е  предала.  Ну,
открывайся же!..
      Люк  наконец открылся, я выскочила на крышу и прикрыла
его за собой.
      Соседний  подъезд был рядом, я спустилась  на  девятый
этаж, потом на восьмой - и здесь перевела дыхание.
      Дура, дура, дура! Но в любом случае - назад дороги  не
было.
      ...Во  дворе, вокруг мертвой Веньки, уже  образовалась
толпа.  "Скорая" стояла тут же, спустя минуту  приехала  еще
одна  -  видимо, сердобольные граждане звонили с  нескольких
телефонов.
      Люди  все  прибывали и прибывали,  запруживая  пятачок
перед    ареной   смерти.   Они-то   находились   в   полной
безопасности, как читатели колонок криминальной  хроники,  и
осознание  превосходства  этой  безопасности  позволяло   им
переговариваться друг с другом вальяжным полушепотом.
     - Чего тут?
     - Да вот, девчонка выбросилась!
     - Откуда, откуда?
     - А черт его знает... Сейчас менты приедут, разберутся.
Вроде как с девятого этажа...
     - А кто такая?
      -  Да  не  знаю,  не  напирайте. Я  своего  соседа  по
лестничной клетке не знаю...
     - Чо, насмерть?
     - Ну!
     - Точно, это наша девчонка, из нашего подъезда... Такая
вежливая,   всегда  здоровалась...  Она  на  девятом   этаже
живет...  Недавно въехала, в прошлом году... Да говорю  вам,
из нашего подъезда, из второго!
     - А чего это она?
     - Там, говорят, пистолет нашли, рядом с ней валялся...
     - Застрелилась, что ли?
     - Да из окна выбросилась.
     - Если из окна выбросилась - то пистолет зачем?
      -  Веселая  нынче молодежь пошла - одни людей  грабят,
другие  клей нюхают... Или вот так... Тут в сентябре  парень
тоже выбросился, назло жене, ревновал ее очень.
     - Что вы говорите?!
      -  Я  сам видел. Он дальнобойщиком работал - только  в
рейс, как его жена давай налево и направо ноги задирать.
     - Ну, дальнобойщики тоже не святые, на каждом километре
шлюх подсаживают...
      Одна из "Скорых" уехала. А та, что приехала первой,  -
осталась. Ее шофер действительно жевал бутерброд,  но  не  с
ветчиной, а с сыром...
      Я,  не  отрываясь, смотрела на Веньку - там,  раскинув
руки, лежала я, с волосами с медным отливом, в комбинезоне и
жилетке.  Именно смерть сделала ее так похожей на меня,  что
мне стало страшно. Подойти, обнять ее, защитить от всех этих
упивающихся сопричастностью к далекой смерти глаз - уж  она-
то теперь себя защитить не сможет.
     И Иван не смог себя защитить.
      Венька  повторила судьбу Ивана, прошла путь  Ивана  до
самого конца - и так же оставила меня, как он. Меня, жалкую,
так и не выросшую, так ничему и не научившуюся. Уж она-то не
оставила бы меня здесь, в роли трупа неизвестной...
      Пора  идти, сказала я себе. У меня еще будет время  на
все, но сейчас пора идти, уговаривала я себя - и не уходила.
Просто не могла оторваться от этого лежащего на земле тела.
      ...Я  тихонько выбралась из толпы только тогда,  когда
приехал  милицейский "газик", а следом за ним  -  "рафик"  с
унылой надписью по борту - "Криминалистическая лаборатория".

                             ***

      ...Через полтора часа двенадцать тысяч долларов лежало
у  меня  в рюкзаке. Я сняла все, что у нас было, -  общие  с
Венькой  деньги, заработанные на сценариях  и  рекламе:  она
сама настояла на этих общих деньгах, припугнув меня тем, что
отдельный  счет  ей,  гражданке  уже  благополучно   забытой
среднеазиатской республики, не откроют.
       Я  сняла  все  деньги,  фальшиво  улыбаясь  знакомому
долговязому  клерку,  для него я всегда  была  преуспевающей
сценаристкой ("Вот, решила прикупить машину по  случаю,  как
"k  думаете, двенадцать тысяч за "Сааб" девяностого  года  в
отличном состоянии - это не дорого?").
     "Дура ты дура", - глаза клерка выдали его с головой, но
он все же сказал учтиво:
      -  Большая сумма, а вы одни сегодня, без друзей...  Вы
ведь обычно не одна приходите... Вот оно, началось - Они  на
улице. У приятеля что-то с машиной... Так что "Сааб" в самый
раз.
     - Ну, удачи вам. И хорошей покупки. Кстати, у меня есть
приятель в автосервисе для иномарок...
     - Спасибо, я обязательно воспользуюсь...
     - Я оставлю вам телефон.
     - Да-да...
     Он что-то черкнул на листке бумаги, протянул ее мне. Не
глядя, я сунула ее в карман комбинезона.
     - Спасибо.
     - Надеюсь, вы еще воспользуетесь услугами нашего банка.
     - Непременно, - кисло сказала я.
     ...Теперь мне нужно было обдумать ситуацию.
      Я  вперлась  в метро, без устали гонявшее  составы  по
кольцу, пристроилась в углу вагона и закрыла глаза.
      "Труба  дело. Надо когти рвать, - сказал  мне  мертвый
Иван. - Бабки у тебя есть, так что надо рвать когти".
      "Точно.  Через  Чукотку на Аляску в собачьей  упряжке.
Главное - зад не отморозить", - сказал мне мертвый Нимотси.
     "И придатки", - добавила мертвая Венька.
     Я уронила голову в колени.
     Все, кого я любила, были мертвы. Все до единого.
      -  Вам  плохо?  -  спросил меня  какой-то  старичок  с
задорной  бороденкой  академика  Павлова.  Только  теперь  я
поняла, что плачу.
     - Все в порядке, - не поднимая головы, ответила я.
     - Я могу вам чем-нибудь помочь?
     - Нет-нет, все в порядке... - Чем ты мне можешь помочь,
если  даже о н и не могут мне помочь, если даже они оставили
меня...
      Старик  вышел  на "Белорусской", я поехала  дальше  по
кольцу.
       "Успокойся,   возьми  себя  в  руки   -   тебе   надо
сосредоточиться". Но сосредоточиться не получилось.  Я  тупо
сидела  в  уже обжитом углу вагона и, как четки,  перебирала
воспоминания  о  прошедшем годе и прошедших  семи  годах;  я
думала   о  том,  какой  же  из  сюжетов  предложила  Венька
питерскому  лоху,  и о том, что на следующей  неделе  должны
будут состояться переговоры по поводу очередной рекламы: эту
рекламу    устроил   Веньке   уже   раскрученный    художник
азербайджанец Аликпер, восточный красавец с мягким голосом и
мягким характером.
     Ничего этого уже не будет.
      Я  устала  думать  обо всем, крепко  обняла  рюкзак  с
деньгами и заснула...
     ...А проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечо:
     - Вставай, девушка, царство Божие проспишь! Я испуганно
открыла  глаза, но испугаться по-настоящему так и не успела:
`n*' * был со мной, он никуда не пропал.
      -  Скоро метро закрывается, а ты все спишь. Дома нужно
спать, - подмигнула мне разбитная, плохо накрашенная бабенка
в форменной одежде.
     - Да-да, простите... А какая это станция?
     - "Комсомольская". А какая тебе нужна?
     - Я приехала. Спасибо.
     - Шмотки береги! Как только не грабанули, спящую-то!
      ...Я  поднялась наверх, по пустынному эскалатору  -  и
вышла прямо на Ленинградский вокзал.
      Пахло  шашлыками, размякшим за день асфальтом,  Ириной
Аллегровой  в  каждой  музыкальной  точке,  сотнями   людей,
приезжающих и уезжающих.
      Я  потолкалась  среди ларьков, купила себе  сосиску  в
тесте,  дешевенький  плейер, батарейки  и  кассету  к  нему:
гнуснейшее  техно, значения которого я никогда не  понимала.
Идиотская  музыка  взорвала  голову,  вышибла  все  мысли  и
помогла сосредоточиться на одной.
     "Что делать этой ночью".
      Наверняка они уже поняли, что к чему, связали концы  и
разослали оперативки по вокзалам. Наверняка все было не так,
я бездумно шла за придуманным Венькой криминальным миром. Но
даже если все не так - куда ты поедешь?
     И тогда я вспомнила о Гуле.
      Гуля  была  моей однокурсницей по ВГИКу,  единственной
нормальной бабой среди сумасшедшей вгиковской тусовки. Сразу
после   института  она  выскочила  замуж  за  преуспевающего
торговца экзотическими фруктами и осела в Химках.
      Потом  был преуспевающий коммерческий директор  банка,
преуспевающий   агент  по  недвижимости  -  целая   цепочка,
заканчивающаяся преуспевающим сочинителем книжонок  в  стиле
"русское  фэнтэзи", которого Гуля зацепила в  начале  осени,
когда мы виделись последний раз.
     От каждого своего мужа Гуля непременно рожала ребенка и
непременно  мальчика.  Меня всегда удивляла  ее  власть  над
мужчинами,  я никак не могла понять ее природу  -  и  только
прошлой осенью поняла.
      Гуля  была  на  последнем месяце  беременности  и  так
чертовски хороша, что от нее невозможно было оторвать глаз -
внутренний  свет, исходивший от нее, слепил, сбивал  с  ног,
зачаровывал.  Всех  новых  мужей  она  находила  именно   на
последних сроках беременности. Они шли за ней, как крысы  за
дудочкой Крысолова, готовы были усыновить всех ее предыдущих
детей  и  наплодить  новых  - своих  собственных,  таких  же
красивых, как и их мать.
     Когда мальчики появлялись на свет. Гуля сразу же теряла
к  ним  интерес  и  с  ней  самой  происходила  удивительная
метаморфоза:    она    становилась   обычной,    ничем    не
примечательной  среднестатистической домохозяйкой.  И  тогда
невольно  обманутые мужья, получившие дешевый  страз  вместо
бриллианта  - а именно так им казалось, - начинали  исчезать
из  дома:  сначала  на  время, а потом  насовсем.  Несколько
месяцев  Гуля  жила  одна,  окруженная  детьми  и  няньками,
которых   нанимали   для  своих  детей  совестливые   бывшие
/ `b-%`k, - настоящая пчелиная матка, уже вынашивающая новую
жизнь и царствующая в своем улье.
      Ее  интересовал только неродившийся ребенок, только  с
ним   она   разговаривала  -  и  в  этих   разговорах   была
блистательна, остроумна, ненавязчива и весела:  она  обучала
плод,  уютно  устроившийся у нее в животе, всем премудростям
жизни,  была афористична, как Бернард Шоу, и в меру цинична,
как  Бэтт  Дэвис на излете карьеры. Я с трудом  подавляла  в
себе  желание тут же открыть блокнот и записать  те  легкие,
изящно  отточенные  фразы, которые растворялись  в  воздухе,
оставляя  после  себя легкое, покалывающее  кончики  пальцев
тепло.
      Язычница  Гуля, несущая в себе дремлющий  генетический
код   прародительницы,  ненавидела   цивилизацию   во   всех
проявлениях, а также ее производные - телевизор,  телефон  и
печатные  издания всех мастей. Скрепя сердце  она  смирилась
только  с  пылесосом, миксером и стиральной машиной  "Ардо",
полный автомат.
     Гуля. Ну конечно же. Гуля.
      Я  взяла билет на электричку до Химок и уже через  час
была у нее.
      Гуля не удивилась моему позднему визиту, молча взяла у
меня из рук пакеты с фруктами и сластями.
      -  Вот  и гости, в жопе гвозди, - пропела она, высыпая
фрукты  в огромную корзину, где и без того уже лежала партия
бананов,  рассчитанная по меньшей мере на взвод. -  То-то  у
меня сегодня весь день вилки падали. Так и подумала - то  ли
баба, то ли гомосексуалист.
     - А при чем здесь гомосексуалист?
      -  Да  ходит тут один пед тишайший, страховой агент...
Душный до невозможности: все уже застраховала - и имущество,
и  квартиру,  и  машину, которую мне Павлик  оставил.  Ты-то
Павлика помнишь? Я в упор не помнила Павлика.
      - Ну, кафешка у которого на Речном вокзале. Четвертый,
Димка, от него.
      -  Слушай,  я даже не знала, что ты машину  водишь.  -
Больше  всего мне хотелось сейчас остаться одной и перевести
дыхание, но светскую беседу поддерживать было необходимо.
      -  Да  не вожу я, этого еще не хватало! Кто-нибудь  из
мальчишек  подрастет - возьмут, не пропадет. Сейчас  Димкина
нянька  на  ней  гоняет,  идиотка несусветная,  но  душевная
старуха...
     - А где мальчишки?
       -   На   даче.   Отправила  их  на  лето   кислородом
заправляться. Здесь рядом, в Куркине.
     - А ты?
      -  А  я  вот  жду.  Четвертый  месяц  уже  маленькому.
Четвертый  месяц, время цветения еще не пришло -  Гуля  была
сдержанна и неопасна для мужчин.
     - А ты все корячишься, все пишешь?
      -  Все  пишу,  что мне сделается, - спокойным  голосом
сказала  я,  и  на  секунду мне показалось,  что  ничего  не
произошло.
      Мы просидели до двух часов ночи, все втроем: Гуля, я и
,  +kh  в  животе;  он тоже участвовал в беседе,  во  всяком
случае, к нему она обращалась гораздо чаще, чем ко мне.
     Время тянулось бесконечно долго, большую часть его Гуля
издевалась  над папочкой малыша, преуспевающим  сочинителем.
Из всего сказанного я поняла, что сочинитель ушел навсегда.
      -  И слава Богу, - философски заметила Гуля, - баба  с
возу   -  кобыле  легче,  задрал  геморроем  своим  и  пищей
вегетарианской... А я - ты же знаешь - совсем наоборот, фарш
сырой люблю, грешна...
      Она  постелила  мне в комнате старших  детей,  набитой
огромными мягкими игрушками и разорванными книгами.
     Наконец-то я осталась одна.
      Теперь можно было разобрать рюкзак и собственные мысли
-  отступать  было некуда. Сегодня начинается совсем  другая
жизнь, не похожая на вчерашнее утро.
      Еще вчера Венька ехала в "Красной стреле" и была жива,
еще  вчера Нимотси искал уходящие под кожу вены, но все-таки
был жив. "Но мамочка и папочка уснули вечерком, а Танечка  и
Ванечка   в  Африку  бегом",  -  машинально  прочла   я   на
исчерканной фломастерами странице книги, валявшейся на полу.
     Да, именно так. В Африку бегом.
     Ничего другого не остается. Или остается?
     Если поискать, то у Гулиных детей наверняка можно найти
альбомы с чистыми страницами и прикинуть какую-то схему.
      Как  только я решила довериться бумаге, все  стало  на
свои  места и я сразу успокоилась - бумага никогда  меня  не
подводила.  И  многие  вопросы  решались  сами  собой.   Это
касалось сценариев, но, возможно, поможет мне сейчас.  Нужно
только  выстроить несколько сюжетных линий - мою,  Веньки  и
Нимотси.
      Было  еще  одно  серьезное  ответвление,  связанное  с
увиденными  мною  в  квартире людьми, но  просчитать  его  с
наскока было невозможно, да и на сегодняшнюю ночь не нужно.
      Не  нужно. А может, и вообще ничего не нужно? На  меня
навалилась  апатия  -  так  было всегда,  когда  нужно  было
принимать хоть какое-то, мало-мальски серьезное решение.
      И впервые в жизни я этой апатии воспротивилась, крепко
тряхнула головой - хватит, карапузики, кончились танцы!..
      Я нашла альбом с уморительным слоненком на обложке - в
Африку  бегом, в Африку бегом, - достала ручку и  на  чистой
странице  вывела  каллиграфическим почерком  засидевшейся  в
девицах библиотекарши - "НИМОТСИ". Потом подумала секунду  и
провела  стрелку - "МЫШЬ". Дальше дело не  пошло  -  в  моем
бедном мозгу всплыла утренняя картина: Нимотси в луже  крови
и Венька с раскинутыми руками.
      Чтобы  избавиться  от наваждения, я тихонько  замычала
нечто  похожее  на начальные такты "Интернационала",  в  том
месте,  где  "никто не даст нам избавленья" -  и  прямо  под
своим именем, написала "ВЕНЬКА".
     А потом обвела полученную конфигурацию кружком Венька и
Мышь стояли одним персонажем - Шерочка с Машерочкой, Маша  и
Даша   Кривошляповы,  самые  легендарные   советско-сиамские
близнецы, Тяни-толкай. Эти двое, кто бы они ни были, приняли
ее  за меня... Наверное, и Нимотси, прежде чем получить пули
"  грудь,  тоже  принял  ее за меня,  а  она  не  стала  его
разочаровывать,  это  было частью  ее  игры,  частью  жизни,
которой  она жила после встречи со мной. Нет, это все  чушь,
детский  лепет  на  лужайке,  тем  двоим  было  простительно
принять ее за меня - но мой старый дружок, спавший со мной в
одной  постели,  он-то вряд ли мог спутать  нас,  разве  что
совсем  обдолбался  своим кайфом... Я вдруг  ощутила  жгучее
желание оказаться там за несколько секунд до развязки.
     Возможно, им нужен был только Нимотси, Венька оказалась
просто  свидетельницей,  чей ключ не  вовремя  повернулся  в
замке,  -  вот  это уже было ближе к истине,  и  я  немножко
успокоилась  -  если  вообще можно было успокоиться  в  моей
ситуации.
      Но  тогда  - если им был нужен несчастный наркоман,  -
тогда  вся его путаная история оказывалась правдой  Я  сжала
виски.
      Черт,  черт, черт, если это правда - значит,  за  этим
стоят  довольно серьезные люди, и трудно поверить,  что  они
выпустили его - сначала с этой адской съемочной площадки,  а
потом   вообще  из  страны.  Трудно  поверить,  что   вконец
исколотый  недотепа обвел их вокруг пальца  -  вот  так,  за
здорово  живешь. Вначале это действительно было случайностью
-  то,  что  он выжил и вовремя убрался со сцены, но  потом?
Вряд  ли  они  отслеживали его от Греции  до  Москвы,  много
чести...  "Он меня в Румынию отправил, а там из Констанцы  в
Одессу", - вспомнила я слова Нимотси. Скорее всего  там  они
потеряли его, а здесь нашли.
     Но как?
      Мне  не  хватало  информации, мне  катастрофически  не
хватало информации - и тогда я вспомнила о блокноте Нимотси.
     Но когда я открыла его, дрожа от нетерпения, то поняла,
что  прочесть его с лету - дохлый номер. Нимотси никогда  не
отличался  хорошим  почерком,  а  героин  и  психологический
стресс доконали его: буквы и строчки налезали друг на друга,
заваливались  вбок, принимали чудовищные  конфигурации.  Для
того  чтобы разобрать хотя бы страницу, потребуется не  один
день А этих дней у меня в запасе не было.
      Итак, Нимотси влип в историю, в которой убивали людей,
и  делали это с размахом, и вкладывали в это большие деньги.
Он оказался ненужным и, возможно, единственным свидетелем, и
поэтому его убрали.
     Я попыталась поставить себя на место этих людей - такую
ли сильную опасность представлял Нимотси? Он был законченным
наркоманом, ясно, и вряд ли его словам можно было  доверять:
с  таким же успехом можно доверять горячечному бреду. Он был
не опасен сам по себе, но... Но вполне мог стать опасным как
звено  в цепи, как штрих в уже сложившейся картине - недаром
он  говорил,  что  их туманной деятельностью заинтересовался
Интерпол.
      Я  представила Нимотси - маленького, жалкого, зажатого
жерновами  двух  каких-то очень серьезных  сообществ:  можно
было прожить десяток жизней, а таких, как мою, - и сотню - и
никогда с этим не столкнуться...
     Но он все-таки добрался до Москвы и сразу же отправился
*.  мне.  Он  никуда больше не заезжал - и даже удивительно,
что грязного и явно обколотого человека не остановил ни один
из  нарядов милиции, постоянно околачивающихся возле  метро.
Он никому не звонил, да и звонить особенно было некому.
     Стоп. Стоп-стоп.
      Если  ты думаешь, что им не было смысла вести его  все
это  время  -  а  это похоже на правду, значит,  они  как-то
пронюхали, что он всплыл в Москве... Его засветили. А может,
он засветился сам?
      От  напряжения я сжала виски. Утром я проснулась позже
его,  а  потом  вообще  ушла  на два  часа.  Значит,  что-то
произошло за эти два часа. Или раньше?
      Я  снова  открыла блокнот Нимотси - в самом конце  его
была телефонная книжка с номерами, почти пустая. А почти все
имена, которые там были, ничего не говорили мне - очень мало
московских,  в  основном  алма-атинские  и  семипалатинские;
несколько  душанбинских (Нимотси был из Душанбе).  Было  еще
пару  записей  чужим почерком, из которых  я  поняла  только
"Греция"  и  "Афины", - видимо, спасший его  сентиментальный
грек  все-таки  существовал. Еще несколько интернациональных
адресов  -  румынских, польских и югославских; все  имена  -
девичьи.  Я  улыбнулась - решил-таки приударить на  старости
лет...
      И увидела мой собственный новый телефон и новый адрес,
записанный наспех - видимо, вчера, у профессорской вдовы. Он
был  написан огрызком карандаша, тем самым, с которым  вчера
вечером носился Нимотси.
      Я перевернула еще несколько страниц и вдруг наткнулась
на  еще  один  бледный след карандаша. Только две  записи  в
книжке  были  сделаны  карандашом  -  мой  телефон  и   эта:
"кинотеатр  "Форум",  5  часов,  красный  "Форд".  Это  было
написано  на  телефоне Володьки Туманова. Но и без  этого  я
знала, что Володька живет где-то на Колхозной.
      Запись  сделана  вчера или сегодня, никаких  сомне