несколько  раз  над  нами   пролетали   драконы,
присматривались, но оказались не настолько тупыми,  чтобы  бросаться  на
закованных в железо существ, когда есть олени, лоси, туры  и,  на  худой
конец, простолюдины.
   Вечером долго любовались великолепным закатом, господь бог  превзошел
себя и порадовал нас просто сказочным зрелищем, при виде  которого  даже
самый заядлый атеист твердо уверится в существовании  творца,  иначе  на
фиг кому нужна эта божественная красота захода солнца?
   Хвороста усердный Сигизмунд натаскал много, костер  разгорелся  такой
жаркий, что пришлось отползать. Длинные языки оранжевого огня рвались  в
небо, трепетали, искры взлетали стремительно, трещали уже  там,  вверху,
взрывались крохотными бомбочками. Круг света был широк,  даже  озарил  в
трех шагах каменную кладку, покрытую серо-зеленым мхом.
   - Бесподобно, - проговорил Сигизмунд восторженным шепотом. - Солнце -
счастье, однако и ночь... хоть и прибежище Зла,  но  видно  же,  что  ее
создал   господь!    В    ней    столько    божественного    очарования,
умиротворенности, спокойствия, тишины...
   - Тиха украинская ночь, - согласился я, - но сало надо перепрятать!
   Он посмотрел непонимающе:
   - Сало? Зачем?
   - Когда Горький  появлялся  в  Антарктиде,  пингвины  начинали  робко
прятать в утесах сало, масло и другие  продукты.  Не  понял?  Я  сам  не
понял, однако давай половину ночи побудь на  страже,  а  потом  разбуди,
поменяемся.
   Он насторожился, быстро повертел головой.
   - Ожидаете опасности?
   - Очень уж хорош вечер,  -  объяснил  я.  -  И  весь  день  никто  не
набросился из кустов. И не встретился. Пора бы, как думаешь?
   В ночной тиши раздался негромкий смех. Пламя  костра  выхватило  двух
молодых женщин, одну в длинном платье до пят, что умудрялось не скрывать
округлой прелести  бедер,  высокой  груди,  даже  соблазнительных  линий
живота, а другая  едва  прикрытая  легкомысленным  прозрачным  шарфиком,
похожим на сизый дымок. Обе с длинными черными волосами,  рассыпавшимися
по спине, темноглазые и с пухлыми губами, смеющиеся, игривые,  сразу  же
принявшие эротические позы, когда и бедра просятся в  жадные  ладони,  и
грудь тычется в лицо, и мягкий горячий живот стремится к твоему животу.
   Я сказал Сигизмунду тихо:
   - Молчи. Пока не заговоришь, не ответят. Пока не пригласишь - сами не
подойдут.
   Он шепнул в ответ потерянно:
   - Да знаю, только разве упомнишь...
   Девушки хихикали и покачивали бедрами, ноги  длинные  и  стройные,  а
задницы высоко вздернутые,  оттопыренные.  Обе  двигались  под  слышимую
только им музыку, смеялись, полные сочные губы раздвигались, одна  томно
высунула кончик языка и облизала губы,  я  перехватил  хитрый  дразнящий
взгляд, другая ухватила обе груди и, глядя на нас,  насмешливо  потрясла
ими из стороны в сторону. Это был вызов, я ощутил, как  мышцы  моих  ног
напряглись,  посылая  сигнал  встать  и  пойти,  а  пальцы  конвульсивно
дернулись, словно я уже хватаю за эти...  да,  за  эти  самые,  горячие,
мягкие, налитые жизнью...
   Рядом  послышался  стон.  Сигизмунд  смотрел  безумными  глазами,  по
бледному лицу катились крупные капли, на  висках  вздулись  темные,  как
пиявки, жилы. Женщины  смеялись  громче,  подошли  осторожно  на  шажок,
дальше, похоже, что-то мешает, моя святость, наверное;  первая  вскинула
руки над головой, отчего крупная грудь вызывающе натянула тонкую  ткань,
обнаженная начала напевать и ритмично  хлопать  в  ладоши,  а  скромница
начала  танец,  вроде  бы  скромный,  тихий,  но  наполненный   иронией,
пародийный,  отчего  еще   больше   проступила   эротичность   движений,
откровенность желаний.
   Сигизмунд застонал громче, лицо исказилось, он начал  приподниматься.
Я поспешно ударил его по плечу.
   - Сядь! Весь стриптиз испортишь!
   Он вздрогнул, посмотрел с сумасшествием во взгляде.
   - Что?
   - Не мешай, - сказал я настойчиво. - Если пойдешь к ним, я гавкну  на
этих... ночных бабочек. Исчезнут, как  будто  увидели...  понятно  кого.
Пусть пляшут.
   Он прошептал в отчаянии:
   - Сэр Ричард... Мне бы вашу твердость паладина...
   - Это другая твердость, - ответил я хмуро. - Меня столько раз  кидали
эти вот... и через колено, и через... словом, и матери божьей не поверю.
Смотри, но не влезай. Голого и босого оставят, да еще и одурманенного  с
больной головой. А вот так пусть стараются.
   Он  покачал  головой,  глаза  не  отрываясь  следили  за   танцующими
девушками. Я тоже смотрел на их движения, сравнивал с  теми,  что  видел
раньше,  и  хотя  стриптизерши  моего  мира  эротичнее,  фигуры  у   них
нашейпингованнные, сиськи - как  спелые  дыни,  а  соски  торчат,  будто
раскаленные кончики стрел, но в этом неотесанном  мире  и  такое  вот  -
супер, а если уж по большому счету, то в принципе  все  равно,  на  кого
залезть и соргазмить: на кухарку или  принцессу,  органы  размножения  у
всех одинаковы, и, как их ни камасутрь, концовка всегда одна и та же.
   - Ложись и спи,  -  посоветовал  я.  -  А  они  пусть  оттанцуют  всю
программу...  Девушки,  судя  по  всему,  не  замужем,  а   перебиваются
случайными связями. Надо учитывать, что весной нас возбуждает не красота
женских ног, а сам факт их наличия, верно? С другой стороны, чем  меньше
девушек мы любим, тем больше времени на сон, а это совсем не лишнее.
   Он смотрел на меня отчаянными  глазами.  Странный  я  паладин  в  его
глазах: все понимаю, могу  божьим  словом  изгнать  ведьм  туда,  откуда
появились, или обратить в дым, но бездействую.  Не  поддаюсь,  но  и  не
борюсь со злом. А что зло, это же  видно:  все  женщины  -  зло,  а  чем
красивее, тем это создание дьявола злобнее, хоть и забавнее.
   - Я не смогу заснуть, - прошептал он убито.
   - Попробуй, - посоветовал я. - К счастью, есть такая хитрая вещь, как
поллюция... Или можешь сам, только не в мою сторону. Это  снизит  накал,
уменьшит силу их... воздействия. Ненадолго, но заснуть успеешь.  Что  за
мир создал господь: как много девушек  хороших...  но  тянет  что-то  на
плохих?
   Он смотрел исподлобья, подозрительно,  старался  узреть,  где  именно
насмешничаю, но я держал лицо очень серьезным и даже говорил  совершенно
серьезно, хоть и с иронией, но уже по  своему  адресу,  по  адресу  всей
цивилизации, что загоняет вот в такие  смешные  тупики,  когда  боремся,
хотя можно бы не бороться, ибо сказал же один  английский  гомосек,  что
лучший способ побороть соблазн - это поддаться ему...
   А что, мелькнула  мысль,  если  в  самом  деле  позвать  эту  девицу,
трахнуть ее, всю измять и попользовать  грубо,  без  церемоний,  я  ж  в
бесцеремонном мире, их чарам не  поддаюсь,  а  истрахавши  их  обеих,  я
утвердю свой мужской примат, свой верх, свою победу...
   Я вздрогнул, ибо голос Сигизмунда раздался далеко сзади, из-за спины,
а обе женщины уже передо мной, от них пахнет разогретыми телами,  сочной
плотью, готовой покорно смяться под моим грубым натиском, губы  распухли
и в покорном ожидании, глаза томно полузакрыты...
   - Сэр Ричард!
   За спиной раздались шаги. Я резко обернулся, молодой рыцарь  с  белым
от ужаса лицом торопился ко мне, протягивал руку, пальцы тряслись.
   - Все в порядке, - ответил я хриплым от страсти голосом.  -  А  вы...
женщины, изыдите. Обе! Как-нибудь в другой раз.
   Обе, обрадованные, что с ними наконец-то заговорили, весело и  звонко
затараторили:
   - Милостивые рыцари, позвольте скрасить ваш досуг!
   - Доблестные герои, мы утолим неистовый жар в ваших чреслах!
   - ... а потом снова разожжем...
   - Мы будем ласковыми!
   - ... и покорными...
   - Мы сделаем все-все, чтобы усладить вас!
   - В другой раз, - сказал я твердо. - Первым делом -  самолеты,  ну  а
девушки - потом. Изыдите!..
   Сигизмунд повторил слабым голосом:
   - Изыдите...
   Я посмотрел в его страдальческое лицо, добавил:
   - Но как-нибудь еще заглядывайте. На огонек... или прямо в постельку.
   Девушки перестали щебетать, глаза округлились, а ротики  приоткрылись
уже не эротически, а от удивления.  Я  повернулся  к  ним  спиной,  взял
Сигизмунда за плечо и потащил обратно к  костру.  Когда  мы  обернулись,
женщины исчезли, в мире  стало  пусто,  тоскливо  и  одиноко.  Сигизмунд
тяжело вздохнул.
   - Сэр Ричард... мы победили?
   - Да, - подтвердил я. - Только, боюсь, не потому, что были сильны,  а
соблазны были недостаточно... гм... Хотя я чуть было не  влип,  ты  меня
спас. Они сумели задвинуть мне хитренькую мысль, что если я  сгребу  их,
потрахаю, а потом выгоню, сказав с торжеством, что все равно  знаю,  кто
они, то этим я как бы победю... Ни фига,  в  этих  ситуациях  победитель
вовсе не  тот,  кто  сверху.  Женщина  и  под  тобой,  истраханная  и  в
разорванной одежде, всегда победительница. Так  что  не  надо  нам  этих
внеолимпийских состязаний. Давай спать, завтра день тоже нелегкий.
   - Господи, помоги мне, - пробормотал Сигизмунд. - Дай мне  стойкость,
какую обнаружил святой Ипонисий...
   Я вспомнил портрет седобородого старца с  изможденным  лицом,  сказал
утешающе:
   - Большая разница: не хочет грешить человек или не может. Ты - герой,
Сигизмунд! Тебя вообще можно в святые, даже кастрировать не обязательно.
Даже я чуть было не влип, лох...
   Я невесело засмеялся. Сигизмунд тут же откликнулся:
   - Что-то случилось, сэр Ричард?
   - Да так... Если бы мы все исповедовались не духовнику, а друг другу,
мы бы все вдоволь поржали  над  убогостью  наших  желаний.  Дьявол  всем
забрасывает одних  и  тех  же  червячков!  Не  зря  презирает  весь  род
людской... Эти бабы на этом месте показывают один и тот  же  номер.  Уже
отрепетировали так, что могут исполнять  на  автомате,  думая  совсем  о
другом. Действует же, зачем новые трюки?.. Хуже иное, Сиг. Если  бы  мы,
люди, даже добропорядочные, раскрыли бы друг другу свои добродетели,  то
посмеялись бы над тем же: над их мелкостью,  бескрылостью,  убогостью...
Ладно, спи.  Нетрудно  быть  добродетельным  там,  где  ничто  этому  не
препятствует, а нас в дороге ждет еще не одна ловушка...
   Он прошептал с почтением:
   - Вы так все мудро определили, сэр Ричард... Мне бы так!
   Я отмахнулся.
   - Прислушайся к голосу разума! Слышишь? Слышишь, какую  фигню  несет?
Так что на разум не надейся, он не спасение. Церковь  права,  веру  надо
ставить выше. Вера вопрошает,  разум  обнаруживает,  как  сказал  святой
Аврелий. Или Августин.
   Я лег, подложив под голову седло. Сердце колотилось, гоняло кровь  по
большому и малому кругу. Мне казалось, что я  раздуваюсь  уже  весь,  уж
слишком сильно от  земли  пахнет  чувственностью.  Теперь  вижу,  что  в
рождении гигантов нет ничего особенного, так и должно  было  получиться,
когда Афина вырвала из бороды Гефеста клок,  брезгливо  вытерла  ногу  и
швырнула на землю.
   По ту сторону костра вздыхал и шевелил прутиком уголья  Сигизмунд,  я
услышал горестный шепот:
   - Господи... почему такие прелестные всегда такие чудовища?
   - Это их природа, - утешил я. - Ничего не поделаешь, это все  Дарвин,
Фрейд... Мы ж мужчины или не мужчины?.. Вроде бы  гетеросексуалы...  Или
ты хотел бы, чтобы плясали голые мужики?
   Лицо Сигизмунда выразило крайнюю степень отвращения.
   - Какая  мерзость!..  Вы  такие  гадости  ухитряетесь  говорить,  сэр
Ричард!
   - А что? Могли бы и попробовать, в надежде, что... - Я  посмотрел  на
чистое честное лицо молодого рыцаря, проглотил окончание фразы и  сказал
туманно:
   - Ну, словом, мало  ли  на  что  могли  надеяться  эти  порождения...
техногенного мира.  Или  совсем  уж  одичали,  что  не  догадались  даже
попробовать? Как думаешь, если бы тут ехали амазонки, эти...  порождения
танцевали бы перед ними в виде... ну, скажем, вон та, что плясала  перед
тобой в облике застенчивой принцессы, перед амазонкой  показалась  бы  в
личине молодого и красивого рыцаря?
   Он посмотрел на меня чистыми глазами:
   - Рыцаря? Голого?
   - Ну да, - подтвердил я нагло. - А что? Рыцарь тоже бывает голым. Или
он в самом деле  никогда  не...  Я  понимаю,  что  настоящий  мужчина  с
женщиной может даже не снимая лыж, но как мыться?
   Жаркая краска залила  его  лицо,  вдруг  сообразил,  какую  танцующую
картинку можно нарисовать и какой именно рыцарь мог бы плясать в гнусном
исполнении бесовских тварей.
   - Ненавижу, - сказал он, скрипнув зубами. - Святая церковь  искоренит
это все... все! А кто такие амазонки?
   - Рыцари-женщины, -  объяснил  я.  -  Давали  обет  безбрачия,  брали
оружие,  садились  на  коней  и  совершали  подвиги.  Лишь  однажды   по
достижении возраста они сходились с  мужчинами,  а  забеременев,  мужчин
изгоняли как дурных, похотливых и лживых существ. Странно, что ты о  них
даже не слыхивал.
   Он покраснел, видно было, как потемнели щеки, напомнил виновато:
   - Сэр Ричард, я же из медвежьего угла... Мне все, что  рассказываете,
диво дивное! А половины слов вообще не понимаю.
   То-то и хорошо, мелькнула мысль. Ты хоть сваливаешь  их  незнание  на
свою  медведистость,  а  другие  уже  готовы  тащить  меня  в  святейшую
инквизицию.
   Веки потяжелели, начали надвигаться с неотвратимостью движения планет
по орбитам.  Воздух  над  костром  колыхался,  подрагивал,  я  не  сразу
рассмотрел, что по ту сторону легкая тень собирается  в  фигуру  молодой
женщины. Тело налилось приятной тяжестью, я  еще  чувствовал,  что  лежу
подле костра, что невдалеке  Сигизмунд,  за  спиной  развалины  каменной
стены, но через этот мир проступал другой, странный, где и небо голубое,
и далеко впереди поблескивают окнами башни,  и  женщина  уже  во  плоти,
черноволосая, с жгуче-черными бровями, алым ртом и  крупными  глазами...
да, она  все  отчетливее,  танцует,  это  нечто  ритуальное,  танец  все
замедлялся и замедлялся, а она подошла ко  мне,  опустилась  на  колени,
тяжелые груди оттянули сорочку с глубоким вырезом.
   Я протянул руку, она легла рядом, жаркая, теплая, сочная, хотя с виду
тело как у накачанной шейпингистки. Я жадно вздохнул, она  прижалась  ко
мне, я чувствовал только тепло и нежность от ее тела, а в моих руках оно
таяло, как горячий воск.
   Она прошептала мне на ухо:
   - Не спеши... Я должна буду уйти...
   Сладкая истома нарастала в моем теле, мне  самому  хотелось  продлить
эти очаровательные мгновения, я отдернул руки, спросил:
   - Тебя зовут Санегерийя?
   Она шепнула, смеясь:
   - Да, но у тебя это звучит непривычно. Зови по началу  имени  или  по
концовке, как все делают.
   - Саня, - сказал я, пробуя имя на слух, - Герия... Лучше Саня. Что-то
связано с тем, как ты появляешься. Но буду и  Герой,  даже  Ийей  иногда
звать, хорошо?.. Или  Герией?..  Нет,  Ийей  лучше,  что-то  похожее  на
удивленный вскрик, потом отвисает челюсть и  видишь  тебя...  вот  такую
красивую...
   - Хорошо, милый, - шепнула она, трогая теплыми губами мое  ухо.  -  Я
счастлива с тобой... Ты смог мне дать то, что никто из мужчин...
   Мощное желание затопило мозг,  я  ощутил  знакомые  толчки.  Желанная
женщина засмеялась с сожалением, ее тело  начало  истончаться,  обретать
воздушность, стало призрачным, наполнилось светом... и прежде, чем  этот
свет превратился в хмурый утренний свет, я успел подумать, что  вот  это
призрачное тело я уже видел, уже мял в руках, входил в него с рычанием и
жадным откликом на зов плоти.
   Рассвет едва-едва осветил восток, воздух сырой и холодный,  я  закрыл
глаза и постарался заснуть снова, только  двумя  пальцами  оттопырил  то
место, что мокрым и уже почему-то холодным  прикасается  к  ноге,  пусть
засыхает, на внутренней стороне штанов, там уже много таких белых пятен.
Что делать, наше тело - как осел: недокормишь -  помрет,  перекормишь  -
взбесится, а баланс выдержать не удается.
 
Глава 6 
 
   Утром Сигизмунд был хмурым, невыспавшимся, очень печальным. Глаза  то
и  дело  поворачивались  в  орбитах,  бросая  взгляд  на  рукоять  меча.
Мечталось драться с чудовищами, слышать их крики, рубить  и  крушить  во
славу церкви,  очищать  мир,  а  вместо  этого  приходится  сражаться  с
призрачными женщинами.
   Впрочем, когда  он  походил  вокруг  костра  расширяющимися  кругами,
обнаружил, что они не  такие  уж  и  призрачные.  В  одном  месте  землю
испещрили следы копыт, острых когтей, в  щелях  между  камней  виднелись
зеленоватые потеки быстро испаряющейся слизи. На массивном валуне в рост
человека свежие царапины, какой-то зверь  поточил  когти,  а  на  другом
прилипли шерстинки и даже пара чешуек размером с ладонь.
   Сигизмунд сперва повеселел, все-таки  опасность  в  самом  деле  была
велика, затем загрустил,  это  ж  расстаться  с  образами  прекраснейших
женщин, я сказал,  что  все  подобные  радости  еще  впереди,  он  снова
повеселел, расправил плечи, глаза заблестели готовностью схваток за дело
церкви и ее господа.
   Оглядел, как я одеваюсь, спросил с подозрением:
   - Что это у вас, сэр Ричард, глаза сонные и вся спина исцарапанная?
   - Ага, - ответил я,  -  всю  ночь  не  спал...  спину  царапал.  Ночь
обнажает всю порноту чувств, сэр Сигизмунд. Господь, он  мудро  понимал,
что мы - свиньи, не сможем все время быть чистыми  и  ясными,  потому  и
создал ночь, чтобы человек немножко выпускал из себя скота и  давал  ему
малость порезвиться. В этом нет ничего страшного, господь понимает,  что
мы