я ни  слова,  я  остановилась  и  аккуратно  положила  планшет  с
картинами на бетонные плиты дорожки, ведущей  к  административному  корпусу.
Ничего не подозревающий  Бубякин  сделал  еще  несколько  шагов,  когда  его
окликнул мой тихий властный голос:
   - Подожди!
   - Ну, что еще? В зобу дыханье сперло от близости искусства? Давай  шевели
булками, а то опоздаем.
   - Повернись ко мне, падаль компьютерная!
   - Чего-чего?..
   Договорить он не успел. Он даже не успел сообразить, что произошло, когда
оказался на бетоне с заломленной рукой и разбитым в кровь лицом. Теперь  уже
я отрывалась по полной программе. Отрывалась  и  не  могла  остановиться.  Я
метелила несчастного суслика с  вполне  профессиональной  холодной  яростью:
именно так, как учил меня  капитан  Лапицкий.  Именно  так,  как  учил  меня
флегматичный инструктор Игнат. Я ничего, ничего не забыла, я Мамаем прошлась
по всем болевым точкам бубякинского тела и остановилась только тогда,  когда
он перестал подавать признаки жизни.
   - Не подох? - наконец осведомилась я, дав  Бубякину  несколько  минут  на
приход в куцее сознание.
   - Сука! Что же ты делаешь, сука... Я тебя... - невнятно просипел Бубякин,
сплевывая кровь.
   - Это за внуков, - спокойно парировала я, - никто, кроме меня, за них  не
заступится. А вообще учти:  позволишь  себе  еще  раз  проехаться  по  моему
адресу, даже вскользь, - раздавлю, как мокрицу.
   Он неловко сел, держась за голову.  Светлый  длинный  плащ  -  истеричная
мечта  выпускника  железнодорожного  техникума  -  был  безнадежно   изгажен
октябрьской    грязью    и    вызывающе-красными    пятнами    крови.    Вся
кинематографическая  спесь  Бубякина   куда-то   подевалась,   он   тихонько
поскуливал и раскачивался из стороны в  сторону.  Я  посмотрела  на  него  с
веселой жалостью:
   - Вставай, дядя Федор, а то и вправду опоздаем.
   - Я тебя упеку за членовредительство, сука!
   - Ты что-то сказал? - переспросила я, угрожающе поведя носком ботинка.
   - Ничего.
   - То-то. А на будущее запомни -  джентльменом  нужно  быть  не  только  с
билетершами Театра имени Вахтангова. Усек?
   Левый глаз Бубякина грозился заплыть - кажется, я перегнула палку. Достав
из кармана монетку в пять рублей, я протянула его незадачливому хакеру:
   - Приложи.
   Он с бессильной ненавистью уставился на меня, но монетку все-таки взял. Я
резко  повернулась  на  каблуках,  подняла  планшет  и   пошла   вперед   не
оглядываясь.
   Бубякин появился у  административного  корпуса  спустя  десять  минут.  Я
сидела на  ступеньках,  подложив  брезентовый  планшет,  и  спокойно  курила
сигарету:  сама  кротость,  дурнушка  со  стажем,  привыкшая  к  бесплодному
ожиданию случайных любовников.
   - Задерживаешься, - мягко пожурила я Бубякина, - все сроки вышли.
   Он плюхнулся рядом со мной, с опаской скосив пострадавший  глаз:  он  все
еще не мог поверить в дикую сцену, произошедшую только что.
   - Сигаретку? - как ни в чем не бывало предложила я.
   - Пошла ты, - огрызнулся Бубякин, но сигарету взял.  Несколько  минут  мы
молча курили.
   - Лихо ты меня, - глядя в пространство, задумчиво сказал  Бубякин,  -  со
всеми мужиками так или есть счастливые исключения?
   - Ты мне не нравишься. Самоуверенный рахитичный щенок, вот ты кто.
   - А ты - старая вылинявшая сука. И ты мне тоже не нравишься,  но  это  не
повод, чтобы ручонки  распускать.  Навязалась  на  мою  голову,  суфражистка
чертова! - Бубякин не смог смолчать и тотчас же, наученный  горьким  опытом,
отодвинулся от меня подальше.
   Но теперь я уже не  представляла  опасности:  вспышка  мгновенной  ярости
улетучилась, уступив место мелким угрызениям совести. В самом  деле,  в  чем
виноват этот безобидный хлыщ, поддевший меня скорее по инерции, чем из злого
умысла? Неадекватность реакции налицо,  неплохо  бы  заняться  расшатавшейся
психикой, хорошенько вымыть ей шею и заплести  банты  в  косицы.  Я  втянула
ноздрями сырой октябрьский воздух и только теперь поняла, что чувствую  его.
Впервые за последние три месяца. Это были давно забытые ощущения  счастливой
резкости бытия, я как будто бы вышла  на  свет  после  долгого  блуждания  в
темных лабиринтах своей вины. Странно,  что  это  произошло  именно  сейчас,
эмоциональная встряска - вот чего мне не хватало. Я почти  с  благодарностью
посмотрела на Бубякина.
   - Покажи-ка свое недремлющее око.
   - Покажу в другом месте, когда буду побои снимать.  Тебе  это  с  рук  не
сойдет, и не надейся, - проворчал Федор вполне миролюбиво.
   - Да нет, все в порядке. Фингала ты счастливо  избежал.  -  Я  критически
осмотрела физиономию Бубякина и осталась довольна.
   - Это дела не меняет... Я потребую компенсации, учти.
   - Чашка бульона в привокзальном буфете тебя устроит? С расстегайчиком?
   - Пошла ты...
   - Плащ я тоже могу состирнуть. Из особого к тебе расположения.
   - Слушай, ты всегда так зазевавшихся мужиков кадришь?
   - Почти, - мне стало весело, - вот только денежку тебе придется  вернуть,
раз все обошлось. Она мне еще понадобится.
   - Для аналогичных случаев?
   - Именно.
   Я вдруг коснулась руки Бубякина, не отдавая  себе  отчета,  зачем  я  это
делаю. И  только  когда  почувствовала  под  пальцами  живую,  восхитительно
упругую кожу, поняла, что сейчас мне был нужен, был  необходим  именно  этот
жест: возвращение к жизни - вот что это означало. Серьга был не в счет,  его
прошлое было и моим прошлым, его жизнь была и моей жизнью. А там, кроме руин
и мертвых тел под ними, не  было  ничего.  Нелепый  же  ассистент  художника
Бубякин вдруг оказался первым человеком из внешнего  мира,  потерянного  для
меня навсегда; квелый суслик, сам того не подозревая, сделал  невозможное  -
он пробил брешь в моем оцепенении, в моей готовности не  жить.  И  с  каждой
секундой эта  брешь  стремительно  расширялась,  мир  наполнялся  невнятными
звуками и сомнительно-яркими красками, я как будто очнулась от спячки...
   Нет, я не готова умереть, я не готова умереть, я не  готова.  Не  готова.
Простите меня все, но я не готова.  От  паленой  осетинской  водки  придется
отказаться, мне не нужны случайности. Я потянулась до хруста в  костях  и  с
наслаждением услышала этот хруст: я была жива!..
   - Замечательный октябрь в этом году, ты не находишь, дядя Федор?
   - Что-то, я смотрю, у тебя настроение  резко  поднялось,  -  с  сомнением
взглянул на меня Бубякин. - Даже в бесстыжих глазах  оживление  наблюдается.
Давно со спарринг-партнерами не тренировалась? Или все  прочие  разбежались,
один я, дурак, под горячую руку попал?
   - Считай, что так.
   - И не называй меня, пожалуйста, дядя Федор.
   - Почему?
   - Потому что все недоноски  так  меня  называют.  Старые  девы,  любители
стереотипов и моя двоюродная бабушка по матери.  Идем,  шеф  там,  наверное,
копытами землю роет...

***

   ...Страхи Бубякина оказались сильно преувеличенными. Я  поняла  это,  как
только мы оказались на четвертом этаже, в маленькой комнате съемочной группы
кинофильма  с  претенциозно-расплывчатым  и   труднопроизносимым   названием
?Забыть Монтсеррат?. Я даже сморщилась от такого явного  проявления  дурного
вкуса: каннский триумфатор мог бы выбрать что-нибудь поизящнее.
   - Подожди здесь, - шепнул Федор с таким  значением,  как  будто  оставлял
меня в предбаннике чистилища, под табличкой ?Бог-отец. Часы приема по личным
вопросам:
   16 - 18?.
   Я осталась в коридоре, ничуть не изменившемся за последние несколько лет.
Прикрыв глаза, я мысленно восстановила план этажа: чуть дальше - у  лестницы
- курилка с крышками от пленочных коробок, приспособленными под  пепельницы:
почти всю стажировку, с небольшими  перерывами  на  винегрет  в  буфете,  мы
просидели там - я и моя однокурсница  казашка  Камиля,  безвестно  сгинувшая
впоследствии в предгорьях Алатау. Если  спуститься  вниз,  то  после  долгих
блужданий можно оказаться в  основном  корпусе,  напичканном  павильонами  и
каморками вспомогательных служб.  Если  подняться  наверх,  то  есть  вполне
реальный шанс наткнуться на кого-нибудь из мастеров курса, играющих тренеров
в команде большого кинематографа. Они не узнают меня. Они не узнали бы меня,
даже если бы я не изменила лицо: я  была  самым  незаметным  растеньицем  на
курсе, сырьевым придатком блистательного сценариста Ивана. Несчастная  Мышь,
нелюбимая падчерица ?Мосфильма?, если бы  только  знала,  что  произойдет  с
тобой впоследствии...
   - Не померла еще? - Распахнувшаяся дверь едва не ударила меня, из-за  нее
показалась голова Бубякина:
   - Заходи.
   Секунду помявшись и с  трудом  уняв  невесть  откуда  взявшуюся  дрожь  в
позвоночнике  (именно  так  отреагировала  бы  робкая  Мышь   на   выход   в
кинематографический свет,  старые  стены  ?Мосфильма?  на  несколько  секунд
вызвали к жизни ее фантом), я последовала за Бубякиным.
   Это была ничем не примечательная штаб-квартира съемочной группы - таких я
за свою стажировку перевидала немало. И в то же время я сразу же ощутила  во
всей обстановке нечто особенное, неуловимо разлитое в самом воздухе,  -  как
будто бы я вступила на заповедную территорию, никак не относящуюся не только
ко мне, но и ко всему остальному миру. Я не могла  понять,  откуда  шло  это
ощущение - не  от  плакатов  же  на  стенах,  в  самом  деле,  не  от  стада
кинематографических призов, мирно пасущихся за стеклом офисной полки!  Здесь
было что-то другое, и это ?другое? моментально уловило  мое  отдохнувшее  от
трехмесячного безделья, а потому обостренное обоняние.  Реальность  внешнего
мира вдруг чудесно преобразилась в этой  ничем  не  примечательной  комнате,
здесь подванивало цирковым духом большой игры, большой авантюры, вселенского
блефа.
   Запахи.
   Все дело в запахах: дорогие духи,  дорогая  кожа,  тяжелый  ворс  дорогих
ковров, слабый привкус сильных наркотиков, едва заметное сизое облачко  дыма
от студенческого косяка с марихуаной... Черт возьми, куда я попала?!
   В комнате не было  никого,  кроме  девушки,  сидящей  в  кожаном  кресле.
Молодое, вызывающе  некрасивое  лицо  прожженной  гашишницы  и  любительницы
группового секса. Босые ноги девушки были  небрежно  заброшены  на  стол,  и
несколько секунд я имела  возможность  любоваться  розовыми  пятками.  Такая
раскрепощенность духа слегка  удивила  меня,  но  Бубякин  находил  ситуацию
вполне пристойной.
   - Сам-то где? - спросил Бубякин у девушки.
   - Во втором павильоне.  Старух  окучивает,  -  лениво  сказала  та  и  со
значением посмотрела на меня.
   - Она бесповоротно причислила мою седую  голову  к  сонму  вышеупомянутых
окучиваемых старух.
   - Меня не искал?
   - Рвал и метал, - с видимым удовольствием произнесла девушка, - обещал  с
поста уволить с волчьим билетом в зубах.
   - Вот блин, - занервничал Бубякин, - за мои  же  заклинанья  я  ж  еще  и
педераст! Сутками по городу ношусь, фактуру по крохам собираю  -  и  никакой
благодарности.
   - Я-то здесь при чем? - удивилась девушка.
   - Ладно, Светик, мы тогда двинем во второй. Если позвонит, скажи,  что  я
появился.
   - Разбежалась, - парировала Светик, - сам с ним разбирайся!
   - С ним разберешься! - вздохнул Бубякин и вышел из комнаты, увлекая  меня
за собой.
   Я отправилась  следом  с  большой  неохотой.  Странное  дело,  мне  вдруг
захотелось остаться в этой удивительной берлоге,  неуловимо  смахивающей  на
опиумный притон и номер фешенебельной гостиницы  одновременно.  Бубякин  же,
верный апостол гиньоля  под  дурацким  названием  ?Забыть  Монтсеррат?,  уже
мчался по длинному коридору.  Остановившись  на  безопасном  расстоянии,  он
повернулся ко мне и отчаянно закричал:
   - А все из-за тебя... - Он  хотел  добавить  еще  что-то,  нелестно  меня
характеризующее, но вовремя сдержался. - Говорил  же,  он  ненавидит,  когда
опаздывают! Шевелись!..
   ...Спустя  десять  минут  мы  уже  были  на  подступах  к  мосфильмовским
павильонам. Я помнила эти ангары еще по стажировке:  тогда  они  были  почти
пустыми.  В  середине  девяностых,   когда   большой   кинематограф   рухнул
окончательно,  самоубийцы-одиночки  и  фанаты  авторских  идей  предпочитали
съемки в естественных интерьерах. Малогабаритные квартиры,  забитые  мелкими
страстишками  мелких  людей;  малобюджетное  кинцо  с   уклоном   в   нудное
морализаторство и дешевую патетику - тогда это было модно. Теперь,  судя  по
всему, наступили другие  времена:  в  павильонах  кипела  жизнь.  Следуя  за
Бубякиным, я насчитала сразу несколько съемочных групп, довольно пестрых  по
составу.
   - Да у вас здесь жизнь бьет ключом, - одобрительно сказала я Бубякину.
   - Что есть, то есть, - рассеянно ответил он.
   - Сразу несколько нетленок в производстве?
   - В основном клипы строгают.
   - Сейчас вот Танец-Жигули на повестке  дня  стоит.  Любишь  Танец-Жигули,
признавайся?
   - Это еще кто? - Я решительно оторвалась от последних эстрадных веяний.
   - Ну, старуха! Какой же русский не знает Лады Дэне!
   - А-а... Так бы и говорил. Души не чаю в Ладе Дэне. С ней  даже  месячные
легче переносятся.
   - А я думал - ты давно в климаксе, - не сдержался  Бубякин  и  на  всякий
случай прикрыл голову воротом замызганного плаща, - судя по тому, как ты  на
мужиков бросаешься.
   - Может, я нимфоманка.
   Бубякин отогнул ворот и с сомнением посмотрел на меня:
   - Не смеши меня, нимфоманка!.. У таких кляч, как ты,  может  быть  только
одна пламенная страсть - пара страниц из Франсуазы Саган на ночь и  игра  на
мандолине для дальних родственников из Алтайского края.
   - Это уже две страсти. А, в общем, ты  прав,  -  весело  сказала  я.  Моя
неприязнь к Бубякину исчезала с каждой минутой, он оказался  вполне  сносным
парнем со своеобразным, хотя и немного агрессивным, чувством юмора. И  зачем
я только избила его?..
   - А теперь, душа моя, заткнись, - неожиданно прервал нашу милую беседу об
особенностях физиологии среднего возраста Бубякин. -  Приближаемся  к  цели.
Предупреждаю, режиссер - тиран и деспот, посторонние на площадке вызывают  в
нем чувство глухого протеста. Так что будь тише воды ниже травы.  Обстряпаем
дельце, и надеюсь больше никогда тебя не видеть. Все поняла?
   - Чего уж тут не понять. Тиран и деспот, чувство  глухого  протеста.  Все
ясно.
   ...О том, что мы наконец пришли,  я  поняла  еще  до  того,  как  Бубякин
остановился перед дверью  павильона:  в  воздухе  снова  запахло  вселенским
блефом и веселой авантюрой. Косясь на меня, он быстро набрал шифр на кодовом
замке. (Скажите, пожалуйста, какие предосторожности, в мою  бытность  такого
не было и в помине!) В самый последний момент,  перед  тем  как  он  толкнул
дверь в павильон, я все-таки сумела классифицировать этот запах: он  шел  из
моего детства с его копеечными билетиками на первый сеанс в воскресенье. Так
могло пахнуть только таинство кино, и именно из-за этого сумасшедшего запаха
я оказалась во ВГИКе, токсикоманка чертова. Однако то, что я увидела  спустя
несколько минут, можно было  назвать  съемочной  площадкой  лишь  с  большой
натяжкой. Скорее это походило  на  ломбард  или  комиссионный  магазин.  Все
пространство между софитами и интерьерными выгородками было завалено ворохом
восхитительных, потускневших от долгой  жизни  вещей.  Любая  из  них  могла
украсить  витрину  антикварной  лавки  средней  руки.  Картины,  акварельные
наброски и незаконченные этюды, ребра тяжелых багетов; непрочные безделушки,
всегда переживающие своих хозяев... Иконы в  серебряных  окладах,  напольные
китайские вазы; лампы, у подножия которых разыгрывались фарфоровые сцены  из
греческих трагедий и французские пасторали. Почетное место занимала пирамида
из песочных часов и клепсидр - время, заключенное в них, не  имело  никакого
значения. Во всяком случае, для меня: я могла бы  провести  несколько  дней,
разбирая эти завалы вещей.
   - А я и не  знала,  что  у  вас  здесь  филиал  реквизиторского  цеха,  -
зачарованно произнесла я и дернула Бубякина за рукав.
   - Правило номер один: ничего не лапать. Правило  номер  два:  никогда  не
произносить слово ?реквизит? в контексте тирана и деспота.
   - Почему?
   - Потому что он ненавидит реквизит.  И  бутафорские  примочки.  Все  вещи
подлинные, у каждой своя история. Это создает нужную глубину  общего  плана.
Видишь вон ту  милую  картинку  пастелью?  -  шепнул  Бубякин  и  указал  на
маленький этюд, почти погребенный под другими  картинами.  -  Это  настоящий
Тулуз-Лотрек. Неучтенная голова Ля Гули из Мулен-Руж. Запасники  Пушкинского
музея.
   - Как же она у вас оказалась?
   - Сами принесли, долго кланялись, сказали  ?приходите  еще?  и  коллекцию
постимпрессионистов обещали, если для дела понадобится.
   - Что ты говоришь!
   - Ладно, пошел на плаху, а ты в  хвост  просителям  устраивайся.  Я  тебя
позову.
   Тяжело вздохнув, Бубякин направился к единственному ярко освещенному углу
павильона, в котором находилось несколько человек. Угол был обставлен так же
добротно, как и комната съемочной группы ?Забыть Монтсеррат?. Длинные столы,
заваленные антиквариатом, галогеновые светильники, глубокие офисные  кресла.
Впрочем, кресла предназначались не для ?просителей?, как охарактеризовал  их
Бубякин: те довольствовались списанными за выслугу лет  казенными  стульями.
Контингент просителей, в который попала и я со своим ?Шекспиром? в  холщовой
сумке, состоял в основном из  бедно  одетых  старух  с  прямыми  дворянскими
спинами и вполне пролетарскими сухонькими  лапками.  Каждая  из  них  крепко
прижимала к себе сумочку  и  недружелюбно  косилась  на  соседок.  Я  сильно
подозревала, что весь этот антиквариат перекочевал сюда именно  из  потертых
старушечьих баульчиков и ридикюлей. Тиран и  деспот,  ?последний  император?
Большого стиля? Анджей Братны, действовал с размахом, весь масштаб  которого
я оценила чуть позже.
   А пока я сидела в самом конце очереди на  заклание,  на  самом  неудобном
стуле, в самой неудобной позе. И с тоской думала о том, что зря ввязалась  в
это мероприятие. Увенчанный лаврами Тулуз-Лотрек и мой  экстравагантный,  но
удручающе современный  ?Шекспир  на  сборе  хвороста?  находились  в  разных
весовых категориях. Да и опьяняющее чувство жизни, которое я испытывала  все
утро, вдруг исчезло: возможно, в  этом  виноваты  прямые  спины  старух,  их
жесткие провалы ртов и складки морщин на лицах. Я была одной из них. Так же,
как и они, я потеряла все. Но в отличие от старух у меня нет даже тряпицы  с
камеей  или  фарфоровой  пастушки.  К  тому  же  и   единственный   выходной
безвозвратно загублен. Выходной, который я могла провести с Серьгой и  Микки
Спиллейном... Чтобы хоть чем-то занять себя, я тихонько поднялась со стула и
под неодобрительные взгляды  старух  отправилась  бродить  по  павильону.  К
антикварным развалам я подойти не решилась: их охраняли два молодых человека
с печатью значительности на разбойных телохранительских физиономиях:  острые
глаза, тупые подбородки, скорострельные ?стечкины?  у  потнючих  подмышек  -
таких типов за последний год я перевидала предостаточно  и  в  самых  разных
обстоятельствах. Вот только никогда не думала, что увижу их здесь, на мирном
и далеком от криминала ?Мосфильме?.
   Один из охранников весело ощерил зубы и махнул  мне  рукой:  сидите,  где
сидели, дамочка, не шляйтесь без надобности. Я кивнула,  испуганно  округлив
рот, моментально исчезла из поля зрения охранников и спустя несколько  минут
оказалась в глубоком тылу павильона.
   Чтобы тотчас же наткнуться на Анджея Братны.
   Я сразу узнала его - фотография из ?Искусства кино?  прочно  врезалась  в
память. Вот только одного я никак не  ожидала:  лицо  Братны  оказалось  еще
более привлекательным, чем на снимке. Нет,  ?привлекательность?  было  самым
неудачным определением из всех возможных. Можно ли считать  привлекательными
стихийное бедствие, воронку от взрыва, лезвие ножа, занесенного над жертвой?
Единственное,  что  я  могла  ска