ленькой площадке рядом  со  сломанным
мертвым  прожектором.  Дан обнял меня  сзади,  укрыв  полами
пальто.  Я  слышала его тихое дыхание, которое  обволакивало
мой затылок, его губы почти касались моих волос.
     И я заплакала.
      Это были тихие, неизвестные мне слезы, они вымывали из
моей  души  весь ужас последних месяцев, всю  боль  смертей,
виновницей  которых  была  я, - успокойся,  Ева,  вот  ты  и
вернулась  в  свой дом, блудная дочь, он  стоит  у  тебя  за
плечами и согревает затылок - ты не одна, ты не одна...
     Я потеряла счет времени, прислушиваясь к тихому дыханию
Дана  -  он что-то шептал моим волосам. Я с трудом заставила
себя  прислушаться не к его губам, не к его дыханию  -  а  к
тому, что он говорит.
     - ..когда я не могу завоевать - все равно что: женщину,
друга,  идею,  место  под солнцем, -  я  просто  ухожу.  Это
дурацкая  черта,  она не выводится так  же,  как  и  родимое
пятно;  я не умею бороться, на это у меня никогда не хватало
дыхания;  я  умею  только  завоевывать...  Это  еще  детское
восприятие.  Я  уехал  из  дома,  когда  мне  не  было   еще
восемнадцати. Но и тогда, и сейчас я был абсолютно уверен  -
быть  счастливым, по-настоящему счастливым,  я  могу  только
здесь  -  нигде больше. У деда были виноградники,  он  делал
отличное  вино; вино и виноград были его сутью -  и  он  был
счастлив. Отец занимался керамикой - он отличный гончар -  и
был  счастлив...  Я мог бы делать и то, и  другое,  чаши  из
листьев  виноградных лоз, чаши из моря  -  и  был  бы  более
счастлив,  чем они... Нигде больше нет таких звезд  летом  и
таких ветров зимой. Но я уехал отсюда только потому, что  не
смог завоевать море. Оно никогда не принадлежало мне одному.
Оно  изменяло мне каждую весну с первым попавшимся  ленивым,
лысым,  толстым  курортником. Оно изменяло  мне  с  матерями
семейств  -  у них всегда был выводок детей и шестой  размер
лифчика.  Оно изменяло мне со всеми напропалую. Потому-то  я
любил  позднюю  осень, и раннюю зиму, и все шестьдесят  дней
после  Нового  года  -  когда море не было  нужно  никому  -
состарившееся, серое, грязное. Никому, кроме меня,  -  тогда
оно  было  настоящим. Не очень-то красивым, но настоящим.  А
-  ab.oi(, можно быть только тогда, когда никого нет рядом -
даже тебя самого... Я понимаю, это глупости: и то, что я вам
сейчас  говорю, и то, что я думал тогда. Я никогда и  никому
не  говорил  об  этом. Да, то, что я уехал, было  глупостью.
Нет,  есть еще масса причин, они лежали на поверхности -  но
эта  была самой главной, самой сокровенной... Почему мне обо
всем хочется сказать вам, Ева?..
     Я повернулась и уткнулась в грудь Дану, спрятала лицо в
его  пахнущей  свежестью рубашке. Сквозь  этот  нейтральный,
настоянный  на  одеколоне запах пробивался совсем  другой  -
запах  его  собственной кожи, похожий на  море  и  на  песок
одновременно.   Это   был   запах   ребенка   -   маленького
беззащитного   Дана,  который  боится  темноты,   играет   в
виноградных  лозах  и  бесстрашно давит  хвостатых  медведок
голыми,  черными от земли пятками... Это был запах  мужчины,
который  может  спасти меня от меня же  самой.  Хватит  этой
бесплодной борьбы с тенями. Хватит этой одинокой  борьбы  со
злом,  которая рождает только зло... Тебе не выстоять одной.
Прими  этого человека, ты же видишь, что он уже готов  взять
тебя собой - в ту жизнь, где не борются.
     Я подняла голову - подбородок Дана навис надо мной, как
свод.  Под  этим  сводом можно укрыться от дождя,  под  этим
сводом  можно  увидеть радугу и блики от  далеких  подземных
вод. Под этим сводом можно свернуться и уснуть. И только  во
сне стать собой...
     Дан наклонил голову и осторожно поцеловал меня в уголок
губ. Это был почти невинный поцелуй, старомодный Дан не  мог
позволить  себе  большего  - но я почувствовала,  что  теряю
сознание.  Если он поцелует меня по-настоящему  -  я  просто
умру, я не готова к этому.
     Я не готова.
      Похоже,  Дан  почувствовал это раньше меня.  Он  снова
прижал  мою  голову  к  своей груди -  где-то  в  глубине  я
чувствовала,  как бьется его сердце. Шум сердца  сливался  с
далеким шумом моря, а там, внизу, лежала чаша моей души.
     - Знаете что, Дан?
     - Что?
     - Я страшно хочу есть...
      Он  еще  крепче прижал меня к своей груди  и  легонько
закружил по площадке.
     - Знаете что, Ева?
     - Что?
      -  Вы  удивительная... Я счастлив. Я  очень  счастлив,
Ева...
       ...В  самолете,  на  обратном  пути,  я  заснула.   И
проснулась только тогда, когда Дан легонько потряс  меня  за
плечо.
     - Мы приехали, девочка.
     Я раскрыла глаза, чудесная ночная сказка отступила, и я
увидела,  что  машина  Дана стоит возле  моего  подъезда  на
проспекте Мира. Пробуждение было таким будничным, а  мир  за
стеклами  машины  таким  тусклым,  что  глаза  мои   взбухли
слезами.
      - А самолет? - глупо спросила я. - Неужели всего этого
-%   было,  неужели  все  это  мне  только  приснилось?   Не
приснилось, не могло присниться - мои волосы пахли солью  от
близкого  и покинутого моря, а в одежде ощущалась  невесомая
влажность - так бывает от ночного присутствия большой  воды.
Да и Дан был небрит, щетина уже проступила. Я протянула руку
и  коснулась его подбородка. Восхитительная небритость сразу
же  успокоила  меня - это живой человек, а вовсе  не  ангел,
перенесший меня на старый маяк.
      -  Похоже, что не приснилось, - успокоил меня  Дан.  -
Полвосьмого... Мы вернулись, хоть и с маленьким  опозданием.
Я ведь обещал.
     - А как я оказалась в машине?
      -  Мне  просто  не  хотелось вас будить...  Неужели  я
заснула  так  крепко,  что даже не  почувствовала,  как  Дан
перенес меня?.. Это было странно, это было не похоже на  Еву
-  ту,  которая всегда настороже. Но что теперь  я  знала  о
себе? Одно-единственное: я хотела, чтобы этот человек никуда
не уходил.
     - Подниметесь ко мне? Я угощу вас кофе.
     - Если я поднимусь, меня будет трудно выгнать.
     - Обещаю, мне и в голову не придет вас выгонять.
      -  Увы,  - Дан с сожалением развел руками.  -  У  меня
сегодня чертова масса работы. Три встречи с утра.
     - Значит, праздник кончился.
     - Похоже, что нет. - Он взял мою руку и нежно поцеловал
ее. - Если вы не возражаете... Если вы не будете против -  я
приеду к вам вечером...
      - Я не буду против. Что теперь вы хотите мне показать?
Меня будет трудно удивить после сегодняшней ночи.
      -  Ну,  острова Мартиника я не могу обещать. И  Берега
Скелетов  тоже. Но если вас не разочарует частнопрактикующий
верный рыцарь...
     - Не разочарует.
     - Тогда я позвоню вам в пять.
      -  Вы  же  не  знаете  моего номера  телефона.  -  Ева
определенно  обладала  аналитическими  способностями,  нужно
отдать ей должное, она никогда ничего не забывала.
      -  Сдаюсь, сдаюсь, - Дан поднял руки. - Конечно  с,  я
знаю ваш номер телефона. Я узнал его у Сергея. Но разу им не
воспользовался...
      "Маленькая ложь рождает большое недоверие, Штирлиц", -
сказала бы Алена, но Алена была мертва.
      - Маленькая ложь рождает большое недоверие, Штирлиц, -
сказала я Дану вместо Алены, наставительно подняв палец.
      -  Тогда  вы должны знать, что маленькая  ложь  -  это
спутник  влюбленных, - просто ответил Дан. - Это лишь  часть
признания, которое я собирался вам сделать.
     Я приложила ладонь к губам Дана:
     - Не сейчас...
     - Хорошо. Тогда в пять. Я позвоню вам.
     - Да.
, Он помог мне выбраться из машины и снова поцеловал руку на
прощание.
     - Это был мой лучший день рождения. Спасибо вам, Ева...
     Я коснулась губами его щеки.
      -  Вы  свозили  меня  на курорт,  теперь  я  перестала
завидовать    толстым    женам   советских    номенклатурных
работников.   А  если  серьезно  -  это  было   удивительное
приключение. Спасибо, Дан.
      ...Он  резко взял с места - ему нравилась скорость,  я
поняла  это  еще  у  моря, когда он  выжимал  из  стареньких
"Жигулей" все, на что они были способны.
      Я  закрыла  за  собой  дверь подъезда  -  замечательно
унылого,  потрясающе обыкновенного, - и тут же силы оставили
меня.  Я  присела на ступеньки и прижалась лицом к  крашеным
прутьям  лестницы: мне хотелось спать, мне хотелось плакать,
мне  хотелось видеть Дана, мне хотелось долго не видеть его,
чтобы при встрече сказать: "Как долго тебя не было. Я устала
жить без тебя..."; мне хотелось, чтобы эта ночь повторилась,
чтобы она повторялась еще и еще...
      -  Вам  плохо,  девушка? - раздался голос  за  спиной.
Старик  с  маленькой собакой внимательно рассматривал  меня.
Собака,  крошечная  жалкая левретка со слезящимися  глазами,
тоже взирала на меня с любопытством.
      -  Нет,  мне  хорошо, - ответила я  старику,  внезапно
полюбив и его, и собаку. - Мне очень хорошо. Но ведь так  не
бывает... Так не может длиться долго. Как вы думаете?
       -   Я  думаю,  вам  не  стоит  сидеть  на  камне,   -
рассудительно сказал старик, - вы простудитесь.
      -  Может  быть, мне стоит влюбиться? Может  быть,  мне
стоит поверить ему?
     Я поднялась, пропустив старика, и отправилась к себе.
      ...Сунув  ключ в дверь, я сразу же поняла, что  что-то
произошло: ключ не проворачивался в замке. По инерции я  еще
возилась  некоторое  время и даже толком  не  успела  ничего
понять, когда дверь тихонько скрипнула и приотворилась.  Все
мысли  сразу  же предательски оставили меня,  а  море  стало
таким  же  далеким, каким ему и положено  быть  для  жителей
северных городов. Праздник кончился.
     Только не входи.
      Я  судорожно  соображала: Олег Васильевич  -  нет,  он
никогда  бы  так  не  поступил,  ласки  и  горностаи  всегда
осторожны, а их узкое тело может втиснуться в любую щель без
малейшего  урона для последней... Сломанный замок был  похож
на  яростную  акцию устрашения - и я тотчас  же  подумала  о
кассете,  письме и сумочке, оставленных у Володьки,  -  Боже
мой, я совсем забыла о них. А об этом не стоило забывать  ни
на  минуту  - когда в квартиру Володьки вломились слесарь  и
возмущенный сосед - там не было ничего... Я была защищена от
неизвестности только дверью, и даже Дан не мог помочь мне  -
сейчас  он наверняка мается в пробке на Сухаревской,  в  это
время  всегда  дикие пробки... Какой у него нежный  небритый
подбородок.
      Я тряхнула головой: думать о нем перед дверью вскрытой
квартиры  -  это  полный идиотизм, неужели ты  действительно
влюбилась?   Это   ясно   давно,   зачем   задавать   глупые
риторические вопросы...
      В  квартире  было  тихо  -  так  тихо  бывает  лишь  в
.bacbab"(%  людей,  от  них не расходятся  волны  напряжение
ожидания.   В  конце  концов,  глупо  стоять  на  лестничной
площадке, надо войти и посмотреть... В прошлый раз, когда ты
вошла  в  свою собственную открытую квартиру, ты  обнаружила
там  лишь  мертвого  Нимотси и двоих его убийц.  Тогда  тебе
повезло. Может, и сейчас повезет - глупо стоять на лестнице,
глупо, глупо...
     За дверью было по-прежнему тихо.
      Ну  давай,  не  вечно же стоять здесь,  и  Дан  должен
позвонить в пять часов...
       Я   вошла,  оставив  дверь  открытой  настежь,  чтобы
сохранить  себе путь к отступлению. Но в квартире никого  не
было.
      Никого  и  ничего,  кроме изуродованной  до  основания
комнаты,    вспоротых   кроватей,   развороченных    кресел,
опрокинутого  стола,  разобранного телевизора,  перевернутых
видеомагнитофонов.
      Точно  такой  же  беспорядок  царил  и  в  кухне,  все
содержимое  настенных шкафов было вывалено прямо  на  пол  и
теперь  лежало  на  паркете, пересыпанное гречневой  крупой,
которую я купила пару дней назад...
      Я  не  удержалась и села на изуродованный  подлокотник
кресла: вот оно, сезон охоты начался, какого только тигра ты
решила  подергать  за усы? Я была почти  уверена,  что  тигр
откликается на имя Александр Анатольевич и, вполне вероятно,
они  и  сейчас  следят  за мной. Логично  предположить,  что
Шинкарев хочет выяснить, кто же за мной стоит: в то, что  я,
одиночка,  довольно сложно поверить, я его понимаю.  Но  мне
было  не  до  логики - Боже мой, провидение  взяло  меня  за
потную  ладонь, когда я решила оставить дневник и кассету  у
Серьги, они опоздали...
      Во всяком случае, нужно убираться отсюда, пока они  не
пришли  и  не продырявили мне башку. И все-таки я  не  могла
отделаться   от   ощущения,  что  это  действительно   акция
устрашения: они как будто говорили мне, они как будто хотели
показать  -  ты  у  нас на крючке, ты и горстка  дилетантов;
теперь  мы знаем, что письмо состряпала ты, - но и ты  знай,
что  мы  знаем.  Самое  время  испугаться  и  начать  делать
глупости.
      Но  как он мог догадаться, что это именно моя сумочка,
ведь там не было ничего, указывающего на меня: духи, помада,
косметичка, Юнна Мориц, которую я читала на перегонах метро,
-  "Когда утихнет боль, и выпрямится рот, и с птицей укреплю
пронзительное  сходство...". А  что,  если  восторжествовала
корпоративная   этика  -  и  Шинкарев  связался   с   Олегом
Васильевичем, ведь они проходят по одному ведомству...  А  в
ту ночь Олег выходил из подъезда Туманова... Нет, это полный
бред.
      И  тогда я вспомнила вечер знакомства с Володькой -  я
уронила  сумочку на ступеньках, а Шинкарев поднял  ее.  Боже
мой,  у  таких людей профессиональная память. Он мог связать
это,  и гораздо успешнее, чем это обычно делаю я, ведь чему-
то же его учили...
      Я  зажала  рот  кулаком,  чтобы  не  закричать.  Шутки
*.-g(+(al.
     Дан.
      Дан,  вот кто может помочь мне; вот кто может защитить
меня.  Конечно, я не имела права перекладывать на него  свои
проблемы,  но  другого выхода у меня не было. Одной  мне  не
справиться; не исключено, что нам не справиться и вдвоем, но
ничего другого мне не остается...
      Главное  сейчас - кассета. Нужно сейчас  же  позвонить
Серьге и договориться о встрече.
      Я  машинально протянула руку к телефону  и  тотчас  же
отдернула ее - а вдруг телефон прослушивается. Ты,  конечно,
не  высокий блондин в черном ботинке, это только ему  совали
"жучки" в коллекционный фагот, но все же, все же...
     Через секунду я решила ехать к Каныгину; он просыпается
не  раньше  девяти, еще час у него уходит на починку  головы
после  вечерней дозы самогона. Сейчас было восемь,  время  у
меня есть.
      Я  начала  было собирать вещи в рюкзак, но  сейчас  же
бросила  эту  затею: непонятно почему -  мне  было  противно
касаться   вещей,   которые   переворошили   дотошные   лапы
шинкаревских подручных. Свитер, джинсы и пальто -  достойная
экипировка, чтобы отправиться с ней в новую жизнь...
      Осмотрев замок, я поняла, что он закрывается  лишь  на
маленький сопливый язычок. Значит, квартиру худо-бедно можно
защитить  от толп безработных мародеров, а потом обязательно
приедет охранник Серж, он ведь обещал...
     Через пять минут я открывала дверь подъезда.
      Мне  пришлось  собрать в кулак всю  свою  волю,  чтобы
внимательно  оглядеться,  а  не  бежать  сломя  голову,  без
оглядки.  Вполне  возможно,  что  асфальтированный  квадрат,
подпираемый стенами домов, может оказаться ловушкой.
       ...Из   подъездов  выходили  родители  с   заспанными
первоклассниками,  за  плечами  детей  болтались  полупустые
ранцы - громкий стук карандашей и пеналов не вызывал у  меня
подозрений. Не вызывал подозрений и угрюмый дворник, который
мел дорожки: все обойдется, тебе просто надо держаться людей
и ни в коем случае не оставаться одной.
      Спустя час я уже была возле каныгинского дома. Забрать
кассету,  проехаться  в  автобусе и нырнуть  в  спасительное
метро;  из  центра города позвонить Дану... Я проверила  про
себя  его телефон. Дан Сикора, концерн "Фаэна" - что это  за
название, черт возьми... - президент, тиснение золотом...  А
там - будь что будет.
     Я добралась до квартиры Серьги и затрезвонила в дверь.
      Чертов  Серьга  спал, как сурок, - что  и  требовалось
доказать. Устав звонить, я нетерпеливо заколотила кулаками в
дверь  -  и  тогда  она  так  же  мягко,  так  же  вкрадчиво
приотворилась;  совсем как час назад  у  меня  на  проспекте
Мира.
     В квартире было тихо.
     "Та-ак, голубчик, с твоей языческой страстью к самогону
ты  вообще  перестал  соображать. Кончится  тем,  что  ушлые
домушники растащат твои полотна, сбагрят их по сходной  цене
на аукцион "Кристи", а ты, как всегда, останешься не у дел и
/.,`%hl на соломенном тюфячке, как Ван-Гог..."
     - Эй, алкоголик, что же ты...
      Я  не  успела  закончить наспех сочиненную  тираду,  я
успела только сдавленно вскрикнуть и зажать себе рот рукой -
в  комнате,  возле разобранного дивана, уткнувшись  лицом  в
пол, лежал Серьга.
     Волосы у него на затылке слиплись от крови - я сразу же
поняла,  что  это  кровь, я видела ее в  разных  состояниях;
голое  тело  было в кровоподтеках - должно быть,  его  долго
били ногами, перед тем как проломить голову.
      Я  должна была, должна была потерять сознание - но  не
потеряла   его.   В   глаза  нагло  лез   набросок   Серьги,
забрызганный   кровью,   -   "Ольга  Баранова-Грекова-Ильина
смотрит  уголовную хронику. Ее попугай Кеша только что  поел
дыню  и  кричит: "Танька-проститутка!". Я понятия не  имела,
кто   такая  Ольга,  кто  такой  Кеша,  кто  такая  "Танька-
проститутка";  голова  нарисованной  Ольги  была  забрызгана
кровью  -  так же, как голова Серьги. Вот только Серьга  был
настоящим.
      Я  подошла к Серьге и осторожно попыталась перевернуть
его.  Но  тут же оставила эту попытку, до смерти испугавшись
увидеть его неживое лицо. Проклятая Богом жизнь - нужно быть
готовой  ко всему. Я и была готова ко всему, когда  все-таки
заглянула Серьге в лицо. Но не к тому, что он окажется  жив.
Глубоко  запавшие глаза Серьги с тонкими,  как  у  младенца,
веками,  были  закрыты;  острый птичий  нос  заострился  еще
больше  -  но  он  был  жив! Где-то в  глубине  узкой  груди
ворочалось онемевшее сердце.
      Я  бросилась  к телефону, набрала "ОЗ", начала  что-то
сбивчиво  кричать  в трубку - приезжайте, приезжайте  скорее
или  он  умрет. И тут я с ужасом поняла, что  даже  не  знаю
толком   адреса  Серьги  -  ни  номера  дома,  ни  квартиры:
несколько  раз мы приезжали сюда с Серьгой, вполне  хватило,
чтобы  визуально запомнить, но сейчас не это  было  главным.
Позабыв  все  ругательства, выслушивая недовольное  молчание
диспетчера  на другом конце трубки, я поняла  -  главного  у
меня  не было... "Подождите, не отключайтесь, сейчас я узнаю
адрес".  Я  выскочила  на лестничную площадку  и  заколотила
кулаками  в двери соседних квартир - никто не отзывался,  ни
на звонки, ни на угрозы - мои жалкие угрозы, - ни на крики о
помощи.  Только  сейчас я запоздало увидела номер  квартиры,
нарисованный мелом на дерматиновой обивке, - 242.
      Китайская стена Серегиного дома была бесконечной,  мне
просто не хватит времени, чтобы увидеть дурацкую табличку  с
названием  улицы...  Я  не  могу оставить  его,  я  не  могу
позволить  ему  умереть в одиночестве, рядом с  нарисованной
Ольгой, которой я не знала... В отчаянии я набрала еще  один
номер - только бы Дан был на месте, только бы он ответил.
     Он ответил.
     - Слушаю.
      -  Дан, это Ева. Мне нужна ваша помощь, немедленно,  -
мой  отчаянный голос заколотился головой в мембрану. - Я  на
"Пражской" у Сергея... Он умирает, ему проломили голову. А я
не  могу  даже  вызвать "Скорую", я не знаю точного  адреса,
-(*b. из соседей не открывает.
     Я не могу ждать.
      Дан  молчал несколько секунд, потом коротко  бросил  в
трубку:
      -  Запоминайте,  -  и продиктовал адрес.  -  Вот  что,
оставайтесь там, вызывайте "Скорую", я вас продублирую.
     - Я прошу вас... - жалобно прошептала я.
      -  Я  еду,  - Дан не колебался ни секунды.  Я  вызвала
"Скорую".  Теперь оставалось то