лько ждать.  Теперь  от  тебя
ничего  не  зависит... Я не знала, чем заполнить наступившие
вытянувшиеся  в вечность минуты ожидания; в узкой  одиночной
камере  одной из таких минут Серьга может умереть, и я  даже
не  смогу ничем помочь ему. "Возьми себя в руки, возьми себя
в руки, возьми себя в руки..."
     Я опустилась на пол рядом с Серьгой, приблизив голову к
его  груди,  -  сердце Серьги все еще билось. Главное  -  не
смотреть на окровавленный затылок...
      - Не умирай. Серьга, миленький, не подводи меня, этого
я  точно  не  переживу, продержись еще немного,  -  страстно
шептала я Серьге. - Не умирай, пожалуйста, это нечестно,  ты
же  обещал  написать мой портрет, не умирай, не  умирай,  не
умирай...
      Я  не  знала,  сколько,  как пес  на  цепи,  сторожила
слабеющее  Серегино сердце; сколько шептала ему  бессильные,
несвязные  слова - только движение, вторгшееся  в  квартиру,
вывело меня из этого состояния.
      - Что случилось, Ева?! - Сильные руки подняли меня.  -
Что здесь произошло?!.
     Это были руки Дана.
      Он  приехал  не  один - с ним был  молодой  человек  с
саквояжем в руках, который тотчас же занялся Серьгой.
      -  Это  Пингвиныч, - пояснил мне Дан. -  Самый  лучший
московский нейрохирург, вытащил его по дороге.
     Пингвинычу понадобилось несколько секунд, чтобы оценить
ситуацию.
     - "Скорую" вызвали? - деловито спросил он.
     - Да, да...
      -  Плохо  дело, нужно немедленно везти его в  клинику,
можем потерять.
     - Я готов, - отозвался Дан.
      -  Боюсь,  что  твоя колымага мало  приспособлена  для
транспортировки... Чертовы коновалы, теряем время.
      Я  теряла  сознание,  а  руки  Дана  все  прижимали  и
прижимали меня к себе. Наконец приехала "Скорая";
      Пингвиныч тотчас же взял управление бригадой на себя -
как  в  тумане,  я слышала короткие отрывочные распоряжения,
термины, в которых я не понимала ничего.
     Серьгу аккуратно подняли с пола, переложили на носилки.
     - Значит, так, - сказал Пингвиныч, - мы сейчас ко мне в
клинику. Задет мозг, нужна срочная операция.
     Я почувствовала, как медленно опускаюсь на пол; я упала
бы, если бы Дан не поддержал меня.
      - Успокой свою слабонервную. Еще бы полчаса - Тогда  и
Шопена можно было бы играть... Сделаем все возможное.
      Квартира опустела. В ней остались только мы с Даном. Я
тупо  сидела на краю дивана. Дан начал собирать  наброски  с
пола, только для того, чтобы хоть чем-то занять руки. Но это
было  делом  бесполезным: весь нарисованный мир  Серьги  был
вздыблен, в комнате царил такой же разгром, как и у меня  на
проспекте Мира.
      Оставив это. Дан сел рядом и обнял меня за плечи; этот
жест  не  успокоил меня, нет - он прорвал  плотину  слез:  я
рыдала  и  не  могла остановиться - Ну не плачь,  не  плачь,
девочка,  не  плачь, хорошая моя. Все же хорошо -  Пингвиныч
спасет  его,  он же Господь Бог в хирургии.  Мы  позвоним  в
клинику, подъедем... Я понимаю, ты испугалась...
     Я молча выпросталась:
     - Ты не понимаешь, Дан. Это все из-за меня... Я не могу
больше  жить  с  этим, не могу... Поднявшись,  я  подошла  к
шкафу.
     - Помоги мне.
       Дан  помог  мне  отодвинуть  шкаф,  пыльная  папка  с
набросками завалилась на пол. Покопавшись в ней,  я  достала
пакет  с  кассетой и дневником Нимотси. И швырнула  его  под
ноги Дану.
      - Вот из-за чего они хотели убить Серьгу. Они искали и
не нашли... Это моя кассета. Это я спрятала ее туда.
     А теперь уходи.
     Дан непонимающе взглянул на меня.
      - Уходи, - истерически закричала я, - я не хочу, чтобы
и  ты  попал  в эту мясорубку, хватит смертей, я  больше  не
могу, не могу, не могу...
     Дан ударил меня по щеке - чтобы остановить истерику - и
тотчас же крепко прижал к себе:
      - Вот что. Я никуда не уйду. Даже если ты будешь гнать
меня,  даже  если спустишь на меня всех собак. Я  никуда  не
уйду.  Сейчас ты успокоишься и все мне расскажешь.  Все.  Но
сначала нужно вызвать милицию.
      У  меня есть пара серьезных ребят, они быстро это дело
размотают.
      - Нет, нет! Я знаю, кто это сделал. И милиция здесь ни
при чем. Ты даже не можешь представить себе...
      -  Хорошо, хорошо. Сейчас мы закроем дверь и поедем ко
мне. Оставим здесь все так, как было. Нужно собрать ему вещи
в клинику...
      -  Да,  да, - ухватилась я за эту мысль, радуясь,  что
хоть чем-то можно занять воспаленный ум.
      - Договорились, - мягко сказал Дан. - Ты берешь себя в
руки.  Никаких  истерик,  а позже мы  обстоятельно  с  тобой
поговорим. Обещаешь?
     - Обещаю, - сказала я, складывая в сумку вещи Серьги.
      Бесполезное  дело, все рубашки были измазаны  краской,
пятнами  от  скудных  Серегиных  трапез,  ленивым  телом.  Я
вспомнила,  что  Серьга ненавидел стирать,  ни  машинки,  ни
порошка  никогда  не было в его доме. "Я последний  понтифик
Кватроченто,  а  не  какой-нибудь  енот-полоскун",  -  гордо
утверждал  он.  Рубашки,  носки,  майки  он  носил  до  того
момента,  пока грязь не становилась явной. Потом  выбрасывал
' -.h%--cn одежду и тут же покупал новую...
     - Знаешь, - я виновато улыбнулась Дану, мне было стыдно
за недавнюю истерику. - У него даже нет чистых вещей.
     - Это самая маленькая проблема. Я привезу свои. Едем.
      Дан  взял ключи от квартиры, которые висели на  гвозде
под ржавой подковой, и старательно закрыл дверь:
      -  С  этим разберемся позже. Главное, чтобы он остался
жив.
      Через  десять минут мы уже покинули город.  Джип  Дана
мчался по шоссе.
     - Куда ты меня везешь? - спросила я.
      - Туда, где ты будешь в безопасности, - ответил Дан, -
к  себе на дачу. Там лес, сосны, там ты придешь в себя, и мы
спокойно   все  обсудим.  Судя  по  всему,  тебе  не   стоит
оставаться в городе.
      Он  вдруг остановил машину, повернулся ко мне  и  тихо
поцеловал в губы, - это было так неожиданно, что я  даже  не
успела  толком ответить на его поцелуй, сор - в с  губ  лишь
запоздалое прерывистое дыхание.
      -  Слушай, я ведь недавно заплатил ему за картины. Это
довольно  внушительная  сумма...  Может  быть,  его   просто
ограбили?
      -  Нет, - твердо сказала я. - Мне бы хотелось  так  же
думать  - мне никогда еще не хотелось думать так же, но  это
не  правда.  Точно  такой же погром они оставили  у  меня  в
квартире   -   поэтому-то  я  и  поехала  к  Серьге...   Дан
внимательно смотрел на меня.
     - Ты веришь мне?
     - Да, да.
     - Все будет хорошо. Я смогу защитить тебя.
      Я  обняла  Дана  за  шею и крепко  прижалась  к  нему,
почувствовав,  что счастлива. Счастлива,  несмотря  на  весь
ужас сегодняшнего дня.
       Шоссе  все  еще  было  пустынным:  несколько  тяжелых
трейлеров пронеслись мимо нас в сторону Москвы - как  наспех
и по неведению открытая Америка. Дан шел почти на предельной
скорости,  так  что нас никто не обгонял. Только  в  зеркале
заднего  вида  отражался  контур  какой-то  одинокой  далеко
идущей легковушки.
      Больше  всего  мне хотелось положить  голову  Дану  на
колени;  положить, закрыть глаза и убедить себя в  том,  что
все  это произошло не со мной, что мы просто едем за  город,
где зима уже тронула землю, где только что выпавший, еще  не
окрепший,  младенческий снег не убирают в грязные кучи,  где
можно затопить камин...
     И сжечь эту проклятую кассету.
      Мы  ехали  добрых сорок минут, когда  Дан  свернул  на
проселочную дорогу.
     - Ну вот, - сказал он, - еще немного, и мы на месте.
      За  окнами  стеной стоял уснувший лес, но дорога  была
довольно широкой, выложенной железобетонными плитами. Спустя
некоторое   время   тишину  разорвал  пронзительный   сигнал
приближающейся  машины.  Это  был  джип,  но  гораздо  более
внушительный,  чем аккуратный, почти игрушечный  джип  Дана.
Rеперь   эта  лишенная  грации  огромная  туша  стремительно
нагоняла нас.
      -  Надо  же,  кому-то не терпится,  -  улыбнулся  Дан,
рассматривая  автомобиль в зеркало.  -  Придется  пропустить
хозяев жизни, иначе они отобьют нам зад.
       Дан  слегка  притормозил,  и  джип  сразу  же  вырос,
угрожающе  приблизился,  хотя людей за  стеклами  разглядеть
было невозможно. Наконец водитель джипа пошел на обгон  -  и
вместо  того, чтобы проехать мимо, резко затормозил и  почти
уткнулся  в  нос Дану. Столкновение казалось неизбежным,  но
Дан  в  последний  момент резко вывернул  руль  и  остановил
машину.
      -  Сейчас  разберемся, не волнуйся, -  сказал  он  мне
спокойным  тоном,  но  я  видела,  как  по  скулам  заходили
желваки.
     Я ничего не ответила.
      Я  и  не  могла ничего ответить - близко  подступивший
страх  сковал меня: на переднем сиденье, рядом с  водителем,
сидел Александр Анатольевич...
      Дверцы джипа распахнулись, и из них посыпались парни -
кроме  Александра Анатольевича и водителя, я  насчитала  еще
двоих, возвращаясь и возвращаясь взглядом к спокойному  лицу
Александра   Анатольевича.  Он  почесал   переносицу   дулом
пистолета  и  радушно улыбнулся мне. Парни,  выскочившие  из
машины, были вооружены короткими автоматами.
      -  В  чем  дело, ребята? - спросил Дан. Он не  потерял
хладнокровия,  хотя  не  мог не видеть  оружия  у  людей  из
остановившего нас джипа.
      -  Приехали,  паренек,  -  радостно  сказал  Александр
Анатольевич и грузно вылез из машины.
      Попытаться прорваться, резко нажав на газ, было  делом
бесполезным  - тело шинкаревского джипа надежно  перекрывало
дорогу. С запоздавшим отчаянием я увидела, как по лицу  Дана
пробежала тень досады - зачем я остановился? зачем, зачем?..
      -  А рыпаться не советую, - вкрадчиво пропел Александр
Анатольевич,  вплотную  подойдя  к  нам,  -  могут  и  шкуру
попортить. Так что вылезай, друг.
     .. - Кто это? - спросил Дан шепотом. - Ты его знаешь?
     - Да, - еле шевеля пересохшими губами, ответила я.
      -  Вылезай!  - Парни передернули затворы, а  Александр
Анатольевич распахнул дверь со стороны Дана.
      Тяжелое темное чувство накрыло меня с головой.  Вот  и
вес,  конец пути... Но Дан, Дан - мягкие волосы на  затылке,
полы  плаща  на  маяке, обнимающие меня, "вы мне  нравитесь,
Ева,  очень  нравитесь...", последний  поцелуй,  за  которым
стояла новая, невыразимо прекрасная жизнь...
      -  Отпустите  его!  -  крикнула  я  Шинкареву  осевшим
голосом.  - Отпустите его, он ничего не знает. Отпустите,  я
поеду с вами.
      - Куда ехать-то? Приехали уже. - Александр Анатольевич
сочувственно ткнул пистолетным дулом Дану под подбородок.  -
Ряха  твоя  лощеная что-то больно знакома.  Может,  виделись
где?
     - Может, и виделись. - Дан был поразительно спокоен.
      -  Ну да это неважно теперь. Вот что я скажу тебе - не
ту ты себе подругу выбрал, парень, ой не ту. Она-то тебя под
монастырь  и  подвела.  А  ведь  мог  найти  совсем  другую,
добропорядочную,  и прожил бы с ней до старости.  Потом  бы,
конечно,  любовницу себе завел, детей бы в  Оксфорд  учиться
отправил  или в Кембридж... Финансы, я вижу, позволяют...  А
теперь  уж  не придется. Кончайте его, ребята, а  я  пока  с
нашей  красавицей потолкую, уж больно быстро она бегает,  не
угнаться да толком не поговорить.
      -  Нет, нет! Оставьте его. - Я вцепилась в рукав Дана,
но   его   уже  вытащили  из  машины,  быстро  обыскали   и,
подталкивая  в  спину  тупыми  рылами  автоматов,  повели  к
близкому  лесу.  В  руках у одного из  парней  Шинка-рева  я
увидела лопату с коротким черенком...
      Александр  Анатольевич уселся на  водительское  место,
обхватил  меня  за шею ручищей с зажатым в  ней  пистолетом:
дуло  уперлось  мне  в перекрестье ключиц,  а  совсем  рядом
возникла  тяжелая круглая голова Шинка-рева. От  него  несло
пивом, запах был почти удушающий, кажется, я даже на секунду
потеряла сознание.
     - Ну здравствуй, здравствуй! - сказал мне он как старой
знакомой. - Вот и встретились наконец. Ты кое-какие  вещички
забыла у нашего общего друга, так я тебе их принес.
      Не торопясь, Александр Анатольевич выложил передо мной
на  приборную панель джипа кассету и мое собственное изрядно
помятое  письмо  - края у открытки "С днем  рождения!"  были
заломлены.
     - Ну что, твоя работа? Или группы товарищей? Я молчала.
      -  Чувство  юмора, правда, тяжеловато, хотя некоторым,
возможно,  и  понравилось бы. "С днем  рождения",  надо  же!
Теперь уж не оценят. Ну, чего молчишь?
     Я сжала зубы, хотя больше всего мне хотелось закричать:
собственная  жизнь была мне безразлична, в конце  концов,  я
уже  умерла  прошлым летом... Но из головы не шла  лопата  с
коротким черенком.
      - Но это-то уж точно твое. Глупо отпираться, ласточка,
вместе  же собирали... - Шинкарев аккуратно положил рядом  с
кассетой  сумочку и все ее забытое содержимое -  косметичка,
духи, помада. Последним лег томик Юнны Мориц.
      -  Я, конечно, стихов не люблю. Но можно прочесть кое-
что  любопытное между строк. Полезно иногда бывает странички
полистать...
      Он  отогнул немного потрепанную суперобложку книги,  и
оттуда  выскользнула  фотография,  которую  я  прихватила  в
квартире Сирина.
     Это был конец.
      Я закусила губу и почувствовала теплый привкус крови -
Боже  мой, какая же я идиотка, вот так сунула голову в петлю
и  потянула за собой единственного человека, которого  могла
бы полюбить... Как можно было забыть об этой фотографии, как
можно  было вообще не вспомнить о ней - сейчас это  казалось
мне  невероятным. Я совершила непростительную глупость,  это
было  равносильно тому, чтобы оставить на месте преступления
свою визитную карточку...
      -  Звонит мне как-то в неурочный час наш с тобой общий
знакомый  Вовчик,  -  голос  Александра  Анатольевича   стал
масляным,   он  как  будто  рассказывал  заезженную,   давно
навязшую  на  зубах сказку. - Звонит, бедолага, а  голосишко
трясется и речи невменяемые. Приезжай, мол, друг Шура, я тут
письмишко  подметное получил да еще кой-какой компромат.  Не
люблю  я  подковерных  дел, потому пришлось  ехать.  Что  ты
думаешь - приехал среди ночи, ни с чем не посчитался,  а  он
совсем изошелся. И ну причитать, дурашка, во что это вы меня
втравили,  вот, мол, стал жертвой шантажа. Я-то  посоветовал
ему  горячку не пороть и во всем обстоятельно разобраться  -
что  за письмо, что за шантажисты такие. А тут, смотрю, твоя
сумочка отдыхает, забыла, что ли? "Чья?" - спрашиваю.  "Моей
девушки", - отвечает. "Тебе, - говорю, - друг Володя,  нужно
отлежаться денек, а сумочку я сам отдам". Сунул нос - ты  уж
прости, любопытен не в меру, а там я, оказывается, лежу,  да
еще в трусах. Фото, конечно, не очень качественное, это тебе
не  "Кодак"... Так ты бы сказала, я бы лучше тебе подарил...
И  почему  это, думаю, Вовчика баба мою фотографию  таскает?
Может, объяснишь?
        Голос   выдал   Александра   Анатольевича    -    из
умиротворенного он стал почти угрожающим.
     - Ну?! Откуда у тебя этот снимок? Я молчала.
     - Кто еще с тобой дела проворачивает?
      - Интерпол, - наконец разлепила губы я: только потому,
что молчание становилось невыносимым.
     Александр Анатольевич с удовольствием расхохотался:
      -  Ну, это ты мне горбатого лепишь. Я знаю, что  такое
Интерпол, они так грязно не работают. А вот кто еще у тебя в
тимуровской команде - это мне очень интересно.
     - Пошел ты!
     Сухо щелкнул предохранитель.
     - Ты не забывайся, так можно и дырку схлопотать. Я ведь
и  по-другому могу, у меня нервы крепкие, не то что у дружка
твоего Володеньки. Давай так договоримся: если подробно  все
расскажешь - и о письме, и о кассете, ладно фотография,  Бог
с ней, и кто еще вокруг тебя околачивается, и откуда ты сама
такая,  - будет небольно и, главное, быстро. Чик - и все.  Я
ведь  все равно из тебя все вытяну, я же не мальчик за тобой
по всей Москве гоняться...
     - Пошел ты!.. - Мои ответы не отличались разнообразием.
     - А вот грубить не годится, нехорошо. Интеллигентные же
люди. Я же о простых вещах спрашиваю. - Он похлопал рукой по
кассете. - Это, так сказать, копия, малая толика. А  где  же
оригинал?
      Полиэтиленовый  пакет с кассетой и дневником  лежал  в
"бардачке" у Дана.
      -  Может,  мы  поищем, пока суд да  дело,  а,  Ева?  Я
вздрогнула, но тут же вспомнила, что Володька познакомил нас
в первый же вечер.
     - Заглянем, например, в "бардачок", а там и подарок для
дяди  Шуры  припасен...  Или она  в  надежном  месте  лежит,
скажем, в швейцарском банке, а?
      В  лесу  раздались  автоматные  очереди,  и  Александр
@натольевич широко улыбнулся:
      -  Не везет тебе с любовниками, голубка. Один сам себя
жизни  лишил  - это честное слово даю, мне смертникам  врать
кодекс  чести не позволяет... А теперь вот и этого сопливого
фирмача... Э, да ты, я смотрю, переживаешь, позеленела  вся,
того  и гляди Богу душу отдашь. Ты теперь за себя переживай,
как самой так сладко помереть, без мучений.
      Слова Шинкарева доносились до меня сквозь безнадежный,
беспросветный туман. "Дана больше нет, Дана больше  нет",  -
билась  в еще чувствующем сердце одна-единственная фраза;  я
передвигала  ее  как  плоский камешек в  клетках  классиков:
восемь, девять, десять, "солнце", ты опять проиграла, сейчас
тебя позовут ужинать, а Дана больше нет...
      Автоматные  очереди не прекращались,  они  сверлили  и
сверлили  мозг,  это  всего лишь эхо,  застрявшее  в  куполе
головы, ты будешь слышать этот сухой треск до самого конца.
     До самого конца, слава Богу...
      - Да что они там, с ума посходили, устроили фейерверк!
- глухо проворчал Александр Анатольевич.
       И,   стараясь  скрыть  явное  неудовольствие,   снова
обратился ко мне:
      -  Ну  а теперь скажи мне, что это за шантаж ты решила
устроить...
      Теперь  мне  было все равно. Все мои усилия  оказались
тщетными,  все  мои жертвы ничего не стоили...  А  теперь  я
потеряла единстве иного моего человека.
      Ему  надоело  держать руку у меня на  шее  -  или  она
затекла,  или я показалась ему мертвой, - во всяком  случае,
пистолет Александра Анатольевича перестал давить на ключицы.
Шинкарев  деловито собрал с приборной доски все вещественные
доказательства моего неумелого шантажа.
      -  Ты, я смотрю, крепкий орешек, - сказал он с веселой
ненавистью  и даже с бледной тенью уважения в голосе.  -  Но
ничего,  мои  ребятки  тебя зараз  расколют,  они  бо-ольшие
специалисты.  Так что гала-финал этой твоей  поделки,  -  он
постучал твердым ногтем по кассете, - покажется тебе детским
лепетом.
      Мне было плевать. Если сейчас очень сильно попросить у
Бога,  то,  может  быть, он пошлет мне  маленькую,  ласковую
смерть...
      ...Но  то, что произошло потом, показалось мне  громом
небесным, я даже ничего не успела сообразить.
      Серая  быстрая  тень мелькнула по  стеклам  машины,  и
передняя  дверца  со  стороны Александра Анатольевича  резко
распахнулась, так резко, что даже его тренированное тело  не
сумело  удержать  равновесия - он  почти  вывалился  наружу,
успев   выстрелить,  и  воздух  рядом  со   мной   расколола
автоматная очередь.
      -  На  пол  и  не  двигайся,  -  услышала  я  хриплый,
искаженный до неузнаваемости, но живой голос Дана.
     Голова была готова взорваться - ты жив, ты жив... Почти
неслышная возня у машины отдавалась во мне громким  набатом;
еще несколько выстрелов - то ли пистолетных, то ли одиночных
автоматных, - и все стихло.
      Скорчившись  и  боясь  поднять  голову,  я  застыла  в
спасительном брюхе машины: я не могла знать, что  произошло.
Но что бы ни произошло - все уже кончилось.
     Теперь все кончилось.
     Мертвая тишина.
     Время бросило, покинуло меня, оно ушло, как уходили все
мои  друзья... Наконец дверца машины с моей стороны тихонько
приоткрылась.
     И кто-то присел передо мной на колени.
     - Ты жива? С тобой все в порядке?
      Боже  мой,  это  был Дан - без плаща, в